Елена Ленковская. Сокровища Рифейских гор
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2016
Елена Ленковская. Сокровища Рифейских гор: О традиционных уральских художествах — детям
и взрослым. — Екатеринбург: «Генри Пушель», 2015.
«На премию губернатора за выдающиеся достижения в области литературы и искусства претендуют 37 культурных проектов…» — сообщило в очередном пресс-релизе областное Министерство культуры. Поначалу фраза несколько озадачила. Потом подумалось: что ж, не только спектакль или шоу, но даже авторские книгу, цикл рисунков и картин, музыкальное произведение действительно можно назвать проектом. С другой стороны, стоит ли совсем засушивать представление об искусстве, предпочитая вдохновению, которое переплавляет чувство и мысль в единую образную ткань, сугубо рациональный план, целенаправленное конструирование?
Фразу, конечно, можно списать на пресс-служебную текучку, в которой автор релиза не почувствовал разницы, использовав модное сегодня словечко. Но вот уже и организаторы Бажовской литературной премии, уменьшив количество призов за творчество, добавили в систему номинаций вполне утилитарную — «Польза дела», где отмечаются именно проекты, «направленные на пропаганду современной литературы».
На эту номинацию в конце 2015 года и была представлена книга Елены Ленковской о традиционных уральских художествах «Сокровища Рифейских гор». И в число тех самых 37 номинантов Губернаторской премии вошла. Но здесь уже безо всяких оговорок — в чистом виде проект. Одних копирайтов на фотосъёмку — больше полутора десятка. Причём не только фотографов и студий, но и музеев — от Соликамского до Златоустовского, что предоставили многочисленные снимки своих экспонатов.
Ещё один копирайт, помимо авторского и издательского, принадлежит художнику Александру Шабурову. В интернете его известность едва ли можно отделить от эпитета «скандальная». А взять, к примеру, курьёзный памятник человеку-невидимке, который якобы оставил свои следы в Екатеринбурге возле библиотеки Белинского — даже эпатажным не назовёшь. Стало быть, учитывать аудиторию вполне способен.
Без атакующего стереотипы стёба, однако, и в книжке не обошлось: у Хозяйки Медной горы, например, голова ящерицы, из-под длинной, до пола юбки, соответственно, торчит не отпавший вовремя хвост. А тонущий в Урале Василий Иванович Чапаев с ночным колпаком на голове изображён уже совсем по-ёрнически… Если издатель не возражает, художник, конечно же, имеет полное право не вторить писателю в унисон, а, опираясь на созвучия, разворачивать свою собственную партию. Во всяком случае, именно таким подходом можно объяснить появление в шабуровских рисунках целого ряда персонажей, о которых у Ленковской нет ни слова. Тогда в контексте «всего уральского» оказываются вроде бы к месту и Павлик Морозов с инопланетянином из пермской Молебки, и екатеринбургская мэрия со свердловской недостроенной телевышкой, и челябинский метеорит с Аркаимом. И всё-таки с Чапаевым некий перебор. Пойди объясни подростку, что художник усмехнулся над расхожим киношным образом, а не реальным человеком, канувшим на речное дно.
В том же контексте можно попенять и на то, что весьма вольно нарисованная схема «уральского мира» от Соликамска и Чусового на севере до Магнитогорска и Стерлитамака на юге тоже не слишком совпадает с реальным пространством. Хотя степная скифская каменная баба на форзаце всё-таки присутствует, в этой схеме явно недостаёт Оренбурга, Уральска и Гурьева, переименованного нынче в Атырау.
Без противоречий не обошёлся и замах на представление всего Урала. В самом начале автор приглашает читателя «в край дремучих хвойных лесов и синих гор». Потом всё-таки уточняет, что «Урал необъятный и разный», и привязывает описание природных красот к Полярному и Южному, а Средний — «горнозаводской, трудовой, ремесленный», где «дымят заводские трубы».
Впрочем, пространство уральских художеств или как минимум нынешнее классическое представление о нём автор, будучи профессиональным искусствоведом, представляет безупречно. Южная граница — Капова пещера с её наскальными рисунками. Северная — Соликамск с его изразцами, «сине-белыми кафлями». И как по главам книги, так и на одном из шабуровских рисунков — здесь писатель и художник практически совпадают, — друг за другом проходят уральские мастера из разных времён и мест.
Понятно, что первобытный художник оставил свои следы в той самой Каповой пещере, именуемой ещё Шульган-Таш. Однако не только в ней, но и на ирбитском Писаном камне, что по-прежнему стоит в Артёмовском районе Свердловской области.
Чудскому литейщику обязан своим происхождением пермский звериный стиль, каслинскому, понятно, — известное чугунное литьё. Резчик породил пермскую деревянную скульптуру, гравёр — златоустовскую гравюру на стали. С камнерезом для тех, кто помнит про каменный цветок, всё ясно. Соликамский гончар делал те самые изразцы. А с домовым крашельщиком и нижнетагильской писарихой, наверное, чуть посложнее. Хотя и там с первых слов становится понятно. Крашельщики расписывали изнутри крестьянские дома, а особенно белые горницы. Писарихи — нижнетагильские лаковые подносы.
Тем, кто знает Елену Ленковскую как писателя детского, объяснять, полагаю, не надо. Однако уточню и для них: книга адресована как детям, так и взрослым — для семейного, что называется, чтения. «Завлекалочки» типа сравнения первобытных художников с нынешними граффитистами, возможно, им тоже придутся по вкусу. И что, например, наскальные рисунки делались пальцами, а не из баллончика, интересно будет узнать. И что совы в уральских избах — на росписях — появились задолго до книжек про Гарри Поттера…
Подростки же на фоне таких приколов, надеюсь, сочтут уместными вполне серьёзные фразы типа: «Способ создавать 3D-изображения не был известен древнему художнику, о линейной и воздушной перспективе он тоже вряд ли догадывался. Изображение было двухмерным, или, как говорят искусствоведы, плоскостным…» А родители вместе с ними чуток напрягутся, отвечая на проверочные тесты в конце каждой главы. Тоже ведь хочется ощутить себя экспертом, пусть и начинающим. Хотя даже иные из родителей, вероятно, уже не почувствуют подтекста в шуточном наставлении той же Хозяйки Медной горы: «Учиться, учиться и учиться у древних граффитистов!» Для таких на всякий случай напомню: первые три слова взяты из выступления Ленина на третьем съезде ВЛКСМ. Кто такие Ленин и ВЛКСМ? Ну, тогда погуглите при желании… И заодно, если что, про масонов, которых автору напомнил голландский ученый-натуралист Витсен, прибывший в Москву в 1664 году ко двору царя Алексея Михайловича. Вроде бы именно он потом известил Петра I о древних наскальных рисунках на берегу реки Ирбит.
Витсена и многих других автор упоминает, включая в свой рассказ историю открытия, исследования и сбережения тех или иных художественных образцов. Здесь и московский ученый Александр Рюмин, который после открытия подобных рисунков в Европе сначала «вычислил» наскальную южноуральскую живопись, а потом и нашёл её в реальности. И Дмитрий Анучин, который считал несомненным проявление в пермском зверином стиле представлений приуральской чуди о неких мифических животных. Не о ящерах ли пермского периода, скелеты которых вскоре были обнаружены в этих местах?
И открывателю пермской храмовой скульптуры Николаю Серебренникову нашлось в этой книге место. И спасителю уральской домовой росписи Ивану Самойлову, чьими стараниями был собран и открыт музей в деревне Нижняя Синячиха…
Тонкими штрихами Ленковская проводит мысль о неразрывности человеческой истории, отмечая, например: «Почти все месторождения уральских руд, на которых строили свои заводы Демидовы, были обнаружены на чудских местах. Неудивительно, что здесь же находили во множестве предметы древних культов…» Или что «на просторах Евразии звериный стиль бытовал в искусстве многих народов — скифов, саков, древних алтайцев, фракийцев, сарматов…».
Ощущение единства времени и пространства, неразрывной связи разных вер и народов рождает и напоминание о преданиях, по которым святые и их деревянные изображения могли сами перемещаться по рекам вверх по течению. И что одним из поводов к появлению изначально вроде бы идольческой традиции деревянной храмовой скульптуры послужило упорство вогулов, которые еще в начале 18 века «соглашались принять христианство только в том случае, если их идол будет тоже крещен, освящен и установлен в православной церкви». А один из самых распространённых сюжетов этой скульптуры — «Христос в темнице» — пришёл из Западной и Центральной Европы…
Вопрос о том, насколько понимают и принимают эту идею читающие подростки, оставим открытым. Яркие комментарии на сайте национального конкурса детской литературы «Книгуру-2013», в котором победила рукопись «Сокровищ…», позволяют уверенно говорить о том, что мысль о богатствах, созданных «…человеком, его упорным трудом и вдохновением, умелыми руками и чутким к красоте этого мира сердцем», доходит до них вполне. Впрямую же автор, разводя в завершение книги детей и взрослых по разным послесловиям, призывает юного собеседника прийти в музей и почувствовать, как «пристальный взгляд на небольшую, в сущности, вещицу может позволить тебе… воссоздать дух иной эпохи и даже реконструировать представления людей того времени о мире и месте человека в нём…».
Взрослым же, возможно, покажется близким тонкий смысл высказывания об утилитарной материальности, тяжеловесности большинства уральских художественных изделий как качестве, которое культура региона наследует и сегодня. Хотя, служа в своё время своеобразной базой столичного искусства, «уральская художественная культура отнюдь не локальна не только по происхождению, но и по бытованию».
Несмотря на некоторые шероховатости, этот книжный проект, безусловно, удался. Ориентируясь на вполне утилитарные научно-популярные задачи, «Сокровища Рифейских гор» действительно, как заявлено в аннотации, ведут с читателем «доверительный разговор об искусстве, учитывающий жизненный опыт и круг интересов современных детей». А чтобы таких читателей стало больше, нужен как минимум ещё один проект — уже образовательный.