Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2016
Анатолий Андреев (1958) — родился в городе Кушве Свердловской области. Окончил Уральский лесотехнический институт. Работал в Кушвинском лесхозе техноруком и начальником лесопункта, затем на железной дороге в службе движения на станции Гороблагодатская. Вышло две книжки стихов. Рассказы публиковались в местной прессе, коллективных сборниках, в журналах Санкт-Петербурга и Одессы. В 2016 г. занял первое место в литературном интернет-конкурсе «Сбереги!», организованном центральной библиотекой г. Серова. В настоящее время живет в Кушве, работает на Уральской авиационной базе охраны лесов.
А вторая пуля в грудь ударила меня
Поздно ночью, когда в вагоне все спали, где-то под Красноярском в наше купе проскользнул мужичок: невысокий, бородка клинышком, в заячьей шапке, в коротком полушубке и серых валенках с кожаными заплатками. Он быстро забрался на свободную вторую полку и лёг, закрывшись воротником. Я, лёжа напротив, смотрел на него. Мужичок подмигнул мне хитрым глазом и приложил к губам указательный палец. Я снова уснул. Тогда я не знал, что это был Ленин. Только после Великой Октябрьской революции, когда увидел портреты вождя в газетах, я узнал своего случайного попутчика.
Тёмным холодным утром, кутаясь в стёганый ватник, я курил в тамбуре первую цигарку. Колёса методично выстукивали по рельсам свой привычный ритм. Поезд подъезжал к селу Шушенское. И вдруг я услышал в вагоне шум и крики. Проводник то ли разбудил, то ли спугнул Ленина, и тот бежал от проводника по узкому коридору в мою сторону. Потом заскочил в тамбур, рванул на себя тяжёлую железную дверь и выпрыгнул с поезда в снежную круговерть. Подбежавший проводник, стоя в дверном проёме и держа револьвер двумя руками, стрелял ему вслед.
Я тоже с интересом выглянул из-за проводника в зимний сумрак, когда оттуда раздались ответные выстрелы. Они не отличались особой точностью, но одна пуля прошла навылет через мою голову, а вторая попала в живот и так запуталась в кишках, что позже доктора не смогли её найти. Эта пуля потом всю жизнь досаждала мне — каждые два часа давила на мочевой пузырь…
Несколько лет спустя в Петрограде, у Летнего сада, я как пострадавший в боевых действиях играл на гармони и пел:
Граждане, купите папиросы!
Подходи, пехота и матросы!
Подходите, пожалейте,
Сироту, меня, согрейте,
Посмотрите, ноги мои босы.
Вдруг на Миллионной улице, у типографии Блинова, раздались крики, заливистая трель полицейского свистка и выстрелы! Потом показались трое убегающих мужчин. Один из них, с увесистым саквояжем, сильно отставал от товарищей. Тут из-за угла выскочил жандарм и выстрелил из нагана в спину отстающего. Тот будто споткнулся на бегу, а потом медленно завалился на бок. Двое других бросились врассыпную. Саквояж, ударившись об землю, раскрылся, и по ветру закружились, будто белые птицы, небольшие ровные листы бумаги. Один из них упал мне под ноги, и я прочитал: «Трудящиеся и рабочие Петрограда! Пора начинать воевать со своим настоящим врагом — царём и правительством. Долой самодержавие! Даёшь демократическую республику!» Порывом ветра листовку унесло в сторону Адмиралтейства. Мне же пуля резко надавила на мочевой пузырь. Я отошёл в кусты, спустил штаны и собрался сделать своё дело, как вдруг увидел в листве человека. За ветвями на корточках сидел в пиджаке и кепочке мой красноярский попутчик! Он снова подмигнул мне хитрым глазом и приложил к губам указательный палец.
— Ах ты, собака! — попёр я на него со спущенными штанами.
Он резко выскочил из кустов и бросился в реку Фонтанку. Я, выпрыгнув из штанов, кинулся в воду вслед за ним. Схвачу, думаю, за ноги и утащу на дно! Но Ленин так лягнул меня пяткой в раненую голову, что я нахлебался воды и сам чуть не утоп. А он широкими саженками рванул к другому берегу — только его лысина, точно поплавок, ныряла в тёмных волнах.
По прошествии многих лет меня иногда спрашивают, не жалею ли я, что тогда не догнал и не утопил Ленина.
— Да нет, не жалею, — отвечаю я. — Но Ленина вспоминаю часто, каждые два часа.
Мастер кулачного боя
Ленин был большим мастером кулачного боя. В селе Шушенское, где он отбывал ссылку, бывало, выйдут мужики и парни драться стенка на стенку — Ленин тут как тут. Пиджачок сбросит, ворвётся в самую гущу и метелит всех подряд направо и налево. Мужики от его ударов как снопы валятся. А его никто с ног сбить не мог. Необыкновенный был боец.
Или идёт когда по улице, встретит здоровяка односельчанина, говорит ему:
— А давай на кулачках драться!
Мужику-то стыдно отказаться, соглашается, да. А Ленин хоть и росту не шибко высокого был, но сосредоточится, брови насупит и как врежет тому в скулу со всего размаху, — бедняга аж на два метра в крапиву отлетит. Вот такая была сила в кулаке! За это и уважением большим пользовался в селе. Крестьяне только Ленина увидят, картузы сымают, кланяются ему:
— Здрасьте, Владимир Ильич! Как ваше здоровье драгоценное?
Но однажды на Масленицу сошлись «береговые» с «центровыми» удалью молодецкой померяться — Ленин тут же, дерется почём зря. А был там один мужичок плюгавенький, в гости к родне приехал, и его не предупредили, что Ленин из ульяновской группировки и его трогать нельзя. Ну вот этот пьяный мужик дурень-дурнем взял и засветил Ленину промеж глаз, так что у того даже искры из-под кепки посыпались. Лежит Ленин в сугробе и понять не может, что за молния его по башке шандарахнула. А местные и сами страсть как перепугались. Отморозка того с ног сбили, в снег втоптали и хорошенько заставили кровью умыться, чтоб знал, на кого руку поднимать.
Ленина под руки домой отвели, слава Богу, он не помнил ничего. Сказали, что споткнулся он да об ограду ударился.
Но с тех пор почему-то перестал Ленин в кулачных боях участвовать. А стал учиться искусству ножевого боя у сапожника Фельдмана. Но это уже совсем другая история.
Боец невидимого фронта
Жил я одно время с красивой девушкой Юлей. Как-то смотрим мы с ней по телевизору фильм про Великую Отечественную войну, она и спрашивает:
— А ты на той войне воевал?
— Конечно, воевал! Я и в Гражданскую в дивизии Котовского с белыми рубился!
Смотрю на неё — ноль эмоций, никакой реакции.
И вспомнился мне случай из военной поры. Был я тогда в партизанском отряде начальником разведки. Зима. Мороз лютует, а немцы совсем нет — сидят себе по тёплым избам, шнапс пьют да салом закусывают. Мы их тоже не беспокоили, плохо у нас с вооружением было в ту пору — один пистолет с двумя патронами на троих. Сидим в лесной землянке, в карты играем. Но в какой-то день закончились у нас все продукты. Поголодали мы с недельку, а потом я надел форму немецкого офицера и пошёл в город, чтобы провизии для отряда добыть. А немцев в городе — полно! Большая воинская часть там стояла. Вот они шастают туда-сюда, туда-сюда, все честь мне отдают — даже рука устала отвечать.
А я к своей знакомой пошёл, симпатичной учительнице Яне Куделько, она в гестапо переводчицей работала. Мы с ней в гастрономе водки набрали, пельменей замороженных побольше и загуляли крепко. Да и оголодал я во всех смыслах. Через несколько дней она и говорит:
— Что мы, будто алкаши какие-то, всё дома пьём? Пойдём в ресторан!
Сказано — сделано! Тем более у неё под кроватью был целый чемодан немецких марок, которые она у полкового интенданта в напёрстки выиграла. На такси в ресторан приехали, по залу идём — за столом пьяный небритый обер-лейтенант сидит, в сосиски с тушёной капустой длинным носом клюёт. Я его широкой ладонью хлопнул по спине от всей души:
— Что, морда нерусская, слюни распустил?! Пойдём, выпьешь с нами, развеешь свою грусть-печаль!
Он из капусты выбрался, чёрными глазами хлопает.
Выпили все вместе, познакомились, а потом Карл Лейбниц, так его звали, и говорит:
— Как же мне не горевать?! Пока я в сортире сидел, наши отступили и русские в город вошли. И куда мне теперь с немецкими документами? На Колыму?! Да и вы бы, герр майор, форму сняли. А то ведь часом и к стенке поставят.
Опаньки!.. Я форму быстро с себя снял, в мусорный контейнер на улице выбросил и у какого-то растерянного еврея костюм и ботинки забрал. Выпили снова за победу Красной Армии! Тут Карл и стал просить:
— Слушай, друг, спрячь меня где-нибудь хоть на время…
А у меня душа добрая, да и не большой я любитель воевать, пацифист — так это, по-моему, называется. Жалко стало бывшего ветеринара. У Яны в холодном чулане поселили его, раскладушку поставили и заперли на замок. Со временем устроил я его с таджиками на автозаправке работать. Они тоже не шибко-то по-русски говорят.
Как-то приезжаю к Карлу на заправку на своём «Лексусе», мне его по талону в магазине продали как фронтовику. Карл бензину залил и говорит:
— У меня есть билет на концерт похоронной музыки. Тебе надо?
Меня аж заколотило всего! Слышал Карл из чулана, как я, выпивши, люблю грустные песни попеть: «У Курского вокзала стою я, молодой» или «Вот умру я, умру я». В самую точку попал, паршивец!..
Выхожу я с концерта, плачу весь. А потом вижу, «Лексуса», ласточки моей, нет — угнали! Я слёзы рукавом вытер — а на том месте, где машина стояла, кол в землю вбит, и на нём плакат: «Обманули дурака на четыре кулака! Карл Лейбниц, он же Гиви Загоридзе». Я ничего понять не могу, головой кручу по сторонам! А потом думаю, может, выскочат сейчас из-за угла весёлые придурки с цветами и воздушными шарами и закричат: «Поздравляем! Вы снимались в программе “Розыгрыш”!»
Опять же какой, к чёрту, «Розыгрыш», когда на дворе 1944 год и Сталин ещё жив!
…Очнулся я от своих воспоминаний. Рядом Юлька в кресле сидит в маечке и в шортах, длинные ноги на стуле вытянула. А у меня ещё туман в глазах. Как бы и она, и как бы Яна из гестапо. А может, вообще мерещится? Вижу-то плохо уже. Подошёл ближе, стал щупать её — настоящая или мираж из прошлого? Юлька хихикает:
— Что ты меня общупываешь? Не узнал, что ли?!
А я мычу невнятно — зубной протез не вовремя выпал.
Она же шаловливыми пальчиками ко мне под резинку трико:
— Пойдём в постель, пока не передумала!
Тут я челюсть поправил:
— Так рано ещё спать, только четыре часа вечера!
— Пойдём, пойдём, вспомнишь зачем.
В кровать меня уложила, раздела, и я вспомнил… как в 1958 году был направлен по заданию советского правительства в Лондон для вербовки английской королевы Елизаветы.
Но эта история ещё долго будет находиться под грифом «Совершенно секретно».
Газетный киоск
В Москве, на Комсомольской площади, стоит газетный киоск. Но после того, как однажды продавец киоска сбежал с дневной выручкой и прихватил с собой все газеты и журналы, этот киоск пользуется дурной славой и стоит пустым. Только бутылка из-под пива и смятая пачка от сигарет «Ява» валяются на пыльном полу. Да обшитая рейкой провисшая дверь скрипит на ветру ржавыми петлями.
Иногда в тёмную безлунную ночь здесь украдкой собираются депутаты Государственной Думы. Тогда на крыше киоска прячется Секретный Пулемётчик. И когда депутаты съезжаются сюда на своих машинах со спецсигналами, он стреляет по окнам соседних домов, чтобы любопытные старушки не высовывались слишком далеко. Депутаты долго о чём-то шушукаются. А когда уезжают, из машин всегда раздаются песни Иосифа Кобзона.
Говорят, что если подвести к киоску приехавшего в Москву родственника и, скрестив пальцы, сказать: «Добро пожаловать в столицу!», то этот родственник тут же вспоминает, что забыл дома закрыть газ или выключить утюг, сейчас же садится в первый попавшийся поезд и уезжает обратно в свой Стерлитамак или Нижний Тагил. И многие москвичи якобы так избавляются от назойливой родни. Но это удаётся только при убывающей луне. Если произнести эти слова при растущей луне, то пиши пропало — родственника из Москвы уже палкой не выгонишь.
Ещё говорят, что этот киоск помогает мужчинам вылечиться от импотенции. Но только бородатым мужчинам. Для этого надо плотно прижаться бородой к стенке киоска и, не произнося ни слова, стоять ровно полтора часа. Но помогает только тем, у кого борода лопатой. У кого борода клинышком, у тех, наоборот, получается болезнь энурез.
Иногда из киоска разносятся ужасные крики и стоны. И те, кто их услышит, сразу раздают все свои деньги, до последней копеечки, нищим. А потом долго молятся в церкви и плачут. Местные власти несколько раз от греха подальше увозили этот киоск в самые глухие подмосковные леса. Но на следующее утро он опять непонятным образом оказывался на прежнем месте.
Однажды в киоск на большой скорости врезался водитель на «Жигулях», который вёз наркотики из Таджикистана. Киоску ничего не сделалось, а наркокурьер вылетел через переднее стекло и ударился головой о фонарный столб. После чего развёз восемь картофельных мешков конопли по дискотекам и ночным клубам и бесплатно раздал всем танцующим. А потом в тёмном парке подкараулил за кустом маньяка-убийцу, отобрал у него топор и ушёл в лесорубы.
А как-то в киоск забежали парень с девушкой спрятаться от дождя. И вышли оттуда через год в резиновых сапогах, фуфайках и с полными корзинами клюквы.
А один рыбак со спиннингом забросил в киоск блесну-вертушку и вытащил оттуда тридцатикилограммового палтуса. После чего бросил жену и любовницу, уехал на остров Куба и устроился там работать ныряльщиком за жемчугом.
Ещё одна старушка говорила, что видела, как в жаркий летний день из киоска вышел военный в противогазе и волочил за стропы парашюта летчика с белыми как мел обмороженными ногами. А тот в беспамятстве стонал:
Ты кукуй, кукушка, в синей тишине,
Сколько мне ещё осталось на земле,
Не жалей, а просто ты кукуй, кукушка, мне…
Но я в эту ерунду не верю. Старушки, они такие, вечно что-нибудь напридумывают.
Завалящийся
Одна женщина не могла родить. Тогда пришла она в роддом и стала просить, чтобы ей дали хоть какого-нибудь завалящегося ребёнка. Но врачи прогнали её палками, потому что она уже надоела ходить и просить.
Но одна старенькая санитарка пожалела её за бутылку водки и дала ей ребёночка, который после взвешивания закатился за весы и его там никто не заметил. Вот женщина принесла ребёнка домой, накормила геркулесовой кашей и стала с ним играть в «козу рогатую», потому что игрушек у неё не было. Вдруг слышит стук в дверь. И на пороге мужчина незнакомый. Сроду к ней мужчины не ходили, а тут — на тебе! Стоит с чёрными усами щёточкой, и брюки на нём галифе.
— Пойдёмте, — говорит мужчина, — в парк буги-вуги танцевать.
Женщина ребёнка быстро спать положила, косынку на плечи набросила и выскочила к мужчине на крылечко. А с танцплощадки уже музыка слышна.
В соседях у этой женщины жили два брата. Прожжённые были бандиты — клейма ставить некуда! И они, чтобы расширить свой кругозор, покупали в газетном киоске брошюрки энциклопедического словаря. Каждый месяц на новую букву. Купили они книжицу на букву «К», сели читать. И попало им незнакомое слово «киднеппинг»: «Похищение людей, главным образом детей, в целях вымогательства, выкупа».
— Брат, давай ребёнка украдём! — загорелись глаза у одного.
— Да как два пальца об асфальт! — согласился другой.
А видели они, как соседка ребёнка в одеяльце домой заносила. Надели на головы чёрные чулки, пробрались в её дом и унесли ребёнка.
Пошли на базар, чтобы продать его кому подороже. А никто не покупает! Да и дёшево тогда дети стоили, не то что сейчас. Рожали-то помногу. Своих детей у всех был полон дом… В каком это году-то было? Не помню уже. Да и неважно. Было — и было… Протолкались братья на базаре без толку два часа, а потом прижали у прилавка мужичка в засаленном пиджачке, купи, говорят, у нас ребёнка. А сами дышат ему в лицо суровым перегаром!
— Зачем мне ребёнок?! Я картошки на суп хочу купить! — попытался отбиться от них бедолага.
Тогда ему показали ножик из-под фуфайки, и три мятых рубля оказались в руках бандитов.
Принёс мужик ребёнка к себе. Куда ж деваться? А у самого дома хоть шаром покати, кот от голода обои со стен грызёт. Посидел в раздумье на расшатанной табуретке, а потом положил дитя в спортивную сумку и пришёл в роддом. На диване для посетителей пристроился, сумку на колени поставил, будто передачу кому принёс. А доставать ребёнка боится. Откуда, спросят, у тебя младенец? Милиция тогда по судам затаскает! А у него даже паспорта нет. Только исполнительный лист на алименты. Дождался, когда в коридоре никого не стало, и засунул аккуратно ребёнка под диван. И ушёл на цыпочках. Думает, коли заплачет ребёнок, так его и услышат.
А под диваном была пыль, паутина, и там жили пауки. Они стали оберегать ребёнка, заботиться о нём, кормили его комарами и мухами. Со временем ребёнок тоже очень к ним привязался. Пауки научили его вырабатывать паутину, ставить ловчие сети, прятаться от врагов. По ночам, когда никто не видел, ребёнок выползал из-под дивана и пауки учили его правильно ходить. Когда ребёнок вырос, он уехал жить в Америку. И его стали звать Человек-Паук. Ну, а дальше вы в фильме всё видели! Что я буду рассказывать!
Альтруист
Филюшкин был очень культурным человеком. Утром на работу в свою контору придёт, всех вежливо поприветствует, у женщин здоровьем детишек поинтересуется. Дни рождения у всех помнит и хоть открытку или авторучку обязательно подарит. Бывает, на дежурство кому подмениться надо или денег до получки перехватить — это всегда к нему. А если увидит Филюшкин, что какая-нибудь старушка с плохим зрением в полынью провалилась или под машину попала, — он уже тут как тут, тащит её из-под машины со всех сил! Никогда стороной не пройдёт. А чтобы заругался он или матерное слово сказал, — да вы что! Но многие недолюбливали его за эти замечательные качества, странным он каким-то казался. Поэтому ему и кнопку на стул подкладывали, и кофе на рабочем столе исподтишка проливали, и кирпич в портфель засовывали — а он хоть бы что! Улыбается и о чём-то своём думает.
Как-то снабженец с расцарапанной рожей и говорит: надо сообщить жене Филюшкина, что он якобы ей изменяет! Ухватились за идею. Тут же на компьютере фотомонтаж сделали, где Филюшкин обнимает блондинку с голой грудью пятого размера. Чтоб уж наверняка! Двое у секретарши узнали адрес Филюшкина, пришли к нему домой и стали в дверь стучать. А никто не открывает. Только соседка из двери голову высунула:
— Чего вы барабаните?! Никого тут нет. Хозяин на работе.
— Так нам бы жену Филюшкина увидеть.
— Ушла от него жена. Уже, почитай, лет десять как. Такой вежливый, обходительный мужчина, и на тебе!
И пошли они несолоно хлебавши.
Как-то душным летним вечером ехал Филюшкин с работы на маршрутке, а её террорист захватил. Давайте, говорит, мне миллион долларов и самолёт в Австралию. Ну, как обычно. На лице чёрная вязаная маска, пистолетом угрожает. Пассажиры-то все смирно сидят: кто музыку через наушники слушает, кто дремлет, уставший, кто цены на гречку обсуждает. Но Филюшкину и тут не сидится!
— Вы — говорит, — товарищ террорист, скоро задохнётесь в этой духоте под своей маской. Давайте я хоть газеткой перед вами помашу! А может, вам водички принести? И у вас рука, поди, устала пистолет на весу держать?!
Путает террористу все планы своей человеческой заботой. И высадил он Филюшкина на первой же попавшейся остановке. У кладбища. Идёт Филюшкин по тропинке и видит в наступающих сумерках — мужчина из могилы женщину вырыл и овладеть ею собирается.
— Извините, пожалуйста, товарищ! А вы позаботились о личной гигиене? Не угрожает ли это безопасности вашего здоровья?
Маньяк испугался ненужного свидетеля и запрыгал через могилы со спущенными штанами!
Как-то сидит Филюшкин на унитазе, стал туалетную бумагу отрывать, — а по ней алые пятна крови растекаются! Одно за другим. И на руку ему капля упала! Как ужаленный подскочил Филюшкин! И видит — кровь с потолка капает. Побежал скорее к соседям этажом выше, а у них в квартире лужа крови на полу, рядом топор окровавленный. А на кухне мужик в растянутой майке спит сидя, лицом на клеёнке. На столе бутылки из-под водки, капуста квашеная. Схватил Филюшкин тряпку, стал кровь убирать, чтобы к нему не капала и полы здесь не испортились. А тут полиция! Она с обходом шла. А у Филюшкина руки по локоть в крови!
— Кого убили? — спрашивает полиция. — Куда труп спрятали?!
А Филюшкин ничего ответить не может.
Кое-как хозяина растолкали, он мутные глаза разлепил:
— А я чего? Я сплю, никого не трогаю.
Не будет же он говорить, что бенгальского петуха в зоопарке украл, зарубил его, сварил в кастрюле и съел.
И отправили Филюшкина с хозяином квартиры в тюрьму, чтобы они ещё чего не натворили.
В конторе-то Филюшкина вздохнули с облегчением, когда его не стало. Но со временем чувствуют, будто не хватает чего-то. Какого-то разнообразия. И авторучку на день рождения не дарят. Опять же до получки бывает надо занять. И стали ждать, что разберутся во всём и отпустят Филюшкина. А если и срок дадут, то выпустят досрочно за примерное поведение. Его-то должны выпустить!
Мой завод в тумане светит…
Приглашали тут меня учиться на шестимесячные курсы сторожей. С последующим трудоустройством в магазин женской одежды. Но куда я от родного завода?! От родного цеха? Где со многими бок о бок уже много лет.
Вон Дима Семёнов на токарном станке деталь точит. Стоит в одних кальсонах. Ватные штаны до пола спущены. Он ватники ни зимой, ни летом не снимает. Начальник, бывает, к нему подойдёт:
— Что ж вы, товарищ Семёнов, без штанов стоите?
— Так промежность преет. Проветриваю.
А оно и правда тепло в цехе. Конец мая, моторы станков греются. Семёнов и с завода так нарасшарагу идёт, штаны у колен держит, чтобы не упасть. До остановки идёт. А в автобусе штаны надевает. Сквозняки там. Да и дети, женщины ездят. Понимает же человек.
Или вон Люба Копейникова пол в цехе моет. Наяривает мокрой шваброй! Бывает, с разгону врежется головой в стену, упадёт, конечно. Мы тут же подбежим, поставим её на ноги. А она растерянно:
— Что это было?!
— Ничего, ничего, Люба… Вот твоя швабра.
Жалеем мы её. У неё муж-крановщик пьяный из кабины башенного крана выпал. А высоко было! Но ничего, не сильно побился. Только в мозгу что-то стряслось. Стал жену мамой называть. Ну, и спать стал отдельно. Мать как-никак. Люба уж и плакала, и к врачам его водила.
— Здоров ваш муж, — говорят ей врачи. — Ничего поделать не можем.
— Да как же так! — всплеснёт Люба руками. — Он теперь, бывает, женщину в дом приведёт и говорит ей: «Познакомься — это моя мать». Водки за столом выпьют и тискать друг друга начинают.
Вот так и живут. Как тут человека не пожалеешь?
Или слесарь Серёга Грязев. Ему как-то валенки на работе выдали, а они малы, ноги давят. Кто-то и посоветовал:
— Делов-то куча, под тепловоз положи — они и распялятся!
Серёга на территорию вышел, валенки на железнодорожный рельс положил и стал у путей заводской тепловоз ждать. А на улице мороз — минус двадцать пять! Холодно в носках на снегу стоять. Через два часа показался тепловоз. И распластал ему валенки, как тузик грелку! А новые только через 30 месяцев выдадут. И от холода ног уже не чувствует. Побежал тогда бегом в медпункт! Там ему дали полиэтиленовые бахилы. Зелёного цвета. Так и ходит в них по цеху. Правда, металлическая стружка часто в ноги впивается. Ну, что тут поделаешь…
А я стишками иногда балуюсь. Сочинил про Серёгу частушку. И подумал — буду про всех стихи писать. Прочитаю человеку и, если понравится, на листочке ему напишу. Цена — 15 рублей. Вроде бы недорого. Вот объяснил я всё Серёге, читаю в курилке:
Не ходите, девки, замуж
За Сергея Грязева,
Он распутный озорник,
Любит безобразия.
Смотрю на него, жду реакции. А он дверью курилки хлопнул и два часа со мной не разговаривал. Так я и не понял, понравилось ему или нет. Может, денег пожалел…
А фрезеровщику Скворцову я бесплатно от души сочинил:
Фрол Евгеньевич Скворцов
Ходит в бане без трусов.
Фрол тут Карнеги стал читать, как правильно с людьми общаться. Там написано, что, когда человек говорит, он тратит 80% энергии. А кто слушает — 20%. И когда тебя ругают, надо не оправдываться, а повторять последние три слова того, кто тебя ругает. А тут начальник его вызвал в кабинет.
— Почему, — спрашивает, — вы, Фрол Евгеньевич, план не выполняете?
— План не выполняю.
— А сегодня на работу опоздали!
— На работу опоздал, — потупив глаза повторяет Фрол.
— Почему на работу опоздали?
— На работу опоздал.
— Так причина была?! — закипает уже начальник.
— Причина была, — продолжает свою тактику Скворцов.
— Уважительная причина?
— Уважительная причина.
— Иди отсюда! — машет начальник рукой, потому что у него закончились 80% энергии.
А Фролу только этого и надо.
Недавно в обед к нам в комнату отдыха зашёл замначальника цеха Каблуков. У порога встал, смотрит, к чему бы придраться. Обязательно надо ему какой-нибудь непорядок найти. Такой человек. Видит — Лёха Зубов на полу спит. Опохмелился с утра не в ту сторону. Саня Черненко кладовщицу Ольгу на колени посадил, залез ей за пазухи рукой. А она смеётся-заливается! Щекотно! За столом трое в карты на деньги играют. Да брагу из трёхлитровой банки по стаканам разливают. И тут он видит, что я в уголочке пристроился, на листочке пишу.
— Что это вы там пишете, Анатолий Фёдорович? — ехидным голосом поинтересовался Каблуков.
— Так обед же. Личное время. Письмо сыну в армию пишу.
— Не надо на работе ничего писать!
Я листочек в карман спрятал. Начальник всё-таки.
— Всё у вас, Анатолий Фёдорович, не как у людей! — расстроенно произнёс Каблуков.
Вышел за дверь и побрёл по цеховому пролёту. А я смотрю через стеклянную перегородку на его сгорбленную фигуру, и такое чувство вины в душе, будто ни за что ни про что взял и обидел хорошего человека.