Валерий Залотуха. Свечка
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2016
Валерий Залотуха. Свечка: Роман в четырех
частях с приложениями и эпилогом: В 2 т. — М.: «Время», 2015.
Книга начинается с имени автора. Оно может быть неизвестным или знакомым, привлекать или оставлять равнодушным, подавлять авторитетом классика. Лучше его не знать. Открыть текст без обложки на первой или пятой странице. Нет ничего привлекательнее непредвзятого, непосредственного чтения. Не получается. Невозможно отделаться от мысли, что успешный сценарист и прозаик Валерий Залотуха писал «Свечку» более десяти лет и она оказалась его последней книгой. Но вот, прочитав роман (1700 страниц!), думаю, что предыстория на меня не повлияла. Даже ничего не зная о двенадцати годах работы автора, ошибиться невозможно: это его исповедь. Честная, страстная, бескомпромиссная, очень субъективная. Это его «не могу молчать».
Автор рискует показаться многословным, банальным. Но не боится. Не избегает повторов, а намеренно повторяется. Пусть его книга не понравится читателю. Пусть осудят. Главное, высказаться без оглядки, до конца: о советском прошлом («поганое советское прошлое»), о девяностых («смрадное было время, а дышалось легко»), о нулевых («подлые»), о власти, которая к началу нулевых обрела силу, чтобы «привычно ухватить народ за горло и держать его в полупридушенном, полуобморочном состоянии», о православии, о журналистах, об актуальных художниках и о многом другом.
Основные события романа происходят в 1997–1998 годах. Евгению Золоторотову, главному герою, его другу Герману Штильмарку, как и автору, чуть больше сорока. К началу девяностых они взрослые, зрелые люди. У них общее советское прошлое: школа, пионерлагерь, институт. Общее культурное пространство обозначено названиями советских кинофильмов пятидесятых—шестидесятых годов (время детства и юности): «Овод», «Тайна двух океанов», «Ошибка резидента», «Бриллиантовая рука». А также строчками из советских песен и стихов Вознесенского, Евтушенко. Вполне естественно, что эти сорокалетние люди судят свое недавнее прошлое. Молодые его не знают и вообще больше смотрят вперед, а не назад. Оценки Золоторотова более мягкие, хотя определенные: «ненавижу себя ничтожного, подневольного, советского». «Совковое» обращение «товарищ» вызывает у него раздражение и злость. Более резок Штильмарк: «Рашка — пустыня… выживают только пресмыкающиеся».
Автор ближе к жесткому варианту и доводит его до символа. Карта Советского Союза представляется ему символом агрессии: «большая красная собака, несущаяся по земному шару». Зоны на ней, «как блохи». Образом страны как мёртвой зоны становится в романе «населенный пункт» Городище. Памятник Ленину указывает «обломанным гипсовым пальцем путь в никуда». Под ним лежит в луже пьяный милиционер.
Как ни парадоксально, открещиваясь от всего советского, автор следует в оценке человека принятому советскими идеологами принципу социального детерминизма. В его основе идеи Просвещения: «исправьте общество, и пороков не будет». Сравнение человека свободного мира, американца Ника Шерера, с нашими, советскими людьми не допускает иного толкования. Ник Шерер — это, по утверждению автора, человек будущего, о котором мечтали Гоголь, Достоевский, Чехов. Он родился в свободной стране, а потому остался чистым, какими рождаются все люди. Мы же, утверждает Залотуха, от нашей жизни «пачкаемся, запутываемся, мутнеем». Так появляются «серые советские людишки», «дикие, эгоистичные, трусливые». Свобода девяностых годов испугала их и проявила самые дурные качества. Они «сладострастно окунулись в клоаку новой русской жизни». Их, по мысли автора, нельзя исправить, можно только завалить кубокилометрами мусора. Возможно, в XXXI веке археологи с изумлением откопают исчезнувший вид «homo soveticus».
Часто обращаясь в своей книге к Достоевскому, автор почему-то прошел мимо его концепции человека, сформулированной в «Дневнике писателя»: «Зло таится в человеке гораздо глубже, чем предполагают лекаря-социалисты <…> ни в каком обществе не избегнешь зла…» Допустим, Евгений Золоторотов «Дневник писателя» дочитать не смог. Его оттолкнул шовинизм и антисемитизм Достоевского. Валерий Залотуха, наверное, читал. Впрочем, концепция человека сложилась у Достоевского много раньше. Еще на каторге. Совершенно определенно она выражена в «Записках из Мёртвого дома». Но Валерий Залотуха от принципа социального детерминизма нигде не отступает.
Пафос писателя можно понять. Это его исповедь и проповедь, его гневный монолог. Никаких полутонов и оговорок. Личное мнение, доведенное до крайности, порой до абсурда. Политизировано всё. Даже природа: «серое небо, серая земля, серые берёзы <…> серая тоска <…> смертная тоска». И ещё: «серая слякотная советская осень». А лондонская осень? А парижская зима?
Спиртное тоже политизировано. Коньяк отдает дубовой бочкой, виски — жареным ячменём. И только у водки почему-то «тоскливый запах».
Хотя в романе много героев, он, в сущности, монологичен. Других точек зрения автор не допускает. Ностальгировать по Советскому Союзу? В 1997 году, утверждает писатель, никто бы не решился на такое «откровенное бесстыдство», да и никто не поверил бы: «поганое советское прошлое было слишком близко».
Сомнительно это категоричное «никто». Десятки тысяч людей покупали тогда «Советскую Россию» и «Завтра», выходили на митинги под красными знаменами. Миллионы голосовали за коммунистов.
В 1993 году у Белого дома Золоторотов впервые увидел «народные массы». Раньше он только читал о них в учебнике по истории КПСС. И «народные массы» Золоторотова ужаснули: дикие, агрессивные. Похоже, автор с героем согласен. «После так называемого расстрела Белого дома…» — замечает писатель. А разве не было расстрела? Очевидно, Валерий Залотуха был тогда на стороне кремлевской власти. Разглядеть в «народных массах» отдельных людей и понять правду защитников Белого дома автор не пытается. Об этих людях надо читать в романе «1993» Сергея Шаргунова.
Простые добрые люди в книге «Свечка» есть (Антонина Перегудова и семья Куставиновых). Но они воспринимаются как исключение, почти как чудо. Да и где искать других, если основные места событий: КПЗ, прокуратура, тюремная камера, зона. В контексте романа такой выбор места действия воспринимается как метафора: бесправный человек и репрессивный режим.
Невозможно жить без веры, без опоры на идеалы, хотя бы иллюзорные. Так возник миф о дореволюционной России, которую мы потеряли. Валерий Залотуха даёт свой вариант этого мифа в жанре идиллии. Процветал до 1917 года город Городец. На 10 000 жителей 38 православных храмов, 3 мечети, 2 костёла, 1 синагога. Не было конфликтов: ни социальных, ни межнациональных, ни межконфессиональных. Сильные, здоровые, работящие жители всегда улыбались. Водку не пили, а пили иван-чай с калачами.
Миф второй, как ни странно, имеет глубоко советские корни. В основе его марксистско-ленинские идеи: угнетенные классы не имеют отечества. Водители «Газелей» (грузины, украинцы молдаване) накормили и обогрели несчастного Золоторотова. Залотуха называет их «советской диаспорой». Ему кажется, что они не только говорят, но и думают по-русски, как русские. По мысли писателя, их всегда объединяла ненависть к советской власти, а теперь — к власти нынешней. Хотя весь опыт XX века показал, что национальное глубиннее и сильнее классового.
«Человек пошел защищать демократию, а встретил Бога» — так сформулировал Валерий Залотуха главную тему «Свечки». В его романе к Богу приходят разные герои. Серафим Творогов очень естественно: он родился и вырос в семье потомственного священника. Сергей Коромыслов пришел к Богу после двух войн (в Абхазии и в Сербии). С Евгением Золоторотовым сложнее. Сын учительницы, московский интеллигент, атеист и очень книжный человек. Клянется не на Библии, а на «Войне и мире». Он не смотрит телевизор, но слушает «Эхо Москвы», верит Алексею Венедиктову больше, чем самому себе: «“Эхо Москвы” никогда не ошибается», — считает Золоторотов.
Злоключения героя напоминают историю Дмитрия Карамазова и самого Достоевского: тяжкое обвинение, неправедный суд, наказание без преступления. Невиновный Золоторотов отбывает наказание за преступления маньяка-педофила. Испытав тяжкие моральные и физические страдания, он чувствует себя раздавленным червяком. Как он пришёл к Богу? Читатель может только предполагать. Золоторотов надолго исчезает из повествования и появляется уже обновленным. Еще более невероятным кажется массовое обращение к Богу и духовное преображение целого отряда уголовников. Они каждый вечер читают «Божьи малявы» (листки с переписанным «Левитом», третьей книгой Библии). Следят за своей речью и поведением: «мы теперь не обиженные, мы теперь верующие». Такой идиллией кончается третья часть романа.
Золоторотов приходит к Богу почти по Льву Толстому: с Богом, но вне церкви. Из эпилога мы узнаем, что теперь главное в жизни Золоторотова семья, дети, помощь слабым и несчастным. Кстати, с Богом, но вне церкви остается и Сергей Коромыслов. Его лишают сана, но он находит смысл жизни, помогая больным детям.
Настоящие художественные удачи книги не связаны, на мой взгляд, с главным героем и его темой. Самые яркие персонажи романа — монахи, отец Мартирий (в миру Сергей Коромыслов) и отец Мардарий (в миру Серафим Творогов). Гигант, суровый, аскетичный воин и добродушный, чистый душой толстяк. Фигуру сурового, немногословного Мартирия смягчает, приоткрывает душу героя рассказ о его короткой и несчастной юношеской любви к циркачке, воздушной гимнастке Эсфирь из номера «Птицы небесные». Для окружающих Эсфирь — некрасивая женщина с крючковатым носом, для Сергея — экзотическая птица фламинго.
Сын священника Серафим в советской школе был объектом насмешек. Но не ожесточился, остался «ёжиком с мягкими иголками». Писатель придумал для этого героя забавную внешность и характерную речь. Особенно трогательным кажется о. Мардарий у постели больного о. Мартирия. Он обливается слезами, а временами грозит пухлым кулачком (Небу? Богу?): «Не отдам!» Фантазия автора опирается на мировую литературную традицию: Дон Кихот и Санча Панса, Тиль Уленшпигель и Ламме Гудзак. Есть такие пары и в русской литературе. Чертопханов и Недопюскин у Тургенева. Несчастливцев и Счастливцев у Островского. Василий Розанов называл их «диадами». Очень разные внешне, но родственные души. Они дополняют друг друга и создают гармонию. Такие диады, считал Розанов, украшают и жизнь, и литературу. О. Мартирий и о. Мардарий роман «Свечка», безусловно, украшают.
Из других героев «Свечки» читатели, наверное, запомнят «трех сестер»: Светлану Васильевну, Людмилу Васильевну и Наталью Васильевну. Они не сёстры, даже не родственницы, просто подруги. Сопоставление этих земных, грешных, практичных женщин с неземными, одухотворенными героинями чеховских «Трех сестер» создает комический эффект. На мой взгляд, Светлана, Людмила и Наталья напоминают героиню чеховской «Душечки». Три душечки, но современные, эмансипированные. Они идут по жизни от одного бурного увлечения к другому. История трёх сестёр хотя и связана с основным сюжетом, но в значительной степени автономна и составляет отдельную повесть. Для неё и название есть по одной из глав: «Новейшая история трех сестер». Интересная сама по себе, она далеко уводит от главного сюжета и цельности романа вредит.
Симпатию к Евгению Золоторотову добавляют фантастические идеи, изложенные в его трактате «Кошки и собаки как фактор любви». Человек должен ухватиться за кошачий или собачий хвост, чтобы выйти из цивилизационного тупика. Представьте, что собаки живут 100, 200 или даже 1000 лет. Они скрепляют семью, облагораживают, объединяют поколения. С любовью изображает Залотуха многочисленных кошек и собак: кошка-персиянка Изольда, мопсиха Мартышка, охотничьи собаки Луша и Груша. Но всех затмил кот весомых достоинств по прозвищу Котан Милостивый. Эпизоды с ним одни из лучших в романе.
На мой взгляд, автору больше удались частности, чем целое. Есть удачные эпизоды, хорошие диалоги, образные характеристики. Но текст очень неровный, его портят многочисленные штампы, банальности, бородатые анекдоты и байки: про Петьку и Чапаева, про чукчей, про армянское радио, про Аллу Пугачёву и Брежнева. Вплоть до байки о пачке дрожжей, брошенной в отхожее место. Из нее в романе вырастает непомерно растянутая фекальная тема.
Есть и фактические ошибки, неточности. Писатель относит начало века к 2000 году, хотя век начинается в 2001-м. Храм Христа Спасителя был взорван 5 декабря 1931 года, а не в 1936-м, как утверждается в романе. Залотуха называет покойным здравствующего композитора Алексея Рыбникова, перепутав его с киноактером Николаем Рыбниковым. Даже приписывает знаменитое «Не виноватая я!» управдомше из «Бриллиантовой руки». Все это должны были заметить редакторы. Но почему-то не заметили.
Не берусь судить, как отнесётся к «Свечке» читатель. Воздействие романа сильнее там, где проповедь уступает место искусству. Прямое авторское высказывание не заменяет искусства, как яркий электрический свет не заменяет тёплого пламени свечи.