Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2016
Настоящий русский писатель в народном сознании тот, кто показывает в своих книгах события, которым он был свидетель, участник; тот, кто в художественном слове отобразил свое и своих современников время.
Конечно, бывают исключения, и порой необходимо открыть современникам забытое прошлое, чем занимались Лажечников, Пикуль, Дмитрий Балашов; нужно заглядывать в будущее или пофантазировать о плодах прогресса, что делали Владимир Одоевский, Александр Беляев, Иван Ефремов, братья Стругацкие…
Но всё же, говоря о тех, с кем ассоциируется для них русская литература, абсолютное большинство людей называют писателей, создававших каждый в своей черед великую художественную летопись России… Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, Чехов… Перечисление чаще всего заканчивается именем Распутина.
Заканчивается, наверное, не потому, что после Валентина Распутина не появилось у нас больше настоящих писателей, но писателей своей литературы народ, наверное, не видит.
За одно десятилетие — с 1967-го по 1976 год — Распутиным был создан ряд потрясающих по силе художественных произведений о жизни Сибири (а по сути, России) 1940–1970-х: «Василий и Василиса», «Деньги для Марии», «Последний срок», «Уроки французского», «Живи и помни», «Прощание с Матерой»… После этого распутинская проза стала публиковаться реже и реже.
Одни объясняли это тем, что Распутин не смог оправиться после того, как его жестоко избили, другие говорили о кризисе, измельчании таланта, пагубных последствиях ухода в публицистику, политику…
Не буду гадать. Но как мне представляется, каждый художник приходит в этот мир с так называемой миссией. Он создан природой для определенной цели. Настоящий (прошу простить меня за частое употребление этого слова) писатель не может стабильно выдавать произведение за произведением. Создав нечто великое, он или умолкает, или старается, часто бесплодно, превзойти это великое, или уходит в иные жанры литературы. Так было с Гоголем, так было, в общем-то, со Львом Толстым, после «Анны Карениной» не раз оставлявшим художественное; так было с Шолоховым. Так, видимо, случилось и с Распутиным.
Может быть, в архиве писателя есть неопубликованные произведения, но мы сегодня имеем то, что имеем: десятка два рассказов 80-х и 90-х, повесть «Пожар» — печальную метафору разлагающегося застоя, повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» — темное полотно того периода, который принято называть лихими девяностыми. Все эти произведения оставляют ощущение послесловий к «Прощанию с Матерой». Но, по сути-то, о чем было писать автору после этого великого, кончающегося рукотворным потопом произведения?..
Валентин Распутин очень сложная и драматичная фигура русской общественной жизни. Для большинства он — автор деревенской прозы, защитник природы, народных традиций. Но был и другой Распутин — певец великих строек социализма, пламенный шестидесятник. Такой Распутин почти забыт ныне, но о нем стоит вспомнить и попытаться понять, почему произошла эта перемена: от глашатая прогресса к почвеннику и консерватору.
Первая книга — сборник очерков «Костровые новых городов», вышедший в начале 1966 года в Красноярском книжном издательстве, — поражает своей энергией. По сути, жанр очерка для этих текстов Распутина не подходит. Это поэмы в прозе. Приведу две цитаты:
«Пять лет прошло с тех пор, как был открыт Талнах, — пять лет, за которые он прогремел на весь мир своим богатством, пять лет, за которые он поднялся, разросся и проложил дороги по земле и под землей. Теперь Талнах перестал быть малюсенькой географической точкой и получил другое название. Мало сказать, что он важный государственный объект, растущий буквально в геометрической прогрессии. Мало сказать, что он самородок, для которого, чтобы его взвесить, трудно подобрать весы. Быть может, самое важное и самое ценное — Талнах для тысячи парней и девчонок со всех концов нашей страны стал тем рычагом, с помощью которого они поднимают землю, чтобы посмотреть, что там, внутри, и именно той точкой приложения сил, которая никого не обманывает. Талнах воспитывает, учит, закаляет, поднимает, вдохновляет, выдвигает и помогает» (из очерка «Пять последних шагов»).
«“Мы покорим тебя, Ангара!” Они дали эту клятву в самые первые дни, и она, выбитая на груди Пурсея (мыс на Ангаре. — Р.С.), все годы строительства была паролем, по которому могли пройти в котлован по дороге мимо Пурсея. Трудно было тем, у кого они, выбитые на груди Пурсея, не находили ни в душе и ни в руках никакого отклика, — до того трудно, что они отступали, отходили за Пурсей, отходили за Братск и уходили неведомо куда. Зато те, кто оставался, казалось, букву за буквой осуществляли все, что заключала в себе эта надпись: “Мы покорим тебя, Ангара!”, “Покорим, Ангара!”, “Ангара, Ангара, Ангара”» (из очерка «Подари себе город на память»).
Ничего общего с опубликованным ровно через год, в январе 1967-го, рассказом «Василий и Василиса», с повестью «Деньги для Марии», увидевшей свет в том же году.
Что же произошло с Распутиным, что он как-то мгновенно сменил и тональность своих произведений, и, скорее всего, взгляд на мир?
Да нет, не мгновенно. И здесь большой интерес представляет изданная в том же 1966 году, но уже в Иркутске книга очерков и рассказов «Край возле самого неба», в которой мало строек, зато много дикой природы, людей, живущих в тайге. Большинство героев сборника — тофалары, представители маленького народа, живущего в Саянских горах… Значительная часть очерков и рассказов из этой книги были написаны и опубликованы раньше очерков, составивших «Костровые новых городов».
В 1966 году Распутин из Красноярска, в котором прожил несколько лет и из газетного репортера превратился в известного журналиста, вернулся в Иркутск. Довольно долгое время я не находил весомых причин этого переезда. Но вот в журнале «Наш современник» (2015, №4) наткнулся на слова Владимира Крупина: «Его дважды убивали, в Красноярске и в Иркутске, у него умер сын…» А затем в первом за 2015 год (июнь) номере альманаха «Енисей» — на воспоминания красноярского друга Распутина, писателя Александра Щербакова: «Его избили (в Красноярске. — Р.С.) какие-то хулиганы, когда он ночью возвращался в общежитие «технолажки», где они с женой снимали комнату. Избили жестоко, так что пришлось делать операцию, после чего Валентин решил вернуться в родной Иркутск».
То есть не столько тоска по родине, сколько несчастья (смерть маленького ребенка, жестокое избиение) заставили Распутина сменить место жительства и, главное, взгляд на мир. Больше романтики, идеализма в его произведениях мы не найдем. Ни романтики грандиозных строек, ни идеализации деревенского быта, которого, кстати сказать, предостаточно было у ранних «деревенщиков» 50–60-х годов, группировавшихся вокруг журнала «Молодая гвардия».
Распутин — бесконечно печальный писатель. Он не прячет печаль за пейзажами и крестьянским ладом, как Василий Белов, за шутками и усмешкой, как Василий Шукшин, за сибирским колоритом, как Виктор Астафьев. Распутин смотрит в упор, говорит прямо и в то же время художественно, языком литературы, но почти без литературности.
Не скажу обо всей деревенской прозе, но произведения Распутина конца 60-х — первой половины 80-х в основе своей анархические. Анархические в толстовском духе. Они вопиют: оставьте человека в покое, не трогайте его, не спутывайте деньгами, так называемыми благами цивилизации, «долгами и обязанностями»… Распутинские герои вполне обходятся без сервантов и хрусталя, даже электричества; они умеют и хотят жить в стороне от большого мира. Но большой мир вторгается в их жизнь и разрушает ее.
Удивительно, что прозу Распутина не только издавали, но и пропагандировали; награждали автора за «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матерой»… Я умышленно не уточняю: «издавали в советское время». Тут не очень-то важно, кто находится у власти, главное, что власть, государство принимало книги, в которых государство выступает как разрушающая сила.
Пиком этой своего рода проповеди явилось, по-моему, выступление Распутина на Первом съезде народных депутатов летом 1989 года. Большинство помнит из него лишь предложение выйти России из Союза (что Распутину до сих пор не могут простить истинные патриоты), но там есть очень многое о государстве с его «гнетом административно-промышленной машины», которое заканчивало существование в тот момент, и о государстве, которое тогда возникало, — «нравственной разнузданности» и «террора среды»…
Немного позже Распутин стал восприниматься многими как некий православный сталинист, антисемит, ретроград. Но стоит даже бегло почитать его публицистику, интервью да и ту немногую прозу, что появлялась в 90-е и 2000-е, чтобы увидеть: с государством как с институтом у Распутина были очень сложные отношения. Сегодня часто вспоминают его слова: «Государство и отечество — это не совсем одно и то же. Что государство? Это порядок, тот порядок, который существует сегодня. А отечество — это наша вся тысячелетняя Россия».
Распутин, конечно, понимал, что без государства России в хищном и жестоком мире не уцелеть. В документальном фильме «Река жизни» о скорбном путешествии литераторов по превратившейся в цепь водохранилищ Ангаре есть такой характерный момент.
Возле стены плотины Братской ГЭС критик Валентин Курбатов стыдит и призывает к покаянию одного из руководителей гидроэлектростанции. Его вдруг перебивает Распутин: «Валентин, если бы наша Россия была в этом мире только одна, тогда можно было бы миновать это всё. Но когда пошла такая гонка, что уж тут было делать — приходится соглашаться с этим».
После смерти Распутина о нем было сказано много проникновенных слов. Проникновенных, но в основном дежурных. Подобное говорят о многих значительных покойниках. Скорбели, вспоминали о «нравственности», «духовности»… Выделяется короткое, но очень точное слово пламенного государственника, певца индустриализации Александра Проханова:
«Распутин поставил проблему русского народа, измученного государством, истерзанного. Государство строило себя для русского народа, защищая его от возможных напастей, войн, истребления. Но в то же время строило и за счет русского народа. А русский народ во время этого государственного строительства, которое происходило в стройках и чудовищных сражениях, израсходовал себя. Надорвался. И в этом огромная мировоззренческая драма Валентина Распутина. С одной стороны, он понимал, что без Советского государства русский народ бы погиб, с другой — видел, как под бременем этого мощного колосса русские чахли и расходовались. И этот русский фактор, как он был сформулирован Распутиным в недрах советского строя, остается актуальным и сейчас. И по-прежнему остается нерешенным. Решать его придется государственным мужам нового поколения и художникам следующей литературной генерации».
Валентин Распутин уходил без надежды на русский народ да и вообще на цивилизацию. «Народ отступился, — говорил он. — Если раньше он отступался, то ненадолго. Он брал себя в руки. А тут он не захотел уже. Он устал… Сейчас, мне кажется, обречен весь мир. Подошло время негодности этого мира».
Очень хочется, чтобы Распутин ошибся в своем приговоре. Нужно сопротивляться, лечиться. И распутинские книги — одно из главных лекарств.
P.S. В декабре 2015 года в издательстве Иркутского государственного университета вышла толстая — пятьсот страниц — книга «Творческая личность Валентина Распутина». В ней собраны статьи, воспоминания, проза около пятидесяти авторов… Отличная, умная, нужная книга. Такая должна если и не продаваться во всех книжных магазинах, то быть в городских, вузовских библиотеках.
Но взглянул на выходные данные и аж вздрогнул: тираж — 100 экземпляров. Только авторам разослать да раздать тем, кто участвовал в издании. Что есть она, что нет…