Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2016
Михаил
Артюшин (1956) — родился в
Златоусте, окончил Магнитогорский горно-металлургический институт,
инженер-строитель. Живёт в Екатеринбурге, в «Урале» публикуется впервые.
Падал белый настоящий новогодний снег. Лёгкие, воздушные снежинки ложились на дороги, ковром скрывая неровности и скользкие места тротуаров. Наталья спускалась по пешеходной дорожке с горки. Налетевший порыв ветра сдул перед ней с утоптанного снежного наста пушистый слой, открыв блестящую, накатанную пешеходами наледь.
Благоразумно перейдя на посыпанную серым песком дорогу, она дошла до перекрестка и влилась в общий людской поток, текущий по проспекту. До Нового года оставалось шесть часов. Народ суетился у магазинов, в новогоднем ажиотаже сметая с прилавков продукты и подарки, а у неё всё было приготовлено заранее. В пакете лежали аккуратно упакованная игра для внука, футболка для сына, косметический набор для невестки и бутылка шампанского. Она не была у сына с лета и сейчас, несмотря на давно испорченные отношения, шла встретить к ним Новый год, в надежде восстановить мир. Она думала о предстоящей встрече, надеясь на тёплый приём. Можно было позвонить заранее. Предупредить невестку и сына о своём приходе но, зная по опыту, что телефонные разговоры заканчиваются, как правило, взаимными обвинениями, решила прийти неожиданно. В Новый год всё плохое нужно оставить в прошлом.
Сын давно настаивал на размене их трёхкомнатной квартиры. Она сходила, для вида посмотрела несколько однокомнатных и отвергла все варианты обмена. Она не хотела расставаться с привычным жильём. Дом был врезан в склон горы, из всех окон открывался вид на плывущую в дымке облаков цепь скалистых хребтов, белесых вершин сопок, прячущих свои гранитные подножья в море зеленого хвойного леса. Наталья не любила перемен и перестановок в квартире. Она считала мещанством иметь на кухне приличный гарнитур, поэтому там стояли старый, изрезанный разделочный стол, обеденный стол с двумя табуретками и холодильник. Вся эта привычная для неё обстановка не нравилась сыну. Он говорил ей, что так жить нельзя, и первым делом, когда стал зарабатывать, не спрашивая её, поменял в квартире сантехнику, заменил старые деревянные окна на пластиковые стеклопакеты.
Она скучала и по своей любимой собаке, старой огромной московской сторожевой, которая жила у них в семье тринадцать лет, с которой она последние годы делила постель, греясь собачьим теплом долгими холодными ночами. Они с Шерри жили последние годы вдвоём, с тех пор как сын женился и стал жить отдельно. В начале лета сын забрал собаку к себе. Для неё она несла в сумке пакет с отварными косточками.
Снегопад продолжался. Настоящий новогодний, почти безветренный. Снежинки слой за слоем ложились на тротуары, дороги, крыши. Освещающие тротуар сиренево-желтым светом фонари, казалось, горбились от тяжести мокрых шапок налипшего снега.
Она боялась одиночества и не собиралась отдавать собаку, но однажды на вечерней прогулке Шерри подвернула ногу. С большим трудом удалось затащить её домой по лестнице. На следующее утро собаку пришлось выводить по нужде на лоджию. Так продолжалось несколько дней. Денег на лечение не было, и Наталья надеялась, что лапа у Шерри заживёт сама собой. Сын заглянул к ним в конце недели и удивился, что Шерри не встретила его. Увидев, как она, держа на весу переднюю лапу, просится на балкон, он открыл балконные двери. Вид загаженного бетонного пола привёл его в ярость, но он не стал наказывать собаку. Он схватил мать за шиворот и потащил к балкону, как провинившегося щенка. Собаку он забрал в тот же вечер. Унёс её на руках в машину.
Проснувшись на следующий день утром и не увидев в квартире Шерри, она пыталась вспомнить, что же произошло вечером. Она не считала себя виноватой. Да, она под вечер выпила лишнего. Ну, так получилось. Оставался только неприятный осадок от того, что её любимый сынок сделал ей больно. К грубости словесной она почти привыкла. Дозвониться до него удалось только вечером. Она и сейчас помнила тот разговор почти дословно. На её вопрос: «Как там Шерри? Что случилось?» — он ответил резко: «Случилось! Алкашка! Ты собаку чуть не угробила! Что? Не могла мне сразу позвонить?»
— Что с Шерри? — переспросила она. — Почему ты не привёз её домой?
— Ты, что ли, будешь её на улицу на руках выносить?! У неё нога сло-ма-на! Гипс наложили! А тебе на неё насрать! — он замолчал.
Она тоже молчала, понимая, что он делает всё правильно. Уверенным голосом Роман подвёл черту в их разговоре: «Больше ты её не получишь! Живи там, в своем гадюшнике, одна!» — и неожиданно со злостью в голосе добавил: «Хоть бы тебе кто ноги переломал! Может, хоть протрезвела бы!» — и бросил трубку.
Балкон она вычистила и вымыла в тот же день, но вечер выдался тоскливым. Она ходила по пустым комнатам, плакала, жалея себя, садилась в любимое кресло, наливала очередную рюмку и выпивала. Не было рядом ласковой и тёплой Шерри. Обидные слова, услышанные от сына, камнем давили на сердце. Его голос звучал в ушах заевшей пластинкой, не давая уснуть до утра. Именно тогда, в пылу пьяного гнева, она решила ни при каких обстоятельствах не идти на размен квартиры.
— Раз нет уважения к матери — фиг ему! Обойдется! — сказала она самой себе. В конце концов, она здесь хозяйка и имеет право жить своей собственной жизнью.
Оставшись в те дни совсем одна, она ходила по району, по местам, где они гуляли с Шерри, покупала пиво, вино и выпивала всё это где-нибудь на скамейке в парке или дома. Вечером иногда подходил Колька с парой бутылок, и они глушили тоску и водку допоздна вдвоём.
Сейчас, протрезвев за три месяца окончательно, она понимала, что те несколько лет после развода и четыре года после выхода на пенсию она катилась к краю пропасти.
— Колька, конечно бы, пришёл! — подумала она про своего недавно появившегося друга. Он приходил к ней в больницу, куда сдал её сын, вытащив из квартиры после ужасного последнего запоя, случившегося после дня рождения. В больнице после реанимации, почувствовав впервые дыхание смерти, она наконец подвела черту под прошлым, прежде всего оборвав круг ближайших друзей-собутыльников. Вернувшись домой, она отшила Кольку, наговорив ему грубостей. Сейчас она и вспомнила, как они познакомились с Колькой.
Очередная предложенная сыном к размену квартира была в ужасном состоянии. Однокомнатная «хрущевка» встретила её ободранными, висящими клочками, грязными обоями и серыми стеклами окон. На кухне работал сантехник. Слово за слово, и они разговорились.
Звонок трамвая, пролетевшего мимо яркими огнями окон вагона, оторвал её от воспоминаний. Дом, где жил сын, был уже в двух шагах. Она не спеша перешла пути и вышла на дорожку, ведущую к крайнему подъезду.
Отряхнув на крыльце снег с пальто, Наталья поднялась на второй этаж. Мысленно представляла себя уже в прихожей, как на её громкие слова: «С Новым годом!» — маленький Егорка радостно выбегает из своей комнаты и бежит к ней, протягивает навстречу руки, как она целует его в щёку, снимает пальто, сапоги и достаёт из сумки подарок.
Немного замешкавшись перед темной железной дверью, переведя дух, она нажала кнопку звонка.
Дверь открылась неожиданно и резко, ещё на излете звука звонка, исполняющего соловьиную трель. Яркий свет из прихожей осветил темную лестничную площадку. Они оказались лицом к лицу. Мать и сын. Секунда ушла на обмен взглядами, после чего на её лице появилась виноватая приветливая улыбка. Его лицо было освещено лампочкой из плафона, висевшего в квартире над дверью. В глазах промелькнула явная тень недовольства.
— Чё припёрлась?! Чё те-е надо?! — растягивая слова, чуть наклонив в её сторону голову, произнёс сын, и Наталья растерялась, никак не ожидая такого приёма. Конечно, она была готова к разговору один на один на кухне, который, возможно, возник бы, может быть, после праздничного застолья, а сейчас… Тридцатилетний мужчина стоял в дверном проёме, закрывая свой массивной фигурой проход в квартиру, и это был её Роман, Ромашка, как звала она его в детстве.
— Вот! С Новым годом пришла вас поздравить! — ответила она, уже волнуясь и машинально расстегивая верхние пуговицы на пальто.
Сквозь громкий звук телевизора они оба услышали приглушенный стеклами балкона радостный лай Шерри, перешедший в тонкое, визгливое поскуливание. Радость собаки от прихода хозяйки вызвала у него гримасу крайнего раздражения.
— Пап! Кто там пришёл?— раздался звонкий голосок Егорки.
— Никто! — не повернув головы, ответил сыну отец.
— Пошла отсюда! — это было обращено уже к ней. В следующее мгновение дверь с силой захлопнулась.
Она, вздрогнув и чуть не упав на подкосившиеся колени, выронила из рук сумку. Бутылка шампанского с глухим звуком стукнулась дном о бетонный пол. Из глаз её брызнули слёзы. Всегда уверенная в себе, прежде властная как в семье, так и на работе, сейчас — в растерянности, она стояла в пространстве лестничной клетки перед тёмной стеной неприступной металлической двери. Если бы кто-то лет десять назад сказал, что такое с ней произойдёт, она бы сровняла такого человека с землёй. Даже сейчас, ещё плача от обиды, она в порыве взорвавшегося в ней на долю секунды гнева замахнулась рукой на полотно двери. Ей невыносимо захотелось в эти секунды сделать из гулкого металла набат, чтобы на шум выглянули все соседи, чтобы ему стало стыдно за такой поступок, чтобы при всём народе она могла отчитать его, зарвавшегося «засранца», как в былые годы. Но, вспомнив ту физическую боль и моральное унижение, которое ей причинил сын в конце августа, протащив её за волосы по асфальту на глазах у всего двора, опустила взметнувшуюся руку, бессильно склонила голову, закрыла глаза.
Да. Тогда она шла из магазина. В пакете было две бутылки вина. Из одной она отпила половину по дороге. Накануне они с Колькой отпраздновали её день рождения. Был ещё Колькин друг с женой, а сын даже не позвонил за весь день и не поздравил. Они встретились во дворе дома. Роман шёл широким шагом от подъезда к машине. По его рассерженному виду она сразу поняла, что он только что побывал в квартире, и пожалела, что утром не успела убрать оставленный там бардак после вчерашней гулянки. Увидев её пьяной, сын плюнул в сердцах на землю и заорал: «Что? Опять?!» Подойдя к ней, он вырвал пакет с бутылками у неё из рук и, заглянув в него, прокричал ей в лицо: «Опойка! Ты посмотри на себя!»
Это подхлестнуло накопившуюся в ней с вечера вчерашнего дня обиду, и она, вскипев, ответила: «Ты родную мать с днём рождения не мог поздравить! Так вот! Никакого размена ты не получишь! Фиг тебе! Даже не мечтай!» Она протянула руку за пакетом с вином, как вдруг он ударил её наотмашь по лицу. Вскрикнув, она упала. С искаженным от гнева лицом он схватил её за волосы и потащил по тротуару. Ноги её волочились по выщербленному бетону. Она хваталась руками за его руку, кричала от боли, но он отпустил её только у самого подъезда. Униженная на глазах соседей и прохожих до самой крайней степени, дрожа от ужаса произошедшего, в разодранной кофте и платье, с растрепанной копной седеющих волос, она, рыдая, закрыв лицо руками, лежала на холодном бетоне у ступеней подъезда. И только когда он, хлопнув дверью машины, уехал со двора, поднялась, плача навзрыд, морщась от боли, сначала на разбитые колени, потом, пошатываясь, на ноги. С тех пор она уже боялась его.
Наталья очнулась от воспоминаний, подняла голову, сделала шаг назад, приложила холодную ладонь ко лбу, вытерла слезы и пнула носком сапога по низу двери, рассчитавшись таким образом с сыном за обиду. Подняв сумку с пола, держась за перила, медленно начала спускаться по лестнице.
Этот подъезд был как две капли воды похож на подъезд дома, где жил, теперь уже бывший, её муж, и белые стены напомнили ей те дни, что изменили её жизнь.
Гришка ушёл от неё неожиданно, хлопнув дверью. Они поженились на втором курсе. Все было вместе. И учеба, и потом одинаковая учительская работа, с той лишь разницей, что он преподавал французский, а она английский. Детей вырастили. Сад завели. Конечно, в семье она верховодила. И вдруг он ушёл. Ушёл к другой.
— К проводнице! — презрительно говорила она дочери и тетке, изливая на ушедшего мужа свою обиду и злость. Она и месть придумала необычную. Изрядно выпив с дочерью как-то вечером, она сказала: «Пошли! Покажу, где теперь твой папаша живёт!» Прихватив с собой оставшиеся после ремонта полбанки красной краски и широкую кисть, они пришли в тот подъезд. С первого по девятый этаж, до самой квартиры проводницы-разлучницы, они испещрили верхнюю белую часть стен надписями: «Петров — дурак! Петров — козёл!» — и что-то ещё в таком же духе. Она сейчас вспомнила об этом, и сладкое чувство от совершенной когда-то мести немного подняло ей испорченное настроение.
Наталья вышла на крыльцо. Снегопад закончился. Ей было жарко. Схватив пригоршню снега, она провела снежком по горящему лбу, щекам. Страшно хотелось пить, и тут она вспомнила про шампанское в сумке. Зайдя на детскую площадку, под крышу дощатого домика, она устало села на скамейку, не запорошённую снегом, и откупорила бутылку. Громкий хлопок вылетевшей в сугроб пробки растворился в шуме подъезжающей во двор чьей-то легковой машины.
Обратная дорога казалась длинней, но она теперь никуда не торопилась. Хмель от шампанского туманил голову. Гастроном был по дороге, и она купила там две бутылки шампанского и четыре бутылки водки. Вдруг Колька придет поздравить, да и чтобы в первый день нового года не бежать в магазин.
Телевизор работал на полную громкость. Наталья сидела в комнате, в старом уютном кресле. Закуска в виде нарезанной колбасы, хлеба и соленых огурцов была разложена на журнальном столике. Она налила и выпила подряд две рюмки водки, провожая уходящий год, чокаясь с бутылкой. Перелистывая пультом каналы телевизора, Наталья пыталась отвлечься от своих мыслей, но новогодние программы с мелькающими на экране одними и теми же лицами никак не привлекали её внимания. Она в мыслях вела диалог с сыном.
Их конфликт зрел давно. После развода они жили с сыном вдвоем. Роман учился в институте. Её учительской зарплаты категорически не хватало. В день получки она покупала продукты. Всё, что попадалось ей на глаза, от колбасы, сыра, конфет до буженины, карбоната и окорока. Она считала возможным в этот день купить хороший коньяк, шоколад, фрукты и пару бутылок водки. Ей нравилось это пиршество.
— Что мы, хуже других! — говорила она сыну, и он молчаливо соглашался, сметая купленные деликатесы после надоевшего за целый месяц борща с хлебом. Холодильник вскоре пустел, и денег, чтобы заполнить его хотя бы обычными продуктами, не было.
Возвращаясь с работы, она облегченно вздыхала, что наконец-то можно расслабиться. Шерри всегда ждала её, нетерпеливо кружась возле входной двери, громким лаем приглашая хозяйку на прогулку. Привычно в течение часа они обходили окрестности и, подуставшие, возвращались домой. Вечером перед ужином она выпивала две-три рюмки крепкого напитка или стакан портвейна, оправдываясь на замечания сына тем, что ей нужно снять нервный стресс.
От балкона тянуло холодом. Обычно у неё в ногах ложилась Шерри. Сейчас пришлось достать из шкафа старую шаль. Укутав, сидя в кресле, ноги шалью, Наталья взяла толстый, в темно-синей бархатной обложке фотоальбом.
Налив и выпив очередную рюмку, она открыла первую страницу. На самой первой фотографии ей было два года. Толстушка на руках отца, в летнем сарафанчике, два белых банта на коротких хвостиках в разные стороны. Рядом мать. На обороте фотоснимка рукой отца поставлена дата. Август тысяча девятьсот пятьдесят первого года. Она ещё несколько секунд вглядывалась в черты лица отца, заново, словно после долгой разлуки, изучая его светящиеся счастьем глаза, высокий лоб, натянутые в улыбке складки кожи на впалых щеках.
Вот она, семилетняя, на коленях у отца. Они на скамейке в городском парке. Рядом мать в белом платье. Любимая фотка в детстве. Как давно это было! Вот она первоклассница в школьной форме. Снимок сделан в комнате в коммуналке, которую выделили отцу от завода. Дом — огромный, пятиэтажный — стоял у самой проходной. Заводской гудок будил всю округу по утрам, отправляя взрослых на работу, школьников на учёбу. С визгом вырывающийся из трубы пар почти мгновенно обретал солидное басовитое звучание, с десяток секунд держащееся на одной протяжной ноте. Будущую свою профессию она выбрала именно тогда, когда первый раз перешагнула порог школы.
Вздохнув и вытерев набежавшие слёзы, Наталья бережно перевернула страницу. В жизни семьи в то время всё было спокойно и счастливо. Поездка с родителями на теплоходе по Волге. Снимки с Первомайской демонстрации. Новогодние снимки.
Бой курантов от громко работающего телевизора вернул её в действительность. Настроение было приподнято воспоминаниями юности. Новый год же! Чёрт! Чуть не пропустила! Она в спешке поднялась с кресла, открыла бутылку шампанского. Никто не позвонил и не поздравил её с Новым годом! Ни дети! Ни мать! Ни сваты! Даже Колька, гад! Плевать! Она одна, и ей весело! После соленых закусок и крепкого спиртного очень хотелось пить, и бокал игристого, шипучего сладкого вина она выпила в несколько глотков.
Прошло незаметно два часа. Отвлекаясь от альбома, Наталья иногда смотрела новогодние программы, под настроение и уже по инерции выпивая рюмку за рюмкой. Всполохи разноцветных огней за стеклом балконной двери заставили её подойти к окну. Постояв у окна, посмотрев взлетающие и рассыпающиеся в тёмном небе огни салюта, она открыла дверь на лоджию. С холодным потоком воздуха в комнату, заглушая телевизор, напугав её своей внезапностью, ворвался оглушающий треск разлетающихся огней фейерверка.
— Новый год! Ребята! Ура! — слышалось снизу. Женский смех, перемежаемый громкими выкриками мужских голосов, неожиданно вызвал у неё раздражение. Им весело, а она одна-одинёшенька в целом мире, и никому нет дела, чем она сейчас занимается, болеет она или здорова, жива ли она или уснула вечным сном. Разгорячённая спиртным, Наталья нетвердыми шагами подошла к бетонной плите ограждения балкона и заглянула вниз. Шумевшая внизу компания, громко хлопнув дверью, забежала в подъезд.
— Никому я не нужна! — прошептала она первые за вечер слова. Две слезы выкатились из глаз, медленно стекая по холодной, подмерзшей на ветру щеке, докатились до уголков рта.
Она вернулась в комнату и прошла на кухню нетвердой походкой, где зажгла газ и поставила на голубые пляшущие язычки пламени чайник. Захотелось умыться холодной водой. Зайдя в ванную, Наталья посмотрела по привычке в зеркало. Держа в памяти своё изображение с фотографий, она невольно отшатнулась от зеркала, не увидев там себя, ту — которой она только что любовалась на снимках. С беспристрастной зеркальной глади на неё смотрела старая, увядшая женщина с одутловатым лицом. Ей стало нестерпимо жалко себя.
Снова открыв альбом, она убеждалась, что была самой красивой девочкой в школе и в институте. Наталья улыбнулась сквозь слёзы, вспомнив студенческие годы. Не случайно Гришка, первый красавец института, выбрал именно её, не замечая откровенно бегавших за ним сокурсниц. Она и в тридцать лет, и в сорокалетнем возрасте была самой красивой учительницей в школе. Год за годом она, перелистывая страницы альбома, заново переживала произошедшие в жизни события.
Это он! Это он бросил её. Он виноват во всем. В том, что она от одиночества и от обиды начала заливать горе вином. Это было как удар в спину. Она бы в самом кошмарном сне не смогла предположить, что её, первую красавицу пединститута, мог бросить её Гришка. Он же глаз не сводил с неё первые два года учёбы. Потом, когда они поженились ещё студентами, они помогали друг другу в учебе, жили в съёмной квартире. Даже последующая работа их объединяла. Вечером бурно обсуждались события школьной жизни. Дома они разговаривали по-французски. Они прожили вместе почти двадцать лет, и он никогда не давал ей повода усомниться в его верности, работая в школе, где из всех преподавателей мужиков было всего три человека.
Наталья достала из альбома их свадебную фотографию, несколько секунд внимательно рассматривала её, медленно разорвала пополам и, размазывая слёзы по щекам, с мстительным удовольствием растерзала обе половинки в клочья. Все семейные фотографии, где они были с Григорием вдвоём, она методично в слепой ярости рвала на мелкие кусочки. Ей даже стало легче. Закончив с этим, взяла в руки бутылку и с удивлением обнаружила, что бутылка пуста. Пришлось встать и, опираясь на край стола, взять на серванте вторую бутылку «Столичной». Руки тряслись от возбуждения. Она в несколько приемов открутила крышку бутылки и, расплёскивая содержимое, налила рюмку до краёв.
Странное дело. От такого количества выпитого её раньше давно бы развезло, а сейчас, во взвинченном состоянии, ей казалось, что алкоголь не действует.
Наталья вспомнила день, когда Гришка сказал ей, что уходит к другой. Раньше бы она устроила ему скандал, а здесь увидела его совсем иным. Он сказал ей об этом необычно уверенным голосом, в котором уже не было тех привычных ноток лёгкой боязни, которые бывали всегда, если дело доходило до ссоры. Она командовала им все годы их совместной жизни, а вот в этот день её власть кончилась. Уловив в его глазах затаенный отблеск счастья, она поняла всё. На подкосившихся ногах опустилась в кресло, закрыв лицо руками. Не попрощавшись, Григорий вышел из комнаты, бросив в прихожей ключи на полку у зеркала.
В тот вечер она с горя выпила лишнего, просидев за бутылкой до глубокой ночи. Сына не было дома. Тяжелей всего было утром на работе. Вытерпев первые два урока в борьбе со сном и с головной болью, на свободном следующем уроке она сходила в магазин, купила бутылку пива и выпила её по дороге, спрятавшись за густыми елями в парке. В теплом помещении, в своём классе, на уроке в пятом «А» она уснула за столом и упала со стула. Кто-то из ребят из лучших побуждений сбегал за медсестрой…
Оставшись без работы, Наталья ещё держалась несколько дней, приводила себя в порядок, просматривая объявления в газетах, обзванивала все школы города, но всё было безрезультатно. До пенсии оставалось меньше года. Сын звонил в Челябинск: «Ба! Она пьёт каждый день!» Мать тогда ругала её по телефону, но толку было мало.
На работу в родном городе устроиться было уже невозможно. Увидев в областной газете объявление о вакансии преподавателя английского в посёлке под Челябинском, она собрала вещи, села в автобус и приехала к матери. Наталья, конечно, знала, что у матери в однокомнатной квартире уже не первый год лежит парализованный муж, но других вариантов не было.
Увидев на пороге непутевую дочь, мать только вздохнула и сказала, зайдя на кухню: «Надо холодильник подвинуть. Матрац в шкафу возьмешь». Так почти полгода она прожила у матери, ночуя на кухне, на полу.
Новая работа была за чертой города. Добираться до шахтёрского посёлка приходилось на электричке. В день было не больше трёх уроков, и она вела их легко и с удовольствием, соскучившись по любимому делу, только никто не знал и не догадывался о причине её весёлости. Секрет был прост. Её уроки, как правило, начинались во вторую смену, и по дороге на работу она заходила в рюмочную недалеко от вокзала, покупала стакан дешёвого портвейна и выпивала его, закусывая парой бутербродов. Так тянулись долгие зимние месяцы. Наступила весна. По случаю женского праздника учителя, скинувшись, закупили вино, накрыв небольшой стол принесённой из дома закуской. Как так получилось, что она в тот день напилась до чёртиков, она и сама уже не помнила. Ей вообще не хотелось вспоминать этот день, и она бы никому о своём позоре не рассказала, но что случилось, то случилось. Допив по дороге домой вино из бутылки в тамбуре электрички, она опьянела до такой степени, что не помнила, как выбралась из вагона.
Полицейские на вокзале, привыкшие ко всему на свете, не удивились, увидев лежащую на полу женщину в приличной одежде. Поняв причину произошедшего, они погрузили её в машину и увезли в вытрезвитель. Очнувшись утром (был выходной, Восьмое марта), она дала дежурному офицеру телефон матери.
Забрав её из вытрезвителя, мать молчала всю дорогу, но, зайдя домой, отхлестала её мокрой кухонной тряпкой, приговаривая: «Засранка! Гадина! Алкашка чёртова! Докатилась! Допилась! Господи! Стыд-то какой!» С этого дня их отношения окончательно испортились.
Сейчас эти нахлынувшие воспоминания вызвали у неё стыд. Пытаясь заглушить душевную боль, ещё выпила водки.
Отношения с матерью у неё были непростые с самого детства. Первое потрясение от совершенного матерью предательства разрезало её жизнь на две половины, в один миг оставив в первой половине жизни безоблачную юность, веру в самого близкого человека.
Мать пришла домой поздно вечером с незнакомым мужчиной. Оба были навеселе. Они долго сидели в большой комнате, пили вино, оживленно о чём-то разговаривали, смеялись. Было уже за полночь, но, к удивлению Натальи, мужчина всё не уходил. Отец в это время лежал в больнице. Встревоженная появлением необычного гостя, лёжа в кровати в своей комнате, Наталья долго не могла уснуть. Среди ночи она вдруг услышала необычные стоны матери, долетевшие до неё через перегородку. В свои пятнадцать она уже знала, что может происходить между мужчиной и женщиной, но представить, что её мама сейчас делает «это» с чужим человеком, было невыносимо! Закрыв голову подушкой, чтобы ничего не слышать, она долго ревела. Сон не шёл. Уже в тишине, поднявшись с кровати, она долго стояла у окна, вглядываясь в ночное небо. Думая об отце, переполненная жалостью к нему, ещё всхлипывая от мучительной душевной боли, она со злостью подумала о матери и в тот же миг почувствовала, как пробежавшая по жилам электрическим током горячая волна судорогой сковала руки, ноги и всё тело. Резко потемнело в глазах. Она стояла так несколько минут, но мышцы снова расслабились, и темноту в глазах прорезало расплывчатое пятно желтого цвета. Она опустила веки и, открыв их через мгновение, сквозь сетку ресниц совершенно четко увидела диск луны в окружении редких ночных облаков и мерцающих между ними далеких звёзд. Именно в этот миг она поняла, что видит теперь мир другими глазами. Ещё минуту назад она смотрела на небо, представляя космос сказочной страной из книжки, где нарисованный на обложке космонавт на маленькой ракете, с надписью крупными красными буквами на борту «СССР», пролетая по темно-синему небу, трогает звёзды рукой. Теперь она уже не та беззаботная девочка, плывущая по жизни в окружении любящих родителей. С приходом наступившего дня она будет другая. Она ещё не одинока. У неё ещё есть отец. Папка. У матери, оказывается, своя жизнь, и ей с ней не по пути.
Утром на кухне на приветствие матери: «Доброе утро!» — она жестко ответила: «Я сегодня всё расскажу отцу!».
— Что ты расскажешь? — удивленно спросила мать.
— Всё! — ответила она решительно.
— Мы посидели, и… Иван Антоныч ушёл домой! — не сдавалась мать.
— Я не спала и всё слышала! Ты подлая! — крикнула она ей в лицо. — Отец в больнице! А ты! — с этими словами она выбежала из кухни. Услышав звуки ссоры, из своей комнаты вышла любопытная соседка. Их дальнейшее объяснение произошло в маленькой комнате.
— Послушай меня! — мать никогда не называла её по имени. — Отец болеет уже не первый год. У него приобретённый порок сердца. Как мужчина он уже ни на что не способен. Он устает даже от подъёма по лестнице! — Она выдержала длительную паузу, во время которой попыталась погладить дочь по голове.
Дочь отбросила её руку, но уже перестала рыдать, видя, что мать впервые в жизни разговаривает с ней на серьёзную тему как со взрослой женщиной.
— Подумай сама! — продолжила мать. — Если ты ему скажешь об этом, это убьёт его!
— Впрочем, — мать обернулась на пороге комнаты, — поступай как знаешь!
На следующий день придя в больницу, она ничего не сказала отцу. Всё, что случилось той ночью, стало их общей с матерью тайной. Наталья стала вспыльчивой, раздражительной, устраивая дома скандалы по любому поводу. Отец умер через полгода, но его смерть не примирила их. Исчезла бывшая между ними раньше душевность и теплота. Мать с печатью вины при каждом удобном случае пыталась вернуть к себе расположение дочери, но безуспешно — Наталья держала дистанцию и уже стала привыкать к роли всегда правой и справедливой женщины. Между ними всё осталось по-прежнему. Вскоре прозвенел последний школьный звонок. Наталья окончательно определилась с выбором профессии и уехала из дома в Магнитогорск, где и поступила в пединститут.
Студенческая жизнь захватила её. Ей нравилось все: город, институт, учёба, новый круг друзей. Стипендии на жизнь не хватало, и мать исправно каждый месяц присылала ей деньги. Писем друг другу они не писали. Лишь иногда мать звонила ей на вахту в общежитие, справляясь о здоровье, об учёбе. Приезжая домой на каникулы, Наталья каждый раз узнавала от знакомых о всё новых и новых романах матери. Так пролетели пять лет. Настоящий, надёжный мужчина в жизни матери так и не появился. Наталья же вышла замуж и собиралась вернуться домой, но уже вместе с мужем. Не дожидаясь возвращения дочери, оставив двухкомнатную квартиру молодой семье, мать уехала в Челябинск искать своё счастье.
В конце концов, мать в пятьдесят пять лет все-таки нашла свою вторую половину, выйдя замуж за хорошего мужчину, разведённого фронтовика, и прожила с ним в браке двадцать лет. Её самоотверженный уход за парализованным мужем в течение пяти лет, до самой его кончины, вызывал уважение всех знакомых и родных, в то время как Наталья, наоборот, теряла основы жизни, семью, здоровье. Мать в незримой борьбе между ними вышла победителем. И последней каплей был тот случай с вытрезвителем. Она понимала это сейчас, и обида за это поражение занозой сидела в сердце. Жуткая, непреодолимая тоска от безысходности, от понимания того, что ничего уже невозможно исправить, скрутила и сжала её нервы, всё её существо в один комок.
— Зачем нужна такая жизнь?! — эта мысль яркой вспышкой вернула её из воспоминаний и размышлений в реальность пустой комнаты, где она увидела себя в отражении погасшего экрана телевизора.
— Ну почему всё так?! Ну почему?! — крикнула она в пустоту квартиры, сбросив с колен фотоальбом.
Она быстро, опершись на подлокотники кресла, поднялась на ноги. От резкого подъёма у неё потемнело в глазах. Стало нестерпимо душно. Переждав эту темноту, она налила водки в фужер из-под шампанского, повернулась к окну и медленными, неуверенными шагами подошла к балконной двери.
Утренний рассвет пробивал тёмное небо, растянувшись светлой полоской голубого цвета над черными сопками прямо напротив окна. Примёрзшая балконная дверь открылась со второго раза с громким дребезжанием стекла.
Поток свежего, морозного воздуха не принёс облегчения. Дышать было трудно. Это случалось и раньше, и она знала, что делать. Лекарство было в руке. Оно поможет! Оно помогало ей все последние годы.
Медленно, за несколько глотков проглотив фужер тёплой водки, она шагнула к балконному ограждению. Дыхание выровнялось. От огромной дозы выпитого наступил тот момент эйфории, когда чувство страха исчезает. Она посмотрела вниз, окинув взглядом спящий двор: набросанные дворником сугробы снега за заборчиками газонов, очищенный от снега тротуар, припаркованные к нему машины. Внезапно она поняла всё! Тротуар! Бетонный, с выщербленными мелкими ямками, разбивший ей колени, когда сынок тащил её за волосы. Вот где кончилась её жизнь! Она уже тогда фактически умерла, и всё, что было потом, это была не жизнь! Даже три месяца абсолютной трезвости. Это было видимостью жизни! Смысла тянуть такое существование — нет! Она в первом порыве попыталась, придвинув стоявшую на балконе табуретку к бетонному ограждению, забраться на неё и сделать последний шаг, чтобы найти вечный покой на снегу, прикрывшем знакомые щербинки бетонной поверхности.
Она не смогла встать на табурет. В ногах не хватало сил поднять тело на такую высоту. Дрожа от холода, она вернулась в комнату, чувствуя внутри необычный подъём, который можно было бы назвать вдохновением, но это было что-то другое. Неведомое до этого прежде состояние было сродни безрассудной отваге, которую испытывает солдат перед броском из окопа, идя на верную смерть. Бесповоротная решимость овладела ею, светлым облаком подняв её тело над холодным от морозного сквозняка полом. Она словно парила в воздухе, не чувствуя тяжести тела. Выпив очередной фужер сорокаградусной, она, медленно плывя в пространстве коридора, руками выравнивая своё положение, отталкиваясь от падающих на неё стен, прошла на кухню. Взяв чайник с остывшей водой, вернулась в комнату. На столе стояли ещё полторы бутылки водки. Выпить оставшуюся водку, запивая её водой из чайника, не представляло большого труда. Нужны были только время и решимость. Уже с замутненным сознанием, путая водку с водой, глотая остервенело и то и другое, она наконец, почувствовав тяжесть в ногах, упала на кровать и укрылась одеялом, пытаясь согреться. Хотелось привычно обнять тёплую Шерри, засунув ей руку под живот. У неё ещё хватило сил позвать её, прошептав: «Шерри!»
Сон пришёл мгновенно. Она увидела перед собой давно забытую картинку из детства. Раскинув руки, она бежит к отцу по залитой солнцем зелёной лужайке. В тех детских снах, добегая до отца, она взлетала всегда в воздух, подброшенная в небо его сильными руками, а в этом сне странным образом её бег превратился в лёгкий полёт над землёй.
Жилой квартал панельных многоэтажек в наступивший первый день нового года спал после бессонной ночи. Снег уже успел припорошить дороги и тротуары, закрыв следы последних прохожих белым пушистым одеялом, как вдруг тишину безветренного утра разрезал протяжный тоскливый вой крупной собаки, доносившийся с одного из неостеклённых балконов крайнего дома.