Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2016
Давид Паташинский — родился в Москве, жил в Новосибирске. В 1991 году переехал в Израиль, в 1999 году — в США. Инженер-электронщик, техник, часовщик, фотограф. Автор 5 книг стихотворений. Стихи публиковались в России и за рубежом. Печатался в журнале «Урал».
марево
Мне зачем это душное небо,
мне осеннего неба не надо,
лучше чёрные грузди под шапкой хвои,
лучше грустно, но чтобы мои
раздвигали гортань непонятные песни,
звуки голоса, стуки обугленной кузни,
увезите меня в средний век,
стану сам человек безыскусный.
Только душное между деревьев слоится,
сквозь него пролетает железная птица,
хлопот крыльев, замес по туману хвоста,
это месть, а не просто пришли и убили,
подошли, и всего рассчитали до ста,
и уехали в автомобиле.
Только так, чтобы проще и шумче дышать,
чтобы волны тумана прилипли к загривку,
а вокруг расцветает привычная жуть,
а вокруг только только,
это слово такое, такое оно,
уходя, не уходит, осталось давно,
ненавижу его, ненавижу
злую рожу.
Мне зачем, чтобы снилось, я спал бы и сам,
заготавливал силос, как раньше пацан,
бывший мною, на грудь принимал волокушу,
бога в душу.
Забродило, прислушайся, тихо хрустит
дух целебного неба, остальное я сам угадаю.
И трава сквозь нагретую землю
растёт молодая.
***
Яблоневый сплав, журавель в убийственных мокасинах,
произношу I love, помню о вас, неопрятных, сирых,
яблоневая пурга, громадные окна вёсен,
велосипед пропоёт ага, спицами долгоносен.
Не отворяй ни одной, замри, тихо поют харчевни,
мир за стеной поют лопари, лица, как лёд, плачевны.
Яблоневые слова, налей мне еще холщовой,
воздуха медленная лафа падает в стакан алычовый.
Вечером ртуть фонаря поднимается вертикально,
голубые стога заносит в тетрадь одинокий циркуль,
сталь его цапель, горизонта печальная готовальня,
мир продолжает печальный цикл.
вода
Вода стояла на фарфоровых ногах, вода бежала круглыми следами,
синело вдалеке, не уходил, а только плакал косолапый месяц,
в его котомке красные пилюльки, в его руке парчовые перчатки,
а небо танцевало свой фокстрот и птицами летающими пело.
Всего, всего, всего вам обещаю, я так прощаюсь, что ещё не уходил,
хрустальную ломаю, допивая, так ухожу, что лучше бы молчал.
Вода стояла на кривых колёсах спирта, стакан потел, ладони обойдясь,
и девочка, выкидывая сальто, вся пропадала здесь.
Смотри, вода, как мало нас плывёт, и парохода влажное сопрано,
ломая волны, воздуха глотнуло и воздух вслед ему произнесло,
лениво бьёт последнее весло, дают борта опасного катрена,
и солнца раскалившаяся пуля летит под сердце пьяному числу.
Вода, вода, какие нам ещё придут по жизни верные напевы,
мне подпирает сонное плечо сосед по камере, собрат по воровству,
желтит сукно потёкшая свеча, налей, налей, не опасайся пены,
нам написать не хватит сургуча, бумагу осени теряя по листу.
***
ох тяжела ты ноша капли воды по коже
утром когда проснёшься если проснёшься тоже
вечером в воскресенье ночью когда не спится
кошки привычно серы в сердце тупая спица
ты говоришь а я же и отвечаешь сам же
а за окном миражи только по сердце в саже
утром когда устанешь высохнешь и остынешь
в тёмном стакане канешь весь без остатка сгинешь
каждое утро больно каждую ночь привычно
улица снега комья неба полоска птичья
ноша карман не тянет в сердце кипит отрава
и наверху ботаник нас превращает в травы
***
вот так музыка, милый додо,
не понять без вина и глюкозы.
я осиное тронул гнездо,
а оттуда струились стрекозы.
было это, а стало не то,
настоящее, словно усталость.
я осеннее мерил пальто,
и листва на лицо опускалась.
наступает ворованный грай,
синерукая старость мужчины,
ветер в позднюю дудку играл,
у дождя прорезая морщины.
вот так музыка, целый пасьянс,
бедной осени влажный фаянс,
надо жить, а становится нечем,
даже утро устало под вечер.
догораешь себе, как свеча,
ничего-то сказать не удастся,
по проспекту слова в три ручья,
русской речи беда и богатство.
нынче время душе вопреки,
поминутное скудное братство.
говорите со мной, дураки,
вместо чтобы смеяться и драться.
это вечер устал и озяб,
у дождливой скамьи обезличась.
наступает вселенская зябь,
если горе у женщины вычесть.
вот так жили и дальше живём,
как трава под холодным дождём,
прорастая сквозь твёрдую землю.
я тебе не перечу, а внемлю.
***
Музыка в дверях стоит и головой кивает,
у нее в руках тёплый каравай,
за окном поземка зябкая по асфальту веет,
ты меня скорее узнавай,
музыка замёрзшими губами шепчет,
на лице такая, брат, печаль,
что я дверь закрою шибче, шибче,
будто невзначай.
Отвернусь от этой старой двери,
что ведёт неведомо кому,
и отчаянье свое измерю,
и свою тюрьму.
***
напиши мне маленького мальчишку,
глупого, чтобы толкали в бок,
а в школе только чужие книжки,
и колодец полдника так глубок,
и девочки так далеки, и ясным,
ясным светом лица их спасены,
а мы с тобой на перепутье погаснем,
на перекрёстке несчастливой страны.
что это я, ни горя тебе, ни дола,
только ветер за шкварник холодной рукой берёт,
а в руках у меня отцова поёт спидола
во весь электрический звонкий рот,
а мальчишка из меня так и пляшет,
взлетает над холодной землёй,
отражая солнце огнём молодых голяшек
над золотой и зелёной золой.
если время измеряешь песочком,
попробуй гравий, его дешевле дают,
а на завтрак угости себя сочным,
веселее станет пустой приют,
а со всех сторон кричат погодите,
а тишина такая, что не вздохнуть,
только жаловаться пожилой афродите,
что пена её образует муть.
не говори со мной на пространном
и на брайле не пой, не пой.
мы разойдемся по разным странам,
ты станешь странным, а я и сейчас такой.
только мальчика горячие слёзы,
что маленький, что не взяли в игру,
а на дворе трава, на траве берёзы.
говорит: я завтра совсем умру.
***
Каких мне плакали стрекоз дождя стеклянные травины,
и поезд мчался под откос, держа вагоны за штаны,
гуляли по полю чудес остроголовые графины,
и в глотке бился мелкий бес, и мы с тобой исключены.
И мы с тобой как никогда, другого времени не надо,
в глазах мелькают светляки, летит какой-то коростель.
А на пороге лебеда, травы бесхитростной менада,
и руки вышли коротки, и кролик сердца не успел.
Мы стали старыми вполне, но всё мелькает круг гончарный,
из пальцев, вытертых до дыр, ложится в глину сердца гарь.
Уйду я в море по волне, по серебру луны печальной,
летучим рыбам бригадир, ночного сумрака словарь.
***
Перед сном что-то себе шепча,
разбирая штуки воздушной ткани,
зимнее солнце пробует первача,
счастье горит в голубом стакане.
Страстные твари гоняют тугой канкан,
крылья дрожат, клювы слюной немеют,
небо течет молоком по твоим рукам,
и за окном темнеет.
Золотятся, русы, пшеничные купола,
рдеют глаза молодой калины,
часы бьют звонкое мал-мала,
поют печальные окарины.
Убегают колёса поезда в ночь, в ничто,
в обнять и позабыть навеки,
только и голоса хватит надеть пальто.
Жизнь состоялась, милые человеки.