Цикл миниатюр (Журнальный вариант)
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2016
Анна Анисимова — родилась в посёлке Кропоткин Иркутской области. Окончила факультет
журналистики Новосибирского госуниверситета. Автор трёх книг прозы для детей.
Лауреат премии С.Я. Маршака, финалист премии имени Владислава Крапивина.
Участник фестивалей «Молодые писатели вокруг Детгиза»
и Форума молодых писателей России, СНГ и зарубежья. Живёт в Санкт-Петербурге.
Моему папе
1. Повезло
Мой день рожденья в самом конце лета. Повезло мне! У всех огорчение —
лето заканчивается. А у меня праздник в запасе. Астры, умытые дождём. Бокастые помидоры, купленные у бабушек. Пригоршни
остывающего воздуха.
Только что-то мне неймётся в этом году. Всё лето проторчала в городе. И
вроде не одна — людей на городских улицах прорва. Но никто среди них меня не
знает. И я никого не знаю. Проплываем, как облака, мимо друг друга. И
рассеиваемся. Жить в большом городе — это не в деревне, где все на виду. Даже
странно представить, что много лет назад я родилась и выросла в маленьком
посёлке в Восточной Сибири…
Есть такие места в России, в которых просто так не побываешь. Не
добраться без транспорта. Не остановиться — негде. Но мне снова повезло: у меня
на родине живёт папа. Только я раздумываю: ехать или не ехать? Мне, городскому
жителю, нужно, чтоб всё было быстро и удобно. Сегодня — здесь, завтра — там. А
до родины: сначала два дня на поезде от Новосибирска до Таксимо,
потом часов пять на машине до Бодайбо и, наконец, три до Кропоткина. Долго! И
ведь, говорят, там медведи шатаются! Я рассматриваю толстенный коготь, однажды
подаренный папой. Не коготь, а крюк! И мысль уже на крючке: поехать, поехать!
— Могла бы и поближе себе родину выбрать, — шучу сама над собой. И достаю
чемодан.
2. Море природы
В поезде два дня — это не два дня, а целая неделя. Поезд скорый, а время
медленное, как надоевшая жевательная резинка. И поезд растягивает время по
рельсам на полстраны.
В соседнем купе за день целый сериал посмотрели. И я смотрю сериал.
Только природный. За окном природы — больше, чем домов в городе. Просто море
природы. Настоящее-то морское море, наверное, каждый видел, а чтоб природное!
К тому же оно разноцветное. Около поезда — зелёное, а вдалеке — синее,
голубое и фиолетовое. И всё больше из ёлок. Берёзки тоже попадаются, но они
рядом с ёлками худые-прехудые, ну прямо палки. А ёлки упитанные — с места не
сдвинешь! Я затеваю с ними игру. Лежу на верхней полке и подмигиваю им то одним
глазом, то другим. Тогда ёлки оживают и лениво машут мне своими руками.
— Езжай-езжай, — машут, — а мы ещё постоим.
3. В купе
Хорошо ехать в купе на верхней полке. В городе бегаешь туда-сюда. А тут
лежишь — и себя слушаешь, мир слушаешь. Купе — это ж почти квартира. Только
чужие люди ходят, как у себя дома. Кто-то на диване кроссворды решает, кто-то
чай прихлёбывает, а кто-то в зеркало на двери смотрится. Малюсенькая квартирка,
но дело каждому найдётся. Ночью вот в купе сыгрался квартет. Колёса стучали —
раз. Ложки в стаканах бренчали — два. На полке перекатывалась вода в бутылке —
три. И соседка храпела — четыре! Где ещё такой квартет услышишь?!
4. БАМ
В городе всегда идёшь куда-то. А в поезде понимаешь, какое это
наслаждение — ходить просто так.
Однако на маленьких станциях трудно даже высунуться из вагона.
— Картошка! Моркошка! Свекла!
— Омуль солёный! Омуль подкопчённый! Икра!
Два десятка рук запихивают в открытую дверь вагона вёдра, банки, пакеты.
Нет, никак не выйти. Вот и проводница даже лестницу не откидывает — берёт
первые попавшиеся вёдра и пересыпает овощи в приготовленные кули. И я овощи
люблю. Я бы тоже купила — да где хранить? Проще сходить в магазин под боком.
Трогаемся. Ладно, придётся побродить по коридору. Хочется размять
косточки перед сном. Сумерки ещё светлые, как сгущённое молоко. Но вдруг — бац!
а в купе свет выключили!
— Неужели авария? — думаю вслух.
— Не боись, — успокаивает меня соседка. — Это
мы в туннель въехали.
«Точно! Это же БАМ!» — говорю сама себе. Так здешняя железная дорога
называется. Строили её прямо в горных хребтах. Прокладывали сквозь горы
коридоры. Чтоб поездам быстрее и безопаснее ходить. А те люди, которые БАМ
делали, они сюда специально приезжали, чтобы строить и жить. Правда, строить
сейчас нечего. Так и суют, что могут продать, в вагоны. И цены-то у них
бросовые. Вот и весь заработок…
— Вот и выехали, — выходит из купе соседка. — Теперь и кипяточку можно плеснуть…
Хорошо, что ещё сумерки.
5. Встреча
Глубокой ночью поезд прибывает в Таксимо.
Замирает у вокзала — будто боится разбудить спящих. На вокзале бурятского
посёлка тоже тихо. На парковке всего несколько машин. А с шашечками — ни одной.
Таксимо — это ведь не от слова «такси». Просто самыми
первыми на этой земле жили эвенки. И Таксимо с
эвенкийского языка переводится как «чаша». А уж полная или пустая — кто как
жить будет.
Мне от радости приезда хочется жить взахлёб. Я прыгаю из вагона в густое
чёрное небо. Такого неба здесь гораздо больше, чем земли. А звёзд — словно
целую буханку хлеба накрошили. И каждая крошка мерцает как-то по-особенному:
— Будь внимательнее. Всё, что увидишь, — всё твоё.
— Буду, — обещаю я звёздам.
И тогда из темноты самая большая звезда направляется прямо ко мне.
— Папа!
6. Динозавры и соболя
Тишина и пустота — это одно и то же. Так чувствуешь, когда едешь из Таксимо в Бодайбо.
Пылим по грунтовой дороге в одиночку. Пять часов езды — и ни одного
посёлка, ни одного дома. Зато куда ни глянь — всюду горы. За ними просыпается
солнце, подсвечивает их силуэты розовыми, красными, фиолетовыми лучами. И горы
становятся похожими на притаившихся динозавров. Вот тираннозавр. Вон
трицератопс. А там — ну вылитый стегозавр…
— Дак правильно, — смеётся папа, — у нас же
дикая природа. Значит, динозавры твои когда-то жили тут…
И вдруг как закричит!
— Соболь! Соболь!
Я вздрагиваю и хлопаю глазами по сторонам.
— Видела? — показывает на кусты папа. — Соболь прямо перед машиной
пробежал!
Я дакаю, хотя всё пропустила.
— Пушистый какой, шкурка так и блестит, — радуется за соболя папа. — А то
гляди шустрее — и норка проскочит…
Я пытаюсь. Гляжу в окно и соображаю: «Ну и дела. Неужели я про динозавров
знаю больше, чем про соболей?»
7. Бодайбо
Про город Бодайбо рассказывают такую легенду. Пару веков назад искатели
приключений прознали, что земля возле реки Витим богата на золото. Долго ли,
коротко ли, добрались они до Витима, справили избушки и давай золото искать. Да
только нелёгкое это оказалось дело. Золото ж не на земле разложено, а внутри у
неё спрятано. Поди попробуй горы земли перебери! Кто-то покопался-покопался да
сдался — собрал пожитки и отправился искать счастья в других местах. Но самые
упорные не теряли надежды. Каждый день, отправляясь на поиски, они молили:
— Подай, бог! Ну подай, бог!
— Что они там бормочут? — думали постоянно жившие на этой земле эвенки. —
Наверное, нравится им наша земля. Хвалят они нашу землю. Бодайбо! А что?
Хорошей земле — хорошая похвала!..
Много с тех пор искателей золота побывало возле реки Витим. И местный
народец так и представлял свои края:
— Бодайбо. Бодайбо.
Потом и городок тут построили. Под такое-то хорошее имя!
И мы стоим на берегу Витима и смотрим на город на противоположной стороне
реки.
— Бодайбо. Бодайбо.
Только мы не золота просим. А паром ждём. Через Витим ведь моста нет. Вот
и приходится летом ждать переправы.
Но мы не торопимся. Мы пять часов в машине тряслись. Нам полчаса
подождать — ерунда.
8. Ежовка
Говорят, что Ежовка раньше была посёлком. Об
этом говорят стены старой водокачки.
Когда-то из Бодайбо выходили по узкоколейной дороге паровозы. И
обязательно делали в Ежовке остановку. Бил в Ежовке из-под земли сильный, чистый ключ. Хватало, чтобы
набрать в котлы воды. Шумел, работал паровой двигатель! И паровоз катил до
Утесистой, Андреевской, Васильевской, Красноармейской, Громовской,
Апрельской, Артёмовской станций… Много поселений было раньше в Бодайбинском районе.
Мы останавливаемся у разрушенной башни набрать воды. Здесь давно всё не
так, как в паровозные времена. На этой земле добывали золото: там, где жили
люди и шла железная дорога, переработали грунт — и появились новые холмы, а на
холмах вытянулись к солнцу деревья. Как будто только так и было всегда.
У водокачки шумно. Снуют автомобили, громыхают великаны «БелАЗЫ».
Но ключ бьёт, и стены шепчут:
— Да был! Был здесь посёлок! Не верите? Спросите у паровоза. Это самый
известный памятник в Бодайбо.
9. Привет, Кропоткин!
А вот посёлок Кропоткин ещё живой.
— Привет, Кропоткин! — здороваюсь с бородатым бюстом на площади.
Это памятник учёному Петру Алексеевичу Кропоткину.
У него Кропоткин фамилия, а у посёлка — имя.
Давным-давно молодой географ вышел из Иркутска с экспедицией по Восточной
Сибири. Он исследовал почву и камни, озёра и реки, описывал горы и равнины,
составлял карты и наблюдал за жизнью сибирских народов. И в конце концов первым
из учёных обнаружил в Восточной Сибири следы ледникового периода.
«Удивительное дело, — размышляю я, — Кропоткин нашёл здесь лёд. А мне в
любую погоду здесь тепло».
А впрочем, чего это я? Нет ничего удивительного!
10. Золотое дно
Когда на душе темно, как в пропасти, я думаю о речке Угахан.
Сколько лет ей, никто не скажет. Так давно здесь и люди не жили. И никто не мог
речке название дать. Да только она всё равно родилась от талых вод и побежала
искать своё русло.
Много ли, мало ли времени прошло, но выбрала речка для себя путь вдоль
гор, богатых кварцем. Ух и крепкие были горы. Одно слово — богатыри! Не боялись
они разрушающего ветра, безжалостной мерзлоты и нежных оттепелей. В любую
погоду защищали богатырей кварцевые доспехи. Только золотые вкрапления
потихоньку отслаивались от них и уносились в воды юной речки.
— Что за сор баламутит мне воду? Что мешает мне бежать вперёд? — думала
про золото речка. — Соберу-ка его в кучку, а сама — в сторонку, в сторонку…
Так и заполняла речка золотом все впадины и ямки, а сама сбегала от них
подальше…
Много воды утекло с тех пор, как речка изменила свой путь. Так что когда
в её бывшем русле люди обнаружили кусочки золота, то так и воскликнули:
— Угахан!
На их языке это означало «золотое дно».
— Что ж, — думаю я про Угахан. — Может, и в
моей пропасти, если поискать, тоже сыщется что-нибудь ценное.
11. Сидя на брёвнах
Папин дом — самый новый в посёлке.
Когда-то в точно таком же доме жил дед Александр. Хорошо жил. До глубокой
старости. И дом состарился вместе с ним. Пришлось на его месте построить новый.
Просторна поляна за папиным домом. В самый раз для выпаса гусей: жирна
земля, много сочной травы. Я сажусь на бревно, торчащее из зарослей. Когда-то
здесь была спортивная школа. Крепкое бревно осталось, живучее.
Иду по улице дальше. А на этом месте стоял мой детсад. Кажется, это
бревно от беседки. Сажусь и прислушиваюсь: теперь здесь хозяйничают скрипучие
жуки-усачи. И снова иду. Тут булочная была, тут поликлиника, а там дом моей
учительницы…
Так и проходила целый день. То там на бревне посижу, то сям.
Многое можно вспомнить, сидя на брёвнах.
Только на месте конторы прииска, где работал папа, и щепки не осталось.
Там сейчас детская площадка с яркими качелями.
12. Фенька
Каждое утро на крыльце появляются две мышки. Валяются лапками вверх — Фенькина добыча.
Фенька — это полосатая кошка Фенька Вторая. Первая прожила у папы целых
восемнадцать лет. А потом ушла. Кошки, когда долго проживут, потом уходят —
такая у них манера…
Зато через месяц после ухода Феньки к дому прибился котёнок. Точь-в-точь
как она, полосатый. Значит, Фенька Вторая. А как иначе?
Я немного завидую: ко мне в городе ещё ни один котёнок сам не приходил.
Да и эта Фенька в мою сторону не смотрит.
— Некогда мне к городским барышням ластиться, — топорщит хвост Фенька и
марширует по своим делам.
Я растерянно смотрю ей вслед.
— Вообще-то я тоже… Анна Павловна Вторая!
— Так я и поверила, — фыркает Фенька и скрывается в капустных рядах.
В конце августа толстая капуста лежит на земле ровнёхонько. Словно шашки
на доске, только все зелёные. Бери да играй. Но я провожаю кошку глазами и
думаю: проиграла партию. Хотя я на самом деле Анна Павловна Вторая. Дочь папы
Паши. А папа — сын бабы Ани. А баба Аня — дочь прадеда Паши… На самом деле. А
вот поди ж ты — не верит кошка!
13. Ныгри
С виду дохлая речка Ныгри. Ползёт между
каменных отвалов через весь посёлок Кропоткин.
Жизнь речку потрепала. Когда-то Ныгри была
широкой и опасной. Утягивала на холодное дно тех, кто бегает весной по хрупкому
льду. Разливалась в половодье по округе.
Но много лет назад по Ныгри прошла драга.
Прошла по речке плавучая фабрика, добывающая золото. Гигантскими ковшами драга
черпала каменистую землю, чтобы тщательно промыть её в речке в поисках золотых
крупиц. И Ныгри старалась, работала на износ. По её
берегам после драги появились каменистые отвалы. Их разровняли и построили
целую улицу по имени Заречная. А Ныгри стала похожа
на широкий ручей. Только зубастая кличка и осталась.
— Постарела ты, Ныгрюха, — говорю. — Перейдёшь
тебя и ноги не обмочишь.
Шкворчит Ныгри, камешками потряхивает.
— Погоди у меня! Вот пройдёт немного времени, и я снова наберусь сил!
— Да верю, верю, — успокаиваю я ворчунью.
Ныгри не зря огрызается. Она впадает в Вачу, Вача в Жую, Жуя в
Чару, Чара в Олёкму, Олёкма
в Лену, а Лена… О, Лена добегает до моря Лаптевых Северного Ледовитого
океана. Так что тыл у Ныгри надёжный. За речку есть
кому постоять.
14. Детское золото
Пирит называют спутником золота.
Геологи знают, что там, где есть пирит, есть и золото.
Только золото прячется глубоко в земле.
А пирит легко найти прямо в камнях или сланцах.
Любой ребёнок в Кропоткине может найти пирит.
Вот мы и ищем.
Кубики пирита сверкают в солнечных лучах как сокровища.
Мы берём подходящие камни и выдалбливаем блестящие кусочки.
Один, второй, третий…
Пирит болтается в карманах с фантиками. С пиритом ловчее прыгается в
классики. На пириты можно выменять толстые стекляшки. А самым рукастым удаётся
приклеить пирит на кольцо.
Все детство мы принимаем пирит за золото.
Пусть оно ненастоящее. Мы всё равно чувствуем себя богатыми.
15. Лесенки
По всему Кропоткину стоят лесенки.
На каждой улице стоят в четыре ступеньки лесенки.
Сами по себе стоят.
Но раз в день в назначенное время у каждой лесенки собираются люди.
Подъезжает грузовик — и все забираются по ступенькам и выбрасывают свой
мусор в кузов.
Заканчивается очередь — и грузовик уезжает.
А лесенки снова просто стоят. До следующего дня. Лесенки в чистоту.
16. Цыбуля
Гольцы — они хитрецы, себе на уме. Глянешь снизу на голец: один как есть.
Станешь подниматься: у него за спиной ещё пара братьев скрывается. Вырастают,
как на глазах. То тут, то там. Дразнятся. Заберёшься повыше, глаза протрёшь…
Сколько же вас уродилось? Никаких ног обойти не хватит!
И только Цыбульский голец не похож на всех
остальных. Он самый высокий в кропоткинской округе. Он за спинами братьев не
прячется. Он за спинами стоит. Сразу видно, кто здесь главный.
В Кропоткине говорят, что когда на Цыбуле
появляются проталины в виде буквы Л — значит, настало лето. Лето в Кропоткине
хоть и жаркое, но короткое. Если повезёт — три месяца без заморозков. А то и
меньше. Такое лето легко пропустить! Хорошо, что рядом есть Цыбуля,
— всегда подскажет.
17. Лишайниковый лес
Лишайники шуршат под кроссовками, как мятая бумага. На гольцах везде под
ногами снежные лишайники — хоть снеговиков катай. Но мне жаль даже просто
примять их. Кустики лишайников похожи на запорошенный снегом лес. Я перебираюсь
с камня на камень и разглядываю. Пышная кладония оленья — всё равно что дубовая
крона. Цетрария снежная — ни дать ни взять баобаб! Ну
а хвойные травинки шикши, так уж и быть, назначаю
вечнозелёными ёлками.
Дубы, баобабы, ёлки — кто поверит в такое соседство? Да ведь лес-то
лишайниковый! Стоит присмотреться — ещё и не такие деревья увидишь.
18. На гольце
Красивые шевелюры у гольцов в конце лета. Это осина старается — вперёд
всех желтеет. Вот и стоят гольцы рыжие от листвы, зелёные — от хвои. И синие
немного: везде каменистые проплешины.
Осины и кустарниковые берёзки, лиственницы и ёлки цепляются за камни из
последних сил. Скрюченные! Худющие! Это они от вечной мерзлоты калеки. Каждую
зиму морозы минус 50 под дых. Смотришь и жалеешь деревья: в чём только душа
держится?
Зато кедровому стланику хоть бы хны. Все гольцы застлали пушистые хвойные
кусты. Приземистые — всего-то с меня ростом! Зато с каким мощным корнем!
Десятки лет ползёт корень стланика по гольцам: появляются корни-дети,
корни-внуки, корни-правнуки. Такой дружной семьёй легко удержаться на любой
горе.
19. Шишки
— Ах чукчи! Пакеты-то мы не взяли. Во что шишки будем собирать?
— У меня вот карман на толстовке, — говорю. — Могу пузо шишками набить.
— Ладно, — соглашается папа. — А я тогда в куртейку
буду складывать.
И наставляет:
— Зелёных шишек сейчас уже мало. Но если встретишь — оставь другим. Вот
только такие бери — готовые…
— Помню…
Я срываю со стланика первую шишку и нюхаю. Она отзывается запахом свежей
древесины и новогодних подарков.
Удобное деревце — стланик. Не то что кедр. Кедровые шишки сбивать
приходится. А за этими прогулялся — и полные карманы. И варить не надо. Открывай
смолистые дверцы шишек — и грызи орешки. Вкусно — будто капельки молока ешь.
Я кладу шишку в карман и иду к другому стланику.
— Да не бегай, куда ты, — говорит папа, — и с одного можно шишек
набрать…
Но мне жаль угощаться только с одного дерева. Остальные ведь тоже
старались, готовили урожай.
— Третья шишка. Четвёртая. Пятая… — считаю и иду вперёд.
Ах вы мои хорошие! У каждого, у каждого стланика возьму по шишке.
Каждому, каждому стланику пожму мохнатую лапу!
Но неожиданно хвойные заросли заканчиваются, и я оказываюсь на самой
верхушке гольца. Здесь так тихо, что слышно, как движутся облака. Тихо и голо.
Ни одна стланиковая семья это место пока не обжила. Свободно местечко — вот бы
мне прорасти!
Я стою на гольце — а как будто на плечах у папы. А он — на плечах у
дедушки. А тот — на плечах прадедушки. Высокое из нас выросло дерево. С голец —
не меньше.
20. Карагана
Сколько лет ни пройдёт, а как заболит горло — сыздетства снится мне один
и тот же сон.
Сначала в этом сне пахнет медовым молоком. Приторно и скучно. И кружка
бездонная: пьёшь молоко из неё, а оно как будто не кончается…
Потом пахнет свежесваренной картошкой. Сидишь с
кастрюлей под шалью, дышишь горячим паром и даже во сне истекаешь потом…
Но что эти мучения! Ведь после них, щеголяя болотистым платьем,
появляется фея Карагана. А в руках у неё — целебная карагана-трава. Запах от неё затхлый, острый. Но отчего-то
кажется самым приятным.
Ходила фея Карагана по кропоткинским
окрестностям, собирая траву. Весь подол болотистого платья истрепала. Сушила
фея Карагана траву под солнцем короткого
кропоткинского лета. И сама стала сухонькой, лёгкой. Прилетает во сне неслышно,
заваривает карагану-траву в старом бидоне и поит с
ложечки мутной водицей.
Невзрачная карагана-трава, колючая. Лежит, завёрнутая
в бумагу. Как такая может помочь?
Но только приснится фея Карагана — и уже на
следующий день летаешь здоровым человеком.
21. Месяцы счастья
Люди считают, что счастье сродни полнолунию.
Большое, круглое и яркое.
А я думаю, что счастье — как только что родившийся месяц.
Тонкий, что ниточка.
Под такой месяц хочется подставить правую ладонь и охранять его всю ночь.
Баю-баю, маленький. Пусть ни одна августовская звезда не смахнёт тебя на
землю.
Но бывает месяц и под левую ладонь.
Состарится Луна — и теплится за тенью Земли, как свет из приоткрытой
двери.
Хочется протянуть руку и распахнуть эту дверь.
Но разве можно удержать счастье?
А вот на месяц посмотреть можно.
Пусть заслоняет Луну большая Земля. В душе всё равно останутся на память
месяцы счастья.
22. До свидания
— Пока, Фенька Вторая, — шепчу кошке в волосатое ухо.
Фенька в отместку лижет меня наждачным языком.
— Пока, Анна Павловна Вторая.
— Наконец-то поняла, — говорю.
— А то, — мурлычет. — Приезжай почаще.
Ранним утром расшаркиваемся с кошкой по-свойски. Фенька запрыгивает на
калитку и смотрит, как мы выезжаем из посёлка.
У меня на пальце — кольцо из разноцветных проволок, переплетённых
восьмёркой. Папиных рук дело. Подарок на день рожденья.
Да только смотрю я: не восьмёрка это, а знак бесконечности.
Бесконечно синеют впереди гольцы. Прячутся в пыли обочин ягоды голубики.
Жмутся друг к другу долговязые ёлки, лиственницы и берёзы. Трясутся на панели
под лобовым стеклом стланиковые шишки.
Мы едем. Ехать долго.