Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2016
Виктор Брусницин — печатался в журналах «Урал», «Бельские просторы», «Сибирские огни»,
«Невский альманах», «Русская жизнь», «Клаузура», «Венский литератор»,
«Зарубежные задворки». Лауреат конкурса им. С. Михалкова, Москва; II конкурса
короткого рассказа «Сестра таланта», Карелия; дипломант конкурса «Зов Нимфея»,
Украина, Премии им. Виктора Голявкина, Санкт-Петербург, финалист конкурса
«Литературная Вена», Австрия. Живет в Екатеринбурге.
Восторг — чувство, обладающее причинами, подобно некоторым вполне
приличным вещам. Не любовь же, ей-богу. Штука, однако, в том, что здесь
простенькая на вид мамочка может разрешиться куда как сугубо.
Самолет — товарищ присутствует в высях, насыщенных лакированными,
мясистыми облаками, упругая синева прет в глаз. Гул — рапсодия. В сооружении
находятся четверо молодых людей, о которых пойдет речь. Пространства
необходимы, как тулуп для ямщика, гул уместен, что песня в застолье. Никакого
противоречия. Таки в парнях-о-которых-пойдет-речь беснуется восторг.
Ну да, окончание очередной сессии, свобода и новизна, связанные с
предстоящей двухмесячной практикой в экзотическом городе Инта. Квартет:
любезные друзья-приятели и так далее… Перестаньте, просто-напросто Витька
выразился юркой и смазливой стюардессе следующим образом:
— Девушка! Мы долго возили и пришли к выводу, что вы самая приветливая,
изысканная, стройная, умная — за красоту я просто молчу. Словом, предельно
самая. Все мы хотим на вас жениться, родственники вообще изошли на «за», не
говоря уже о правительстве, — согласно чему притащи-ка, родная… э-э…
допустим, шахматы.
Адресат мило улыбнулась, умеренно игривым тоном сообщила:
— Шахмат, мальчики, не существует, но я могу принести карты. Только прошу
аккуратней, это мои личные.
И право, какой пустяк — карты.
Когда самолет начал снижаться в Сыктывкаре, где должно было сделать
пересадку, выяснилось, что настроение — весьма. Ринулись в город — минимум в
тему. Посетили реку, ополоснулись — холодная северная река не остудила.
Перелет до Инты, плешины то ли озер, то ли болот — вполне. В комбинате
угрюмую физиономию выдавшего направление на шахту работника сочли, само собой,
за благорасположение. Чистое белье в общежитии — почему нет.
Долго не могли уснуть — жиденькое молоко за окнами. Говорили, зачем-то
мечталось о будущем.
— Влюбиться тут, что ли? — изобрел Игорь и неожиданно сбил нескудеющую
восторженность. Примолкли… И спали вскоре.
Шахта располагалась неподалеку от общежития, в стороне от жилого массива.
Дойти удобней представлялось по железнодорожным путям, но тронулись по тундре —
произносить это слово было вкусно. Радости начальство не выразило решительно:
как выяснится, места ГРОЗ (горный рабочий очистного забоя) существовали в
большом дефиците, ибо самая высокооплачиваемая профессия, а осваивать таковую
практиканты были обязаны. Без особого внимания выслушав робкие возражения,
ребят направили на участок ВШТ (внутришахтный транспорт), пообещав, что в лаве
студенты тоже поработают.
ВШТ так ВШТ, деньги, вообще говоря, не главное, а пока ознакомление.
Действительно, как зыбка удача с ходу впрячься в тяжелый, хоть и благородный
труд горнорабочего, тогда как безмятежно дневалит солнце, под ногами забавно
взрываются тучками мошкары буро-зеленые кустики ягеля, когда город исполнен
искристой и приветливой молодежью, неподалеку от общаги расположился пивной
ларек, и предусмотрительная вяленая рыбка, организованная Санькой Шитиковым,
отменно годится.
— Нет, мужики, нам крупно подъехало, что в Печорский бассейн нырнули, —
ликовал Ваня Антонов. — Представляете, торчали бы где-нибудь в Кемерове. Пыль,
дым, прочая фака. А тут — тундра, солнце днем и ночью, пивьё.
— Мошка, комары-вампиры, — остужал Санька.
— Но кто вооружен ведром отравы? — возмущался Иван. — А бабéль с
коэффициентом — пивьё!
— О чем тёрка, — рассудил Витька, — мы уже здесь. Лучше скажите, отчего
опять я должен был разнюхать, что рядом женская общага. Заметьте, единственная
на всю катавасию.
— Вы аккуратней. В дыню получим — шахтеры, — высказал сомнение Санька.
Иван, покрутив массивные кулаки, уверил:
— Отплюемся.
— А славный городишко, я ждал другое, — подал голос Игорь. — Медвежий
угол, но одеваются прилично. И колеса везде — куда тут ездить?
— Ну так… — обличил Санька, — лавэ как мусора.
Теплое, совсем не северное лето держало ароматный воздух, что мало
сопоставлялось с шахтерскими поселениями. За городом, казалось вот-вот близко,
взметнулась из бескрайней равнины гряда гор, венчавшаяся гордыми шапками
снегов, придавая вощеной синеве неба убедительность. Птицы гомонили беспечно,
мило.
Шлялись. Город при близком рассмотрении выявился крапчатым, замурзанным в
значительной части, словно подернутым ряской, однако и с кварталами
современного склада — уже мелькнул коттеджный поселок притязательного фасада —
неприкаянность и провинциальность на фоне пышного Екатеринбурга перли в глаза.
Собственно общежитие досталось обшарпанное, с треснутыми окнами, впрочем, двор
аккуратный, в чахлых тополях и под стать кустарнике, с действующей голубятней.
Набрели на волейбольную площадку с игроками и зрителями. Иван с Витей играли
шибко, напросились. Витька напропалую шутил, одна из девушек, ловкая и заметная
волейболистка, задорно внимала. Выиграли.
Подошел парень из проигравших:
— Студенты на шахту? — спросил уверенно. После ответа освежился
неназойливой улыбкой. — Шикарно. Тут соревнования кой-какие, будем подключать.
Еще чем владеете?
Кончилось тем, что Миша, новый знакомец, уже в общежитии угостился
винцом. Было очевидно, что народ контактный, доверительный тон Миши вызывал
подобный, все старались понравиться — тот, в свою очередь, охотно удовлетворял
любопытство ребят. Пообещал соорудить приватные мероприятия, которые
теоретически выглядели заманчиво, и, похоже, не прочь был вступить в тесные
отношения. Словом, практика обещала быть.
Первую неделю проходили «шахтерский минимум», технику безопасности.
Досуг, который пока был солидный, оформился окончательно. Иван всех ближе
сошелся с Мишей — тот оказался рьяным физкультурником — и целыми днями пропадал
на стадионе: он отменно играл в футбол; Витя от случая к случаю присоединялся,
но основное время уделял Соне, приветливой волейболистке, — запросто уже
приходила в комнату общежития, забавила звонким, озорным характером. Приводила
порой подругу, стремненькую на беглый взгляд и флегматичную девушку. Санька с Игорем
резались часами в бильярд либо сидели в Интернете («красный уголок» обладал
приспособлениями). В субботу посетили клуб.
На первую смену Игорь шел с тревогой и разве не агрессивно. Работа была
четырехсменная, с одним выходным, хотели распределить по одному на смену
(«меньше убытку», пояснили в «кадрах»), но практиканты заныли, и им попустили,
согласились на двоих. Кинули жребий, и Игорь утешился, попал с Витькой: тот
располагал обаянием, под его прикрытием Игорь надеялся войти в рабочую среду,
минуя знакомый мандраж.
Наставником оказался рыхлый на вид, но удивительно живой и словоохотливый
Леша, что-нибудь к пятидесяти.
— Сами городские либо в обшаге животя у Свэрдлоуске? — сосредоточенно
интересовался Леша, как только вышли из ствола. Говорок, особенно название
города на старый манер и с ударением на э, получался чрезвычайно симпатичным.
Витя и Санька были местные, Игорь и Иван иногородние.
— Хочу рабят в институт толкнуть. Двойняшкы. Упрочем, парня к вам — девку
у Питер, к састре.
— В Питере тоже горный есть, — делали звук наши.
— Двоих на сястру — не. И конкурс у вас мене. Дочка-то старательная, а
сын — шабутной… — Пояснял самодовольно: — У мяня.
Леша шел впереди быстро, привычно, не переставая талдычил. Поддерживать
разговор было трудно: Игорь не мог приноровиться к его шагу, время от времени
перескакивал со шпал, где поскальзывался из-за влажности, на пешеходную
дорожку, но там часто ударялся о выломанные горным давлением доски кровли и
стенок (каска амортизировала слабо). Пришли на запущенный бремсберг, по нему
проходил путь под вагонетки для доставки леса и материалов, ремонтом его и
предстояло заняться. Недавно здесь «забурилась коза» (вагонетка с лесом сошла с
путей), тележку убрали, теперь предстояло поправить развороченную крепь и
«отрихтовать» (выпрямить) рельсы.
Урок выполнили часа за два, вслед за Лешей залегли в небольшую, но уютную
нишу. По основным выработкам интенсивно дул ветер, но здесь — Леша загодя
навялил ватники — было тепло и славно. От темноты и поз уснули. Очнувшись,
вновь погрузились в многословие Леши. Дядя, записной советикус, горделиво
вспоминал о былых формациях, подозревая, должно быть, студентов в новом
вероисповедании. Поведал историю о своем наставнике, занюханном шахтере, бывшем
бандеровце, что, не стесняясь начальства — матерый специалист, костерил
советскую власть, ходил в дырявых носках, но сумасшедшие деньги, полученные за
счет хрущевских привилегий, до копейки завещал в детдом. «Иде ваши Чабайсы,
дышло им в пах, да Абрамычи?»
Игорь велеречиво вставил:
— Глупо жить бедным, стыдно умирать богатым. Карнеги. — Чем заслужил
подозрительный взгляд Леши.
Почапали на откаточный штрек. По нему шел мощный ленточный конвейер, Леша
перед ним остановился, оглядел ребят, оценивая, не без сомнения пояснил:
— Поедямтя на конвейере. Этого няльзя, но пешком говенно. Так шо будьтя
внимательны, делай за мной.
Действительно, штука чреватая. Спортивный Витька управлялся ловчей, а
Игорю досталось. Запрыгнул нерасторопно и, стукнувшись о кровлю так, что сбило
каску, чуть с ленты не сверзился; побило валиками конвейера, оттого что,
пропустив подушку угля, лег на голую ленту; спрыгнул до такой степени неловко,
что обрушился рожей в «шулюмку» — жидкую угольную пыль. Забавно, яростно
вскочил, оглушенный всем напряжением путешествия, потеряв координацию и
соображение. Только в ответ на ободрительный смех Леши, что помог подняться и
похлопал по спине, пришел в себя.
Находились возле пересыпа. Уголь пересыпáлся на конвейер
квершлага, выработку идущую почти перпендикулярно штреку. Леша сухо спросил:
— Ну, дальше ек жо?
В Игоре всплеснулась жуть, с остановившимся сердцем вслед за Витей
согласно мотнул головой. Леша улыбнулся и пожалел:
— Не можно, здесь увидуть.
Впоследствии Игорь приноровился, собственная ловкость на контрасте с
первым приключением даже нравилась. Впрочем, раз на сходе угодил одной ступней
в щель досок, другая еще оставалась на ленте, застрял, и ноги пошли на разрыв.
Получилось чувствительно.
По квершлагу шли пешком. В районе околоствольного двора зашли в опрятную
камеру, где шумели громоздкие механизмы, на скамье вдоль стены сидели человек
шесть. Леша сразу забыл о подручных и углубился в разговор. Вскоре появился
тщедушный на вид трудящийся, все встали и двинулись за ним. Перетаскивали шпалы
— тяжелая вещь. Впрочем, смена незаметно кончилась.
В душевой, когда сидели голые на скамьях и терзали после шестичасового
воздержания курево, Игорь ощутил — даже с некоторым недоверием — чудовищное
наслаждение. Так и распространилось оно в такие минуты на будущее.
Возвращались домой за полночь: первая вахта выпала на третью смену, с
восемнадцати до двадцати четырех часов. Снулое солнце сидело невысоко над
горизонтом и озаряло панораму робким светом. Тени бежали сноровисто и длинно,
вскоре растворялись, будто выдохнувшись, так и не оформив фигуры. Тундра парила
нетерпким, наивным ароматом, дышал праведный, надежный покой. Впрочем, ноги и
шею жгло от всепроникающей мошкары.
Друзьям повезло. Лето, обычно бедное, напрасное, нынче удалось ражим.
Вечное усталое солнце к полудню начинало пыжиться, медленно, с натугой
карабкалось к зениту и, убедившись в бесплодности попыток, застывало на
полпути, раскалялось от досады, услаждало природу не жгучим, хорошим светом.
Небольшая, но юркая речка, бегущая по окраине города, обмелев, разбившись на
ручейки и выпростав песок, сочинила многие пляжи. Один особенно был насыщен и
пестр. В изобилии носилась ребятня, плескалась в мелкой и прохладной воде.
Молодежь присоединялась. Семьи, группы. Люди надежно, с сознанием права
располагались на обширных кусках материи — с супами, пюре и котлетами, со
сменами белья для детей.
— Танька, паразитка, еще раз залезешь в воду, отстегаю, — слышалось.
— Глянь, мужики, Топорков… Топорков, слухай историю!! По реке плывет
топор до станции Кукуево, ну и пусть себе плывет, железяка ржавая!!
— Га-га-га!
— Ох-ха!
— Слышьте, то не Петька из чистяковской бригады? Никак феминюшка с ним
новая…
Первые девять дней Игорь с Витей работали в третью и четвертую смену.
Свободное время проводили на пляже. Нередко подключались и девочки. Соня
училась в колледже и сейчас была на каникулах, вторая трудилась по непонятному
графику. Волей-неволей Игорю приходилось держать амплуа ухажера Марины,
подружки Сони. Не сказать, чтоб она была совсем дурна, но наблюдалось несколько
несуразностей. Брови делала тонкими, тщательно щипля их. Тонкий крупный нос и
фигурные щеки делали эту акцию лишней. Подбородок с кокетливой, если б на
другом лице, ямочкой мало шел к небольшим и острым глазам. Постепенно ее
неказистость затерлась, начали утверждаться положительные черты, допустим,
вполне ладное сложение. Однажды сходили в кино вдвоем, правда, с подначки Сони.
Через неделю практикантов перевели на поверхность, здесь платили совсем
крохи. Формальный повод — застали спящими на рабочем месте. Фактически — как ни
странно, Витя не понравился главному инженеру. Дело в том, что Ивана с Санькой
взяли в лаву на должность ГРОЗ. Ванька грозно и напористо вращал очами:
— Идите к главному. Мы начальника ВШТ сколько увещевали. Работайте,
кричит, не вякайте. А к тому пришли — так и так, есть положение. И в дамки.
Главного инженера вылавливали два дня. Накалили себя чудесно, слова
изобрели веские. Главный, седовласый гражданин лет за сорок, с непроницаемым
лицом, сидел, уткнувшись в бумаги.
— Здравствуйте, — с достоинством завел Витька.
— Ну?
— Надо в лаву идти работать, — нескладно сообщил практикант.
— Хм, студенты, — констатировал тот. — Кому надо?
— Нам, кому еще. Так и практика кончится.
Главный хмуро воззрился, помолчал, снизошел:
— А нам?
— В смысле?
— Нам надо, чтоб вы работали в лаве? — любезно пояснил главный.
— Не будем ля-ля, есть договоренность, — вскипел Витька.
Брови начальника поползли вверх, но тут же опали, явилась озлобленная
физиономия.
— Договоренность?! — Он смачно сматерился. — Вы что там, в институтах, с
ума съехали? — Прохрипел: — Тут частное предприятие. Пошли вон.
На поверхности прикрепили к молодому рабочему — тоже был наказан за
небольшую провинность. Через пару дней ребята не жалели о случившемся. В
обязанности входила забота о рельсах под козловым краном и погрузка леса для
отправки в шахту. Работа легкая, надзора не существовало, занимались
преимущественно тем, что копили загар и отгоняли друг от друга комаров. Однако
самая большая прелесть состояла в общении с Егором.
Это был двадцатипятилетний атлет с грустной улыбкой. Бархатный блеск кожи
составлял диссонанс с невзыскательным обликом, паче того профессией. Хотелось
видеть его на сцене. Говорил мягко, беззаботно, точно не вникая в речь:
— Я — изрядный человек, научен, как быть счастливым. Повествую. В школе
произошел жутко застенчив и невыносимо страдал. Девочки стреляли по сторонам
глазками, мальчики грешили, никто не имел меня в виду. Для самоутверждения в
десятом классе связался с отрицательной компанией, был на побегушках и доплелся
до наркотика — не случилось и мизерного эффекта. Не от мира сего, разрешите
представиться… Устроился в армию, меня третировали садистски. Так
продолжалось, пока не попал в госпиталь, здесь жребий наградил учителем. Врач,
кореец, буддист. Меня исчислил и разложил по полочкам. Хочешь уметь страдать с
блаженством? — поинтересовался он. — Я хотел… Боль, толковал Угай, есть
действие пептидов: субстанции P, холецистокинина и иных химических гадостей. Он
открывал нейрофизиологические аспекты, внушал, что анальгетики, нейтрализаторы
можно вырабатывать самочинно. Разумеется, нужна тренировка: Угай подставлял
ладонь под лепесток огня и улыбался — на руке, между прочим, не оставалось
следа. Он твердил, что мыслительные и физиологические манифарги имеют одну
основу, значит, готовы взаимодействовать. Я поверил и окунулся в йогу.
Открылось, что воля преспокойно воспитывается, ибо — это знание, как ты можешь
обладать ею… После заразительного тренинга для практики расправился с одним
из обидчиков: на плацу во время занятий приблизился, сунул ему в хайло и
пророчил: «В следующий раз — убью». Он был массивен, но растерялся. Посадили в
карцер, испытал колоссальное освобождение, овладел самопознанием и совершал
превращения. Перестали трогать… После армии запросто поступил в институт, но
после третьего курса бросил — не мое. Ибо… созерцатель. Да, творчество дает
наслаждение, но я способен понять, что не созидатель. Да и где оно, творчество,
— шурует креатив. Шоубиз, прочее? — оставьте, все давно сочинено. Быть
начальником и командовать? — у меня завалялась совесть. Бизнесменом? У нас сие
суть маклак… Я создан для физического труда.
Странные очертания административного здания шахты, копра, терриконников,
приземистый, ровный город, съеденный расстоянием, неряшливые и вместе чопорные
горы на заднике, натужное солнце, окруженное жидкими, бессмысленными облаками,
казались иллюзорными в прозрачных, чуть колеблющихся испарениях тундры и
замечательно дополняли чистый, прелестно интонированный зудом и стрекотом гнуса
и прочей живности голос Егора.
— Возьмем, красота. Тут, братцы, не высшая гармония, а восприятие. Отсюда
весьма прилично владеть собой… Таки вы имеете перед собой созерцателя
мастера. Да, существует в подлунном заведении такая должность. Имею честь…
Ну, например, элементарная тундра — тухлая равнина, скажет иной. Ничего
подобного! Надо уметь вникнуть… Что делает мастер? Он готовится. Перед актом
созерцания мне потребно ни о чем не думать, заполучить состояние сытости,
умиротворения, легкой дремы. Когда достигаю отрешения, иду и смотрю. И меня
принимают. Вашего слугу приветствуют бездны, жмут руку громады космоса. Я —
молекула мироздания, и это вершина. Ситуайен Егор дышит бесконечностью, и
проблемы бренности перерабатываются им как нюансы величайшей соразмерности…
Йес, на полочке умение не лежит. Нужен подход. Здесь и поджидает йога,
мальчики.
Он звучно сморкался, участливо вытирал руки о замурзанные штаны.
— Но тундра, братцы, — это семечки, вот есть какая жизненная величина.
Плот. Апофеоз, говоря иначе… Вообразите, тут неподалеку существует речка
Кижим. Юркая, сволочь, по весне бесподобно. Стремительность движения, ароматы
веселых, искристых, липких брызг. По берегам кедр, береза, вездесущий вереск…
А ель? Она же, мерзавка, прет в нос, что твой локомотив… И игра моих мышц.
Зрение, слух, все совокуплено в динамике. Представляется, вещи, явления,
реальность имеют определенную энергию, и я суть эквивалент, если хотите,
мерило. Чувство предельного постижения…
Парни слушали Егора, открыв рот и вытаращив глаза. У Игоря не исчезало
чувство, что их дурачат, но так прекрасно и насыщенно, что от этого не стоит
избавляться. Через четыре дня общения он заставал себя погруженным в мир
странной ауры, от фигуры Егора шли флюиды. Когда тот садился вдруг, не мигая и
совершенно не щурясь, смотрел на солнце, возникало приторное нытье в желудке.
Уже сами пускались в философические словоблудия, Игорь ловил себя на том,
что рассуждает мысленно относительно Марины, лежащей рядом на пляже: а что, у
девушки нос вполне греческий. И вообще, как там у Заболоцкого насчет красоты:
«Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» Дошло до того,
что стал говорить об этом вслух. Марина поднялась и с застывшим лицом неловко
принялась одеваться. Встрепенулась Соня:
— Ты куда?
Та ответила беспокойно:
— Я забыла… мне надо.
Ушла.
— Ну, ты и дурак, — одобрила Соня.
Игорь расстроился: вне всякого сомнения, дурак. Ему нравится Соня, но
никак не Марина, стало быть, все — нелепость… Зачем-то вспомнил, как,
маленький, был оскорблен в мировоззрении страданиями матери по поводу
основательной болезни отца:
— Он так мнителен, эмоционален. Такой трусишка, такой неприкаянный, ах,
как ему не по себе.
Ее самозабвенная любовь оделяла ревностью и коробила. Как можно — коль
скоро отец так слаб, не мужествен, его и любить совершенно наперекор правил.
Любят исключительно сильных, людей, способных на свершения. Отец никак сюда не
умещался. Нет-нет, это нелогично. Тождественно он огорчался относительно того,
что закадычный друг Вадик Несмеянов влюбился в толстую и несуразную, еще и
язвительную Юльку Серебрянникову. С ее-то фигурой! Женщина как предмет страсти
возможна не иначе с пропорциональными контурами тела и правильными очертаниями
лица… Категорический идеализм был попран классе в девятом, когда ханурик
Сережка Спирин начистил нюню амбалистому Ляпустину. Игорь призадумался: может,
и ему стоит не бояться вечного сатрапа Сапегу? И вообще, мир,
товарищи-граждане, не говоря уж господа, ой как несовершенен. Это явилось
чем-то подле открытия. Однако смущал взор в зеркало — ах, как удобно считать
себя ущербным, какая прекрасная оборотная сторона идеализма.
Словом, Игорек был тоже не от мира сего — вот отчего заарканил его Егор,
— мамочка воспитывала комнатным лютиком. Самоотверженная, преданная,
предательство мужа она не сумела согласовать с личностными реалиями и отнесла
случившееся на слом ценностей. Согласно чему охраняла сыночка — что
удивительно, довольно успешно — от варварского социального цунами.
Коротко произнести, на следующий день Марина на пляж не пришла, и Игорь
почувствовал себя неуютно. Появлялось веление пойти извиниться, но было
неизвестно как. Все-таки тронулся, он знал магазин, где она работала. Марина
ему неожиданно обрадовалась. Сперва у Игоря отлегло, но следом приперлись
сомнения известного рода: де, не измерила ли девушка парня, и не садит ли он,
таким образом, себя на привязь.
Скажем так, отрезок времени работы на поверхности сопровождался
процессами. И Егор вносил ощутимую долю. Но внезапно исчез. Однажды его
встретили в городе, шел с маленькой, удивительно невзрачной и явно пожившей
женщиной. На радостное приветствие ребят кивнул более чем сухо. Вскоре застали
в пивбаре, он стоял безобразно пьяный с двумя мужиками непотребного вида,
вычурно и пискливо матерился. Выйдя из заведения, наши герои уныло и твердо молчали.
А далее их перевели в лаву.
Ну да, шахта ассоциируется в первую голову с трудным и опасным делом. Все
верно. Однако есть и нечто не всегда осознаваемое. Преодоление, мрак и таинство
чрев, даже обремененность бог знает какими богатствами невольно вплетаются в
это имя. На самом деле все заурядно — фабрика.
Ребятам повезло — и напротив. Фарт, оттого что в одной из лав любезно
накрылся комплекс (современное оборудование для непосредственной добычи угля и
крепления очистного забоя), его демонтировали, временно применяли старый метод
отработки с так называемой индивидуальной крепью. Это требовало увеличения
числа рабочих. Противное — труд по старинке весьма тяжел.
Не станем описывать производство, всяк имеет приблизительное
представление. Ну… так… самую малость пощупаем…
В первую же смену Игорь сподобился послушать тишину.
В шахте случаются мгновения — отключается электричество. Встают, понятно,
механизмы. Тьма. Однако работать можно какое-либо: известно, на касках
светильники… Но. Не единожды парень обращал внимание — словно по команде,
всякая деятельность стихает. И это не повод, конечно, передохнуть, зависимость
от выработки железная. Повод — послушать абсолютную тишину (абсолютную,
подчеркнем, ибо и ветра нет, вентиляторы вырубаются — между прочим, даже крысы
замирают). Все садятся, стараются не шелохнуться, разумеется, молчат. Неизменно
выключают светики. Глаз не смыкают, пялятся в кромешную мглу. Трудно где еще
можно представить подобную химию… Ей богу, слышно сердце. Чувство под названием
Ноль, Ничто. Эти чумазые, прокаленные работой и жизнью люди, как один, слушают
Бездну, употребляют ошеломляющий пафос Вечности.
А внезапный, скаредный и вместе отчетливый — коварный — треск, шорох,
нутряной звук, что внезапно пробежится и пропечет существо? Труженики
разгибаются, замирают, вслушиваются, за этим может стоять грозное.
Разговоры в редких передышках монотонной конвейерной работы. Когда чуют,
что где-то неполадка не минутная — обычно передается известие зычным, но
съеденным криком, — собьются, кто поблизости, у комбайна (остальные растянуты
по лаве: крепят либо на зачистке и других операциях), садятся на почву, выбрав
где посуше.
— Колюня! А шо у тебя жена какая-то задумчивая последнее время?
— Нормальная.
— Вот бдю, Мыкола, она кажин день в платье новом.
— Ну и в новом, кому беда.
Подключается иной:
— Ты что, Ревенко, не в теме? У Николая сосед новый, Репринцев, из
бригады Костюка.
— А-а, тот, шо большой любитель женского континхенту и шо робит в
предыдущую смену?! Получается, Коль, ты на работу, ён домой.
— Выходит, так, — соглашается Коля.
— Хм. А как, интересно, они конспирасию держат? Бо ты захворал и дома — а
тут ён. Не спрашивал?
— Чего спрашивать, когда сам надоумил. Она игрушку на окно ставит…
Между прочим, с твой бабой технику безопасности освоили.
— Ох-хо-хо!
— Гы-гы-гы! Хот же, итишкин котяра!..
Рожи черные, зубы белые, глаза веселые. Люди разнохарактерные, красочные
— спаянные делом и истинно гордым когда-то, да и теперь, звучным именем.
Тимофей, детина с солидным животом, мешком подбородка и короткими руками,
отчего-то воссоздающий Будду, страшенный любитель цветастых рубашек:
— Этта по ящику давали. Малышева трёкат, будто в сое битамин… Фуфель! У
нас в деревне мущщина бобы грыз, что семечки. Гигнулся от рака.
Толь Митрич, надо полагать, Анатолий Дмитриевич, молодой стройный мужик с
удивительной работоспособностью — руки елозливые, глаза липкие, что у
мартовского кота:
— А Познер! Америка, мол, улыбается насквозь. Только под Америкой Афган
всю Рассею-маму наркотиком засорил. Фальшивочка!
Спор… Появится изредка в лаве замначальника участка, он же диспетчер, —
на нем даже роба смотрится странно, — человек рыжий, мягкий, такие здесь не в
почете, ибо народ суровый, прыткий на еру, вяло поинтересуется:
— Что план? Не забывайте, в прошлую смену недобрали, премиешка шатается.
— А какого хера ты перенес остаток с прошлой недели!
— Ну… поспорь со Смирницким.
— Шел бы ты, Васенин, на гору. Без тебя сильно пристойно.
— Вы тут не очень-то. Рублем поправим запросто.
— Вали, Васенин, обушок руку калит.
Случается и верхнее начальство. Оно шахтеров любит и ценит. На разнарядке
раз директор появился. Крепко пожал заскорузлую ладонь пожившему, морщинистому
комбайнеру:
— Палычу наше — пылишь, курилка. Слышал, внуком обзавелся.
— Девка, ядреная особа растет. Жопа будет, что твоя.
— Стало, поживет. Чем высиживают, не головой же… Чего ты там, Спирькин,
про братца плел?
Чахоточный на вид Спирькин, имеющий правило в шахте грызть зерна кофе,
как выяснится, чтоб обмануть душу курильщика, с удовольствием длит начатый
анекдот, сделав для достоверности героем брата:
— Ну вот, приглашает девица братана к себе домой — на чай будто, а то и
разговор с политической тематикой. Покамест вышагивают по улице под ручку,
мило-любо. Оказия — видно, братан чего сожрал, пучит. Приходится терпеть,
поскольку в тесноте… Входят в квартиру, девица указывает на дверь: «Иди в
комнату, располагайся, а я поколдую на кухне, чай соберу». Ну, выполнил Миха
указание. Вечер, сумеречно, пошарил глазами, найти включатель не может. Впрочем,
от окна идет некоторый свет, и, в общем, разобраться можно… Как на притчу,
придавило. Миха сообразил: если терпеть, дальше совсем нехорошо получится —
стоит рискнуть, пока подруга в отлучке. Подходит к окну, закрыв дверь, отворяет
форточку… исполняет. Отменно получилось, звонко, запашисто. Братуха для
надежности срывает пиджак и начинает вымахивать содержание в атмосферу…
Удачно, от следов избавился вовремя: раздаются шаги хозяйки, входит. Мишка
успел упасть на стул и соорудить независимый вид. Подруга: «Чего ты свет не
включил?» Свет зажигается. Она делает радостно-удивленные глаза, скосив взгляд,
и говорит: «Ой!» Обратно смотрит на любезного и заявляет: «Познакомься, моя
сестра Оля». Миха поворачивает голову. На диване сидят, тесно прижавшись и испуганно
замерши, девушка и парень.
Залп гогота. Директор лоснится от смеха. Усаживается удобно на угодливо
предоставленный начальником участка стул, берет речь, когда остыло. Мужик
изящный, интеллигентный, где-то артистичный, при уважении по всем статьям:
— Расскажу-ка свою историю… Довелось мне быть пацаном. Обозначились с
одной девчонкой отношения. Чтоб осветить достоинства, надумал свозить
приятельницу на охоту, ибо владел предметом. Стало быть, выезжаем на лодке на
озеро по утку — лепота. Да возьмись грех, желудок напрягся газом неимоверно.
Как быть, когда вдвоем в лодке посреди озера?
А на что смекалка? Нацарапал выход и действую соответственно плану
операции.
— Вон — утка! — всполошенно и навязчиво прохрипел я, привстав с сиденья.
— Где? — азартно прошептала и крутанула головой Лида.
Вскинул ружье. Сделал удар желудком, одновременно нажав на курок. И…
осечка. Залп случился один.
Я чуть ружье не выронил. Скосил глаза на подругу, она испуганно смотрела
на меня, похоже, подумала, что я шуткую таким манером. Вобрала голову, медленно
отвернулась. Прошибло потом. К берегу плыли в сугубом молчании.
Берега топкие, илистые. Болотники только у меня, перенести Лиду из лодки
возможно было исключительно на руках. Ну, подгребли, стою в воде, готов
принимать, привязанность стала карабкаться. На самом подходе лодку неловко
качнуло, девушка испуганно прыгнула на меня… Черт его знает, не было позывов,
вероятно, горячая нагрузка сработала. Вновь раздался залп, желудок ахнул
очередным аккордом позора. Лида судорожно охватила мою шею и со всей силы
отворотила лицо.
Когда, водрузив прелесть на почву и вернувшись за лодкой, оборотился,
чтоб тащить плосканку к тверди, девчонки на берегу не существовало. Понятно,
что после возвращения домой мы усиленно избегали встреч.
Прошло годов хорошо, женился и так далее. Присутствовали по случаю в
некоем городе, имел место поход в театр. Жена, скинув в фойе пальто мне,
степенно тронулась к зеркалу. Размеренно топчусь у гардероба. Служащая как раз
подошла, на стойке лежали наши вещи, я с замечательным настроением повел
голову, наслаждаясь нарядными людьми, возвышенными лицами. Вообразите, где-то в
паре метров обнаружил изысканную, красивую даму, что сдавала одежду соседней
гардеробщице. Это была Лида. Скользнула взглядом, он что-то уловил, старинная
зазноба обострила зрение.
Понимаете, неожиданные ракурсы, странным образом ведем мы себя порой в
лукавых ситуациях. Осознав знакомого, Лида, несомненно, вспомнила историю, и
машинально в глазах загорелся ехидный блеск, улыбка тронула губы. Она не
поздоровалась, но и не отвела глаза, сделав вид, будто не узнала… Что же я?..
Видно, психика предложила странный вариант реабилитации: я саркастически
хмыкнул. И представьте — из носа вырвалась здоровущая сопля. Лида безвольно
расхохоталась, с опозданием потом пряча лицо и умеряя смех. Рванул из рук
гардеробщицы одежду, как раз принявшей ее, и стремглав устремился к выходу, на
ходу накидывая пальто, забыв о жене и прочем. Потом не просто прошибло, я
превратился в мокрое место…
Корчатся.
Историй в шахте случается множество. Зачастую, само собой, калечащего
калибра. Отсутствие пальца на руке — ординар. А в душевой натюрморты — куда там
Дали! И не тату вычурные — шрамы. Обручальные кольца, скажем, не берут, ибо
невзначай тюкнет, потом корчись с погнутым, фиг снимешь. Посудите, горное
давление, удары; механизмы порой в чрезвычайно тесном и темном пространстве —
уйма напастей. Как хотите, но космос в приближенном отношении более освоенная
штука, нежели недра. Без смеха никак. Шуточки, когда в зарытую в укромном,
казалось бы, месте фляжку для воды намочатся, в ходу.
Но чтобы навалить в лаве — это преступление. Вечный ветер, запах
проникающий. Опростайся загодя. Уж если приспичило, сыпь подальше на верхний
штрек в нишу — вентилируется, естественно, снизу (лава была длиной метров за
двести, высотой два метра, с наклоном в восемнадцать градусов). Как-то так,
масса иногда странных условностей.
Конец смены — это что-то. Бесподобный смак сигареты после долгого
воздержания — отчасти и по этой причине папиросы до сих пор в моде, и вообще
шахтеры народ консервативный, основательный (в шахте внешний лоск не нужен,
человек исчисляется по древним законам). Голые, чумазые, сидят тесно по лавкам,
пазят. Молчат, все сказано в предыдущие часы. Тело любуется усталостью… Говорят,
демократия возможна только в бане (лучше в морге). Шахтерская душевая, братцы,
— вот истинная справедливость!
Первая смена — выпала ночная — не оправдала ожиданий Игоря: боялся, что
не управится. Поставили на зачистку угля за комбайном, агрегат часто
останавливался, что-то не ладилось, бригадир и комбайнер крыли какого-то
Преснякова. Игорь успевал и даже не очень разогревался. Подходили шахтеры,
садились, травили байки. Игорь полагал, что непосредственность штука
необходимая, и настраивался вставить голос, однако в темах бесед не смыслил
совершенно и чувствовал себя дополнительно неуютно. Впрочем, впервые
распознанные шумы — беспричинное хрупанье верхняков, безликий треск, нутряной
гул — терпко покалывали. Игра причудливых теней недурно насыщала.
Смена кончилась внезапно. В электропоезде, собирающем отработавших
работяг, встретил Витьку (их поставили в разные бригады), тот самодовольно
блестел черной рожей. Игорь сообразил, что он одинаково чумаз, и с иронией, но
и удовлетворенностью ощутил себя шахтером.
На другой день пошли к пяти часам на стадион, предстоял футбольный матч
между шахтерами и транспортниками, Иван участвовал. Присутствовали и девочки.
Проходя по беговой дорожке и выбирая место на трибуне, Игорь увидел мужиков из
своей бригады. Громко поздоровался, кто-то молча кивнул. Чуть дальше сидела
бригада Вити. Когда поравнялись, возник голос:
— Витек! Говорят, из ваших кто-то играет!
Парень улыбнулся, охотно откликнулся:
— Ванька Антонов, десятый номер!
В Игоре шевельнулась скудная зависть: «Меня и знать не знают, как зовут».
За футболом следил вяло, много косился на бригаду. Трудяги в цивильной
одежде выглядели необычно: Кубай, бригадир, в лаве крикун и неугомонный
человек, сидел снулый, выглядел никудышно. Спирькин, напротив, в навороченном
джинсовом костюме совсем утерял чахоточный вид — собственно, и в прочем был
напорист, шумлив. Немногословный комбайнер Палыч гляделся просто и круто. Вдруг
нестерпимо захотелось подойти к мужикам, какое-либо сказать,
продемонстрировать, что имеешь отношение.
Во втором тайме окунулся в игру, орал бойко, хватанул неожиданно азарта и
подсел к Денису из бригады, ровеснику на вид, парнишке работящему и
молчаливому. Говорил, тот скупо отвечал. Матч кончился нашим проигрышем.
Спустились с трибун. Ванька возмущался, ибо был героем, забив два мяча.
Общность с ним наделила значимостью, стало быть, разразился симпатией к Марине.
Словом, на ее предложение погулять откликнулся бодренько.
Плелись между хлипкими, непредставимой функции постройками. Девушка
просунула руку под локоть Игоря, молчали. На небо нахлобучились облака, пустые,
неряшливые, словно недужные. Сумрак возник кривой, непродуктивный. В окнах
мерцали мельхиоровые змеи. Вдруг выскочила курица, порывисто металась в разные
стороны, пугливо и резко мотая головой. Откуда взялась, непонятно, чего
испугалась — мрак, зачем живет — таинство. Игорю стало занимательно. Наверняка
это было связано с Мариной. Впрямь, она дышала, смотрела, передвигалась — была
непроста.
— Желаю умереть, — произошел ее голос.
Отчего-то не захотелось смеяться. Однако улыбку на лице Игорь разместил:
— Ну а что, уж если желать, то по-крупному.
— Вообще говоря, я подумываю о монашестве, можешь хохотать сколько тебе
угодно.
— Могу, конечно. Но это после… А относительно монашества — тут вроде бы
верой надо располагать. Иначе неприлично.
— Пф, запросто, ничего нет проще.
— Уважаю. Я бы не прочь, да ума едва ли достанет. Верить в Бога после
всего, что наворочено, — очень надо изощренным быть.
— Умничаешь. Ну и умничай.
— Да я разве начал?
Марина замолчала и вроде надулась. Теперь же оправилась, взглянула
подозрительно, искоса:
— Я американское кино люблю, мелодрамы.
Игорь деликатничать не стал, довел до сведения хмуро:
— Вот уж здесь ничего нового — не наше же.
— И совсем не потому… Там конец счастливый. Вернее, его нет. Полюбили,
сошлись… а что дальше? А дальше-то и начинается на самом деле.
Это вышло по-детски и вдруг показалось славным:
— Сдается, так и верно…
Неожиданно замельтешил рыбацкий поселок на Азове из глубокого детства.
Ленивое солнечное существование, свист мачт и жалобные притчи чаек, запах
водорослей, глинистый и пенный берег. Ленка Анисимова, с ней получалась удобная
дружба, — утонула назло матушке, безбожной пьянице. Игорь несколько дней,
забравшись в заветную сарайку, рыдал, беспомощно разбирая, что будущее, по
существу, обречено. Здесь их бросил отец, и надо было как-то тащить
раздавленную, не уяснившую происшествия маму, — ее тяжелейшая неврастения…
Рязань, далекие родственники, вызовы, насилие новых людей и обстоятельств.
Нелепый Уральский горный университет — зигзаг судьбы, случайный выбор. Самость
и зависимость, суровые выходки возраста, зачатки воли, зыбкие перспективы.
Вспомнилось, как прилежно поначалу осторожничал, камуфлировался, обертывался
искусственной отстраненностью, столь неестественной, что чувствовал себя
испачканным и дурно пахнущим. Ах, как маяло вязкое желание полюбить, иметь
кого-то рядом своего, теплого… Первые относительно долгие чувства и связь с
симпатичной, но предельно несовпадающей девушкой…
— Ну хорошо, сколько мне лет? — вмешался голос Марины.
— Сто, судя по всему.
— Двадцать девять.
Игорь посмотрел. Марина вынула руку, в углу рта образовалась морщинка,
что и правда старила. Засмеялась:
— Сбрехнула я. Впрочем, не собака — солгала. Двадцать три. (Загадочность
ее растворилась.) А тебе, поди, двадцать.
— Двадцать один.
— Это прекрасно… Собственно, я и замужем была, ты не думай.
Вот уж думать не хотелось совершенно. Впрочем, воздух стал тугим,
наполнился добрым запахом жилья и, как ни странно, девственности… Марина
вдруг наклонилась, заплакала. Это было пошло. Игорь особенно жалеть не стал:
— Ну зачем? Ей-богу, жить вполне можно. Даже в двадцать три. И почему
непременно плакать?
Удивительно, слезы ее мгновенно высохли, подняла голову:
— Потому что я дура.
— А где умные?
Шли молча, над крышами появились загадочные опаловые шапки. Тронулся
маленький дождик, и местность зашелестела. Хорошо бы предложить скрыться
где-либо, а того удобней — разойтись, подумал Игорь и не произнес. Тогда
сказала Марина:
— Уеду.
— В Америку?
— Дурачок ты. Еще хуже меня… — Остановилась. — Ну вот, прибыли. А ты ко
мне не пойдешь. — Поразмыслила. — Сегодня… В другой раз если.
Игорь обрадовался:
— Да мне ж на смену.
Перед раздевалкой зашли с Витей в буфет, заправились. На разнарядке
замначальника участка нудно и непонятно говорил о посторонних вещах. Само
задание поставил кратко, предстояла переноска конвейера.
Когда шли к стволу, Игорь держался подле Палыча: тот в предыдущую смену
пару раз заговаривал, и это, куда деться, явилось признаком расположения. В
лаве работяги привычно разобрались вдоль конвейера, на Игоря совсем не обращали
внимания, и пришлось идти к Кубаю, бригадиру, за личным заданием. Тот угрюмо
буркнул, чтоб шел помогать Тимофею. Все это тревожило, обижало.
Тимофей в паре с Колей, тот, что обкорнал Ревенко, расчеканивал цепь и
разбирал рештаки — лотки, по которым цепь тащит уголь.
— Послали вам помогать, — доложил Игорь
— Таскай рештаки к забою, — коротко распорядился Коля.
Игорь рьяно схватился за лоток, начал отрывать от става. Безуспешно.
Подошел Тимофей, показал, как делается. Отошел. Выяснилось, что Игорь ничего не
понял, но переспрашивать себе не позволил. Рештаки все-таки отрывал, но
прикладывал мускулы сугубо нерационально. Да и таскал плохо: громоздкие корыта
в стойках застревали, тыкались в почву, приходилось перехватываться, применять
новые усилия. Словом, скоро выдохся, отупел.
К счастью, Тимофей наконец окликнул Игоря, сделали перерыв. Сел, тело
сладостно окунулось в негу. Вопрос Коли отвлек даже не без досады:
— Какой курс?
— Четвертый будет.
— В прошлом годе из ваших был парнишка. Бойкий. — Повернулся к Тимофею. —
Помнишь, воду хлебал, не глотая? Генка, что ли, звали.
— Мишин, — подтвердил Игорь, он знал старшекурсников. Без фанфаронства не
обошлось: — Ничего сложного, определенная система тренировки. Мы и водку так
упражняем.
Кажется, подобный профессионализм положительной реакцией мужиков не
облагородил. Еще поговорили несколько, Тимофей в Екатеринбурге бывал, разжился
воспоминаниями. Поднялись.
Работалось по-прежнему тяжело, несноровисто, но и без обиды. Раз Тимофей
подошел — Игорь не управлялся, — помог, пробормотал нечто матерное. Прошло
мимо. Когда отвлеклись на очередную передышку, Игорь сам присоединился, сел
прочно. И говорил свободней.
Перед концом смены, после переноски и настройки конвейера, начали
заходку. Комбайн шел бойко, без остановки. Игорь без подначки взял шуровку
(сердцевидную объемистую и хваткую лопату), стал подчищать. С острым и тупым
упорством бил в холмики угля. Тело, вообще говоря, клокотало, пот горячо мазал,
воздух бушевал в обожженном горле, но было ясно, что силы еще присутствуют,
воля не ушла. Собственно, не сразу дошло, что комбайн остановился, — лишь когда
увидел вычищенную совсем почву, поднял глаза и поймал шахтеров, цепью тянущихся
вверх по лаве, понял, смена кончилась.
Подобрав куртку и самоспасатель (обязательный атрибут, футляр, куда
входят респиратор и прочая вещь подсобного аварийного наклона), которые оставил
вверху лавы, одеваться не стал, наслаждаясь прохладным, вязким ветром. Вскоре,
однако, застыл от пропитавшего пота и испуганно отогнал мысль, что ловко бы
застудиться до болезни. Опять в электропоезде кликнул его Витька, на вид
бодренький, но юркнувшая было досада на собственное слабосилие по неизвестным
причинам вмиг угасла. Впрочем, в душевой разглядел, что Витя тоже изнурен, в
силу этого пошел приятный разговор на профессиональные темы. О плане,
начальстве, прочем. Рабочая жизнь пошла.
Спалось весьма непрочно, да и сны не щадили, перла галиматья, которая
отлично запутывала, грозила безоговорочным бессилием и беспомощностью. А
допустим, после умывания ново покалывало глаза — перенапрягся так, что до них
добралось? Пришла позорная мысль: ради, собственно, чего равновеликие опыты?..
Вспомнил зачем-то, как отец утверждал, что жизнь бессмысленна и дешево стоит,
делал в доказательство обширное перечисление дряни, на что его приятель и
собутыльник дядя Терентий сжато возражал: «Оттого и стоит жить вовсю».
Крепко ломило спину да и все тело. Мысли были сосредоточены на работе,
предстоящая смена страшила. День провели дома, одолевала потребность
восстановить себя. Витя тоже валялся, и Игорь спокойно отказался от бильярда с
Санькой, что пришел со смены. Тот понял: «Дня через три пройдет».
На разнарядке получил. Начальник участка Смирницкий, улыбчивый, полный
дядя, кивнул в сторону Игоря, обращаясь к бригадиру:
— Парня, поди, на зачистку ставишь. Пусть везде поработает.
Кубай неожиданно вздорно вскипел:
— Да, с-сука, эти практиканты! Насуют разных окурков, ни в манду, ни в
красную армию! А деньги дели! Ставь Колотовкину!
Начальник завозил:
— Брось, Василь Федорыч, распределяем по всем бригадам. Надо же ребятам
учиться.
Кубай не унимался:
— Придет потом такой, командовать будет — умники, твою…
— Хорош! — оборвал начальник участка. — По коням!
Игорь набух растерянностью, как вести себя дальше было, непредставимо.
Путь до лавы ощущал себя словно в вакууме. Кроме всего прочего, высушенная,
заскорузлая от пота и шахтной влаги роба еще не размякла, больно терзала воспаленные
мускулы. Неловко заправленные портянки быстро дали о себе знать. Когда шли по
вентиляционному штреку — Игорь оказался впереди, — пришлось пару раз
останавливаться в узкой выработке, туго и болезненно стаскивать сапоги и
перематывать портянки, тем самым мешать идущим гуськом шахтерам и провоцировать
ворчание.
Очень уязвило, когда начали разбирать перед лавой инструмент. У ящика —
здесь каждая бригада держит свои орудия труда — остались бригадир, молодой
Денис и Игорь. Первые двое возились с лебедкой, наш герой попросту не знал, что
брать, что делать. Обратился с насущным вопросом к Денису. Это было, конечно,
демонстративно и глупо. «Лопату бери», — равнодушно бросил тот. Игорь взял,
ушел вниз.
Точило, хорошо бы встать молча на рабочее место, пахать как вол. Да где
оно, рабочее место. Относительно вола тоже весьма спорно. Истязало желание
схорониться в пустотинке среди обрушенной породы, куда никто не смотрит, и
выключить светильник. Отпускало: лично против него Кубай, понятно, ничего не
имеет — характер, издержки жизненных накоплений. Не лечило… Возникла дикая
мысль: подойти, отказаться от заработка — оплеснуло, что за детство.
Труженики разобрались по лаве — докреплять следом за предыдущей сменой.
Следовательно, зачищать уголь пока не требовалось. Что делать вооруженному
лопатой, неприкаянностью и профессиональной безнадежностью? Идти назад,
спрашивать задачу у бригадира, что и следовало сделать сразу? Не улыбается из
принципа, тем более что таковой отсутствует в принципе. Осведомляться у
поблизости находящихся шахтеров? Мешала неведомая сила. Как назло, Тимофей и
Коля состояли вне обозримости, и где их искать, было неизвестно.
Потащился вниз, надеясь, что кто-нибудь обратит внимание и научит жить.
Впустую. Остановился подле Палыча, тот копошился в механизме. Вспомнил, что
комбайнер всегда толкался в паре с Кубаем. Обиделся, поплелся дальше…
Обнаружил Тимофея в самом низу. И что затем, при чем здесь Тимофей? Вся жизнь
представилась никчемной, каждый шаг опрометчивым, предельно тупым. Выяснилось,
что озяб, по-женски, внакидку кутался в ватник. Развернулся, полный отчаяния, и
пошел наверх.
Обнаружил два мельтешащих, приближающихся огонька. Кубай с Денисом.
Бригадир сосредоточенно прошел мимо, а Денис остановился и попенял, впрочем, не
сердито:
— Где ходишь? Иди за мной.
Счастье! Горькое, но оно… Оказалось, что Игоря определили на нишу, в
помощь Денису и Ревенко.
Ниша, небольшая камера для операций, связанных с началом очередной
заходки, уже была «отпалена» (оформлена взрывом) и завалена грудой угля — вот
откуда лопата. Ждали, когда начнет работать конвейер, чтоб валить уголь на
него. Тронулся разговор, и неприязни к себе Игорь не различил.
Наконец зашумели механизмы, рьяно взялись за дело, надо было покончить с
нишей как можно быстрей. Ревенко и Денис работали как шальные, Игорю пришлось
хорошенько бороться с ломотой в костях и найти немало злости, чтоб преодолевать
вязкость мышц. Уголь, который сверху, доставался крупный, неудобный, физическая
крайность подавила душевные невзгоды окончательно.
Поразительно, через некоторое время помимо быстрой усталости начал с
приятцей отмечать, как упруго и точно вгрызается лопата в нижний, рассыпчатый
уголь, как сильно и увесисто тот срывается с легким вжиком, подчиненный
пружинистому маху, метко ложится на конвейер. В теле вдруг заиграла энергия,
рельефными пропорциями обозначилась сила. Когда кончили зачистку, усталость, не
имея соперника, вновь заговорила, однако безнадежность уже отсутствовала.
Перекур. Сидели молча, Ревенко жевал тормозок, Денис настраивал лебедку
для разворота комбайна. Игорь тоже хотел встать, помочь — тот выглядел
неколебимо энергичным, — но тупо не смог. Вскоре Денис угомонился, сидели
обоснованно.
Стали обсуждать чемпионат Европы по футболу. Игорю было что сказать, но к
нему не обращались, приходилось возиться в обиде, вульгарнейшей гордости.
Обернулось, конечно, наихудшим ракурсом. Перешли на местные темы, произошел
интервал, и из Игоря выпало — что омерзительно, без предисловий, показательно:
— Чего это у вас бригадир такой нервный?
Ревенко, не глядя на Игоря, отчеканил:
— Нормальный бригадир.
Вскоре приступили к креплению ниши, Игоря послали на доставочный штрек
подавать лесины. Снимал с вагонеток бревна скобой — остро заточенным крючком из
арматуры, — протаскивал их в отверстие, соединяющее лаву со штреком. Бревна,
разумеется, попадались с уродливыми широкими комлями, неудобные, тяжелые — лаз
и без того был узким, точно в нору. Порой помогал Денис: принимал лесину, тащил
до ниши (она была рядом). Чаще — нет, и Игорю приходилось самому лезть,
протаскивать дерево. Словом, понятно было, что из троих он занимается самой
тяжелой работой. Ну да, работа неквалифицированная, и все закономерно,
однако… несправедливо.
Впрочем, урок закончили быстрей остальной бригады, которая крепила всю
лаву. Пошли вниз, Ревенко подошел к Кубаю, что-то говорил. Тот махнул рукой,
Ревенко обернулся:
— Шабаш! Айда на гору, без нас дотерпят!
Игорь поплелся следом. Зачем-то обернулся, увидел — Денис остался и
помогает одному из шахтеров. Чирикнула мысль поступить аналогично, но подходить
к Кубаю просить задание — непосильно. Тут же заместилось: «Выслуживается Денис
— паскуда». Тотчас о себе: мерзость, конечно… Ну и пусть.
До ствола перлись пешком — электровоз ходил строго вовремя, — топали с
километр. Ревенко подлечил, простенько говорил о цивильном: шахтные дела Игорь
ненавидел. Ждали случайного мастера или другое начальство, клеть внеурочно
работает по их сигналу.
По тундре шел один, мыслям и чувствам обнаженный. Утреннее солнце, вяло
выкарабкавшись из-за хребта, сидело чистое, хорошее. Стеклянный воздух был
нужен, нутряной покой источал прелесть. Словом, ни чувств, ни мыслей не
наблюдалось.
Спал нынче Игорь сильно, проснувшись, обратно встретил ломоту, но
притязания ее оказались сносны. Часов в шесть пришла Соня. Покрутилась в
комнате, ожидая, когда Витя соберется — она взяла билеты в кино, — перед уходом
изобразила таинственность, шепнула Игорю, что в семь там-то и там-то ждет
Марина.
Увидев Игоря, девушка ступила медленно и некрасиво багроветь. Стояла
вполоборота.
— Ты прости… — начала уныло и запнулась. Смущение внезапно исчезло,
голос зазвучал освобожденно, звонко: — Я, конечно, нагородила. Знаешь, иногда
хочется чувствовать себя кем-то. Идиотство… Ни за каким замужем я,
естественно, не была… — Теперь же смешалась, но вновь вздернула голову. — А
хоть бы и довелось! Собственно, не в этом штука. Мать у меня пьянчужка и
чудовище, живу сообразно одна. — Сейчас повернулась и смотрела в упор, даже
зло. — Понимаешь, я в тебя слегка влюбилась. Глупость невероятная, никогда себе
не прощу… Собственно говоря, мне на тебя плевать — доходит? Во-от.
(Заморгала.) А ты ничего себе парнишка, клевенький. — Отвернулась, пощипала
подбородок. — В общем, так, не трусь, донимать не стану. И не думай, это не
виляние хвостом… Ну да, можно было не морочить голову, просто отвалить. Но…
Влюбилась, сам можешь понять, потащило увидеть еще раз.
Марина уронила голову, сердито и неразборчиво пробормотала — кажется, «о,
господи». Распрямилась, развернулась, сурово устремилась прочь, заявив:
— Да пошел ты!
Весело стало необыкновенно. Когда возвращался домой, на лице плавала
клейкая улыбка, пощипывало. Было устыдился, тем паче вспомнив о внешности и
возрасте девушки, но, как давеча, решил: нехай, имею право.
В общежитии напоролся на разговор, гамливый Иван доказывал:
— Мастерила вилы вставляет: по какому-де поводу надысь тремя часами
раньше положенного на-гора уперся. Толкую, тренировка перед решающей игрой.
Шахта не спортивное общество, кричит. Я — директор курирует. Вообще-то меня
бригадир отпустил, но молчу — еще и тому вольют. Не те ребята, бригадир сам
наезжает: я, мол, дозволил, умри, процивный.
— У меня напарник классный, — вторил Санька, — Толя Мышкин. В выходные на
рыбалку двинем. У него дочка недавно замуж вышла, Толя мне: появись, Сано,
годом раньше, я б за тебя ее отдал. Корень.
Игорь угрюмо молчал. Иван прицепился:
— Гарик, чтой-то вы последнее время примороженный. Не сердечные ли вас
снедают проблемы? Не Марина ли в пассиях? Игарка, север на вас чересчур
экстравагантно действует. Гы-гы-гы.
— За кого ты меня держишь!.. — Изобразил смешок: — Не моего романа
героиня, мой милый.
Санька встрял:
— Кстати, относительно героина. Представьте, здесь не пользуются.
Обратно беседа свалилась на производство, Игорь в итоге признался:
— Кубай у нас — скотина превосходная. На лавэ, видите ли, его окорачиваю.
Обнищал, собака.
Выяснилось, что Санька о субъекте слышал. Присутствует, большой вредности
гражданин, однако кавалер орденов шахтерской славы всех степеней. План
обеспечивает непременно. Стало быть, терпи, родимый, утрись, что заработаешь.
«Пожалуйста, — где-то злорадно признался Игорь, — мне одержимо не прет в
жизни». Вздохнул с пустынькой: «Чего и следует ожидать, ибо, по совести,
размазня». Вскоре пришел Витька. Иван с Санькой ложились спать, другие
тронулись на работу.
Эта смена прошла сравнительно спокойно. Делали заходку, часа два комбайн
шел лениво, уголь от лемеха аккуратно ложился на конвейер, зачищать оставалось
мало. Игорь пристроился помогать крепить Денису. Работал тот зверски. «Тщедушный,
поди, меня не старше. Откуда что берется», — поражался Игорь.
Заметно было почти отеческое отношение к Денису Кубая — раз походя сказал
парню какую-то мелочь и ущипнул разве не ласково. Игоря при том даже взглядом
не удостоил, и не нарочито, тот попросту не существовал. Тяпнуло как следует,
хотя понятно очень, человек по-настоящему трудится… Кончилась вахта, по сути,
отрадно: в явные оплошности не угодил, а далее, братцы, суббота, предстоят
практически два дня выходных.
Встали прилично за полдень, постановили с Витей, остальные ребята были на
работе, сходить в пивбар — имеют право. Шли не торопясь. Бесформенное воинство
облаков, одержимо забирающее пространство, не обескуражило. Разговаривали:
сетовали касательно погоды, обсудили предстоящие каникулы, по женскому полу
прошлись — о работе умолчали.
В заведении народ присутствовал обильно. Отоварились, стали выбирать
свободное место.
— Витек, вали сюда! — прозвучало.
В углу помещения сидел с приятелем мужчина из бригады Вити, лицо Игорю
было знакомо, как раз пара стульев случились незаняты.
— Студенты, — лаконично аттестовал он соседу подошедших.
Разговор тронулся незамысловатый, уютный. Кубай появился что-нибудь через
полчаса. Сел с пивом к кучке мужиков неподалеку, Игорь и до того не особенно
говорил, теперь совсем отвлекся, косился исподтишка. Кубай нередко вставлял
слово, как показалось, самоуверенно — кажется, один из сотрапезников возражал,
Игорь жадно вслушивался, но напрасно. Еще через какое-то время бригадир встал
за очередной порцией пива. Проходил рядом, и дядя, что пригласил ребят,
окликнул:
— Василь Федорычу наше вашим, сплюнем, спляшем.
Кубай, почему-то показалось напряженно, замедлился, всмотрелся. Лицо,
впрочем, тут же смягчилось, подошел, подал руку:
— Семен, приветствую. Блесна твоя хороша, благодарствую.
Одновременно, практически не глядя, подал руку его соседу. Затем Вите,
очередь стояла за Игорем. Кубай мазнул взглядом и, ей-ей, уже протянутая рука
чуть дрогнула. Однако продлил жест, тиснул жадную руку Игоря. Еще пара обоюдных
фраз, ушел.
— Игорехин бригадир, — поделился Витька.
Семен мягко поглядел:
— Натянете нынче план? У вас, знаю, трое в отпусках.
— Вроде того, — произнес Игорь и зачем-то расстроился.
Там еще возникали какие-то отвлеченные слова, в основном обсуждался
актуальный мирового ранга футбол, и неожиданно приятель Семена твердо, с
уверенным выражением лица уведомил:
— А Кубай все-таки гнида, выпнул меня ни за что.
Поразительно, Игорь немножко обиделся. Промолчал.
Вскоре бывалые ушли, ребята остались, лениво сосали пиво. Игорь наблюдал
за Кубаем уже открыто, в состоянии знойного любопытства.
Следующий казус ждать себя не заставил. То явился Егор,
мастер-созерцатель. Он будто знал, что они здесь: внедрившись и бегло обозрев
помещение, уткнулся в парочку и уверенно тронулся к ним.
— Ага! — довольно зычно подтвердил первые действия.
Хозяйски сел, развалился и попеременно рассматривал товарищей. Поступком
остался доволен, подтвердив тем, что откинулся от спинки, оперся локтями о
стол, в замок сомкнув у подбородка ладони, и уже вяло посматривал исподлобья.
— Ну что, по пивцу. Давайте, голубчики, филки, я принесу, не гордый.
Парни переглянулись, Игорь молча полез в карман.
Выяснилось, что приятель был уже под турахом: глаза скользко и, кажется,
окаянно блестели. Речь его была невразумительна, не наблюдалось в ней и остатка
взвитых лепот, что столь смачно творил в дни совместной службы. На вопрос о
работе Егор сбивался, перемещал разговор, оживленность и прочее производили
тяжкое впечатление. Игорь вдруг вспомнил о Кубае, отчего-то испугался, но тут
же отмяк, увидев, что тот исчез.
Егора здесь знали, но относились без малейшего уважения. При всем том
нежелательный друг раз ни к селу ни к городу назидательно заявил: «Егор — он
объегорит». Парни стали искать предлог смыться и обрадовались, когда
Созерцатель сам внезапно подсел за другой столик и очевидно канючил. Вышли
освобожденные. Однако недолго пользовались, догнал окрик. Остановились, к ним
брел Егор. И когда подошел, выворотил, глядя на Игоря пристально:
— А насчет Марины ты не балуй. Я тебя решительно предупреждаю.
От удивления Игорь даже не додумался просить пояснения. Друзья столбнячно
смотрели, как Егор возвращается в бар, синхронно развернулись, потащились
прочь.
На вечер был запланирован клуб. Витька ушел к Соне, Игорь дожидался ребят
со смены. В заведение пришли одновременно. Некоторым образом глодало
любопытство, придет ли с Соней Марина. Не случилось, на оказию Игорь почесал
кончик носа… Прозондировал Санька:
— Имею заметить — неполный комплект.
— Марина уехала, — едва не с неприязнью, как показалось, булькнула Соня.
В Игоре напряглось: интересоваться, куда и на сколь долго? Решил, что не
спрашивать будет показухой — все-таки странно, есть работа, — с задержкой
осведомился:
— Уехала?
— В Питер, к родственникам. На месяц… не знаю я.
Зачем-то явилась двуличная мысль, мы еще те чувачки, а Санька заметил:
— Экзальтированный она товарищ.
Приглашал танцевать стройную, с заинтересованным взглядом девицу.
Впрочем, темы разговора шли скверные, приходилось себя волочить. К девице
затеял прилаживаться другой кавалер, Игорь набух окаянством, устроил
соперничество и вдрызг прокутил оставшиеся деньги, никакого иного результата не
получив.
Встал поздно, один совершенно. Витька, само собой, у Сони, Санька на
рыбалке, Иван, конечно, в очередных спортивных мероприятиях. Яростно хотелось
есть, Игорь определил, что натура тем самым сообщает о предстоящих бяках.
Дамочка не обманула, выгреб из кармана сущую мелочь, на хавчик не тянет
категорически, курева — ноль, а предстоит еще целый день, и, как принято, никто
не появится.
Пошарил по тумбочкам — голяк, даже печенья не завалялось, не говоря о
деньгах; испытал негодование к ребятам, впрочем, все были на пределе. Ковырялся
в мусорном ведре, пососал чинарик, жрать требовалось оглушительно. Наковырял на
полбуханки хлеба. Когда шел в магазин, раздирал саркастический смех: ну что,
индивидуй, вас сюда, на землю, вообще каким ветром занесло? Вспомнил вчерашний
облом, демонстративный, на глазах друзей, — о, боже!
К концу дня просто не знал, что делать с желудком — тот блажил.
Голодовать Игорю случалось, когда отец бросил и матушка впадала в анабиоз, но
там поселок, кто-нибудь накормит. Здесь вдруг взбунтовалось самолюбие,
прискорбно самозваное, — можно было попытаться занять денег у соседей — словом,
корчились и тело, и психика. Страшно пил воду, становилось хуже, собственно,
так плохо Игорь себя прежде не ощущал. Мрачно лежал. И это не конец — он
чувствовал всеми фибрами или черт знает чем там еще.
Ко всему прочему, за окном рядил дождь, заставлял греметь больной
водосток, тут присутствовала печаль, даже мистическое, и подобная какофония
отчетливо отдавала самой жизнью. Помимо, существовали голоса. Раздражали до
крайности — о чем можно беседовать под этим несчастным дождем? Не выдерживал,
вставал и шел, намереваясь в окно наградить обладателей несносных голосов
презрительным выражением лица. С этой целью лбом опирался на стекло и даже
ездил по нему, косясь вниз. Обладатели отсутствовали. Однако разглядел —
рядышком, точно пьяная, неуклюже ползла по стеклу оса, силилась освоить
непонятно что, конвульсивно и сосредоточенно шевелила крыльями. Дальше
свалилась. Осознал, копия.
Без курева возмущалось под ложечкой — вот же леший, в шахте ничего, —
одолжился на улице, стало тошнить. Нечеловечески хотелось, чтоб какое-либо
упало и разбилось, и, не удивляйтесь, все оставалось цело и не думало падать.
Это сражало окончательно.
Вовсе вечером появился Иван, магазины были принципиально закрыты,
воскресенье, в киоске купил какую-то игрушечную снедь. Спал погано, однако
утром обнаружил всех — странно, когда заявились? Чувствовал себя прескверно в
любых отношениях. Нарубался — пробил понос, и предстояла послеполуденная вахта.
За что!
Перед разнарядкой Игорь понаблюдал за шахматными баталиями — в вестибюле
АБК (административно-бытовой комбинат) стояло несколько специальных столиков с
огромными, сантиметров двадцати высотой, фигурами, — когда пришел в участок,
комнату, где собираются шахтеры бригады перед сменой, разбор ситуации уже шел.
Кипуче. Кубай излагал почти истерическим тоном:
— Сколько можно, все прошлую неделю дыры латали! Убирайте Клепикова к
чертовой бабке (бригадир предыдущей смены), если не может работать!
Начальник участка Смирницкий урезонивал:
— Василь Федорыч, у тебя с планом почти покончено, и это не только твоя
заслуга. Клепиковской бригаде вон сколько смен достались недобычные. Теперь и
им нужно добирать.
Вставил мастер Фефелов, сухопарый, конопатый и морщинистый дядя:
— О чем говорить — ясное дело.
Кубай сверкал злыми глазами, желваки играли, но смолчал.
— Распределяйте людей, — глядя на мастера, поставил точку Смирницкий, —
двоих на посадку, остальных на ленту.
Бригадир вскинулся:
— Колотовкин в отгуле, кого я на посадку поставлю? Роман один… На смену
вышло десять человек, все в отпусках. — Повернулся к мощному, полному шахтеру
Роману, спросил: — С кем пойдешь?
Тот лениво вякнул:
— Та мне какая разница.
Кубай коротко, ни на кого не глядя, буркнул:
— Студента бери.
Все разом уставились в Игоря, и подобная складчина опалила: взгляды
получились неласковые. Мастер подтвердил:
— Смеешься, Федорыч? Не потянет!
Усомнился и Ревенко:
— Жидковат парень для посадки.
— Не растает! — шваркнул Кубай. — Не в бирюльки приперся играть!
Возникла короткая тишина. Обкорнал ее начальник, подтвердив тем самым
назначение, пустился объяснять, что делать с лентой. Вскоре поднялись.
Игорь уяснил после, что конвейерная лента уклона оборвалась и
«скачалась». На участке с планом ситуация была самая благополучная сравнительно
с общешахтной, именно бригаде Кубая директор поручил заняться конвейером. К
простою работ в лаве решили приурочить посадку кровли. На эту работу и ставили
Игоря.
Как делают посадку, он видел, но трудоемкости этой операции не
представлял. Впрочем, в селезенке сосало конкретно, реплики в участке
насторожили. Другое дело, равнодушная угрюмость Романа несколько успокоила, а
достаточно безобидный тон, с которым напарник распоряжался насчет
инструментария, возбудил даже вздорную, безусловно, но щекотливую мыслишку
фасона «я вам докажу». Однако тут же вспомнил, что организм ничуть не
восстановился после голодовки, да еще испорченный желудок. Услужливо поплохело.
Смысл работы посадчика заключается в том, чтобы забурить порядка ста
пятидесяти вертикальных шпуров длиной около метра. Вес сверла со штангой возле
пуда, усилие, с которым подаешь сверло вверх, пожалуй, с полпуда. Но это нельзя
сравнить с выжиманием полуторапудовой гири, ибо работа идет в течение почти
минуты. Несколько дырок Роман, сделал, обучая. Он любезно и недоходчиво
демонстрировал нехитрую технику бурения, нескладно поясняя тонкости тех или
иных положений, и вскоре бросил это занятие, прокомментировав: «В общем, сам
научишься».
«Барана», штатив с мотором, куда вставляют штангу, рабочий орган сверла,
Игорь схватил нахраписто и на первых шпурах сил положил немало. Довольно быстро
освоив технологию, даже получал некоторую отраду, научившись рассчитывать
силовые импульсы, осанку, диспозицию. Уже не отводил в начальной стадии руки
подальше и не отстранял лицо, боясь, что еще не зафиксированная в отверстии,
хлябающая по кровле штанга ударит. В момент, когда сверло доходило до груди и
нагрузка с рук переходила на корпус, ощущал четкие приливы духа. Даже придумал,
как ему казалось, удобный способ распределения сил… Когда попадалась крепкая
прослойка породы, воодушевленно восклицал: «Ах ты курвешка, да я же тебя сейчас
отдеру!» — и делал озорное напряжение, чтобы, проскочив сопротивление,
насладиться привычным усилием.
Часа через полтора все это исчезло. Тело было узурпировано великолепной,
кристальной усталостью. Оно, казалось, распадалось на клетки, и каждая была
наполнена неким отвратительно горячим раствором безнадежности, безволия. Перед
окончанием очередного бурения тлело предощущение короткого отдыха, однако тут
же оскудевало от сознания, что баран нельзя откинуть, его нужно держать, при
этом другой рукой вытягивать из отверстия штангу, затем соединять
приспособления и начинать все сначала, вступать в ломающее, третирующее
напряжение. Когда осталось шпуров тридцать, он уже не отдавал себе отчета, что
происходит, в голове стоял ровный набатный гул, предметы шли в глаза уродливыми
очертаниями, и терзала исполинская ненависть к жизни.
Боже, как хотелось, чтоб отпал от кровли кусок породы или свалился плохо
раскрепленный верхняк и трахнул его по башке. А лучше, если б на шахте, на всей
земле, да что там, во Вселенной вырубилось к чертовой матери электричество, и
сверло, падло, наконец заткнулось, сдохло, исчезло раз и навсегда.
Когда попадалась твердая прослойка породы, Игорь кричал. Мысленно.
Представлял ее живым существом. Разбегался и пинал в живот. Выкручивал пальцы и
бил тяжелым предметом по голове. Либо плакал от отчаяния… Часто
останавливался. Бросал сверло на почву и тупо смотрел. При этом думал, что
поступил глупо, ибо теперь придется наклоняться, а это непереносимо мучительно,
потому как мышцы вопили.
Уже давно пропускал некоторые оклады, благо Роман ушел далеко вперед и не
мог контролировать. Когда осталось с пяток забуров, сверло попросту выпало из
рук, и он свалился на почву. Лежал, ничего не видел и не слышал, вокруг все
плыло, и организм пылал.
Пять шпуров добил Роман и сидел теперь, весело поглядывая. А когда прошло
минут пятнадцать, встал, дружелюбно пнул Игоря по сапогу и ободрил:
— Пойдем-ка, парень, вниз. Там еще с полсотни пробить надо. — Тронулся в
подтверждение степенно.
Игорь лежал и сквозь плавающую дымку бессознательно глядел вслед
удаляющейся фигуре. Дальше встал и грубо, не понимая, что это значит, двинулся
в противоположную сторону. Только пройдя метров тридцать, остановился и стал
мыслить тихо и ровно, держась за стойку. Не сразу, будто извне, втиснулся
пронзительный стыд. Безмерно удивился, этим движимый развернулся и поплелся
вниз, где уже гудел сверлом Роман.
Странное случилось утром, Игорь проснулся свежо, даже аппетитно. В теле
шептали отголоски вчерашнего исступления, но тем контрастней блуждало озорство.
Он отчетливо помнил, что смена кончилась варварски — тело было разобрано на
куски, и каждый на свой лад отхаркивал колючую горечь, блажил от боли. Теперь
все обрело взаимосвязь и впечатление. И окрас их был, отдадим дань правде, один
— мужчина победил. Да, существовали провалы, скажем так, тактические уступки,
но тем ярче явился результат.
Внешне все происходило обыденно. Игорь добил, вернувшись к Роману, свои
шпуры даже не на втором дыхании, на костях. Далее шел пешком до ствола рядом с
замечательным, дюжим мужиком и мычал нечто в ответ, решительно не понимая, о
чем он говорит. Владела единственная мысль, собственно, страсть — не
брякнуться, допереться до клети. Воды в душевой не ощущал, нервы уничтожились
раз и навсегда. Когда шел по тундре, невозможно было примириться, что Солнце —
это светило с вытекающими отсюда последствиями — ни в коем случае, бельмо,
оплошно торчащее на фальшивой плоскости. Кривой, неверный месяц неподалеку в ореоле
хилых конопушек-звезд — плачевная ухмылка паяца. И другое — город, гряда гор
казались бездушной аппликацией. Граждане, единственно живое, ледяно
пульсирующее в мироздании суть Опустошение, Ничто.
Сейчас в его теле возилась, тарахтела, вожделела внятная, продувная
жизнь.
Когда проснулся Витька и сооружали завтрак, Игорь спросил вроде бы
равнодушно:
— О чем вчера работу работали?
— Заходку делали. Тонн нашуровали сверх нормы оченно, — произнес слова
Витя с удовольствием, мусоля чувством трудовой пай.
— А мы с Ромой (Ромой!) посадку замахлячили. Триста пятьдесят шпуров вынь
и положь. — И скромненько: — Тусовня, скажу тебе.
Витька не проникся. Стало тепло, даже некоторым образом отечески.
— Ну что, у Сони нынче отмечаешься?..
До полудня сидел в «Красном углу», ковырялся в Интернете. Наскучило,
выходя из комнаты, столкнулся с Денисом. Игорь суматошно сунул руку:
— Ты чего здесь?
— Живу. На третьем этаже. — Хладнокровно и коротко задержавшись, парень
продлился вверх.
Игорь удивленно сморщил лоб, вослед бросил:
— Не знал… — Лицо его разгладилось, выбрался четкий, осмысленный тон: —
Денис, в бильярд не интересуешься? Давай проверю.
Тот вежливо приостановился, не поворачивался. Сказал:
— К себе зайду и спущусь.
Играл Денис слабо, молчаливо и бесстрастно. Разговор, которым втягивал
гражданина наш герой, скользил по касательной. У Игоря возникло желание
поддаться, но обмякло. Вторую партию противник проиграл быстро, практически
немотно, ляпнув лишь в финале что-то несуразное.
На разнарядке Игорь сел на свободное место в середине комнаты, хоть
обычно жался подле двери. Понятно, что вчерашняя смена дело обыкновенное и вряд
ли кто отметит его подвиг, однако жадная натура напрягала взгляд, тащила по
фигурам работяг. Впрямь, Толь Митрич в ловко сидящей дорогой кожаной куртке
выглядел куда тебе щегольком, многие не вязались с привычным шахтерским
обликом. И возьмите-ка, Палыч, проходя по ряду перед Игорем, протянул руку и
крепко пожал. Собственно, все кивали приветственно, пусть и равнодушно.
Указания слушал краем уха, а больше рассматривал шахтеров. Вот у Коли на
шее сзади оказалось просторное родовое пятно, а Ревенко, напротив, имел
непослушный чуб и затрапезный пиджачок. Зачем-то вкусно скосилось мыслями на
очаровательного деда Сапрыкина из азовского поселка, неряшливого, в глубоких
морщинах, допотопных чунях, с бурой плешью, окруженной кустистой смоляной
ветошью. Он неторопливо умирал и по этому случаю говорил замысловатые вещи
наподобие того, что «хорошо бы овладеть наукой не обижаться, иначе получается
скучно пребывать», или: «Коровы — самый, если взять, ушлый народ: и молоко
здесь, и мясо, и не требуется субъектам, помимо травы, никакого фуражу. Но вот
где предел: спокойно молчат, мукнут разве для украшения». Он умел и любил
колоратурно свистеть, утверждал, что воробью перья павлина досада, имел
репутацию чудака, и его неторопливость всех устраивала… Очнувшись, Игорь
обнаружил, что сидит сейчас, как говорится, в своей тарелке — острое, отрадное
чувство.
Словом, смена получилась пустой, если не считать, что персонажа ощутимо
шабаркнуло по голове.
Обратно он работал на зачистке. Впереди, сразу за комбайном, ставил
стойки Кубай. Одну, видно, раскрепил недостаточно. Зачищая уголь, Игорь крепко
задел лопатой стойку, и она упала. Другая верхняк не удержала, и он обрушился
ровнехонько на голову Игоря.
Когда наш добытчик очнулся — похоже, небытие длилось лишь мгновение, —
застал себя лежащим головой на раме конвейера, а каска, не отпускаемая шнуром
светильника, подпрыгивала на стане под ударами скребков. Особой боли не наблюдалось,
но стоял бесшабашный, гулкий шум. Игорь поднялся, надел головной убор, к нему
подбежал Кубай, заглядывал в глаза, интересовался:
— Ну что — живой?
Игорь обрадовался и кивал головой, глупо улыбаясь. Кубай мгновенно опал,
нахмурился и молча отошел. Игоря резануло наслаждением: «Ага, козел, —
испугался…»
В конце смены Игорь помылся прежде остальных и нарочно мешкал сперва в
раздевалке, затем в вестибюле. Затея его была подождать Дениса, под предлогом
совместного проживания идти домой рядом. Тот отказался нелюбезно, сославшись на
дела.
Неделя прошла относительно безлико. На три дня растянулся нудный
ропотливый дождь. Тундра сомкнулась с небесами, была бесформенна и
неприветлива. Душевное состояние Игоря, поддерживаемое почти постоянным
одиночеством, плелось по прямой, впрочем, медленно накапливаемая сила и опыт
создавали симпатичные вкрапления. Наряду с тем дали аванс — похлопотал Иван —
деньги у всех кончились. Согрело отчетливо.
За серединой недели тучи исчезли, изрядно спрыснутая сонная равнина засияла
самоцветами, стала близкой, доброй, воздала радугой, что метко уперлась в
далекую и грациозную вершину хребта, другим концом застряла в обольстительной
синеве; в стороне лукаво и, пожалуй, жантильно висело солнце, отовсюду
ненавязчиво шло умытое тепло. Было респектабельно посылать в пространство
кудрявый дымок сигареты, и посещали значительные мысли того, к примеру, кроя,
что совсем необязательно спустить предстоящую получку на местные развлечения, а
недурно заместить отживающий компьютер. Или вот: выгодно жить Витюхе с его
неистощимым запасом легкомыслия, а Игорь, как ни берись, неспособен укротить
щепетильную природу.
Поступило сообщение, что в воскресенье предстоит мероприятие, Соня
родилась, Игоря озаботили выбором подарка. Изумило воображение: затеяла
наседать Марина. Если взвесить со всех сторон, в гражданке существует
загадочность, причем не наигранная — доступная и выгодная, как близкое
наследство. Девушка, между нами, заостряет любопытство вообще и позволяет
применить думы безобидные и отвлекающие.
В связи мыслилось, благодаря маминому воспитанию и перенесенному ей
удару, эффект которого как раз основывался на ее консерватизме, у сынка не
получается относиться к любви как к чему-то высокому, облагороженному надеждой,
но не принимает Игореша и современное: заниматься любовью, сходиться — такие
дефиниции его коробят. Впрочем, Витька однажды выразился на разглагольствования
Игоря: «Ловишь пескаря тралом». И вообще, товарищи, сколько можно изводиться
рефлексией!
На дне рождения присутствовало шесть девушек. Честью говоря, решительным
по этой части Игорь не состоялся. По всей видимости, причиной являлось излишнее
самолюбие: парень панически боялся не произвести должного впечатления. Его
манера поведения в сходных мероприятиях была следующая: хотите — берите, нет —
вам жить. Надо признать, брали. Впрочем, не особенно, впрочем, манера — глупая:
парень тщательно оберегал себя от влюбленности, сковывал. Случались, однако,
раскрепощения, доводилось оказаться легким, остроумным, но спонтанно, не по
заказу. Нынче выпало.
Через час в комнате громоздился смех, гомон, возня. Избитости, что обычно
могли вызвать лишь снисхождение, теперь рождали фонтан междометий. Реплики
Игоря были на полпорядка выше, нежели иные, и встречали большее на порядок
внимание. Из него перли шматки энергии и фантазии. В танцах парень выдавал
впечатляющую пластику.
Симпатии постепенно обозначились, Ивана осаждали две девушки, он мучился
выбором. Витька — понятно. Игорь будто бы заинтересовал смелоликую высокую
девицу. Взаимодействие было очевидным, речи его воспринимались активно. Лишь
Санька одиноко сидел, с усилием изображая безразличие.
Хорошо за полночь Игорь извлек смелоликую Яну на улицу. Воздух,
насыщенный пряным, интимным светом, елозил по лицам, его свежесть отменно шла
контрасту безразличия пространств и пылкой заинтересованности плоти. Дико
тащило обнять, прикасаться, но отчего-то неловко было совершать данное посреди
улицы; Игорь игриво ухватил Яну под руку, молол вздор, заглушая ее
сопротивление либо собственную нерешительность, повлек на скромную скамейку
возле забора. Уже и целоваться полез, нелогично сминая собственные словеса.
Непонятно, несоразмерно отстранилась девушка и, не глядя на Игоря,
образумила:
— Знаешь что… Позови сюда Сашу.
— Зачем? — Вряд ли было возможно произнести более дурацкое. Однако Яна
явила милосердие:
— Он мне давно нравится.
Игорь вскочил неправдоподобно живо:
— Элементарно. Это даже отлично, а то Санька неприкаянный. (О, ужас!)
Впрочем, еще так и не дошло, томилось ощущение подвоха. Подле двери
стоял, обдумывая, как сказать. Сказал просто:
— Выйди. Там скамеечка у забора. В общем, при.
Его пригласили танцевать, но вдруг стало нехорошо — смылся. Лупила обида.
Проснулся некрепко отдохнувшим. Но глядите, огорчения не слишком
наследили. «А что, собственно говоря, случилось — щелкнули по носу? Не первый и
совершенно точно не последний раз. И вообще, почему именно Яна, а, скажем, не
Матильда либо Фарида?! Стало быть, поживем… Вопреки».
Вскоре появился Витька, оказывается, Саня и Иван сразу от девочек двинули
на шахту. Когда где-то в полдень они пришли со смены, Санька отчитал Игоря за
розыгрыш: прибыв, следуя указанию, никакой Яны он не нашел. Получается, девица
еще тот трюкачок.
— Женщины — злые, — определился Санька.
Иван не преминул:
— Не злые, жадные. У них своего мало, сиськи да жопа. А раз мало, они
этим вовсю пользуются и завидуют другим сиськам.
Поскольку это не соответствовало случаю — или Иван тоже разжился фиаско?
— пришлось впору. К тому же в окно ласково урчали голуби. Резюме составилось
следующее: «Грузите обстоятельства тарой».
Вечером приключилась маета. Витька уволокся к Соне, но Санька и Иван
находились дома. Бильярд, компьютер, процедуры. Все это мало задевало, Игорь
переживал одиночество. Дошло до тоски. Как бывает, организм затеял перебирать
образы, желания, словно пытаясь наткнуться на пригодное. Мелькали дом с мамой,
екатеринбургское общежитие, прошлогодняя зазноба, которая смущала тем, что
неизменно устряпывала его волю… Нащупал Марину, явилась с беспокойным, ищущим
взглядом; забиралась в голову все настоятельней, в конце концов, был вынужден
признаться, что не прочь видеть. То же самое произошло на другой день.
Совсем выяснилось, что к работе Игорь попривык. Когда тело грамотно
совершает движение, посылая делу ловкий и экономичный заряд энергии, это,
товарищи, осознается весьма приятно. Тут уже не единственно на внутреннем
сосредотачиваешься. И пожалуйста, пошел нравиться уголь — формами, маслянистыми
бликами, играющими в луче светильника. Игорь стал понимать его тяжесть,
сыпучесть и другое. Не отпавшие, но отслонившиеся от забоя куски вдруг
становились друзьями. Наш шахтер уверенно подходил, вставлял язык лопаты в
трещину и с наслаждением делал нарастающее усилие — медленно, чтоб не
пропустить момент, когда глыба хрупнет печально, как девственный снег под
стопой; раскрывался аспидный зев, отслоняясь от забоя, данность вальяжно
отпадала, шмякалась с вкрадчивым стоном и рассыпалась на опрятные куски.
Нравилась податливая, словно тело близкой женщины, тяжелая стойка, сильно
устраивал четкий посыл мускулов, назначенный в одно движение совершить вымах
жала на нужную высоту. Удовлетворяла ловкость и размеренность ударов кувалды,
вгоняющих клин для фиксации стойки.
Он изнурялся, но не обескураженно, без ненависти. Усталость несла
неприятные, а то и болезненные ощущения, но уже и симпатягой смотрелась, ибо
было известно, его не уделать… Игорь порой, особенно в конце смены,
рассматривал кулак. Это был массивный, грубый и красивый кулак. Рабочий кулак.
Сильно сжимал пальцы, приходила боль, — вполне приятная боль. Доводилось
потешиться, когда представлял, что настоящий кулак угодит в сопатку обидчика.
Немало сдружился с зеркалом. Стали отменными глаза: въевшаяся, очертившая
угольная пыль делала их смазливыми. Лицо высушилось, утончилось, как хотите,
появился аристократизм. Играл перед дружком желваками и находил, что жест
достоин уважения. Вздувая мышцы груди и рук, понимал непреложно, пляжу его
недостает… Досуг более не тратился исключительно на восстановление сил и
боязнь следующей смены — использовался продуктивно.
В общем, мысли о Марине имели место. Особенно исследована была сцена
встречи.
Встреча, не стоит сомневаться, произошла. Игорь шел по центральной улице.
Узкое северное лето успело порядочно остыть, свежесть уходила совсем за полднем,
да и тепло будто натягивалось. Уж листья насыпались на асфальт и другую почву,
но еще не высохли достаточно, ветер возил их только по тротуарам. Навстречу
передвигалась Марина.
— Здравствуй.
— Здравствуй.
Марина смотрела на Игоря, и было очевидно, аналогично она смотрела бы на
Некто. Парень решительно растерялся, по этой, вестимо, причине произнес:
— Поговорить бы надо.
— Надо, так надо. Только не сейчас. Некогда. — И тронулась, понятная
вещь, дальше.
Жуть — Игорь обрадовался. Нет, он не смотрел вослед. Передвигался, шагал,
длился. Он обнаружил ворох мыслей. Разнообразных. Но самое прикольное —
радовался, что обрадовался.
И ровно на следующий день произошла штукенция.
Особых распоряжений перед вахтой сделано не было, Игорь привычно встал на
зачистку. Комбайн находился где-то посредине лавы, шел вниз. Сразу за ним
ставил стойки Кубай. Игорь располагался несколько выше.
От груди забоя отслоился, но не отпал солидный кусок угля. Игорь
механически, как проделывал десятки раз, вставил в щель лопату и надавил на
черенок. Щель раздалась, побежала выше и обозначила большую лепешку. Кусок
отпрянул от забоя, медленно, степенно даже тюкнулся краями на почву и, постояв
недолго, обморочно завалился. Упал смачно, не рассыпавшись, на раму конвейера.
Угодил самым центром тяжести и, немного покачавшись, установился. Стоял
мгновение. Вибрация конвейера сдвинула лепешку, по скользкой лыже она с быстро
нарастающей скоростью поехала вниз. Игорь равнодушно повел луч следом, наблюдая
за поведением куска, и выхватил вдалеке фигуру Кубая. Сердце замерло, бригадир
сидел прямо у полотна, спиной к Игорю, подрывал почву для стойки. Его поясница
находилась точно на уровне стремительно летящей на нее острыми краями лепешки.
Игорь даже не «бойся» заорал, привычный сигнал шахты, — он завопил
«А-А-А-А!!!», истошно, в ужасе. Кубай резко повернулся, и уголь сильно врезался
в его спину.
Он вскочил, распрямился, но тут же, прохваченный болью, согнулся и
ухватился за стойку. Губы беззвучно артикулировали, глотали воздух. Вскоре
вырвался яростный хрип. Игорь бросился к нему, не зная, как помочь, прыгал
рядом, безвольно тряс руками. Подбежали еще двое, Денис среди них. Кубай стонал
и пытался распрямиться, губы сдавливал, сдерживая рвущийся стон. Не мог —
периодически раскрывал рот и выплевывал хриплое кряхтение. Игорь физически
ощущал, как у того пылают перед глазами огненные круги. Прохватил удушающий
страх.
Неожиданно бригадир распрямился. Глаза прояснились, он ухватился рукой за
поясницу и согнулся пару раз. Стало ясно — цел.
И тут из него звонко, целенаправленно выдрался злой, непередаваемый мат.
Он поносил Игоря великолепно, с такой буйной, искренней ненавистью, что у того
враз исчез испуг, и даже приятностью обдало.
Сколько это продолжалось, неведомо. Немало. Ибо окончательно унялись и
страх, и успокоение, и разнообразные, как бывает при сильной провинности,
мысли. Остался мозг, который начал напрямую воспринимать поток чудовищной
словесной грязи… Вдруг ожег калейдоскоп картинок с Кубаем на той гадкой
разнарядке, в пивбаре, с верхняком, ударившим по голове. Все это стиснулось и
внезапно, бесконтрольно изверглось из Игоря истерическим, противным криком:
«Заткнись, скотина!!!»
Ей богу, грянула тишина. Даже шум конвейера был подавлен. Глаза
опешившего Кубая смотрели жадно, огромно. А застрявшие и вспыхнувшие, точно
магний, обиды выхлестывали из парня жирные, многие слова. Сбивчивые, с нотами
визгливыми, недостойными. Стало столь стыдно, что вся несправедливость жизни
вдруг встала дыбом. Именно в эту минуту Игорь сказал негромко, твердо,
безусловно, веря:
— В следующий раз я тебя, сука, убью.
Развернулся и пошел к своему месту.
Верно, и десятка секунд не прошло — показалось, часы, — когда услышал
Игорь, как подошедший Кубай произнес почти вежливо, спокойно, уверенно:
— Чтоб духу твоего в моей бригаде не было.
И не Игорь, некто ответил, глядя прямо:
— Может, и не будет. Только не у тебя спрошу.
Понятно было, что Игорю здесь больше не работать, однако происшедшее
сверкало радостью. Смену достоял, имел огромное желание не общаться ни с кем —
в этом отношении везло. Идя домой, начал спокойно анализировать случившееся.
Безоговорочным фоном было ощущение правомерности происшедшего, однако туманно и
нехорошо мерцали последствия.
Итак, выпрут, тут сомнений не присутствует. Переведут в другую бригаду?
Очень бы сносно. Правда, мероприятие нужно будет обосновать, и неизвестно,
какая характеристика будет получена. Но черт с ним, перетерпится, не так много
осталось. Лишь бы не турнули с шахты: зачет практики, письменный отчет, его
подписывают… Собственно, могут ли вообще из бригады выгнать? По идее, не за
что. Однако Кубай — это Кубай, Игорь же студент, практикант — полчеловека…
Допустим, оставили. Кубай схавает. Без приправы.
Витька в общаге терзания подкрепил:
— Устроит похохотать, сто пудов.
Иван предложил Кубая припугнуть, дружно посмеялись. Санька был
основателен: «Посмотрим».
К следующей смене Игорь существовал в окончательном миноре. На разнарядке
в теле звенело гулкое ожидание недоброго. Странно, ничего не произошло, Кубай
его не замечал, и стало понятно, что готовится «похохотать» неадминистративного
характера. Тот плюс, что в бригаде, кажется, оставили, помельтешил чуток и
ушмыгнул.
Пахал парень с остервенением. Работа выпала бойкая, комбайн трудился
ходко, пришлось попотеть. Ни о какой усталости, между прочим, речи не шло. Если
б вычесть постоянное ожидание каверзы, Игорь, пожалуй, получил отчетливое
удовольствие.
Ребята встретили вопросом: «Ну?»
— Пока тишина, никто ничего не сказал, — удивленно ответил Игорь, не
сдерживая ликования.
Другая вахта состояла абсолютно равная предыдущей и, быть может,
значительно восстановила бы Игоря, когда б сам он не держался персоной
нон-грата. Впрочем, располагался плюсец — стояла суббота.
Неожиданно выпал подарок. Когда подошел к общаге, из окна третьего этажа
высунулась голова и громко предложила:
— Игорь, заходи ко мне, пивко имеется. — Это был Денис. Наш герой,
естественно, на третий этаж взлетел.
Денис жил в чистенькой комнате на двоих. Обилие фото по старинке, гитара.
Игорь обнаружил цветы на окнах и мелькнувшее чувство в связи, название которому
не определил. Наливая жидкость, хозяин пояснил:
— Борька, сосед, пивец подкатил. Свежье… Рыбка есть. — Когда Игорь
хлебнул, едва не вопросительно сдобрил: — Вроде ничего, пить можно.
Игорю зачем-то понадобилось рассесться несколько барски, сделать бравый
вид:
— Вообще говоря, здесь пиво отстой. Сколько я знаю, своего не производят
— привоз. У нас, конечно, круче…
Забавно, Денис принялся объяснять, что видел мало, деревенский, здесь
сразу после армии. В Игоре зудело желание повернуть разговор к эксцессу, но
покалывало — лучше выждать. И точно, Денис сам тронул тему, когда пиво
случилось выпито и посетитель засобирался:
— А ты дерзкий, Кубая лихо уел.
Игорь неожиданно опустел, начал объяснять, где-то оправдываться. Получалось
глупо — сбился, осерчал, понадобилось смыться. А Денис еще огрел:
— Однако я смотрю — таскуны. Мы с Борькой здесь год сидим, а с девицами
не якшаемся. Вы куда с добром.
Игоря повело:
— Так организуем!
Денис поднял распахнутую кисть, открестился:
— Я не к тому.
Визит особой ясности не внес, но позволял думать: отрицательного
отношения к нему на работе нет. Еще через пару дней холодно уяснил, что никого
— как знать, и самого бригадира — инцидент не зацепил, стандартный
производственный курьез.
В бригаде появился Рауль, приземистый и коренастый рабочий со смышлеными
глазами, скорей восточного склада. Был многоречив, прибыв из отпуска, как
водится, с историями, обеспечил внерабочее время смехом. Игоря очень завлек —
уже тем, что сам поглядывал на него с интересом. И впрямь, задержаться вниманию
было отчего. Имел тягу к кудреватому слову. «Что говорит ваш бимпер?» —
спрашивал он, хоть имел свои часы. Добычу называл сокращением, а деньги
клизмой, призванной наглядно опростать непременно клоачным путем многую нечисть
жизни. Рауль, получил подозрение Игорь, производное этой забористости. Так и
оказалось — Равиль, татарин. «Нынешние апостолы — казнокрады сперва и мироеды,
отсюда истина их кривая». Родимая планета у него была «обитель невзгод», однако
«человек могуч, стало, в жажде радости могучит любое предназначение опорочить».
В общем, возникало сомнение, что он верит своим словам, таким образом, умеет
чудесно сбивать с толку.
Не исключено, именно он спровоцировал в первую же смену небольшую выходку
Игоря. Переносили конвейер, после дела сидели человек в шесть — Кубай
отсутствовал, — Рауль закончил одну из тирад, и в этом фарватере вставил
возмущенно Тимофей:
— Жуем всякую хреновину. Маслины, в рот компот, пиццы. Каракатица,
понимашь, деликатес. Бады, итти их… Колбаса родимая соляркой пахнет. Разве
так стряпали? Травимся.
Все подтвердили постановление молчанием. Вдруг Игорь отчебучил:
— Однако продолжительность жизни растет, болеют меньше. Человеческий
организм, во-первых, чрезвычайно адаптирован. Помимо, работа стала посильной,
развлечений увеличилось. Психика становится иной, а считается, что все от нее.
Разнообразие и устраивает психику.
Все дружно повернулись к нему и разглядывали.
— Ну, врачи, положим, получают гроши, — вякнул наконец Тимофей и в голосе
маленькая растерянность мелькнула.
Толь Митрич добавил:
— Н-да, весьма психически тырят наши делопутины. И лапшичку вешают сильно
философски.
Из Игоря через улыбку выпросталось:
— Прогресс — это комфорт, комфорт — упрощение, а простота, известно, хуже
воровства.
— О как! — с ернической серьезностью поднял палец Рауль. — Не уд в
верзохе.
Игорь заметил на себе его внимательный взгляд.
Что-то пару дней прошло, нашего субчика точила зеленая тоска. Пошел
прогуляться по городу. Рыскал ветер, тряс деревья и взрывал пыль, явно
намеревался идти дождь. Зашел в «Ресторацию» — провинция падка на звучное.
Думал посидеть в баре и едва не с испугом обнаружил оклик: «Игорек!» То был
Рауль, сидевший за столиком подле симпатичной колонны. «Знает имя?» — явилась
первая реакция.
— Садись, — велел экземпляр и отодвинул свободный стул — два других были
заняты суровыми личностями, взглянувшими на Игоря без интереса. Рауль даже не
озаботился представлением.
Игорь сел, ему налили. После того как выпили, троица о новеньком
незамедлительно забыла и продолжила сытую беседу.
Рассматривал соседей — а что оставалось? — однако о них распространяться
не станем. Ибо минут через двадцать двое незнакомцев без комментариев встали и
ушли навсегда. Из всего разговора запомнилось, как один из собеседников
заметил:
— Невеселый ты, Рауль.
— Веселые глупы, это доказано телевизором, — убежденно ответил тот. — К
тому же имею свой угол зрения на сущность вещей.
— Значит, говоришь, — налил Рауль и пристально вглядывался, когда
остались вдвоем.
— Выходит так… — с забытым азартом подтвердил Игорь, — и входит.
Рауль неотрывно смотрел, через интервал откинул высоко голову и заржал.
Пил между тем, прищурив один глаз, после вытягивал губы, делал удивленные глаза
и не моргал.
Дальше получилась волне приятная беседа. Дело кончилось тем, что Игорь
очутился у Рауля дома. Забавно, перед дверью тот уведомил: «Супружница,
конечно, полкана спустит, но ты ее, напротив, не бей». Не ошибся, произошел ор.
Впрочем, жена Рауля оказалась не только громкоголосой и бесцеремонной, но и
настоящей красавицей: в ней все было чудесно, и лицо, и стан, и даже пламя в
глазах шло несказанно. Как же Игорь удивился, когда после обустройства на кухне
— Рауль самолично обстряпывал процедуру, отчетливо игнорируя половину, — и
когда Игорь сумел ловко вставить комплимент особе, она резво перестала
поносить, присоединилась к сотрапезникам и даже — студент, знаете, разжился
подозрением — пустилась с ним кокетничать.
В общем, поутру Игорь имел надежду, что обрел локального друга. На
редкость, прямо скажем, своевременное и похвальное ощущение. Особенно
подчеркивал находку такой момент. Там в квартире, полный чувств, пожалился
практикант относительно вредности в его отношении бригадира и вот что услышал в
ответ ядовитое:
— Доверенность к Кубаю не держи отнюдь. В том роде я его понимаю, что
изверг. Придирки, скандалез — не чужд. Он человека разъединит и соберет, чтоб
обратно разъять. Опасайса.
Это окончательно наполнило к соратнику влечением, и Игорь вбирал
человека.
Прилично отрезвила выходка Рауля, совершенная дня через три. До того он
приятельски здоровался, и этим дело ограничивалось, Игорь был не прочь провести
время в его обществе вне шахты — кстати, и в лаве они непременно находились
порознь, — но предлагать себя не видел полномочий. Однажды получилось так, что
закончилась работа пораньше, несколько трудящихся проходили мимо, двигаясь
на-гора — Игорь замешкался с несколькими стойками. У ящика, куда складывали
инструмент, увидел Рауля, он, надо думать, поджидал. Идя чуть впереди по
штреку, поведал анекдот, Игорь усердно смеялся.
— Пойдем здесь, короткий путь покажу, — повернул в неприметную выработку.
Выработка была неосвещенная, отработанная, трапециидальная крепь вся
погнутая, а то и комолая, от опалубки стен с многой плесенью несло могилой.
Дальше какие-то сбойки, коллекторы, снова горизонтальные и наклонные выработки.
Как Игорь понял, передвигались по отработанному этажу.
Очутились в небольшой камере непонятного содержания. Игорь
поинтересовался, где они, но ответа не получил.
— Покурим, — сказал Рауль, помещаясь на изгнившее короткое бревно — между
прочим, место нашлось только для одного, — и что вы думаете, достал сигареты.
Игорь изумленно уставился, кто это берет сигареты в шахту, строжайше
запрещено, — впрочем, табачок жуют:
— В смысле, — напряженно сказал.
— Не мохай, здесь можно. Отвечаю, метана нет.
— Не дури.
— Иди-ка лучше принеси бидон, сядешь — вон стоит.
Игорь безвольно последовал лучом вслед указанию, двинулся. А когда
вернулся, Рауль отсутствовал. Не испугался: сколь дурацкие шутки, подумал
досадливо.
— Рауль, перестань!!
Минут через пять понял, что приятель чересчур шкодливый человек, никакого
отклика. Следовало выбираться. Прекрасно запомнилась живопись, что висела в
камере на одном из двутавров крепления. Игорь со всей тщательностью рассмотрел
русалку, которая мечтательно держалась на поверхности небольшой, с обильными
лилиями и кувшинками заводи. Стало отрадно, как на вид пьяного, матерящегося в
пространство мужика, — весельчаки все-таки пролетарии.
Довольно сносно выбрался на явно нерабочий, но хоть освещенный квершлаг,
по которому они, кажется, уже шли. Но в которую теперь шагать сторону?
Разумеется, не пропадет, не лес, в конце концов, найдут горноспасатели, это в
шахте безоговорочно. Однако как неловко со всех точек зрения, ни над кем другим
такие шуточки играть не стали бы. Плутал в темных коридорах, тыкался в
перекрытия — выработки крест-накрест заколачивают досками, давая знать, что
здесь очень небезопасно. Многое другое. Несколько терзал испуг, когда вспомнил,
что он еще и светильник взял не свой — так бывает, — а сколько этот стоял на
зарядке и как долго еще протерпит, неизвестно.
Часа три мотался. Занятие нервное, прямо скажем. Как поступить с Раулем,
одолевала мысль, когда выбрался, очень бы по себе обновить ему мурло. Получил
втык от контролера, но шкодника не выдал.
Рауль не подал и вида при встрече — правда, она произошла при стечении
людей, — Игорь решил, что лучше сделать образ, будто никакой превратности не
случилось, попросту держаться подальше. Однако Рауль подошел после смены и
порицал:
— Ты куда пропал, кукушка, что ли, поехала? Я весь извелся.
— А ты куда?
— Да похезать отошел.
Пришлось, пусть и с сильным сомнением, винить себя.
Дальше — шире. Игорь человека избегал, да вы же в курсе, что в любой
притче важен конец. Произошел звонок — Рауль.
— Предлагаю по чуть-чуть ради недоразумения.
Игорь сперва удивился: откуда знает номер? — однако вспомнил, что есть
записи в участке на непредусмотренный случай.
Расположились в небольшом баре. Вполне милая беседа, лишенная смысла.
Рауль, скажем:
— Допустим, в жарких странах наличествует сиеста. О чем в это время люди
думают, страшно интересно.
— Молятся, значит, не думают, — предполагал Игорь.
— Удобно. А о чем молятся?
— Всегда есть о чем.
— Что, и о счастье?
Игорь улыбался и на манер Рауля отвечал:
— Условно без.
Тот вроде бы испытывал досаду. Чтоб не расстраивать человека, Игорь
пробовал острить:
— Не думать — разве не счастье?
Уже несколько захорошели — надо сказать, Рауль пьянел быстрей, — когда он
всполошился:
— Фэф! Мы-ка теперь человечка одного попробуем.
Прижал к уху аппарат. Дальше непонятный разговор. Через минут двадцать
стало ясно, что имел в виду Рауль пресловутого Егора. Игоря нехорошо царапнуло,
однако хмелек унял предчувствие. Парень хмуро и грубо прошел в заведение и
грузно сел. Молчал, на Игоря не взглянул разве не подчеркнуто, пристально
смотрел в Рауля. Впрочем, после выпитой удостоил взглядом, хоть так и не
поздоровался, далее безобидно поддерживал беседу.
Через неопределенное время Рауль исчез. Игорь стал чувствовать себя
неуютно и захотел домой. Егор же как раз много говорил, одна его фраза
отпечатлелась: «Шахта как тройное зеркало, где при сноровке можно и затылок
разглядеть». И верно, Созерцатель принялся смотреть нехорошо, Игорь рассчитался
— получилось, что если первый заказ Рауль с Игорем оплатили на двоих, то
последующий лег целиком на студента, — и засобирался. Однако Егор грубо
остановил, дернув за рукав привставшего было собеседника.
— Погоди-ка, — он ощерил рот и всосал в себя воздух. — Ты вот что…
Маринка — б… Бабе родить, а она блудить. Заруби на своем прекрасном носу.
Игорь поутру окончательно решил, с него хватит, но Рауль первый подошел и
доверительно принялся сокрушаться:
— Я чего ушел. Егор меня просил о встрече. Понимаешь, Марина — его бывшая
жена. Он способен всякое наплести, а ты — хочешь, верь, а то и нет.
Игорь обнаружил на себе гримасу нервной выделки и стал жарко доказывать,
что ему до лампочки как Егор, так и Марина, он с ней не знается и скоро конец
практики. Однако после этого зачем-то разглядел в Егоре, противно первому
впечатлению, мизантропа, может быть, хищника и, имеется существенный допуск,
негодяя.
Но и это не все. Однажды краем уха — он случайно ступал сзади — услышал,
как Рауль, шедший рядом с Кубаем, упомянул Игоря и в нелестном тоне. В общем,
Рауль раздражал, как сор на стекле очков. В довершение Денис — брели как-то со
смены вместе — высказался: ты с ним особенно не связывайся. Он человек незлой,
но с плутовством: уличили раз, мобильник из раздевалки спер. Отбрехался,
конечно, но… Игорь стиснул зубы, почему его тянет непременно к никчемным
людям — скажи, кто твой друг? Ах, какой он невежда в жизни!
И что вы думаете, самым непонятным образом мысли о Марине как следует
зашевелились — о, психика! К выходному Игорь доспел, покрылся румяной корочкой,
он жаждал видеть предмет — номер девушки у него отсутствовал. Где Соня, где
Витька? В полдень воскресенья товарищи появились. Нагишом было сказано, что
присутствует нужность поболтать с Мариной. «О чем, вообще, баклажь», — обрадовалась
Соня, резво тронула опцию, и договорились о встрече.
Оставшееся время Игорь был смирен. Чувствовал, состоится нужный,
спокойный разговор, назначенный поставить все на свои места.
Вообще говоря, никакого разговора не имело места. Они переступали по
земной тверди. Солнце неназойливо мазало, терпкая, сытая синь неба,
разбавленная бледными потеками облаков, разоблачала в воздухе подельника.
Ветерок нежно и пушисто волновался. В глазах Марины, прежде казавшихся
странными, теперь содержалась пучина, волосы чуть теребились, были переливчаты
и являли очарование. Тело девушки излучало лирическое поле, и прикосновение,
допустим, к руке смотрелось отнюдь не лишним.
Повествовала о скромном житии в Питере. Далее говорил Игорь. Собственно,
выкладывал себя по кусочкам и целиком. Эпизод с обещанием убить Кубая на всякий
случай был продублирован. Тщательно умолчал о Рауле и Егоре. Когда
расставались, и целоваться не нашлось нужды. Это был самый замечательный день
пребывания в экзотическом со всех точек зрения городе.
Однако и в остальном, ребята, сдвинулось. Количество пожимающих руку
Игорю в начале смены шахтеров значительно увеличилось. Денис первый
перебрасывался с парнем фразами. Толь Митрич поинтересовался относительно
прогноза о существенном матче. Выяснилось, что мастер Фефелов окончил
Свердловский горный институт. Он, случалось, заговаривал с Игорем, и в тоне
отсутствовали ноты снисхождения… Категорически не происходило «похохотать».
Кубай очень архаично продолжил нерасположение к Игорю, обладал прежними габаритами
и был… не тот.
Перед работой Игорь чувствовал азарт. В движениях, с которыми надевал
робу, не наблюдалось неполноценности. Поступь обрела уверенность. В пути из
клети, когда шелушится, по обыкновению, незначительный разговор, не ощущал себя
одиноким: знал, что может вставить словечко и оно будет выслушано. Воздух шахты
стал вкусен, осознавал, что порции его, поступающие в легкие, не пропадут
даром. Он имел право внести лепту и иметь воздаяние.
После смены Игорь выходил упругий, чистый, уверенный. Он ведал, что через
сугубо определенное время встретится с Мариной, и здесь, само собой,
присутствовал смысл.
В конце недели Игорь попал на юбилей, комбайнеру Палычу стукнуло
пятьдесят. Еще в среду подошел Коля и предложил поучаствовать в подарке юбиляру.
Игорь безропотно отдал взнос, не помышляя, что будет приглашен. Однако в
субботу Палыч лично подошел и буркнул косноязычно:
— Ты давай, студент, вечером будь.
Игорь испытал влюбленность в означенного члена бригады. После смены
произошла официальная церемония, присутствовал директор и почти все начальство,
а основной процесс наладили в знакомом ресторане. На торжество шли с Денисом,
тот, на удивление, бесшабашно щебетал, и Игорь испытывал родственные чувства.
Впрочем, на самом мероприятии человек в шестьдесят сидели вместе, и оба были
несколько скованны.
Произносились весьма приличные тосты, Палыч растроганно сопел. Игорь
исподтишка рассматривал шахтерских жен — грудастые, как на подбор, главным
образом безыскусные. Дружно, всей бригадой вставали курить, с назойливой
любезностью совали друг другу сигареты. Обильно смеялись.
В один из таких моментов разговор угодил на Игоря.
— А молодежь-то, — кинул на пробу Спирькин, — в затылок дышит.
Все мазнули взглядом Дениса и прилипли к Игорю. Его будто уменьшило, но и
взогрело.
— Шахтеры, — подтвердил Ревенко. — За три часа нишу зробили. Лихо!
Замолвил словечко и мастер. Рауль, не отнять, положительное изложил, еще
кто-то высказался, говорили о молодых в множественном числе, но явно
подразумевался Игорь. Он отчего-то жадно и со страхом ожидал слов Романа —
посадка. Чувство того преодоления играло, но это субъективно, не прочь бы иметь
отклики. Точку поставил Палыч:
— Ничего, по уму парень, — молвил авторитетно, когда огонек сигарет шаял
подле самых фильтров. Роман, мягко улыбаясь, кивнул головой.
Это уже в другом перекуре резвился горячий политический разговор, и
Игорь, будучи всесторонне на взводе, выдал по ходу:
— Основная черта либерала — продажность. Но продажный человек и ценит
себя по-другому.
Чем заработал дружеский тычок в плечо от Спирькина и одобрительные улыбки
присутствующих.
Между тем Ревенко выбрался на эстраду и пустил отделывать на скрипке —
Игорь уже и удивиться забыл. Пели, плясали. Словом, супер.
В воскресенье, гуляя с Мариной, то и дело вспоминал о вчерашнем:
«Забавно, я Палычу толкую…» Расписывал пустяк, из которого следовало, что
комбайнер его большой приятель. Небо, разумеется, было безобразно синим, и,
хоть город на самом деле дышал нездорово и наблюдалась волглая хмарь, явно
перло субтропиками, и происходило безапелляционное лето.
Предстояла первая смена, то есть на шахту нужно было идти к одиннадцати
вечера (первая смена начиналась в ноль-ноль часов), и это было великолепно, ибо
не терпелось видеть этих славных людей, разговаривать, пахать плечо в плечо.
Впрочем, эйфория быстро выпустила воздух, потому как в раздевалке сидели Коля и
Спирькин, поздоровались невозмутимо и, очевидно, не имели намерения обсуждать
вчерашнее мероприятие, чего требовал, само собой разумеется, Игорь.
В участке, однако, царил ажиотаж, разговор шел о предстоящем штурме.
Присутствовал даже начальник участка, который обычно в вечерние смены не
появлялся. Срочно в три дня нужно было дать определенное количество тонн.
Причины были широкого коммерческого порядка — что-то по отгрузке и экспорту —
но если говорить конкретно о бригаде, обещали приличную мзду. Регулярный
паспорт работ несколько изменили: основную добычу положили на первую и вторую
смены, третья и четвертая выполняли промежуточные операции. Основная нагрузка
по геологическим обстоятельствам ложилась на участок Смирницкого.
Сейчас вопрос стоял один, как комплектовать бригаду — либо оставлять в
обычном виде, либо укреплять самыми опытными шахтерами из других бригад.
Начальство предлагало сборный коллектив.
Игорю стало предельно ясно, его уберут, — соорудилось непонятное: и
приятная пустошь, и солененькое нечто. Собственно, не сразу дошло, когда мастер
выразился:
— Своей бригадой обойдемся, что за чушь!
— Ну, давайте, ребята, — душевно согласился Смирницкий.
«Дадут, еще как дадут», — сладостно шмякнулось о ребро сердце Игоря.
Это была оратория, а не вахта. Тело Игоря кричало, что там — блажило
счастливым воплем. Он работал уголь, как истосковавшийся за границей русский
кушает в родных стенах борщ… Игорь кричал: «Палыч, конь долбаный, поддай!»
Имел право, ибо не просто успевал за грозно рычащим механизмом, а опережал. И
Палыч поддавал… Он брал лаву. Как берут второй раз расторопную любовницу.
Денис неподалеку замешкался, Игорь, в мгновение оценив ситуацию, мощным прыжком
перелетал через конвейер и сноровисто подхватывал не укладывающийся верхняк —
Денис, поймав резонанс, бешено и ловко устанавливал стойку. Игорь рвал обратно,
вгоняя в руки невозможное напряжение, восстанавливал общий темп.
Он брал стойку, держа при этом верхняк, и хрипло говорил: «Курвочка ты
моя!» Знал, что произойдет пять четких движений и стойка встанет на свое место.
Когда строптивая штуковина требовала шестое, Игорь изумлялся. Делал гневное
лицо: «Что? Ты — меня?.. Шалишь!» — и наказывал ослушницу коротким, верным
действием.
Кубай кричал:
— Игореха (Господи милосердный!), замени! — Уверенно, шустро убегал вниз,
зная, что Игорь не подведет.
Игорь стискивал зубы и спокойно осматривал диспозицию. Делал точные,
безусловные движения, призванные дополнить работу Дениса и Коли, расположенных
неподалеку. Собственно, исчезали Коли, Ревенки, Игори и прочие — существовали
звенья общего дела.
Споро возвращался бригадир, делал работу Игоря, а Игорь его. Менялись,
Кубай имел суровое лицо — и это была улыбка. Случалось, Игорь чего-то
недоглядывал, и Кубай кричал: «Какого х… ты стоишь!» Чайковский, четвертая
симфония, — ну хорошо, «Сказки Венского леса», австрияки тоже люди…
Доводилось и тому лохануться, Игорь ответственно орал:
— Федорыч, ворон же ловишь!..
Вдруг встал конвейер. Бригадир разогнулся, смотрел мгновение. Опытно
распорядился Игорю:
— Похоже, предохранитель крякнул — шуруй на пускатель.
Игорь помчался вниз, пускатели на откаточном. Сунулся, черт, как его
открыть! Вспомнил, как однажды электрик, что-то с ним делая, совал руку за
него. Точно, за высоким ящиком нашарил треугольный ключ. Так, предохранитель —
который? Быстро разобрался. Батюшки, запасных не было, внизу валялись
сгоревшие. Ожгло: вот козел электрик, глаз на жопу натянется только так. Но что
теперь? Бежать за предохранителями к пересыпу? — потеря времени практически
полчаса. Внимательно окинул взглядом все рубильники пускателя. Увидел, вместо
одного фирменного предохранителя стоит жгут проволоки, жучок. Ага! Где взять
проволоку? Практически не думал, азарт озарил, вырубить кусок какой-нибудь
ненасущной проводки, электрик потом восстановит. Какой кусок? Жадно смотрел на
ветви электропроводки, почувствовал себя на мгновение сапером, резанул страх
неисправимо накосячить. И исчез, в голове удивительно четко всплыли схемы, что
изучали в институте на «электрификации». Нашел одну из ветвей — ага, идет не в
лаву. Решился, сбегал до ближайшего противопожарного ящика, вооружился топором.
Факт — зашумело. Помчался обратно, лава весело работала. С некоторой
жутью доложил Кубаю о том, что сделал, тот одобрительно кивнул и согрел
окончательно, подтвердив: «Вот сука, вставлю Котельникову (электрику)».
В редкие мгновения передышки никто не отходил от своего места, будучи
тотчас готовым включиться. Игорь брал в пальцы небольшой кусочек угля, жестким
усилием раздавливал и с мужским выражением лица ссыпал массу на почву. Это был
его уголь.
Конечно, противоестественно простить, что так быстро кончилась смена.
Когда мастер подошел и персонально Игорю сурово сообщил, сколько наработали
угля, тот его понял… По лаве поднимались втроем: Игорь, Денис, Кубай. И это
было справедливо.
После смены он мощно, со знанием дела спал. Далее отлично, неукоснительно
ел. Прогуливался с Мариной и повествовал о прошедшей вахте. Да, чутка
по-ребячески, собственно, взахлеб. Плевать, имел право. Впрочем, доподлинно
знал, что Маринка поймет, и в этом существовала добавочная терпкость. Верно,
девушка слушала покорно, чутко, по существу, грамотно. И только так она должна
была слушать.
Эти три дня были экстазом. Случалось многое: заштыбовывало конвейер на
уклоне и всей бригадой неслись устранять аварию. Потом догоняли упущенное.
Пластались до колючей проволоки в горле, до немоты… То диспетчер сообщал, что
норму никак не взять, то выяснялось, что сведения ложные. Многое происходило. И
существовало основное — нужная, бескомпромиссная работа.
Когда кончились третьи сутки, вся бригада нагишом сидела в душевой.
Курили. Ответственно молчали, чрезвычайно симпатичная стояла тишина… Игорь
нарушил:
— А у меня практика кончилась. Послезавтра уезжаем, каникулы месяц.
— И куда — на море, поди? — участливо поинтересовался Спирькин.
— Нет. Сперва в Ёбург, потом к матери в Рязань.
Удивительно, вставил немногословный Роман:
— Ну, как тебе работка?
— Ништяк. Даже уезжать жалко.
Все молчали. И сказал Кубай:
— Так оставайся еще на месяц, как раз нехватка рук.
И Игорь остался.