Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2016
Борис Телков — прозаик, очеркист, автор 24 книг.
Лауреат Всероссийской литературной премии имени П.П. Бажова, лауреат премии
губернатора Свердловской области. Живет в Нижнем Тагиле, работает редактором
молодежного журнала «МАКАР».
Станция Раевка
В конце августа Сенин вдруг затосковал, заметался. Все стало ему не в
радость да поперек горла. В редакции своим сотрудникам он так и сказал:
— Все, ребята, харэ! Как хотите, а я уезжаю…
— Куда?
— Куда глаза глядят… Не могу, тошно мне! Все надоело, обрыдло…
— Да у тебя, батенька, возрастная истерия!
— Пошел ты!.. Кстати, ты мне надоел больше всех… И не пей больше никогда
из моей кружки!
— Мальчики, не ругайтесь! И вообще, истерия — это женское… Посмотрите в
словаре, если не верите. Так что не троньте нашу истерию, это святое!
— Не слишком ли многого вы хотите?
— Кто?
— Женщины! И за руль поголовно сели, и друг друга на ринге колошматите, а
теперь еще и истерию себе забрали!
Перед сном он заглянул в Интернет, узнал, что «истерия» в переводе с
греческого означает «матка», а вечером следующего дня уже садился в поезд на
юг. Хотелось тупого отдыха, без всякого напряжения, как умственного, так и
физического. Прожить неделю инфузорией туфелькой, амебой, без мыслей, без
чувств… В виде тела. Загорелого.
***
Он проснулся от резкого толчка, поезд поочередно лязгнул каждым своим
железным суставом, будто с наслаждением потянулся, и тихонько покатил вперед.
Сенин хотел вновь вернуться в уютный сон, забраться туда, как улитка в свою
ракушку, но не смог — он почувствовал, что, пожалуй, напрасно выпил столько чаю
на ночь. Так он промаялся еще некоторое время, потом медленно, как удав, сполз
с верхней боковой полки.
Вокруг лежали, сопели пассажиры. Как малые дети — в шортиках, в
распашонках, в маечках. Детский сад на колесах. Было душно, пахло вареной
курицей и разлитым пивом. В проход, по которому пробирался, мотаясь из стороны
в сторону, Сенин, свешивались то руки, то ноги беспокойных пассажиров. Перед
самым туалетом рука неизвестного с часами на черном кожаном ремешке и вовсе
преградила ему путь. Сенин поднырнул под нее, как боксер, уходящий от удара, и
вышел на грохочущую площадку перед туалетом.
Из открытого окна упруго хлестало в лицо ночной прохладой, смешанной с
коксовым дымком.
В туалетном забрызганном зеркале он увидел свою помятую, в розовых рубцах
от тощей подушки физиономию. Взгляд был напряжен. Ч-черт, вот это уже совсем ни
к чему! Тревога ему не нужна, он едет отдыхать. Прочь дурные мысли и
воспоминания!.. А интересно, откуда они взялись? Не ветром же их надуло из
ночного леса… Сенин прислушался к своим ощущениям и определил, что это
беспокойство появилось вот-вот, пока он шел по вагону.
Возвращаясь обратно на свое место, он вновь наткнулся на шлагбаум руки и
понял, что напрягло его сознание: на незнакомце были часы, очень похожие на его
собственные, которые он в спешке забыл дома, и даже ремешок, кажется, такой же.
Взобравшись на свою полку, Сенин попытался заснуть, даже закутался в
простыню с головой, но и это не помогло. Он думал о часах на руке спящего. Все
дело в том, что таких часов немного, они достаточно редкие, сам Сенин, имевший
слабость к добротным часам, купил их много лет назад в Москве, в фирменном
магазине. И еще нюансик… Ладно, пусть незнакомцу тоже
посчастливилось приобрести часы той же фирмы, но как получилось, что на них
такой же ремешок?! Дело в том, что родной ремешок часов давно сносился, и Сенин
купил другой, уже у себя в городе, тоже очень достойный, из нежнейшей черной
кожи, прошитой серебристой нитью.
Что-то слишком много совпадений…
Ему захотелось еще раз взглянуть на часы. А вдруг он ошибся: часы
похожие, да не те?
Сенин уже с какой-то киношно-диверсантской
осторожностью спустился вниз, оглянулся по сторонам и прокрался к незнакомцу,
но тот при его приближении что-то протестующе замычал во сне и убрал руку под
простыню. Более того, он свернулся в белый кокон, точь-в-точь как только что
лежал сам Сенин. Еще одна параллель с собой последнему совсем не понравилась.
Потоптавшись перед спящим, Сенин нехотя вернулся на свое место: он опасался,
что проснувшиеся пассажиры примут его за воришку.
Сенин еще с час смотрел в верхний краешек окна, доступный лишь для
лежащего на второй полке. По его лицу били вспышки пристанционных фонарей, ему
посылали свой мерцающий космический свет далекие города, развесистые гирлянды
автотрасс…
Мысли кружили вокруг незнакомца. Что-то было неприятное, тревожащее в
этом человеке с такими же часами, как у него, с похожим ремешком и одинаковой
манерой спать. Так не бывает, что-то тут не то! Порой в его сознании возникали
бредовые предположения: это вор, ограбивший его квартиру и случайно севший на
тот же поезд, что и он. Или еще такая, совсем уж безумная: это его двойник. Как
в повести Достоевского. Потом у него возникла еще одна версия, абсолютно
фантастическая, но Сенин ее только почувствовал и не успел осмыслить, потому
что уснул.
***
Он пробудился на неведомой станции от истошного вопля за окном: «Раки,
раки, вароные раки!..»
Утро было каким-то парным… Над полями стелился туман, сквозь который едва
пробивалось солнце.
Сенин улыбнулся, вспомнив о ночном приключении. Бред какой-то… Плюнуть и
забыть. Он достал из-под подушки книгу и с удовольствием принялся читать.
Через час проснулась его соседка с нижней полки, деловая девица лет
тридцати. Сенин, свесившись вниз, как можно дружелюбнее приветствовал ее:
— Доброе утро, Ирина!
— Доброе… — рассеянно буркнула соседка и посмотрела сначала в один конец
вагона, потом в другой, определяя, где очередь в туалет меньше.
Любезничать с ним она не собиралась. Весь запас своего дамского обаяния
она израсходовала на него вчера вечером, когда пыталась продать крем и мази
одной косметической фирмы, агентом которой она являлась. Сенину эти товары были
ни к чему, и соседка потеряла к нему всякий интерес. После неудавшейся сделки
она долго сидела за какой-то книжкой, запустив в волосы пальцы с алыми длинными
ногтями. Когда девушка ушла за кипятком, Сенин тайком взглянул на обложку и
торжествующе ухмыльнулся. Книга называлась: «Как убедить клиента купить у вас
товар». И портрет автора — лысый американец улыбался фарфоровой улыбкой
победителя…
Взбив волосы массажкой и нацепив на шею не то
большой кошелек, не то маленькую сумку, в которой, вероятно, хранились деньги и
секреты охмурения покупателей, девица с полотенцем на шее отправилась в туалет.
Сенин, взяв пакет с туалетными принадлежностями, тоже пошел в конец
вагона, только в другой…
Он невольно глянул на то место, где спал незнакомец, — на полке никого не
было, постель взъерошена. Куда-то ушел… Ну и черт с ним!..
До обеда он не вспоминал о незнакомце с часами. Читал, с удовольствием
позавтракал, вышел прогуляться по перрону на одной из станций. Невольно
оказался свидетелем разговора пассажира с аборигеном в ботах, продающим тайком
самогон.
— Мужик, это что, деревня?
— Да ты что! Это город.
— Да какой же это город?! Смотри, вон козел ходит по перрону!
— Город, город. Ну, может быть, поселкового типа…
— Тьфу ты! Такого нет, есть поселок городского типа.
— Не, наш город поселкового типа.
— Ладно, хрен с тобой! А что у тебя в бутылке?
— Самогончик.
— Ну-ка, дай гляну… А чем он у тебя так пованивает, а?
— Лимончик бросил.
— Отравишь небось…
— Да ты чо?! Хочешь, отхлебну?
— Ага, из моей-то бутылки…
Этот треп Сенину показался любопытным, и он по журналистской привычке
хотел перенести его в блокнот, но вспомнил, что поклялся в отпуске ничего не
писать.
После обеда он пошел помыть кружку с ложкой и опять зацепился взглядом за
постель своего «двойника». На этот раз она была аккуратно заправлена.
— Не подскажите, куда подевался мой приятель? — изобразив рубаху-парня,
спросил Сенин супружескую чету, соседей незнакомца, дружно распутывающих
пластиковыми вилками клубки «доширака».
— А мы знаем? До обеда читал книжку, а потом ушел куда-то…
— Не куда-то, а в ресторан, я видела, как он кошелек взял!
— Ага, так и в ресторан! По нынешним временам, пошел в тамбур покурить,
бери кошелек! Ничего нельзя оставлять без присмотра.
— Это точно¸ — поддержал подозрительного супруга Сенин.
Он испытал какую-то тревожную досаду от того, что ему в который уже раз
не удается встретиться с незнакомцем. Сенина стала всерьез раздражать эта
история…
И он стал следить за местом своего двойника.
Примерно через час в плацкарте напротив полки незнакомца произошли
изменения: прежние пассажиры съехали, а на их место завалилась шумная компания.
Все они все были на взводе, шумели, пиво лилось рекой. Они вовлекли в свой
праздничный круговорот еще с пяток пассажиров, и кто из них таинственный
двойник с часами, издалека определить было невозможно.
Сенин понял, что надо дождаться, когда они перекипят.
Незаметно он заснул, а когда проснулся, шебутной
компании уже не было. Перекинув через плечо полотенце, он решил навестить
незнакомца.
На его месте покоился толстомордый мужик с золотыми часами на волосатой
руке.
— Извините, а на вашем месте вроде лежал другой человек?
— А теперь я! Какие проблемы, мужик?
— Никаких. Мне хотелось переговорить с прежним.
— Поздно, братан! Он уже вышел.
— Да? М-м, жаль…
Он вернулся к себе. Счастливая соседка, стянув на затылке волосы в фонтанчик,
как у цирковой лошадки, вдохновенно скакала по вагону со своими кремами.
Видимо, американский скалозуб все же чему-то ее научил…
Сенин отодвинув шторку, посмотрел в окно. Где-то по этим полям бродит
сейчас его двойник, Фу, гадость какая… Интересно, а на какой станции он вышел?
Сенин заглянул к проводнице и задал ей этот вопрос.
— С час назад, на Раевке… Казался весь такой
счастливый, говорил, что начинает новую жизнь. По-моему, был слегка пьян или
даже немножко не в себе…
— Даже так? Хм… — сказал Сенин неопределенно.
Теперь он мог бы успокоиться, что человек с похожими часами больше не
будет тревожить его, но тем не менее успокоение не приходило. Сенин
почувствовал, что появилась какая-то новая, гораздо более весомая причина для
беспокойства и душевной маеты. Он сразу даже и не понял, в чем она заключается,
пока его не торкнуло, не ударило под дых — станция Раевка… Не может быть! Или это случайное совпадение?! Не
слишком ли их много?!
Сенин заметался по вагону…
***
Это история случилась с ним два года назад, в это же время. Тем летом он
так же неожиданно сорвался на юг…
Ему достался двухместный номер в частной гостинице. Платил он, правда, за
одно место, но со дня на день к нему обещали подселить еще кого-нибудь. По
уровню сервиса этот прилепившийся к скале пятиэтажный улей с трудом мог бы
называться однозвездочным отелем.
Радио заменяла великолепная акустика — можно было послушать сериалы
семейных разборок, самую разнообразную музыку из соседних номеров или включить
свое воображение и представить, чем вызван ритмичный скрип кроватей и
обморочные вздохи через стенку или потолок.
По коридорам и лестничным площадкам висело на веревках никогда не
высыхающее белье. Порой из номера выбегала какая-нибудь женщина и, прикрыв
голую ярко-белую грудь рукой, сдергивала свои тряпки.
В номерах не было ни кондиционеров, ни холодильника. Стоило чему-нибудь
съестному упасть на пол, как тут же набегали толпы муравьев и окружали его со
всех сторон, как лилипуты Гулливера.
Увы, Сенину пришлось мириться с неудобствами — в этом месяце был какой-то
сумасшедший наплыв отдыхающих.
И вот однажды вечером, когда он только что пришел из кафе и намеревался
перед сном посмотреть телевизор, раздался стук в дверь. Хозяин гостиницы,
маленький армянин с носом-каплей, извиняясь и одновременно как-то двусмысленно
ухмыляясь, попросил его разрешения подселить к нему недостающего жильца:
женщину (извини, да?), молодую, симпатичную (черные глазки подернулись влагой,
дескать, вах! — сам бы к себе поселил), ненадолго
(мохнатые брови зашевелились, как гусеницы), через неделю освободится место
этажом выше, в «женском» номере.
Расслабленного Сенина такое предложение застало врасплох, он уже готов
был возмутиться (как вы себе такое представляете, вы о чем, вообще?!), но,
увидев умоляющие глаза молодой женщины, скорее девушки, стоящей за его спиной,
ее обреченно повисшие руки, промямлил:
— Да, конечно, отчего же нет, если такая проблема… Проходите, пожалуйста!
Он помог ей занести в номер чемоданы, а хозяин, незаметно подмигнув
Сенину (завидую, клянусь мамой!), вразвалку пошел по коридору, насвистывая
что-то витиеватое и покручивая на указательном пальце связку с ключами.
Они остались вдвоем в номере. Искоса поглядывали друг на друга.
— Ой, вы меня извините, пожалуйста! Я правда обошла все соседние дома,
гостиницы… Ни одного свободного места! Не знаю, может быть, завтра с утра еще
поискать… Мне бы только переночевать.
— А-а, ничего страшного! Вы, наверно, с дороги хотите обмыться? Сейчас из
ванной свои шмотки заберу, а то я тут разбросал все по-хозяйски… Кстати,
давайте познакомимся?
— Екатерина Васильевна Андреева, — сказала гостья очень серьезно и
протянула дощечкой небольшую, но крепкую ладошку.
— Ева… — нечаянно произнес вслух то, что подумал, Сенин.
— Что Ева? — смутилась Катя.
— Если сложить первые буквы имени, отчества и фамилии, получится Ева.
— Правда, что ли? — недоверчиво произнесла Катя и на некоторое время
задумалась.
По шевелению ее губ Сенин догадался, что она проверяет сказанное.
— Ой, точно! Сложилось… Как интересно! Спасибо вам…
— За что мне-то? Родителям скажите спасибо.
Пока новоиспеченная Ева шуршала пакетами и плескалась в ванной, Сенин
несколько раз прошелся по номеру и придумал девушке новое прозвище — Степнячка:
у нее были светло-русые волосы с выгоревшими до белизны прядями, чуть
широковатые скулы, небольшие, но очень живые серо-голубые глаза. Роста она была
небольшого, но вся крепенькая, ладная, как наездница. Казалось, что даже пахнет
девушка простором и степными травами.
А еще соседка понравилась Сенину умением по-детски радоваться мелочам.
Сам он это свойство давно потерял.
Когда Катя вышла из ванной с полотенцем на голове и в халате, Сенину
вдруг показалось, что он у себя дома…
Перед сном он угостил ее местным вином и грушами.
Они сидели в креслах возле журнального столика.
— Представляю, что подумал бы ваш муж, если бы зашел сейчас в номер! —
вдруг рассмеялся Сенин. Фраза была придумана с умыслом узнать, есть ли у
соседки муж.
— Что, страшно? — тоже улыбнулась Катя.
— М-м, обидно ни за что погибать!.. — А сам подумал с легкой досадой:
«Кажется, замужем…»
— Так уж ни за что? Угощаете вином, фруктами…
— Ну, разве что за это!..
Когда они разделись в кромешной темноте (Сенин с волнением прислушивался
к шелесту платья, пощелкиванию резинок), он спросил:
— А вы часто отдыхаете на море?
— Нет, в первый раз.
— А море-то хоть видели?
— Стыдно признаться, но никогда. Очень хочется посмотреть!
— Послушайте, я вам даже завидую! Первый раз увидеть море, это… это
сильное впечатление!
— Завтра с утра рвану на море! А не подскажете, как к нему пройти?
— Я вас провожу.
Утром они взяли в кафе по яичнице и кофе и отправились на море.
Перед последним поворотом, за которым открывались бирюзовые морские
просторы, Сенин предложил Кате:
— А сейчас закройте глаза и, прошу вас, не открывайте, пока я не скажу. Я
возьму вас под руку, чтобы вы не споткнулись.
Катя послушно закрыла глаза, Сенин взял ее под руку. Она была гладкой и
прохладной. Он, воспользовавшись тем, что Катя ничего не видит, приблизил свое
лицо к ее шее, к завиткам волос возле уха, жадно втянул запах ее тела. Он хотел
сделать это еще вчера, когда она, вся душистая и розовая, вышла из ванной.
— Долго еще? Я даже боюсь глаза открывать!
— Так, стоп! А теперь смотрите…
Катя распахнула глаза и только смогла прошептать:
— О-о-о, мо-оре… Какое оно… Неужели это не
сон?..
— Пусть сон, зато какой!
— Да-а, это сказка…
Они купались, загорали, бродили по прибою, отыскивая разные интересные
камушки и давая им имена — «Сапожок», «Субмарина», «Посылка», «Гриб»…
На следующий день после обеда на море поднялась волна. На горизонте
показались тучки.
— Все, кажется, погода портится, — Катя готова была расплакаться. — Вот
всегда так! Я — невезучая!
— Да бросьте вы расстраиваться! В этом месяце на юге затяжных дождей не
бывает. Зато увидите, что такое шторм на море! Это стоит посмотреть — бревна,
как спички, волнами подбрасывает! Такая мощь, аж дух захватывает!.. Человечишка
перед ней ничто, ничтожество. А на следующий день на берегу можно будет найти
битые и даже целые ракушки, по воде плавают медузы, студенистые такие комочки.
Похожи на зефир, только прозрачные…
Вечером Сенин вновь наслаждался почти семейной идиллией…
Он лежал на кровати с книжкой в руках и поверх страниц наблюдал за Катей,
которая, мурлыкая что-то, сидела в кресле и мягко
втирала в обожженные солнцем ноги и руки крем. Иногда она, бросив
стеснительно-улыбчивый взгляд на Сенина, слегка отворачивалась от него и
наносила крем на тело под халатиком. Сенин никогда не думал, что простое
поглаживание по телу может быть столь завораживающим и соблазнительным…
Сенин напророчил грозу.
Он проснулся от страшного шума и грохота. Шумело и содрогалось все
вокруг. Хлопали не закрытые на ночь окна, где-то уже звенели стекла, люди
бегали по коридору, пытаясь понять, что происходит.
Сенин тоже кинулся к окну. Ему казалось, что на землю опрокинулся ливень,
оттого поднялся такой шум. Но дождя не выпало ни единой капли, более того, сам
воздух был так сух, что от него, казалось, трескаются губы.
По низине, в которой находилась гостиница, мчался ураганный ветер, сгибая
и вороша всю горную растительность. Даже само здание, казалось, слегка
покачивалось. Со стороны моря доносился зловещий рокот, пришли в движение камни
на морском дне. По вершинам гор беспрестанно сверкали молнии, как будто там,
наверху шла битва небесных сил.
Сенин вернулся к своей кровати, хотел уже лечь, как вдруг услышал чьи-то
всхлипы и бессвязный шепот. Он прислушался: перепуганная Катя молилась сквозь
слезы.
— Катя, вы что там?
Хлюпанье стало громче и откровенней.
— Вы испугались, что ли? Не бойтесь, я же с вами.
Всхлипы не прекращались, тогда Сенин, закутавшись в простыню, подошел к
ее кровати.
— Успокойтесь, я рядом, не бойтесь…
Он склонился над ней и при очередной вспышке молнии увидел расширенные от
страха мокрые глаза, две блестящие дорожки от слез на щеках и опухшие губы.
Сенин не удержался и поцеловал ее сначала в глаза, потом в губы. Он
почувствовал ответное движение…
С этого дня началось безумие. На пляже они почти не появлялись, не было
времени собрать даже пляжные принадлежности. Сенин бегал за едой в кафе,
находящееся на первом этаже гостиницы. Брал шашлык, фрукты, вино и сразу
наверх.
Как-то наткнулся на хозяина. Он хитро улыбался.
— Э-э, друг! Я так понял, ты не возражаешь против соседки, да? А то могу
переселить ее, а?
— Ладно, ладно, все хорошо, ничего не надо…
Отпуск пролетел на одном дыхании. Две недели они не выпускали друг друга
из рук.
Сенину пришло время уезжать. Весь прощальный вечер Катя проплакала. Сенин
понял, что влюблен, и не представлял дальнейшей жизни без нее.
Перед расставанием он клятвенно пообещал, что в самое ближайшее время
приедет к ней на неведомую станцию Раевка, где она
работала диспетчером, и заберет ее к себе.
Дома Сенин посмотрел на все произошедшее другими глазами. Жениться? Но
ведь он ее совсем не знает: две недели безумия — вот и все, что было между
ними! Вот если бы она жила в одном с ним городе, можно было бы присмотреться,
изучить, а так… Привезешь Катю, и все — прощай, холостяцкая свобода! — ты уже
просто обязан жениться. Не скажешь ведь, ты мне не подходишь, собирай вещи и
уезжай к себе в Раевку. Кстати, любопытное название,
надо будет его где-то использовать…
Он ей так и не позвонил ни разу. Когда на его телефоне набралось с
полсотни непринятых звонков и столько же встревоженно-любовных сообщений от Кати,
он сменил сим-карту.
Первые два месяца она снилась ему почти ежедневно…
***
Двойник, вышедший на станции Раевка,
взволновал, поднял со дна былые чувства Сенина. Оказалось, что ничто не забыто,
все болит и кровоточит. Он готов был убить незнакомца с часами, похожими на его
собственные: мало того что он носит его вещи, перенял манеры — этот наглец
хочет забрать у него любовь. Не-ет, неспроста он
вышел именно на этой станции, будто других станций для него не существует!
До моря было еще сутки ходу, которые превратились для Сенина в пытку: он
несколько раз доставал чемодан, чтобы выйти в первом же крупном городе и
поехать в обратном направлении, до станции Раевка.
В растрепанных чувствах добравшись до побережья, Сенин пересел на автобус
до того городка, где он встретил Катю.
Хозяин гостиницы узнал его и радостно развел в стороны короткие ручки.
— А-а, счастливчик! Как я тогда тебе удружил, а? Может быть, ты и нынче
ее привез, а?
Сенин покачал головой. Армянин внимательнее пригляделся к нему.
— Э-э, что — все так плохо? Плюнь, да? Ну, хочешь, я тебе так же
какую-нибудь красавицу подселю? Только это будет за деньги — немножко ей,
немножко мне, а?
— Нет, спасибо, не надо… Если хочешь помочь, посели меня в тот же номер.
— Слушай, не могу, друг! Там пара живет, мужик с бабой. Семья. Не могу! А
в соседний номер — пожалуйста!
С этого самого момента Сенин перестал жить реальной жизнью — он ушел в
воспоминания о том времени, когда они были с Катей вместе. Он лежал, как
брошенная собака, на том же месте, где они загорали на пляже, посещал те
немногие магазины, в которых они успели побывать.
Вечерами он сидел в кафе при гостинице за их любимым столиком. Пил пиво,
тяжелым взглядом наблюдал за публикой.
В это время в кафе было шумно, официант в белом фартуке, с закатанными по
локоть волосатыми руками, как матадор, ловко носился меж столиков с дымящимися
шампурами.
Пиликал, бил в бубен кавказский шансон:
Мама, мама, я — блатной,
Сиси-девочка со мной.
И припев:
Вай, вай, вай! Это — Кавказ!
Вай, вай, вай! Горный пейзаж!
Воздев кверху загорелые полные руки, покачивалась под музыку какая-то
крашеная блондинка сорока лет в короткой джинсовой юбке. Вероятно, она
представляла себя именно той самой Сиси-девочкой.
За соседним столиком сидели залетные бандиты, мужики-качки в майках.
Каждый имел по два-три рубца от пулевого ранения. Они обсуждали какие-то свои
дела, со всеми были нечеловечески вежливы.
«Это у них такая психологическая компенсация… — с усмешкой подумал Сенин.
— Одного грохнут, зато с другим — вежливы до невероятности… Это им помогает».
***
Его мечтой было хоть ненадолго очутиться одному в том номере, где они с
Катей были счастливы.
Он так часто появлялся перед дверью вожделенного номера, что соседи стали
подозрительно коситься на него. Однажды вечером, когда тоска скрутила его в
жгут, Сенин постучался к ним.
— Здравствуйте, у вас соли не найдется? — прикинувшись сироткой (а он был
на него похож своим страдальческим видом), спросил Сенин соседку, крупную
женщину в бигудях.
— Соли? — подозрительно спросила она, как будто от Сенина можно было
ожидать чего угодно, только не этой просьбы.
— Да, щепотку, — как можно жалостнее произнес Сенин.
— Валя, кто там? — сквозь плеск воды выкрикнул из ванной комнаты мужчина,
вероятнее всего, ее муж.
— Сосед наш…
— Тот, что ли? Мне выйти?
— Да помолчи ты!.. — испуганно прошипела Валя и покраснела.
Сенин понял, что они уже обсуждали его.
Пока Валя рылась в тумбочке в поисках соли, Сенин жадно оглядывал
комнату, прежде всего кровати. Сейчас порознь стоящие, они были аккуратно
заправлены цветастыми покрывалами, что делало их похожими на клумбы. После той
штормовой во всех смыслах ночи они с Катей сдвинули кровати и сделали себе
широкое супружеское ложе. Вот столик, за которым они сидели вечерами, пили
вино, трепались обо всем, а потом незаметно, как-то само собой оказывались в
постели. Да, да, еще зеркало! Катя выдходила к нему
из ванной, чаще всего обнаженной, и задумчиво расчесывала волосы. От влаги они
темнели и приобретали рыжеватый оттенок. Сенин тем временем лежал, разметавшись
по смятым простыням на их спаренном (опять непростое слово!) ложе, и любовался
переходом красного, золотистого и молочного цветов на ее мокром теле…
Все в комнате было то, да не то. Сенин предполагал, что таких номеров
много в этой гостинице, с такой же мебелью и постельными принадлежностями.
Хотелось найти такую примету, которая была связана только с их пребыванием в
номере. И Сенин вспомнил ее и тут же увидел: россыпь розовых брызг на потолке
от выстрелившей вверх бутылки шампанского…
— Вот соль… — Валя протянула ему крохотный газетный кулек.
— Что? — Сенин с недоумением посмотрел на женщину. — А-а, огромное
спасибо, вы меня здорово выручили… Спокойной ночи!
Взяв кулек, он вышел из номера, а еще через четверть часа уже упаковывал
чемодан.
Ему повезло: утром удалось взять билет до станции Раевка…
***
Сенину казалось, что поезд идет слишком медленно. Не едет, а взбирается
по лестнице из шпал и рельсов.
Он вышел на пустой перрон в кромешной тьме. Сыпал дождь. Небольшое
каменное здание вокзала, в глубине которого теплился свет.
Сенин передернул плечами от холода. Мелькнула мысль заскочить обратно в
поезд… и домой! Где искать Катю? Даже спросить не у кого… Столько времени
провели вместе, тысячу раз поцеловались, а вот узнать подробнее друг о друге
они так и не успели.
Вдруг он увидел, как к соседнему вагону подбежала под одним зонтом
хохочущая парочка. В руках у мужчины был тяжелый чемодан, парочку мотало из
стороны в сторону, но это только веселило их. Пока проводник проверял у них
билеты, влюбленные беззастенчиво целовались.
Они занесли чемодан в вагон, через некоторое время мужчина вышел
покурить. Подняв воротник куртки, он делал спешные затяжки.
Объявили отправление поезда.
Сенин кинулся к мужчине:
— Эй, послушайте, до города, или что там у вас, далеко?
— Да нет, иди вон туда!
Незнакомец указал пальцем куда-то туда, где тьма была не такой густой.
Сенин глянул на руку и… увидел на ней знакомые часы.
Поезд тронулся с ревматическим скрежетом и лязгом.
Сенин остался один на перроне, под дождем. Он все понял. Все очень просто
— та женщина, которая заскочила в вагон, и есть Катя. Двойник только что увел
его женщину. Что ж, Сенин это заслужил.
Он обреченно прошел на вокзал, посмотрел расписание и сел один среди
пустого зала ожидания…
Сенин уже задремал, когда кто-то тронул его за плечо. Он разлепил глаза,
это была Катя.
— Ты?!
***
Днем они уже лежали в постели. По простыне были разбросаны зеленые с
красными штрихами яблоки из родительского сада.
Сенин гладил Катю по голой незагорелой спине, то запуская руку под
влажноватые волосы на затылке, то взбегая ладонью на прохладные полушария
ягодиц.
— М-м, твои прикосновения ни на чьи другие не променяю…
— Что, было много желающих?! — ладонь Сенина замерла в районе крылышек
лопаток и потяжелела (призрак двойника все еще мучил его воображение).
— Я не о том… Просто с той нашей встречи я часто вспоминала твои руки,
даже сама пыталась гладить себя и представлять, что это ты. Ничего не
получалось!
— Спаси-ибо… — Сенин пощипал губами золотистый пушок на впадине ее
поясницы, потом долго и сочно, почти взасос, поцеловал ее туда. — А теперь
повернись на спинку, я хочу поцеловать с другой стороны…
Они вновь отвлеклись от разговора на полчаса.
— Страшно представить, — сказал Сенин, с блаженной усталостью откинувшись
на подушку, — но если бы ты не вышла сегодня в зал ожидания, я бы уехал.
— А вышла-то я из диспетчерской случайно: спать сильно захотелось, вот и
решила постоять на перроне, на свежем воздухе. Иду через зал, смотрю, пассажир
дремлет. Ну, думаю, проспал свой поезд — до утра через нашу станцию больше ни
одного поезда дальнего следования по расписанию не намечалось. Решила
разбудить, а это — ты! У меня чуть ноги не подкосились…
Катя провела легкой ладонью по волосам Сенина, потом сказала с легким
упреком:
— Ты говоришь, чуть не уехал… Почему так легко ты был готов отказаться от
поисков? Проехать много тысяч километров и не найти любимого человека в
малюсеньком городе… А где же настойчивость?
— Да, но тут такая история… Я думал, тебя у меня похитили.
— Как похитили?! Я же не в ауле живу!
— Да лучше бы ты в ауле жила, чем в своей Раевке!
И он рассказал о таинственном незнакомце с часами.
Катя не просто рассмеялась, расхохоталась.
— Смейся, смейся, а мне совсем не до смеха было… — Сенин готов был
обидеться. — Я чуть не убил этого двойника!
— И слава богу, что не убил!
— Жалко, да? Чужого человека жалко, а меня нет…
— Конечно, жалко… Это ж мой брат Вовка! У него свадьба скоро, так я ему
сделала подарок: купила точь-в-точь такие же часы, как у тебя. Долго искала,
наконец племянник — он в компьютерах шарит — помог мне найти их через Интернет.
Подумала, коль мне не судьба выйти за парня с такими же часами, так пусть его
невесте повезет.
Сенин несколько секунд тупо смотрел на Катю, потом вскочил с кровати и,
как был голый, прошелся в волнении по комнате.
— Постой… значит, это ты замутила историю с двойником?! А я чуть с ума не
сошел! Что думаю, такое происходит… Ах, ты моя Ева из Раевки!
— Ева? Ну, тогда лови… Адам! — и она запустила в него самым крупным
яблоком.
Умирающий гость и одинокая хозяйка
Это было вчера.
— Ритка, привет! У меня к тебе такое дело,
такое дело… — почти в полночь сначала задребезжал колокольчиком, а потом
защебетал голосом университетской подружки телефон.
— Маша, ты на часы посмотри… — простонала Рита, держа слабой после сна
рукой тяжелую трубку.
— Ой, время-то как летит! — восторженно удивилась подружка и дальше
взахлеб: — Слушай, хватит киснуть под одеялом — на завтрашнюю ночь я тебе
придумала приключение!
По монотонному «кислотному» ритму и каким-то взвизгам Рита догадалась,
что подружка оттягивается в ночном кафе.
— Знаю я твои приключения… Не пойду! Пиво я не люблю, а от вашей музыки у
меня голова болит…
— Ты ничего не знаешь! — еще более радостно воскликнула Маша. — Завтра я
тебя познакомлю с обалденным мужиком. Мачо! Не женат! Правда… того-с… прямо
скажем, не юноша.
— Машка, опять?! — Риту порой раздражала бесцеремонность подруги. — Ты
лучше себе мужика найди!
— А на фига мне этот хомут? Я еще поскакать хочу… Мне и так хорошо!
— И мне тоже, представь себе, хорошо одной… Все, я кладу трубку… Спать
хочу!
— Эй, постой… — В голосе Маши появились виноватые нотки. — Понимаешь, тут
такое дело… Короче, завтра у нас в редакции опять дурдом — презентация одной
книги. Сама понимаешь — воздушные шарики над дверями, пресса, телевидение,
вторые лица из мэрии, фуршет… Полный набор радостей! Приехал сам автор. Он из
другого города…
— Так, так… — Смутная догадка о том, по какой причине ее разбудили ночью,
уже стала вырисовываться в сознании Риты. — Боюсь, что я поняла, к чему этот
ночной звонок…
— А что такое? — Маша прикинулась самой невинностью.
— Ага, значит, я угадала. — Не на шутку разозленная Рита поднялась с
кровати и, будучи в одной короткой ночнушке,
принялась мерить комнату шагами. — Маша, усвой раз и навсегда: моя квартира —
это моя квартира! Не гостиница, не постоялый двор, не трактир, не таверна… Да!
— она большая, находится в центре города, но это не повод, чтобы ты сплавляла
ко мне на ночевку своих клиентов..
— Рита, я обижусь!
— Хорошо! За клиентов — извини. Товарищей по работе, гостей — я не знаю,
как их называть…
— Друзей, — холодным голосом подсказала подруга.
— Пусть друзей. Заметь, твоих, но не моих! Ты, благодетельница,
оставляешь их у меня дома, а я до утра слушаю их стихи, песни под гитару и
прочую дурацкую самодеятельность. Представь себе, почему-то все твои клиенты,
пардон, друзья считают, что за постой надо расплачиваться со мной совместно
распитой бутылкой водки. Когда я отказываюсь пить, они обижаются…
— Ритуля, извини меня, но всех их я предупреждаю,
что ты — убежденная трезвенница!
— Я молчу уже о других подробностях…
— Ага, все-таки пристают? У-у, кобели! А кто, кто из них, скажи! Жуть как
интересно…
Рита представила, как Маша от любопытства высунула кончик языка и едва не
перешла на крик:
— Знаешь, ты, наверно, ждешь, когда кто-нибудь из твоих друзей изнасилует
меня?!
— Не сгущай краски. Ведь никто из них даже не прикоснулся к тебе? Разве
не так?
Хозяйке квартиры показалось, что она услышала усмешку по том конце
провода. Уверенность Маши в том, что никто из гостей ни разу не перешел границы
дозволенного, еще больше взбесила Риту. В устах прожженной подруги эта фраза
звучала примерно так: «Ой-ой-ой! Да кто на тебя позарится?!»
Рита швырнула трубку на рычажки.
— Мачо и не женат… Да кому он такой сдался! Ходячий головняк…
И детей, наверно, в каждом дворе!
Рита залезла с головой под одеяло, поджала по-детски колени почти под
самый подбородок и… заплакала.
***
Ему было плохо, маетно. Весь день. Да что там весь день — уже почти год,
с тех пор, как от него ушла Элеонора.
Все это время Сергей Николаевич жил с ощущением, что у него вдруг не
оказалось места в зрительном зале: крутится кино, все сидят на своих местах,
целуются, жуют попкорн, а он один стоит у стенки и высматривает в темноте
свободный стул. Может быть, вообще выйти из зала, тем более что фильм уже
подходит к концу?
— Эй, Рита, вы спите?
Молчание. Серов почувствовал, какой напряженной стала тишина. Он даже
представил, как испуганно сжалось молодое полнеющее тело хозяйки квартиры, как
в складках живота и под округлыми коленками появилась липкая испарина.
Интересно, эта праведница ложится в постель в трусах или без? А может быть,
вообще без всего? Нет, вряд ли, во всяком случае, не сегодня, когда в доме у
нее ночует посторонний мужчина.
— Не молчите, прошу вас, я же слышу, что вы не спите… Давайте поболтаем?
Скажите, что вы думаете о смерти? Или вы надеетесь, что она приходит только к
грешникам вроде меня?
И вновь тишина, еще более тугая и натянутая, чем прежде.
— Ладно, сударыня, спите… — криво ухмыльнулся Серов и тоскливо оглядел
присевшую над ним темноту. — Извините за беспокойство, спокойной ночи…
Сергей Николаевич прожил еще несколько минут дичайшего одиночества,
прежде чем услышал из соседней комнаты пружинный скрип кровати и следом дрожащий
голос:
— Я вас не считаю грешником… И вообще, это не мое дело — каждый живет,
как хочет.
— Ну как же не считаете-то? — встрепенулся Серов. — Там, на презентации
книги, вы об этом мне откровенно заявили. Разве не помните? Я думаю, что вы
ушли бы домой задолго до окончания вечера, если бы не обещали своим друзьям
дать приют бедному писателю из другого города. Скажите честно, я вам неприятен?
— Не в этом дело! — По скрипу кровати он догадался, что Рита от
возмущения приняла сидячее положение. — Во-первых, я не большая любительница
ходить на встречи со знаменитостями. Как правило, потом испытываешь
разочарование: сам человек и его произведение — это разные вещи…
— Да, да, да…
— А во-вторых, я не называла вас грешником, я просто сказала, что не
понимаю людей, которые живут страстями…
— Хм, а откуда у вас такая уверенность, что я живу страстями?
— А разве это не видно по вашим рассказам? Это, конечно, не порнуха, но
где-то рядом: сплошные любови, постельные сцены, встречи и тут же разлуки…
Кроме того, у вас весь вечер было такое угрюмое лицо, как будто вы и есть
персонаж своего рассказа. Брошенный муж. Или любовник…
— Проницательная девочка, а вы, значит, живете без страстей?
Небольшая заминка по ту сторону стены.
— Почти.
— Ого! Значит, что-то есть?
— Да. Я люблю шоколад. Вот.
— О-о, какая вы порочная! — рассмеялся Серов. — Еще хуже, чем я!
— Почему же?
— А вы знаете, что ученые мужи из Сан-Диего доказали, что в шоколаде
содержатся вещества, действие которых на организм аналогично марихуане?
— Вы, наверно, шутите?
— Ничуть. Мало того что вы — законченная наркоманка, так еще и
развратница: плитка шоколада повышает сексуальное желание, особенно женское.
Так что вы еще та штучка…
В соседней комнате некоторое время переваривали полученную информацию.
Даже за эти несколько минут молчания после игривого разговора Сергея
Николаевича больно укололо одиночество. Опять нахлынуло: что впереди? зачем вся
эта возня? кому он нужен? О, какая длинная и страшная ждет его ночь! Но ведь и
утром будет не лучше…
Неожиданно Рита сама продолжила переговоры через стенку.
— Наркотики и секс — не про меня. Я думаю, вы это сами прекрасно
понимаете…
— Про наркотики безусловно! — обрадованно вступил в разговор Серов — хоть
какая-то часть ночи пройдет в человеческом общении. — А стоит ли отказываться
от секса?
— А что, разве без него нельзя прожить? — Голос хозяйки квартиры задрожал
чуть более, чем во время всего разговора.
Сергей Николаевич почувствовал, что взволнованность старой девы начинает
его развлекать.
— А разве можно? Вернее, нужно?
— Можно, а иногда и нужно.
— Вы сейчас о монашеской жизни?
— Не только. Много людей живут без секса, у них богатая духовная жизнь.
Нелепо ограничивать радости жизни одним сексом!
— Стоп! Вы противница любви между мужчиной и женщиной?
— Нет, почему же…
— Значит, вы за любовь без секса? Чтение стихов, совместное, в четыре
ноздри, нюхание цветов, прогулки под луной рука в руке.. Хотя нет! Это уже
перебор — тут недалеко и до поцелуев, а там и…
Серов услышал обиженное сопение хозяйки. Кажется, он переборщил…
— Ладно, Рита, не обижайтесь. Живите, как вам удобно. Вы правы, любовь —
дело нервное, болезненное, эдак можно и душу, и сердце в клочья порвать.
Поверьте, я знаю… И вообще, давайте спать, а то я наговорю чего-нибудь лишнего,
и вы меня, как собаку, прогоните на улицу. Все, спокойной ночи!
Сергей Николаевич прервал разговор в ночи, как будто оттолкнул от себя
обломок мачты в открытом море после кораблекрушения… Оставшись наедине с собой,
он некоторое время добросовестно пытался поймать сон: принимал удобные позы,
пытался считать, молиться, думать о чем-нибудь безмятежном, но безуспешно.
После того, как Серов случайно встретил в пешеходном переходе Элю с
неизвестным мужчиной, он не спал уже третьи сутки. Парочка не заметила его, они
прошли так близко, что Сергею Николаевичу показалось, что он уловил любимый
запах духов. Движение воздуха от их распахнутых плащей буквально размазало
Серова по грязно-розовой мраморной стене перехода. Он брел за ними до тех пор,
пока они не сели в троллейбус. Потом Сергей Николаевич до полуночи бродил по
городу. Подстывшая снежура хрумкала под ногами и
тонко позвякивала, как хрусталь.
Придя домой, он тут же повалился на диван в надежде уснуть и хоть
несколько часов не видеть перед глазами эту ненавистную картинку: двое в
плащах, идущие под руку и о чем-то живо спорящие. Но сон так и не пришел и не
избавил его от мучительного видения и кровавых мыслей. Не пожалел он его и во
вторую ночь…
И вот теперь третья ночь. Еще по дороге, едучи в такси на квартиру к
Рите, Серов вдруг подумал о том, что, если он не заснет и в эту ночь, утром у
него остановится сердце — оно и так в последнее время едва-едва вытягивало на
себе тяжелую поклажу мрачных ощущений и мыслей своего хозяина.
Как сочинитель человеческих историй и судеб, Сергей Николаевич всегда с
любопытством относился к случайным мыслям и к мелочам, на которые многие люди
вообще не обращают внимания. В них он видел знак судьбы. По этой причине
мимолетная мысль о близкой смерти вскоре не вызывала у Серова уже никакого
сомнения. Досадно, что это произойдет на чужой квартире, где единственное живое
существо, хозяйка, сейчас лежит в соседней комнате и страдает от его
присутствия. Они даже не нашли общей темы для разговора. Может быть, стоило
рискнуть и предложить ей посидеть за столом и выпить коньяка? Фляжка «КВ»
вторые сутки булькает в его портфеле. Нет, с такой фурией не выпьешь, не
расслабишься — для нее это нравственное падение. Жаль, не так было бы скучно
умирать…
Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как рассвет проявит цвет и рисунок на
шторах. Солнцу придется потрудиться, потому что шторы на всех окнах, как
жалюзи, как броня, тяжелые, плотные, до самого пола. «Не квартира, а бункер,
где хранится девственность…» — угрюмо усмехнулся Серов.
Сердце тарабанило возле самого горла, ему казалось, что он даже чувствует
на губах вкус крови. Пекло виски, неведомая сила заряжала тело и мозг энергией,
не совместимой с покоем. Сергея Николаевича подкидывало на простыне, мотало от
одного края кровати в другой. Иногда ему все же удавалось набросить на сознание
забытье, как накрывают тряпкой клетку с беснующейся птицей, но все равно это
был не сон, а лишь какие-то мгновенные видения потустороннего неживого мира —
вдруг из мрака возникало чье-то полузнакомое непроницаемое лицо и тут же
исчезало. Кто эти люди и почему они решили навестить его в этот, возможно,
последний час? Или они уже ждут его к себе в гости? Да-а, невеселая компания,
на их фоне любительница шоколада выглядит привлекательней… Хотя все равно, лишь
бы избавиться от мыслей об Эле…
Стук капель по карнизу сменился на щелканье градин по стеклу — за окном
похолодало. Хорошо хоть в день его смерти на улице не будет этой грязи. Для
полного счастья осталось только помечтать о том, чтобы выпал снег…
Сергей Николаевич лег на спину, скрестил на груди руки и стал ждать,
когда закончится жизненная маета. Ему хотелось умереть со светлыми мыслями,
поэтому он попытался представить, как вокруг него падает пушистыми лопушками
снег. Опустившись на запрокинутое лицо, снежинки оставляли ощущение долгого
влажного поцелуя. Серов тут же вспомнил прохладные, с еле уловимым привкусом
земляничной помады Элины губы во время их прогулок по зимнему лесу. Боже, ведь
это было совсем недавно!.. И тут сердце, словно споткнулось, стало биться реже,
реже… «Все, я умираю…» — подумал он, теряя сознание…
***
Рита никак не могла определиться в своем отношении к ночному гостю. На
обалденного мужика и тем более мачо, каким его представила Маша, Сергей
Николаевич не тянул. Она не успела подумать, обрадовало ее это или огорчило.
Рита увидела усталого, уже начинающего седеть мужчину в неброском, хотя и
недешевом прикиде. Кроме того, у него, кажется,
проблемы с сердцем: во время выступления в редакции и тут дома, на кухне, он
иногда морщился и растирал ладонью левую сторону груди. Глаза гостя большую
часть вечера были грустны и потерянны, как у побитой собаки, но иногда в них
вдруг проскакивал острый, цепкий интерес. Несколько раз прищуренный взгляд
Серова задерживался на Рите на пару секунд, не более, но после этого она долго
не могла прийти в себя, пытаясь избавиться от ощущения чуть ли не физического
контакта.
Когда они остались вдвоем в ее квартире, Рита постаралась поскорее
уложить Сергея Николаевича спать, тем более что ужинать им не хотелось — обоим
вполне хватило фуршета. Пока гость сидел на кухне со стаканом горячего чая, она
быстро приготовила ему постель. Пальцы ее чуть подрагивали, щеки горели. В силу
давней привычки все подвергать осмыслению, Рита пыталась разобраться в себе:
взволнована она или встревожена, но тут же забывала об этом.
— Сергей Николаевич, я вам уже постелила. В ванной — розовое полотенце.
Все, кажется… Спокойной ночи!
— Извините за беспокойство… — грустно сказал Сергей Николаевич и тут же
искоса зацепил ее взглядом.
«Надо срочно худеть! Завтра — никакого шоколада…» — Рита почти выбежала
из кухни.
С полчаса они молча лежали в разных комнатах.
Она не прочь была с ним поговорить, даже немного пооткровенничать, хотя
бы о тех же страстях человеческих, которых в ее жизни так мало, а Сергея
Николаевича, похоже, они разрывали на части. Рита чувствовала, что Серов —
внимательный, доброжелательный собеседник, человек с богатым жизненным опытом.
Одно ее сдерживало — отчаяние и смертная тоска, исходящие от ночного гостя.
Скорее, ему самому нужна была помощь, но она не могла ее дать. Во всяком
случае, не знала, что ей нужно сделать, чтобы внести покой в душу этого
бесконечно усталого человека.
Сергей Николаевич сам вышел на разговор, но душеизливаний
у них не получилось. Оба выбрали неверный тон: он иронизировал, она огрызалась.
Когда гость неожиданно оборвал разговор, по всей видимости, желая
избежать назревавшего конфликта, она расстроилась. Рита хотела было сама
продолжить разговор, но не решилась — а вдруг она ему просто надоела со своими
дамскими комплексами? Она замерла, почти перестала дышать, прислушиваясь к
тишине в квартире…
Гость не спал, ворочался с боку на бок, терзаемый какими-то своими
мыслями. Своими неразрешенными страстями. А может быть, его мучает похоть? Как
же, в соседней комнате спит беззащитная девица… Хоть и не красавица и уже не
юна, но все же вполне привлекательна — во всяком случае, так успокаивает ее
Маша. А в квартире никого… Никого, кто смог бы прийти ей на помощь.
Рита вскочила с кровати и на цыпочках, как балерина, метнулась к двери.
Осторожно закрыла ее на замок. Вскоре она накрутила себя так, что этой меры
предосторожности ей показалось мало: не снимая спасительной ночнушки,
с лихорадочной поспешностью надела лифчик и натянула колготки. Испытала легкую
досаду оттого, что зацепила когтем капрон. А-а, плевать, есть ценности
поважнее. Например, ее честь и достоинство.
Прошло еще полчаса. В колготках было жарко, стали чесаться ноги, а лифчик
просто сдавливал переполненную волнениями грудь. Между тем гость не
предпринимал никаких попыток покуситься на ее тело, лежал, скрипел кроватью.
Вообще, чем он там занимается, о чем думает? Может быть, о ней? Вряд ли, Сергей
Николаевич приехал из своего города уже груженный тяжелыми раздумьями. Она тут
ни при чем. Или ему плохо? Необходимо лекарство?
Рита опять подкралась к двери, открыла ее и даже осторожно просунула в
проем голову. Вроде не стонет… Она вернулась в постель, пролежала еще с
полчаса, потом избавилась от ненавистных колготок и лифчика.
В течение часа она несколько раз то закрывала дверь на замок, то
распахивала ее чуть ли не настежь. Наконец утомленная переживаниями Рита
уснула.
***
Она проснулась в то время, когда обычно уже выскакивала из подъезда.
Положение стрелок на часах так поразило ее, что Рита забыла, что в квартире
есть посторонний человек. Как была в сорочке, она метнулась в сторону ванной,
но по пути увидела в распахнутую дверь соседней комнаты кровать, а на ней —
Сергея Николаевича.
— Блин! — по-мышиному взвизгнув, она
шарахнулась назад.
Нырнув в свою комнату, как испуганный зверек в спасительную норку, Рита
навалилась спиной на дверь и лихорадочно принялась соображать, как ей
поделикатнее разбудить гостя, чтобы он быстро-быстро поднялся и отправился по
своим писательско-любовным делишкам.
Промаявшись еще минут пять, она закуталась в халат по самое горло и пошла
поднимать гостя. Не глядя в комнату, постучала костяшками пальцев по косяку:
— Сергей Николаевич, извините, но я опаздываю на работу… Вставайте,
пожалуйста!
Гость оставался беззвучен.
Рита несколько раз повторила свою просьбу, все более и более похожую на
приказ.
Уже начинавшая всерьез злиться, она заглянула в комнату, и… ноги ее
обмякли. Она практически повисла на дверной ручке.
В кровати лежал покойник. Мертвее не бывает. Бледно-зеленое лицо, черные
глазницы, скрещенные на груди руки.
— Мамочки… — всхлипнула Рита и на полусогнутых, ватных ногах стала
подбираться к Серову. Перед кроватью упала на колени. — Эй, Сергей Николаевич,
вы живой, а?..
Потом боязливо, как спящую собаку, потрогала гостя за плечо. Оно
показалось ей ледяным.
— Да что ж такое… Вот и провел ночь…
С Ритой случилась истерика. Она схватила за плечи Сергея Николаевича и,
брызжа слезами на простыню, стала трясти его изо всех сил.
— Нет! Я не позволю вам умирать… Вы живы, не врите! А ну вставайте! Не
пугайте меня! А еще мужчина…
Когда она была уже на грани того, чтобы залепить Серову затрещину, он
вдруг мотнул головой в сторону и промычал:
— Что вы делаете… я хочу спать…
Рита рухнула ему на грудь…
***
Он бродил по заиндевелому пустынному городу и всюду искал Элю. Тут все
было чужое и одновременно знакомое, вернее, одно переходило в другое, и
обратно. До бесконечности, словно воду из двух стаканов переливали друг в
друга. Он чувствовал, что она где-то здесь, он даже как будто слышал смех,
который мог принадлежать только ей. Ветер приносил и опутывал лицо ее волосами,
они щекотали ему шею. Он пытался ухватить их пальцами, но невидимые пряди
ускользали прочь. Он слышал угасающий перестук ее каблучков, а потом это
оказывалось биением его измученного сердца.
Она была рядом, и ее не было.
Когда он, обессилев, уже замерзал на пороге не своего родного дома, до
него издалека, из другого мира, донесся голос, настоящий человеческий голос.
Женщина звала его по имени. Несомненно, это могла быть только Эля, она
склонилась над ним, он даже ощущал влажную теплоту от ее дыхания. Сердце его
встрепенулось…
— Так вы живы? Какое счастье!
И женщина упала ему на грудь.
— Я так испугалась!
Сергей Николаевич сомкнул руки над ней, прижал к себе. Глаза его были все
еще закрыты, он даже не подумал их открыть, потому что слишком долго бродил по
нездешней земле, где нет нужды в земном зрении.
— Я не отпущу тебя больше…
Когда Серов все же открыл глаза и увидел прильнувшую к нему заплаканную
Риту, он все вспомнил и грустно улыбнулся.
— Вы, кажется, спасли меня от смерти…
Осторожно отодвинувшись на край кровати, Сергей Николаевич притянул
покорную хозяйку на освободившееся место. Укрыл ее одеялом, обнял. Они лежали
так долго и молчали. Поблескивающие дорожки от слез высохли на щеках Риты, она,
кажется, впала в сон, забыв о том, что совсем недавно в панике бегала по
квартире, боясь хоть на минуту опоздать на работу.
К Серову тоже неожиданно вернулось давно забытое чувство внутреннего
покоя. В душе перестало сквозить холодом, как зимой под форточкой. В порыве благодарности
Сергей Николаевич осторожно поцеловал Риту за ухом. Молодая женщина вздрогнула
и еще теснее прижалась к Серову, слегка втянув голову в плечи. Ее порыв так
взволновал его, что он, не удержавшись, тихонько проскользнул рукой под халат.
О-о, как давно он не ощущал под рукой мягкую, перекатывающуюся женскую
плоть с ее изгибами, бугорками и впадинками, с шуршащими, как сухие травинки,
волосками!..
Серов жадно припал губами к ее шее, с уже откровенной страстью огладил ее
живот, по пути утопив большой палец во впадинку пупка, и спустился рукою ниже…
***
— Вы слышите, как бьется мое сердце? — щекотливым шепотом, в самое ухо
спросила Рита после того, как в первый раз увлажнились их тела.
— Да, да, слышу… — Серов завел руку под ее левую, чуть растекшуюся грудь
и ощутил частое сердцебиение.
— А я слышу ваше сердце. Но мне, кажется, они бьются не в такт…
Потом она как-то напряглась, с ней что-то происходило.
— Ты чего замолчала? Что случилось? Тебе плохо?
— Я хочу остановить свое сердце и запустить его одновременно с вашим,
чтобы они бились, как одно…
Сергей Николаевич внимательно посмотрел в Ритины глаза. Они были так
нежны и преданны, что он не выдержал и прикрыл их поцелуями. Потом тяжело
вздохнул и откинулся на спину.
— Эх ты, глупенькая… Остановить сердце проще, чем заставить его биться в
такт с другим… Это я по себе знаю.
И Серову показалось, что где-то в доме от порыва ветра хлопнула форточка
и потянуло сквозняком…
Эй, моряк!
— А это чей подарок? — весело спросил Петров, доставая из груды свертков
полупрозрачный пакет, в котором прощупывалось нечто мягкое, а на вид —
полосатое. Вскоре под любопытными взглядами слегка захмелевших гостей — это
было еще начало застолья — юбиляр извлек наружу новенькую тельняшку с белым
фабричным ярлыком-язычком на вороте.
— Ого! Вот это да… Всю жизнь мечтал о тельняшке! Кто автор? Подходи, я
сейчас тебя расцелую…
Петров распростер жаркие объятья и даже вытянул трубочкой губы для
поцелуя. Все смеялись, но никто не подходил к нему.
— Та-ак… — несколько озадаченно произнес юбиляр. — Даритель желает
остаться неизвестным. Или не хочет целоваться? Если это мужчина, то не буду.
Ну?
— А чегой-то ты не будешь, а? — ехидно
поинтересовался Виталик, его друг детства. — Обещал — будь любезен! Любопытно
со стороны посмотреть…
— С тобой, что ли, противный? — жеманно ответил Петров и, отодвинув стул,
стал протискиваться вдоль праздничного стола в сторону Виталика.
— Чур меня! Изыди!.. — замахал тот на него
руками.
Никто не сознавался, чья тельняшка.
— Ладно! — сказал именинник. — К концу вечера я сам угадаю, чья это
«зебра». И поцелую. Но уже без удовольствия.
Петров снял с себя галстук и взялся расстегивать непослушными пальцами
рубаху.
— Вова, мы стриптиз не заказывали! — запротестовала жена Надя, но Петров
цыкнул на нее:
— Перечить капитану?! Ссажу на необитаемом острове!
Именинник, мелькнув перед гостями нежным зарождающимся брюшком, натянул
на себя тельняшку. Она была слегка мала и предательски прорисовывала все
складки его толстеющего тела. Впрочем, сам Петров этих нюансов не замечал.
Тельняшка придала ему, и так разогретому всеобщим вниманием и алкоголем,
еще куражу, он хлопал рюмку за рюмкой, потом объявил себя капитаном, и вся его
дальнейшая речь напоминала выкрики морского пирата.
Все шло к тому, что в недалеком будущем Петров в сопровождении жены
отправился бы на покой, если б кто-то из гостей вдруг не напомнил ему об
обещании узнать, кто подарил тельняшку.
— Что… я такое говорил? — заплетающимся языком произнес именинник и тут
же сам подтвердил: — Ну, да… говорил. А коли сказал, значит, отрезал! У нас, у
моряков, так. Сейчас угадаю. С первого раза. Десять минут. Время пошло…
И Петров погрузился в размышления. Можно даже сказать, лег на дно и там
задумался…
***
Оглядев гостей промытым в коньяке взглядом, именинник пришел к выводу,
что самым реальным дарителем мог быть Виталик. Только он знал о его детском
увлечении кораблестроением.
Петров вдруг отчетливо вспомнил себя пацаном в длинном, почти до колен
отцовском свитере, перепачканном разноцветными красками. Это была его рабочая,
нет! — скорее, творческая одежда. Как блуза для художника. Та одежда, которая
уже сама по себе вдохновляла на творчество. Он ее надевал только в столярке, а
закончив работу, отряхивал от стружек и вешал на спинку стула, выселенного из
дома в связи со старостью и неуверенностью в ножках.
Совсем недавно по пьянке Виталик сознался, что в то время он завидовал
ему, особенно вечно изрезанным ножом грязным рукам, на которых кровь из ран
смешивалась с краской. Ему казалось это очень мужественным и взрослым. Другу
нравилось бывать в его столярке, где на полках пузырились паруса разнообразных
кораблей, протыкавших своими бушпритами, как шпагами, смоляной воздух
мастерской. Виталик, лежа на топчане, любил слушать истории про великие морские
путешествия и открытия.
Друг долгое время пытался подражать ему во всем. Он переболел всеми
увлечениями Петрова, но в легкой форме. Наверно, его организм был чересчур
здоров для страстей и творчества. Они в нем просто не приживались.
Можно сказать, друзья дополняли друг друга. Подходили друг к другу, как
детали пазла. Виталик был от природы ленив, а Петров
деятелен, и ему требовались свободные уши, чтобы передать распиравшие его
голову знания, а также поклонник его таланта, который никогда не смог бы
повторить сделанное им.
Виталик был идеальным слушателем. Он никогда не перебивал рассказчика и
безоговорочно верил всему сказанному. Не задавал глупых, ехидных вопросов.
Такое доверие вдохновляло юного Петрова на самые смелые импровизации, даже
перевоплощения, и не раз бывало, когда он во время рассказа ловил себя на том,
что давно уже зловеще завывает от имени какого-нибудь капитана Хука или
Долговязого Джона.
Увы! — славу великого морезнатца Петров утопил
в одночасье в грязной луже…
Как-то они возвращались с Виталиком из школы. Было начало апреля, то есть
самая грязная весенняя пора, когда со всех полей растаявший снег стекал мутными
бурыми потоками в поселковый пруд. Они шли по железной дороге, по обе стороны
которой по канавам клокотала, стремясь в низину, грязная вода.
Как любая стихия, это было по-своему завораживающее зрелище. Петров с
Виталиком бросали в поток найденные по пути предметы — бутылки, ржавые
консервные банки, обломки досок — и радостно вопили, видя, как подхватывает и
швыряет их разыгравшаяся вода.
В лидеры гонки по весенней стремнине вырвалась запущенная Петровым
«бомба» — тяжелая темно-зеленая бутылка из-под вина. Она изящно обогнала виталиковскую «чекушку» и понеслась вперед, подпрыгивая на
волнах. Перед самым железнодорожным мостом, когда победа Петрова была очевидна,
«бомбу» неожиданно швырнуло в сторону, и она оказалась в тихой заводи, среди
коряг. «Чекушка», взмахнув горлышком, словно прощальной рукой, проплыла мимо…
Петров не ожидал такого нелепого поражения. Раздосадованный, он схватил
валявшуюся неподалеку палку, кинулся к канаве и хотел выпихнуть бутылку на
середину потока, как вдруг поскользнулся по льдистому берегу. Мелькнув в
воздухе антрацитными сапогами, он на заду съехал в пузырчатую муть, причем не
ногами, а головой вперед…
От первого глотка воды, колючей от мусора и льдинок, Петрову захотелось
заорать от омерзения, ужаса и боли в горле. Но он не мог этого сделать, так как
ушел на дно потока. Там, внизу, мальчик на какое-то время познал другую жизнь,
жизнь рыбы. Сквозь страх на какое-то время проскочило удивление или даже
любопытство: вот каков ты, подводный мир! Сквозь желто-коричневую толщу ярким
пятном пробивалось солнце, мимо пролетали, как стремительные мелкие рыбешки,
какие-то щепки и солома, вот, слегка маневрируя, прошло тенью нечто зловещее,
похожее на подводную лодку…
В предсмертном отчаянии замахав руками и ногами, Петров устремился вверх.
Поток воды, казавшийся ему смертельно бездонным, был ему по грудь. На берегу
стоял хохочущий Виталик…
Когда дрожащий от холода и пережитого ужаса Петров выбрался на рельсы с
прилипшей наподобие эполеты к правому плечу пальто мокрой газетой, его друг
надломился пополам от смеха…
После этого нелепого случая с карьерой кораблестроителя было покончено.
Да и вообще с рассказами о морских приключениях. Примерять на себя пиратский
рваный камзол, а после едва не утонуть в жалкой луже — это ли не позор?
Так что, возможно, тельняшку ему подарил именно Виталик в память о тех
счастливых часах, проведенных в столярке, или же это была его ехидная шутка по
поводу того весеннего купания.
Впрочем, не исключено, что друг детства тут ни при чем…
***
Второй раз Петров тонул уже на море и также при одном свидетеле. На
горячей прибрежной гальке, на расстеленном зеленом полотенце, грациозно сидела
девушка, грызла яблоко и, не отрывая кудрявой, как у греческих античных
мальчиков, головы от потрепанной книжки, читала о приключениях Шерлока Холмса и
доктора Ватсона. Томик был его, а через несколько лет прелестное создание
станет ему женой, а тогда это была просто соседка по комнатам, где он, студент,
снимал жилье.
Для совместных прогулок вдоль моря они выбирали уединенные места. К тому
времени Петров так и не научился плавать. Понравившейся девушке он, конечно же,
об этом не сказал и заходил в море, только когда она укладывалась загорать на
берегу, прикрыв лицо соломенной шляпой.
В тот злосчастный день, едва не ставший последним в его жизни, Петров,
коснувшись губами сухой горячей щеки возлюбленной, отправился «искупаться». Так
он озвучивал свои тайные попытки научиться плавать.
Петров отошел немного в сторонку — так, чтобы девушка была на виду (вдруг
к ней пристанут местные хулиганы?) и одновременно на такое расстояние, с какого
его жалкое барахтанье выглядело бы не так позорно.
Море слегка штормило, и волны, подхватывая неуклюжее и как будто чугунное
тело Петрова, создавали у него некоторую иллюзию легкости и даже скольжения по
воде. Это ощущение вдохновило его и вселило чувство уверенности. Он заходил
спиной в море все дальше и дальше и, дождавшись волны, кидался к берегу вслед за
ней. Проплыв таким образом несколько метров, Петров возвращался в исходную
позицию.
Однажды он осмелел настолько, что забрел в воду по самый подбородок. Он
хотел проплыть как можно дальше, но случилось непредвиденное: сначала волна,
идущая к берегу, накрыла его с головой, и пока он панически махал руками и
ногами, пытаясь найти хоть какую-то точку опоры, обратной волной его утянуло в
море.
Там не было дна… В глубине моря притаилась зеленая смерть. Она влекла к
себе захлебывающегося соленой водой, обезумевшего от ужаса Петрова и уже,
казалось, заполучила его в свои объятья, как он, будто сквозь мутное стекло,
разглядел под водой рядом с собой огромный, поросший водорослями валун.
Несчастный пловец, как мог, устремился к нему… Обдирая колени о ракушки, вскарабкался
на него и резко распрямился. Ему удалось поймать ртом глоток воздуха, как его
тут же накрыло волной.
Все, что происходило с ним дальше, можно было назвать балансированием
между жизнью и смертью. Стоя на цыпочках на камне, Петров едва доставал ртом поверхности
воды, которая то поднималась с притоком волны до самых глаз, то опускалась.
Хватая спасительный воздух лишь в эти промежутки, он стоял, вытянувшись в
стрелку, напрягши до дрожи все мускулы и более всего боясь того, что очередной
волной его снесет с камня.
Петров смотрел на берег пляжа и видел свою девушку, увлеченно читающую
детектив. Вот она сладко потянулась и почесала загорелое плечо под бретелькой
лифчика. Он смотрел на берег из другого мира, как будто отлетевшая из тела
душа. Возможно, Петров видел девушку последние минуты, если не секунды… Она
казалась ему необыкновенно прекрасной.
Конечно, можно было закричать и позвать ее на помощь, и наверняка она бы
его спасла, потому как плавала, словно русалка. Но это был уже позор… Петров
такой вариант даже не рассматривал.
Когда у стоящего на цыпочках Петрова стало сводить икры ног от
перенапряжения и он вот-вот должен был сорваться с камня, неподалеку от него с
визгом и гоготом промчалась на катере развеселая компания местных мужиков и
курортниц. Они даже не заметили торчащую из воды голову Петрова. Образовавшаяся
волна была такой силы, что швырнула купальщика в сторону суши, как щепку…
Петров вполз на берег на четвереньках и обессиленно рухнул.
— Ты что-то сегодня долго плавал… — заметила его девушка, не отрывая
взгляда от книги.
— Да, люблю покупаться в шторм, — как можно безразличней пролепетал он.
Много позже Петров рассказал супруге об этом случае и получил от нее
увесистый подзатыльник.
— Жаль, что ты тогда промолчал, а то я б устроила тебе заплыв. До
Турции!.. Махом бы плавать научился.
***
Начинающий трезветь Петров обвел пытливым взглядом веселящихся гостей.
Заметил, что из-за стоящих небоскребами посреди стола водочных и коньячных
бутылок за ним насмешливо наблюдает Лариса, незамужняя подруга жены. Ее круглые
карие глаза играли веселыми бликами, а обычно блуждающие, порочно припухлые
губы были сжаты в призывную вишенку. Она словно тайком посылала ему поцелуй
либо едва сдерживалась, чтобы не сказать какой-то прикол…
Да, точно! Есть еще один человек, который мог подарить ему тельняшку.
Лет десять назад они — Петров с женой и Лариса с тогдашним очередным
сожителем по имени Миша — решили вместе расслабиться в одном из домов отдыха на
берегу Волги.
В этих краях и вообще в подобных заведениях Петровы ранее никогда не
были, поэтому в первый же день хапнули кучу впечатлений.
В фойе при оформлении документов и распределении номеров Петров услышал
разговор двух женщин, прибывших с чемоданами вместе с ними и изучающих листок с
распорядком дня.
— О, смотри — караоке!
— Ужас!
— А что ужас-то? Смотря сколько выпьешь…
— Да я не про себя!
— А про кого?
— Про тех, кто меня будет слушать.
Петров тогда посмеялся, а уже вечером оценил реальные размеры катастрофы
— вечернее караоке было истинным кошмаром для тех, кто приехал сюда послушать
тишину.
Второе впечатление — грандиозные комары и слепни. Их можно было класть в
пельмени. Они почему-то не трогали Надю, зато Петрова за четверть часа прогулки
по берегу Волги сгрызли в хлам. Ему показалось, что он потерял пару килограммов
живого веса.
Все дни Петровы и Лариса с Мишей проводили отдельно друг от друга, лишь
изредка встречаясь в прохладной, размером со стадион, столовой или на пляже.
Кроме того, свободные сожители напоминали законным супругам о своем
существовании приглушенными вскриками из соседнего номера во время сиесты.
По поводу последнего Петров с женой сначала шутили, а потом сами
незаметно втянулись в этот сексуальный марафон, тем более что время на отдыхе
текло тягуче и томно, как мед из банки, а развлечений, кроме выпивки, того же
злосчастного караоке и дискотеки, было мало.
Всюду образовывались и тут же распадались курортные пары.
Однажды в полночь в кромешной темноте, когда вдалеке уже отгрохотала
дискотека, кто-то прошел под окнами Петровых, и девчоночий голос спросил из
раскрытого окна этажом выше:
— Мама, ты и сегодня не нашла мне хорошего папу?
— Завтра еще поищу, дочка, завтра…
На второй неделе отдыха супруги Петровы стали замечать, что кровать в
соседней комнате стала скрипеть все реже и реже и не так жизнеутверждающе, как
раньше, да и вскрики стали иного характера, больше похожие на ругань.
По утрам Миша не выползал на балкон в растерзанных трусах, а сидел
неподвижно, сгорбившись, как старичок, с удочкой на мостках.
Петровы поняли, что соседи переживают кризис, поэтому пригласили их в
кафе, а потом предложили примирительную ночную прогулку по Волге на катере.
Правда, в тот вечер слегка штормило, но зато желающих прокатиться, кроме
них, никого не оказалось.
До этого Петров никогда не плавал ни на одном судне, кроме как на лодке с
девушками на дачном пруду в младые годы. Он и не догадывался, что его будет
укачивать даже при небольшой волне…
Сначала все четверо стояли на носу катера и любовались разноцветными
огнями далекого города. Весь вечер молчавший Миша вдруг оживился и проявил
незаурядную осведомленность об истории окрестных мест и о тех кладах, которые
спрятали разбойнички на дне Волги.
Катер еще не достиг середины реки, как Петров, держась за борта,
поскребся на корму. При каждом взлете палубы, а особенно при ее опускании все
содержимое его желудка также взмывало вверх к самому горлу. А съедено и выпито
в тот вечер в местном кафе было немало…
Он очень надеялся, что его исчезновение на носу катера будет незаметным,
потому как собирался опорожнить свой желудок без лишних свидетелей и
советчиков. Петров уже пару раз перегнулся через борт и завис в третий, как
почувствовал, что кто-то тихонько подошел сзади и гладит его по спине.
— Надя… — простонал он, уверенный, что это жена. — Иди… к Мише. Я… скоро…
И его вывернуло еще раз.
Пока он мотался, упершись вспотевшим лбом в сжатые кулаки на борту
катера, неизвестный, стоявший сзади, проник ладонью под задравшийся край рубахи
и принялся гладить его уже по голому телу. Вот рука со спины скользнула к
животу, потянула за ремень брюк…
— Надя, как мне хреново… — пролепетал Петров с закрытыми глазами и,
развернувшись, благодарно ткнулся головой в грудь человека, пожалевшего его.
Это были груди не его жены, а Ларисы. Они были ощутимо больше и упруже,
как слегка приспущенные воздушные шары. Голова Петрова, прижатая чужой властной
рукой, оказалась в мягкой жаркой ложбине как раз меж грудями. Несколько секунд
он туго соображал, что происходит, и одновременно попытался понять, ощутить
щекой, есть ли под футболкой лифчик. Страдания лишили его сил и воли. Было
приятно, порочно, боязно быть увиденным, но более этих мыслей и желаний
хотелось заглянуть за борт.
— Спасибо, Лариса… — пробормотал он, отстраняясь от нее. — Уйди, мне надо
побыть одному…
Усмехнувшись, Лариса неожиданно больно, по-мужски, ущипнула его за бок и процокала в темноту.
На берег Петрова вывели под руки: с одной стороны — Надя, а с другой —
Миша. Лариса шла сзади, мурлыкая что-то под нос и
разматывая на руке шелковую косынку то в одну сторону, то в другую…
Петров пролежал в номере вялый, как выпотрошенный пескарь, до следующего
вечера. Произошедшее на корме порой казалось ему плодом утомленного морской
болезнью сознания…
Жене про тот случай не сказал. Да и что было говорить — ведь ничего не
произошло? — тем более что однажды сама Надя дала ему повод для мучительных
размышлений и сомнений…
***
Его студенческий приятель Генка проходил срочную службу на морфлоте. Вообще, это была темная история. Злые языки
утверждали, что он все три года был хлеборезом в офицерской столовой, потому
как вернулся домой таким сдобным, что из всей гражданской одежды на него
налезала лишь фуражка, да и то с трудом. Кроме того, его дембельская форма
слабо напоминала морскую, а скорее швейное произведение высокой моды, вышедшее
из-под рук какого-нибудь Юдашкина или Зайцева.
Где служил на самом деле Генка, никто толком не знал, но все эти сплетни
не мешали ему из года в год бурно отмечать день ВМФ сначала на родительской
даче, а потом уже на своей.
На этот праздник он приглашал кучу народа, а сам вальяжно разгуливал
среди толпы в бескозырке, как король в короне. Была и своя традиция: независимо
от погоды, после первой партии шашлыков Генка совершал заплыв на
противоположный берег небольшой реки. С собой он приглашал всех желающих. Их всегда
набиралось немного, впрочем, все зависело от дозы выпитого.
В тот день Петровы вообще не собирались ехать к Генке на дачу. Последнее
время у них как-то все не ладилось в семейной жизни и они цапались больше
обычного.
На природе они продолжили обмен колкостями сначала под водку, а затем и
под шашлыки. Сначала супруги старались делать это незаметно для окружающих,
втыкали словесные шпажки исподтишка, но после нескольких рюмок на них напало
какое-то злобновато-отчаянное веселье, и они уже
особо никого не стеснялись.
Скандальное, задиристое настроение вскоре передалось и остальным парам,
собравшимся в дачной беседке рядом с исходящим сизым дымком мангалом.
Все сцепились меж собой по поводу отношений мужчин и женщин и вообще
любви.
Виталик, почему-то считавший себя большим знатоком в этих вопросах,
самоуверенно заявил, купая обгорелый кусок мяса в кетчупе:
— Да бросьте вы, братцы!… Нет никакой любви. Сплошная химия!
И тут же получил салатной ложкой в лоб от супруги.
— Не поняла?! А что ты мне перед свадьбой говорил, а?
— А чо я-то?! Вы ученых послушайте!
— Плевать я хотела на твоих ученых!
Лариса, к тому времени уже посетившая психушку из-за очередной любви,
грустно сказала, чертя вилкой по заляпанной скатерти:
— Там два отделения: мужское и женское. Мужики лежат из-за баб, бабы —
из-за мужиков. Все! Ни из-за каких других проблем там не лежат…
Неизвестный гость, вероятнее всего друг хозяина дачи, сидевший с краю
стола, пьяно бубнил кому-то:
— А мы с моей Манюней расстались… Я ей на
прощанье: «Ты ушла и забрала из моей жизни соль, сахар…» А она ехидно так:
«Спички, керосин?» Шутница она у меня была… Обидно мне стало: «Ты еще
смеешься?! Ты забрала из моей жизни весь вкус, все пряности… Оставила лишь
уксус!» А она, прикинь, отвечает: «Я помню, ты любил пельмени с уксусом».
Каково, а?!
Неизвестно, к какому взрыву страстей привели бы эти разговоры мужчин и
женщин криминально зрелого возраста, если б из дома не вышел хозяин в одних
плавках и не прогорланил на все окружные дачи:
Выйду на улицу,
Гляну на село.
Девки гуляют,
А мне все равно!
— Хватит базарить! Привяжемся к другому берегу, а… — Генка сорвал с
веревки полотенце. — Кто со мной, мазута береговая? Есть герои?
Все несколько секунд разглядывали гигантского розового пупса. Потом
зашушукались, засмеялись.
— Торжественный спуск на воду крейсера «Обжора»!
— Не, вода холодная…
— Только на лодке рядом…
— Мысленно с тобой!
Гости поднялись из-за стола и поперлись через садовые участки следом за
Генкой. Он шел впереди, время от времени, как триумфатор, вскидывая вверх руки
и приветствуя таким образом знакомых дачников. Следом брела маленькая жена,
неся корзинку, пронзенную шампурами с мясом и украшенную разноцветными
головками бутылок водки.
На берегу реки Генка вновь победно-презрительно обвел глазами толпу:
— Ну что, бациллы, кто подержит мою беску? —
моряк снял с головы бескозырку. — Долго будете вымачивать якоря?
Когда Генка, вдоволь насладившись унижением гостей, хотел уже кинуться в
воду, Надя неожиданно подала голос:
— А что? Я, пожалуй, тоже сплаваю…
Все с недоумением посмотрели на нее. Генка замер с поднятой ногой над
водой.
Между тем Надя решительно взялась за подол платья и уже хотела поднять
его вверх, но Петров успел остановить ее.
— Ты чего творишь?! — злобно прошипел он ей в самое ухо. — Блин, совсем
стыд потеряла… Ты что, всем мужикам хочешь свои трусы показать?!
— А что? Пусть любуются! — раздув ноздри, тихо ответила Надя, скакнула
непокорной козочкой в сторону и резким движением сдернула через голову платье.
Под ним был купальник.
Петров облегченно перевел дыхание и отошел в сторону…
— Ну, что, подруга, просолим кости? — пафосно, работая на публику, сказал
Генка новообращенной, и они вошли воду.
Петров демонстративно развернулся и пошел в сторону дачи…
В беседке сидели двое: пьяный в хлам брошенный муж рассказывал какой-то
терпеливой женщине о своей бывшей жене:
— Короче, довела она меня до язвы. Сижу загибаюсь. Она: «Что с тобой?» Я:
«Ч-черт, язва, кажется, проснулась…» Манюня весело
так — она у меня шутница была: «Да? А я вчера была с подругой в аквапарке!
Никогда не думала, что дельфины такие умные… Что они только не вытворяли! У
меня слезы на глазах появились — такие трогательные, смешные… Я плакала, как
дурочка! Вот и сейчас готова зарыдать… Да что с тобой?! Ты чего кривляешься?
Тебе не интересно?!» Я уже пополам согнулся от боли: «Ж-живот…» А Манюня: «А-а, а то я подумала, что мне не веришь…»
Мужик попытался закурить: сломал несколько спичек о коробок, потом тихо
выругался и выплюнул сигарету под стол.
— Знаю я, с какой подругой она в аквапарк ходила…
Петров хлопнул подряд три рюмки и лег на лавку, стараясь ни о чем не
думать.
Гости с хозяином вернулись часа через два.
Надя была изрядно пьяна и весела — на берегу все обмывали заплыв, —
потряхивала мокрыми длинными волосами, запускала под них пальцы с ярко-красными
наманикюренными ногтями. На мужа своего она почти не
смотрела, зато Петров несколько раз отметил, как они с Генкой обменялись
быстрыми липкими взглядами.
«Что ж она волосы-то не заправит? — раздражался он все более, наблюдая за
развязным поведением жены. Он уже хотел сказать ей об этом, но в это время Надя
наклонилась за оброненной вилкой, тяжелые волосы упали вдоль щек, и на самом
загривке жены, где трогательно, как грибочки, бугрились позвонки, он увидел
сине-красное пятно, похожее на след страстного поцелуя-укуса..
Надя подняла вилку и тут же взбила волосы, прикрывая ими плечи.
Петров протрезвел.
Он начал лихорадочно анализировать ситуацию. Надя никогда не плавала с
Генкой, а нынче почему-то надела купальник. Петров тут же вспомнил шутливую фразу
кого-то из гостей о том, что пловцы слишком много времени провели на том берегу
в кустах.
Он посмотрел на Генкину жену. Та тоже сидела сама не своя, с поджатыми
губами.
Неужели что-то произошло между ними?.. Не может быть! Петров хотел и не
решался взглянуть на ее колени, боясь увидеть и на них ссадины. Но они были,
как всегда, розовыми и гладкими, как яблоки…
Петров так и не узнал, было ли что между Генкой и его женой. Сначала
боялся услышать не то, что хотелось, а потом их отношения с Надей как-то неожиданно
легко наладились, и он решил не ворошить прошлое…
***
Грустный юбиляр сидел за столом в полном одиночестве среди шебутной толпы и, подперев кулаком щеку, переводил взгляд с
одного гостя на другого. Складывалась довольно странная ситуация — если хорошенько
подумать и вспомнить кое-что из прошлого, то тельняшку мог ему подарить
практически каждый из гостей. Кто-то в шутку, другие как память о событии, а
кое-кто — со злой усмешкой. Одним словом, все как в детективах Агаты Кристи,
где у каждого из свидетелей был мотив стать убийцей…
К полуночи груженные едой и алкоголем гости стали постепенно расходиться,
тяжело покачиваясь, как переполненные баржи.
Последних Петровы вышли провожать на улицу. Они долго братались на
крыльце дома, махали отъезжающим такси.
Наконец супруги остались одни.
— Ох, как я устала… — почти простонала Надя. — Пошли домой.
— Погоди, может, посидим на скамейке, а? — попросил Петров, оглядывая
пустынный гулкий, как колодец, двор. — Смотри, какая чудесная ночь!
— Не-е, это уже без меня! Я с ног валюсь… Хорошо хоть завтра не на
работу, — отмахнулась от него жена и стала подниматься по ступенькам.
— Ну, ладно, Надюша, иди, отдыхай. А я постою
на свежем воздухе…
Петров не хотел возвращаться в душную, пропахшую едой, потом и чужими
духами квартиру. После невольного экскурса в свое прошлое стало как-то
тревожно, маетно на душе. Да и непонятно, кто подарил тельняшку и с каким
посылом. Почему не сознались? Что за этим стоит? А может быть, «зебру» подарили
без всякой мысли, просто так, а он сам навертел неведомо что…
Петров прошел на детскую площадку и сел на качели. Оттолкнулся от земли.
Качели тонко взвизгнули в тишине, качнулся край домов, слегка закружилась
голова. Как тогда, во время прогулки на катере…
У юбиляра вдруг возникло остервенелое желание побороть эту предательскую
тошноту, и он, изогнувшись всем телом, еще резче отпихнул ногами от себя землю.
Раз, другой, третий… Когда качели с паническим визгом достигли горизонтального
уровня, у Петрова все закружилось перед глазами, руки ослабли, и несчастный
вылетел из седла прямо в подсыхающую лужу.
— Ничего себе штормяга была!.. — усмехнулся он,
тяжело поднимаясь на ноги.
Кряхтя и прихрамывая, он уже подошел к подъезду, как вдруг кто-то звонко
окликнул его из темноты:
— Эй, моряк!
Петров резко обернулся. Позади никого не было…
— Кто там? — тревожно спросил он, вглядываясь во мрак. Ему даже
показалось, что он уловил чей-то смешок, и вновь — тишина спящего города,
состоящая из приглушенных звуков: шелест проезжающих авто по проспекту, бубнение телевизора неведомого полуночника, надрывный
скандал в одной из квартир, трепетный цокот каблучков по тротуару, хлопанье
подъездных дверей…
Жена, уже переодетая в домашний халат и растирающая руки кремом, увидев
его, перепачканного в грязи, обомлела, потом запричитала:
— Ты что, подрался?! Кто тебя? Милицию вызывать?!
— Успокойся, все нормально… — Петров, разведя ободранные руки в стороны,
поцеловал перепуганную жену в щеку.
— Да что с тобой случилось?!
— Ничего. Просто потерпел кораблекрушение.
Несмотря на то, что на брюках висели ошметки грязи, тельняшка оказалась
чистой. Петров бросил штаны в стирку, умылся в ванной и, как был в трусах и
тельняшке, лег в зале на диван.
Уснул почти мгновенно.
Спал он недолго, часа два. Потом лежал и тупо смотрел в потолок, пока за
окном не начало светать и разлапистая люстра не отбросила на потолок тень
паука. Мучила жажда. Петров прошлепал босыми ногами по линолеуму на кухню и
надолго присосался к чайнику…
Неожиданно вспомнилось, как в поселковом детстве жарким летом, наигравшись
вдоволь во дворе, он забегал в огород и припадал губами к нагревшемуся под
солнцем водопроводному крану. Конечно, можно было пойти домой и зачерпнуть из
ведра ковшиком колодезной воды, но в те годы она казалась Петрову невкусной,
зато по этой чуть ржавой, теплой, сладковатой от привкуса железа он скучал всю
зиму.
Вдоволь напившись, он подошел к окну. Землю покрывал густой туман.
Вдалеке на стройке виднелись стрелы кранов. Они то исчезали под клубами тумана,
то вновь проявлялись на горизонте, отчего казалось, что это мачты уплывающих
вдаль кораблей.
Петров стоял неподвижно у окна в трусах и тельняшке и чувствовал себя
забытым на берегу матросом…