Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2016
Евгений Эдин (1981) — родился в Ачинске Красноярского
края, окончил Красноярский государственный университет. Работал сторожем,
актером, помощником министра, журналистом, диктором… Печатался
в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «День и ночь», «Урал» и др. Лауреат
премии им. В.П. Астафьева, стипендиат Министерства культуры России. Живет в
Красноярске.
Кнапнугель
1
— Змея испытывает стресс, — сказал он жене, хлопая в пол-ладошки.
На сцене ночного клуба показывал искусство здоровенный факир в алых шароварах. Он пожирал огонь, глотал шпаги, разбил стакан и разжевал осколки, повесил на шею удава, извлеченного из специальной тумбы, и пошел по кругу, а потом глубоко выгнулся назад, блестя литым телом, и засунул голову пятнистой змеи в рот. В темноте зала послышались возбужденные визги.
— Что тут страшного? — не понял он, оглядываясь. — В чем штука? Сунуть в рот змею — это не то что сунуть голову в пасть льву.
— Штука в том, что змее может не понравиться у него во рту, и она сломает ему шею, — жена содрогнулась. — Удав легко ломает позвоночник тигра.
Под аплодисменты факир благополучно извлек изо рта голову очумевшего питона и удалился, раскланиваясь на все стороны, увитый своим страшным украшением.
Выбежали танцовщицы в прозрачных одеяниях, прежде демонстрировавшие искусство ножевого боя, и унесли расстеленный полиэтилен с осколками, заодно с несколькими остро отточенными стилетами, побывавшими в луженом горле факира.
После этого на прибранную сцену принялись выходить пары и рассказывать истории в обмен на «Отвертку» или «Черного русского», предложенные диджеем.
Жена, отойдя от питоньего потрясения, дергала его за рукав, но он стал привычно заморожен и не желал внимания, стремясь скорее отбыть этот клубный долг и уйти отсюда навсегда.
От толпы отделился невысокий альбинос в лакированных туфлях и светлом костюме. Он поднялся на сцену и обратился к диджею. Тот кивнул и улыбнулся.
— Внимание друзья, есть предложение! Любовные истории — это хорошо, но… давайте разнообразим. Наш зарубежный гость, у которого сегодня день рождения, дает сто долларов тому, кто расскажет историю… — диджей повернулся и что-то уточнил у альбиноса.
— Да, да! — продолжил диджей. — Историю вашего дня рождения! Что-то в ней должно быть такое — неявное, но будоражащее, — он прищелкнул пальцами и подмигнул. — Хотя вроде и обычное. Чуть-чуть. Между слов. Я правильно понял?
Альбинос кивнул, вытащил бумажник, раскрыл его и с вкусным шелестом извлек зеленую банкноту. Повернувшись на каблуках, он показал ее молчавшему залу, жутко ощерился, сделал шаг и положил ее на тумбу, которая использовалась для хранения удава.
Он проделал это естественно, как профессиональный конферансье; можно было подумать, что это постановка, розыгрыш. Наверное, так оно и было.
— Итак, давайте сделаем это! — воскликнул диджей. — Гость клуба предлагает аттракцион неслыханной щедрости!
Вид денег вызвал интерес; по толпе прокатилась волна ажиотажа. Сразу нашлись энтузиасты, которые полезли на сцену вещать о привидениях, но альбинос покачал головой.
— Нет, это не то! — сказал диджей. — Расскажите что-то свое. Только ваше. Ситуацию, не похожую на остальные. Пусть она будет смешная… Или пугающая… это неважно… Она должна быть живой, настоящей. Вашей. И сто долларов — вот они. Можете их забрать. Совершенно серьезно.
— Кнапнугель! — выкрикнул альбинос.
Охотники за привидениями, подумав мгновение, отправились на место.
Жена тормошила его:
— Расскажи ту историю с автобусом… когда застрял водитель!
Он не соглашался. Конечно, ему бы хотелось вот так, ни за что, получить сто долларов. Но он совершенно не желал быть в роли оцениваемого. Отдавать себя на волю судей он с юности считал унизительным.
Жена вдруг исчезла, он уже не ощущал ее тормошений. Внезапно ее открытое платье вспыхнуло на сцене под софитами.
— Отлично! Поаплодируем самой смелой, — призвал диджей.
Все захлопали. Альбинос захлопал тоже, высоко подняв руки.
— Ну, давайте, смелее. Сто долларов! Есть кому поддержать вас? Они могут выйти тоже.
— Да, — сказала жена и пальчиком поманила его, сделав виноватую гримаску.
Он съежился и замотал головой, но его со смехом вытолкнули из ряда зрителей.
Пересекши пространство на прямых ногах, он деревянно взял ее за руку, одновременно зачем-то пытаясь хлопать в ладоши. Еще он старался улыбаться, но внутри наливался чернотой.
— Это ваш друг? — радушно спросил диджей. — Представьте его нам и представьтесь сами!
— Нет… Это мой муж. И мы… Я Марина, а это мой муж Александр… У нас сегодня пятнадцатилетие совместной жизни!
При каждом ее слове он чувствовал физическую боль. Кому нужно знать это? Зачем рассказывать все это сотне посторонних любопытных носов?
— Пятнадцатилетие совместной жизни?! Это же отлично! — возликовал диджей. — Мы желаем вам успеха в этом конкурсе! Поддержим, друзья!
— Расскажи. Пожалуйста, — шепнула она, склонившись к нему под очередной залп аплодисментов. — Про автобус. Ну, пожалуйста?
— Это не про день рождения, — сказал он сквозь зубы, мучаясь и потея. — При чем тут день рождения?
— Итак, Марина, ваша история, — поторопил диджей.
— Да, сейчас… Ну… Я, — она отвернулась и стиснула его руку. — Когда я была маленькой, папа говорил, что, если ездить в автобусе стоя, можно быстрее вырасти. Поэтому я всегда стояла на передней площадке, смотря в кабину.
— …Мы жили на конечной. Там был зеленый вагончик. Папа рассказывал, что водители заходят в этот вагончик отдохнуть и выпить чаю с лимоном. И вот однажды мы приехали на конечную. Все начали выходить. И водителю тоже нужно было выйти, чтобы выпить свой чай и поставить отметку. Он дернул дверцу, но она не поддалась. Пока люди выходили, я стояла впереди и смотрела на него в стекло. Он дергал дверцу, а она не открывалась.
— …Кабина была отделена от салона. Другого выхода не было. Все вышли. Мы с папой тоже. Мы обогнули автобус и пошли в сторону дома. Когда мы были уже далеко, я обернулась. Я увидела в кабине мельтешение. Водитель все еще был там. Дергался один, в пустом автобусе.
Она замолчала. Это выглядело похоже на драматическую, сделанную паузу, но она просто волновалась.
— Все? — спросил диджей с улыбкой.
— Нет, еще… Он был там… И я подумала… Я была маленькая и не знала способов открыть дверцу, которая не открывается. Я подумала, что он не сможет выбраться никогда. И ему никто не в силах помочь. Меня охватил ужас. Это как… Схожее чувство ужаса я испытала через много лет, когда в фильме короля заковывали в железную маску. Полная безнадежность, отчаяние… Все, — выдохнула она.
Он стоял, держал ее пальцы и смотрел в пол. Его будто раздели, и не то, что раздели, а освежевали, и молчаливые взгляды леденяще обтекали его, как холодный ветер.
— У вас был день рождения? Это должна быть история дня рождения, — напомнил диджей.
— Нет, — вдруг сказал он, краснея. — Это был не день рождения.
— Слушайте, — сказала жена отчаянно, стискивая его руку. — Подождите! Но, может, день рождения был у водителя? А он даже не смог выйти, чтобы выпить чаю с лимоном…
В зале одобрительно засмеялись. Альбинос улыбался, кивая, благосклонно глядя на жену розовыми глазами.
— Ну, что ж, — диджей обернулся к альбиносу. — Водитель — железная маска?.. Настоящая, живая история… Мы думаем, думаем… что это достойно! Поздравляю, Марина! Возьмите ваши деньги! И с юбилеем совместной жизни!
Взревели фанфары. Она сделала движение, чтобы подойти к тумбе с деньгами, но он не отпускал ее руку. Она посмотрела с веселым недоумением. Он, так и не глядя ни на кого, цепко держа ее пальцы, начал спускаться со сцены.
— Возьмите деньги! Возмитье дьенги! — крикнули диджей и альбинос. Но он шел, не обращая внимания, сквозь раздающуюся толпу, таща за собой жену.
«Ну, что ж. Тогда у нас сохранился банк, — раздался удаляющийся голос диджея, отраженный переходами и поворотами. — Кто еще хочет попытаться?»
Очереди у гардероба не было. В темноте за конторкой бездвижной тенью угадывался швейцар.
— Да что такое? — крикнула жена, вырывая руку, поправляя съехавшую лямку сумки. — Ты что, с ума сошел? Проволок меня как дуру! Ты что?
— А то, что нельзя это делать, — сказал он, ища по карманам номерок. — Это как продавать себя.
— Это игра, конкурс! И мы заработали сотню баксов! А теперь их заберет кто-то другой! С дурацкой, а не твоей хорошей историей!
— История ни при чем. Он смотрел на тебя… Своими розовыми глазами… а потом дал деньги.
— Дурак! Ой, дурак…
Зло звякнул, задребезжал о конторку деревянный номерок.
2
Она быстро шла впереди, в вихре развевающихся пол плаща, цокая каблучками по мостовой, куря на ходу. Он следовал за ней, сунув руки в карманы, втиснув шею в воротник. Он уже остыл и сожалел о своем поступке.
— Ну, извини… Я понимаю, что ты имеешь право злиться. Но, может, не будем ссориться? Мариш? Что бы ты хотела сделать сейчас? Можно пойти домой и посмотреть кино… Можно зайти еще куда-нибудь… Не хочешь? Мариш? Ну ладно… Можно просто погулять.
Стояла пыльная, тусклая городская осень. Из подворотен вырывался неприятный ветер. Мерзли уши.
— Вон там недавно открылась пиццерия, — сказал он, ежась. — Можно зайти. У меня есть четыре сотни.
— Зато мы дарим клубу три тысячи за столик, — бросила жена, выдохнув дым. — И сто баксов.
— Ладно, ладно, — пробормотал он. — Я же признаю… Я просто ненавижу быть на виду. Я уже староват для этого. Прости. Даже змея на виду у всех постеснялась задушить факира…
Она фыркнула. Потом невесело рассмеялась и помотала головой. В ушах ее закачались большие серьги в форме концентрических кругов — подарок на юбилей.
Он засмеялся тоже, глядя на эти серьги, — неуверенно, виновато.
Барная стойка и столики пиццерии «Мексикано» сияли новизной. Посетители были наперечет. Две «плазмы» по стенам беззвучно демонстрировали мотогонки. Помещение пронизывал мягкий оранжевый свет.
За стойкой размещался колоритный персонал — смуглый мужчина в фартуке, с эспаньолкой и стянутыми в хвост черными волосами, и две девушки с латиноамериканским разрезом глаз и румянцем на глянцевых улыбающихся лицах.
Они сели в укромный уголок, разоблачились и вверили одежду вешалке в форме кактуса.
— Приятное место, — сказал он, оглядываясь, и потупился под ее суровым взглядом.
Мужчина в фартуке с символикой пиццерии — разудалым кактусом в сомбреро — вышел из-за стойки, пересек зал и поместил монету в щель массивного аппарата в дальнем углу.
Зазвучала негромкая гитарная музыка с теплыми виолончельными наплывами.
— Смотри! Музыкальный автомат, — сказал он. — Туда можно бросить монетку… если хочешь…
Жена в упор смотрела на него. Он снова замолчал.
Принесли гаспачо, чесночные лепешки и пиво. Он стал цедить по глоточку. Жена осторожно попробовала на язык что-то похожее на зеленый помидор, сделала большие глаза, замахала ладошкой и осушила залпом полбокала. На ее глазах выступили слезы.
— Все в порядке? — встревожился он, подскакивая к ней. — Мариш?
Она кивнула, кашляя и хватая ртом воздух. Он похлопал ее по спине.
— Что, правда приревновал? — наконец спросила она, отдышавшись. — С ума сошел?
— Немного, — сказал он, садясь. — Он же иностранец, богач. Женщины любят богачей.
— Да ладно. Подумаешь, белобрысый… Какой-нибудь поляк. Или немец. Ничего особенного.
— Совершенно ужасный! — воскликнул он ободренно. — Эти красные глаза, сам какой-то бескровный… И улыбается, как вампир. У него есть все, кроме души. И вот он собирает по кусочкам… ездит по странам и собирает чужие праздники, дни рождения, самые светлые моменты жизни… Он сказал — «Кнапнугель». Что это — фамилия? Или поглощение чужих жизней за сто долларов?
— Ты так легко сочиняешь эти истории, — сказала жена. — Одной мог бы поделиться с этим чудиком. Не обеднел бы.
— Извини! Мариш, я осел.
— Ладно. Я уже не сержусь.
Послышался скрип металла по кафелю. Столик у окна, в другом конце помещения, занимала яркая компания: молодая девушка с прекрасными глазами и кожей и стайка разновозрастных детей — хорошо одетых, причёсанных, с тонкими чистыми лицами.
Девушка выглядела совсем молодой, но дети вели себя с ней как с матерью — старшие опекали младших, младшие сидели тихо и смирно, негромко переговариваясь и смеясь колокольчиковыми голосами.
После примирения он радостно замечал все детали вокруг, сделавшиеся свежими, четкими, как листва после дождя.
— Слушай, ведь не может быть, что это их мать? — прошептал он, склонившись к ней. — Это что, какой-то частный детский сад на прогулке?
— В десять вечера, — усомнилась жена. — Хочешь, спросим у нее?
— Нет. Давай подумаем сами. Столько детей… — он посчитал. — Шесть детей. Ты помнишь Колиных близнецов? Их невозможно заставить сидеть смирно. А эти все такие чистые, тихие, идеальные… И девушка… такая стройная фигура… разве можно после шести родов сохранить такую фигуру?
— Трудновато… Зависит от генов.
— А возраст? Она же совсем молодая.
— Если она рожала каждый год-два, с восемнадцати, можно успеть. Что тебя так уж смущает?
— Да вот все это… И посмотри, как хорошо они одеты. У красивых успешных людей не бывает много детей. Даже у обычных, как мы с тобой, и то… Может, секс-меньшинства или вампиры научились выводить детей в пробирке?
— Хватит, перестань, — она фыркнула и стукнула его по плечу. — Хотя люблю, когда ты дурачишься. Ты теперь так редко это делаешь.
К столику с детьми подошел высокий молодой человек с волнистыми волосами и толстыми бачками, облаченный в легкую черную куртку, ослепительную рубашку и брюки со стрелками. Он поставил на стол поднос, наполненный едой, вернулся к стойке и в две ходки забрал еще три подноса.
Раздав детям тарелки и пластиковые кружки, взрослые встали, на мгновение благочинно склонили головы, а потом опустились на места.
— Скорее всего, это семья каких-нибудь иеговистов или что-то такое, — сказала жена, кивнув своей догадке. — Там как раз много обеспеченных и многодетных. У нас был специальный семинар в соцслужбе… А может, они взяли шефство над какими-то детьми.
— А почему так поздно?
— Не знаю. Может, возвращаются откуда-то и заехали перекусить.
Опершись на руку, она стала смотреть на детей тем самым взглядом, которого он боялся, который ему было нелегко вынести. Печальный и вместе с тем голодный, жаркий и пустой.
— Я постоянно думаю о больных детях, — сказала она. — Ты не против, что я помогаю Семе и Вале? Постоянно захожу к ним, трачу деньги?
— Конечно, нет.
Он накрыл ее руку своей. Кожа ее руки была грубоватой, с выступающими венами, а раньше, он помнил, она была очень мягкой. Время протекало через нее, задерживаясь в складках и морщинках.
— Спасибо. Если бы ты был против, это было бы не то. Так много равнодушия вокруг… У нас в подъезде уже месяц валяется запечатанная коробка. Когда я поднимаюсь от Семы, я постоянно встречаю ее на разных этажах. Она ужасно смердит. И даже я не могу перебороть брезгливость и вытащить ее. Что может быть проще, чем выкинуть мусорную коробку? Меж тем проходит время, и она воняет все сильнее.
— Угу, — сказал он. Он тоже видел эту коробку на своем этаже, но решил, что управляющая компания должна сама справляться с уборкой в подъездах. Сейчас ему было неловко за это. — У нас просто слишком большой подъезд. И каждый думает — пусть кто-нибудь другой занимается этим.
В пиццерию зашли еще несколько человек. Один из них, видимо завсегдатай, уверенно звякнул мелочью, и из автомата зазвучало что-то испанское — нежное и возбуждающее.
Она посмотрела на него теплыми глазами.
— Я на минутку отлучусь. А потом я тебя поцелую. Может быть.
Она поднялась и пошла в конец помещения, где за суставчатыми бамбуковыми занавесками находились туалетные комнаты.
Мотоциклисты на плазменных панелях без устали показывали свое искусство. Они вертелись в воздухе вместе с мотоциклами над разверзающимися терракотовыми кальдерами, демонстрировали чудеса джигитовки, гоняя через пересеченную местность, по каким-то каньонам и прериям. Похоже, съемки проходили где-то в Америке или в Мексике.
Он повернулся и стал смотреть в наполняющийся зал. Дальний угол заведения обсела компания молодежи в кожаных куртках с клепками, заставив столики яркими мотошлемами и пивными бокалами с шапками пены. Над ними с блокнотиком склонялась улыбчивая латина-официантка, принимая заказ. Байкеры игривыми голосами называли мексиканские блюда, раскатисто выделяя «р».
Через столик от него расположились две молодые пары. Изящные белокожие женщины с острыми заколками в золотых волосах, в узких эльфийских платьях и приземистые парни в неформальных пиджаках, сияющих туфлях, дорогих рубашках. «Отнюдь, отнюдь», — негромко говорил кто-то из них, и все смеялись.
Он завистливо смотрел на этих успешных молодых людей, видимо бизнесменов, на молодость и красоту их спутниц, — так, как будто сам был уже стариком.
Один из парней вдруг повернул голову и глянул на него радостными и пустыми глазами человека, который выигрывает у жизни.
Он увел взгляд, попутно оценив длинный желтый ноготь на мизинце парня.
Мужчина в фартуке снова подошел к автомату, опустил монетку, и заиграло что-то вкрадчивое, до поры обманчиво тихое и потому будоражащее.
— О чем задумался? — спросила жена, вернувшись.
Он подумал, что она все еще красива, хотя он нечасто осознает это. Надо пересиливать себя и иногда выходить в люди.
— Да так, о всяком… О том, что из-за меня тебе приходится выкраивать копейки на благотворительность… заклеивать туфли вместо того, чтобы сидеть в шикарном платье вон за тем столиком, — он покосился на эльфиек. — Ничего из меня не вышло.
— Да ладно. Просто сидеть в красивом платье скучно. Если сидеть с шестерыми детьми за столиком у окна… другое дело, — вздохнула она. — Все нормально. Ну, пойдем.
Они оделись, кивнули девушкам за стойкой и пошли на выход, задержавшись у музыкального автомата.
— Смотри-ка. Интересный подбор. «Sympathy for the devil», «Don’t Fear The Reaper», «After Dark», — сказал он. — Мрачненько.
— Красивые песни. Я люблю вот эту, из «Обкуренной молодежи». Представляется, будто гонишь по прерии на мотоцикле с каким-то мучачо. Теплый ветер в лицо, и вот-вот что-то произойдет.
— Ты пересказываешь начало «Hotel California»… Вот она. А из «Обкуренной молодежи» вот эта.
— Правда, — рассмеялась она. — У меня они почему-то сливаются в одно. С молодости.
— Послушаем? Пусть все послушают, — сказал он и опустил пятачок в прорезь.
3
— Ветер вроде смолк, — сказал он, покрутив носом по сторонам. — Хорошо, да? Совсем хорошо, как летом.
— Кажется, что сейчас полетят светлячки или какие-то огни появятся в небе. Странный вечер.
— Да, странный вечер. И хороший. И лето было хорошее.
Она приостановилась и достала сигареты.
Отворилась дверь, залепетал стеклянным голоском китайский «ветерок». Из пиццерии вышли бизнесмены и эльфийки. Пары весело переговаривались между собой. Коренастые мужчины поддерживали высоких женщин за талии. Спустившись со ступенек, они встали посреди двора, снова сказали «отнюдь, отнюдь» и молодо засмеялись. Ему стало неприятно.
— Похожи на сестер, да? — спросил он, кивнув. — Такие эльфийки.
— Эти не знаю… А вот мужики точно близнецы. Они даже одеты одинаково.
Он посмотрел, и точно, теперь видел, что они выряженные одинаково близнецы, только у первого было одутловатое лицо, а у второго более мосластое. Родство выявляли зеркально плотные фигуры и оттопыренные уши.
Братья пискнули сигналками и пошли к машинам на небольшой огороженной автостоянке, оставив своих дам посреди двора. Одна была на полголовы выше другой, компенсировавшей недостаток роста высокой прической. Золотом отливали в сумерках их платья и волосы.
Мосластолицый близнец подкатил к своей партнерше на «Ауди», а одутловатый вывел из лабиринта машин чернильный джип. Его подруга поставила ногу на высокую подножку; оголилось точеное колено в вырезе платья. Миг, и эльфийка исчезла.
Снова затрепетал «ветерок», отворилась дверь пиццерии и застыла, поддерживаемая изнутри. Зазвенели колокольчиковые голоса. Из пиццерии гурьбой высыпали дети.
— Видишь, нормальные дети. Просто очень воспитанные, — сказала жена.
Следом вышли «иеговисты». Они оглянулись по сторонам; из джипа им посигналили. Они направились к машинам, окруженные детьми. Парень открыл заднюю дверцу джипа, девушка — «Ауди». Трое детей запрыгнули на заднее сиденье джипа, трое начали забираться в «Ауди».
Он чутко раздул ноздри, прищурился и взял у жены сигарету.
Из джипа высунулась бледная рука эльфийки. Парень подошел и взял что-то из нее, поблагодарив.
— Видишь, — сказал он взволнованно, оглянувшись к жене. — Что это? Продажа детей?
— Да прямо… Это их дети, вот почему их так много! А эти двое — наемные работники.
— Думаешь, это их родные дети? — усомнился он. — Они все моложе тридцати. И такие красивые…
— Перестань.
Самый маленький и кудрявый мальчик, который должен был сесть в «Ауди» последним, запнулся, упал и заплакал. «Иеговистская» девушка присела перед ним, подняла и сбила пыль со штанишек.
Открылась дверца. Из «Ауди» вылезли раздраженный близнец с длинным ногтем на мизинце и эльфийка. Девушка виновато отступила.
Близнец поднял ребенка, прижал к себе и запел, укачивая. У него оказался приятный голос.
Остальные притихли в своих машинах. На улице не раздавалось ни звука. Не было даже легкого шелеста ветерка в ушах.
Они оба отчетливо слышали песню, но почему-то не могли понять ни слов, ни музыки. Это была странная песня. Ребенок положил голову на плечо мужчине и замер.
Близнец осторожно передал ребенка эльфийке. Бережно прижимая его к себе, она села на заднее сиденье.
Близнец мягко закрыл за ней дверцу, полез во внутренний карман пиджака и протянул «иеговистке» бумажку, затрепыхавшуюся на ветру. Послышался смущенный смешок; девушка с прекрасными глазами подошла и присела в шутливом книксене, принимая банкноту.
Отсюда не было видно деталей, но он был готов поклясться, что это доллары.
— Просто люди умеют жить хорошо, — сказала жена и вздохнула, обнимая его. — Умеют работать и развлекаться. У них есть… ну… прислуга, что ли. Или просто наемная пара, которая присматривает за детьми. Что тут такого?
— Ты поняла, что за песню он пел? — спросил он. — Я хорошо слышал, но ничего не понял. Знаешь, я лучше запишу их номера.
— Успокойся. У него просто какой-то дефект речи.
— Может быть, может быть, — сказал он непримиримо, достал телефон, высвободил руку и пошел к машинам.
Она нехотя тронулась следом.
Машины замерли в темноте, рыча двигателями, словно близнецы поставили авто на ручник и играли с педалями газа, добавляя оборотов.
Он подошел достаточно, чтобы разобрать номера, и навел телефон.
Обе машины вдруг сорвались с мест, шлифанув шинами асфальт, и промчались, едва не отдавив ему ноги, обдав теплым воздухом, дымом и пылью.
Жена вскрикнула. Он отскочил с ругательством. Он ожидал чего-то в этом духе.
— Пойдем отсюда, — сказала жена испуганно, хватая его за руку. — Пойдем скорее.
— Теперь видишь? — сказал он возбужденно, оборачиваясь к ней. — Ты запомнила номера? Там же дети! Ладно, ничего. У нас еще остались «иеговисты».
Он решительно двинулся к «иеговистам», таща жену за собой.
Те не спеша садились в белую подержанную «Тойоту». Тоненько заперхал и завелся мотор.
— Саша! Да что это такое! — слезно воскликнула жена, упираясь, не выпуская его руку. — Ты хочешь, чтоб тебя убили?
Он нехотя остановился, пристально глядя, как машина трогается с места, медленно, словно дразнясь, едет мимо и сворачивает за пиццерию.
Жена цепко взяла его под локоть и прижалась к нему.
— Я боюсь. Ты такой странный. Ты правда думаешь, что тут что-то не так?
— Да нет, в общем… Почти нет. Но в такие моменты я чувствую себя на двадцать лет, — сказал он и засмеялся.
4
— Ладно тебе, — сказала жена, улыбаясь, когда он прижал ее к стене в подъезде. — Подожди до дома…
— Нет. Давай здесь, — прошептал он. — Второй этаж. Здесь никто нас не найдет.
История с близнецами подействовала на него как тоник, он ощущал себя молодым, дерзким, рисковым. Они много лет не занимались этим нигде, кроме супружеской постели. Жена смущенно засмеялась. Окрыленный, он удвоил усилия.
— Саш… Это как-то слишком… ребячество, — сказала она, чувствуя его губы и руки, путешествующие по ее телу.
— Давай, давай… пойдем к окну, — он подтолкнул ее к подоконнику; она все еще нехотя подчинилась, уже заражаясь его спешкой и желанием.
Он, весь дрожа, развернул ее лицом к темному окну. Она, тревожно оглянувшись, шепча бесполезные и неубедительные возражения, прогнула спину, опершись локтями в подоконник. Ее беспокоил ряд обманчиво молчаливых дверей темного подъезда, его же лишь сильнее будоражило это.
Он провел руками по ее бедрам снизу вверх, собирая платье складками на поясницу, и звякнул пряжкой ремня.
Клацнула дверь в одном из концов коридора. Зазвучали приближающиеся шаги.
Они встрепенулись, как две застигнутые под вспыхнувшим светом мыши, и принялись в четыре руки приводить в порядок одежду, себя и другого.
Шаги изменили направление и удалились к лифту. Открылись и сомкнулись дверцы. Снова установилась тишина, но настрой был нарушен.
— Поднимайся и иди в душ, — шепнула жена. — Я зайду к Семе на несколько минут и приду.
— Может, в другой раз к Семе? Уже одиннадцать… полдвенадцатого.
— Нет, я обещала. Они сидят совсем без копья. Всего пять минут, — она приблизила лицо и нежно коснулась губами его губ. — Ты же сказал, что ты не против.
Он поднялся в лифте на десятый этаж.
На площадке его встретила запечатанная коробка, издающая стойкий тухлый запах. Мгновенье подумав, он энергично отфутболил коробку к мусоропроводу, чтобы работники управляющей компании утром вынесли ее, и пошел по коридору.
— Минуточку! Подождите!
Навстречу ему из конца тускло освещенного коридора двигались двое. Лоб первого — вытянутого, субтильного интеллигента в майке и спортивных штанах — шел победным маршем почти до макушки, вероятно, с каждым годом отвоевывая все новые территории. Второй, темный и пыльный, низкорослый, но быстрый, обладал длинным, вытянутым лицом и посаженными необычайно близко к носу маленькими глазами.
— Стойте! Это ваша коробка? — крикнул интеллигент. Его голос звонко отрикошетил от стен коридора.
— Нет.
Они приближались под бряцанье — второй вращал на пальце связку ключей. Уши торчком, срезанный лоб, отороченный пегим ежиком волос, крупные губы. Нижняя была намного толще и прихлопывала верхнюю внахлест в подмороженной полуулыбке.
— Но это вы поставили ее здесь? — не унимался интеллигент.
— Ну да. Я.
— Теперь поворачиваемся, берем ее и несем вниз.
Они подошли и остановились перед ним. Он смотрел на левую руку второго, которая играла кольцом с ключами. Под синюшными портаками не было видно живой кожи. «Перстни» на пальцах, «13» на мизинце, а на тыльной стороне ладони — круглоячеистая паутина с пауком посередине. Что это все символизирует? — вспоминал он. Убийца, вор, шулер?
— Не понимаю.
— Че тебе непонятно? — уголовник улыбнулся многократно разбитыми губами, блеснув золотом во рту.
— Ничего не понятно…
— Вы что, не видите, что люди здесь курят? — не вытерпел интеллигент и возмущенно указал на мусоропровод. — Не видите кресло? Зачем здесь эта тухлая коробка?
Он обернулся и действительно увидел у зева мусоропровода некое подобие раскладного кресла, которое всегда принимал за тряпично-металлический лом, выставленный хозяевами и предназначенный к выносу.
— Потому что здесь мусоропровод… Завтра ее захватят уборщики… Иначе она так и будет валяться в подъезде.
Он сделал шаг вперед, чтобы пройти к своей двери, но интеллигент схватил его за плечи и оттолкнул назад.
— Ты че, по-хорошему не понимаешь? — взвизгнул он. — Быстро, я говорю, взял и вынес!
Уголовник, улыбаясь, сунул руки в карманы и беспокойно покачивался на ногах, разминая мышцы.
У него противно екнуло внутри, и все вокруг поплыло, как в дурмане.
…Реальность еще колебалась, зыбилась в голове язычком колокола. Он едва успел осознать и почувствовать ущерб. Отлетевшая пуговица с погончика на куртке, звон в голове, боль в пояснице. Он стоял у стены и бездумно вжикал ладонями по изгвазданной одежде.
— Что случилось? — испугалась жена, появляясь из лифта.
— Да… так. Ничего, — нервно рассмеялся он, прихрамывая, отходя от стены. — Нарвался на местного интеллигента. И еще рядом был уголовник.
— Какой еще уголовник?
— Обычный уголовник. Но он просто стоял в стороне. А интеллигент хотел выпендриться перед ним, — сказал он с обидой.
— И что, вы прямо… подрались? — спросила жена одними губами. Она недоуменно тронула его замаранную куртку.
— Так, немного… Повозились. Потом кто-то спугнул их, вышел на площадку, и они куда-то делись.
— Тебе нужно успокоиться, — сказала жена, покачав головой. — Хочешь выпить?
— Наверное. Не мешало бы.
Дома жена вытащила из холодильника виски. Горлышко в дрожащей руке зазвякало о рюмки.
— Что за день. Какой-то сплошной ужас… У тебя точно все в порядке? Ты хромаешь?
— Ничего страшного. Дай сюда.
Он накрыл ее руки, держащие бутылку, своими, но это не помогло унять стеклянную чечетку — его руки тоже немного тряслись.
Приняв душ и приготовившись ко сну, они попытались заняться любовью, но у него ничего не вышло.
— Давай просто полежим, — сказала жена и обняла его. — Честно говоря, я очень хочу спать.
— У меня не стоит после драки с интеллигентом, — пробормотал он. — Это конец. Меня пора спустить в мусоропровод.
— Ты просто устал, понервничал. И нам уже не двадцать лет.
— Но мы ведь не старые? Ты же хотела перед этим, в подъезде?
— Да… Мы не старые.
Она закрыла и вновь открыла глаза. Он пристроил голову на локоть и задумчиво смотрел ей в лицо из темноты. Видимо, она на какое-то время забылась.
— Сколько времени?
— Два часа. Я думаю про сто баксов, — прошептал он. — Надо было брать их. Кнапнугель давно подменил меня. Я был совсем другой… Ты давно живешь с Кнапнугелем. Надо было брать деньги.
— Никакой Кнапнугель не подменит человека, который дерется за тухлую коробку, — пробормотала жена сонно.
— Да… Я подрался. Я не дрался сто лет, — сказал он, ложась на спину. — Как раз последний раз на свадьбе. Потом еще ездили на мотоциклах к реке встречать рассвет.
— Не было никаких мотоциклов… Я же была там… Давай спать.
— Ну да… Не было. То есть было, но не у нас. Но как будто было, — сказал он раздельно, глядя в потолок. — Как будто. И у тебя развевались волосы… Я сейчас вспомнил, что сегодня, когда мы шли из клуба, ты была такая злая и красивая, и у тебя так красиво развевались волосы. Я хотел сказать и забыл.
Она не ответила — спала, или хотела, чтобы он думал, что она спит.
Он прижался к ней сзади, «ложкой», повторив ее изгибы, слившись в одно; почувствовал зарождение желания, приятное, почти невесомое, но не рискнул снова испытать неудачу и не хотел ее будить, и оно вскоре прошло; он ощутил, как покруживается голова и накатывают сонливые волны.
— Я хочу выкинуть мусорную коробку, — сказал он. — Необходимо выкинуть тухлую коробку. Она совсем протухла.
Интеллигент откинул крышку мусоропровода, она упруго завибрировала — кнап! Уголовник поднял его за ноги и сунул головой в открывшийся контейнер. Он почувствовал под горлом острое ребро провонявшей стали и следом лязг: нугел!
Свет закувыркался и померк. Рванувшись в темноту сна, он подумал, что небеса давно пахнут не фиалками, а подгнившими фруктами, и еще подумал, что скоро вставать на работу; приемник в кухне пискнул пять часов; жена, озябнув на утреннем холодке, прижалась и обняла во сне его обмякшее сорокапятилетнее тело — с неспокойной головой в темных небесах, с волосами, растрепавшимися от ветра прерий.
Давай, Сэмо1
Поток влажного предгрозового воздуха взметнул облако пыли с тротуара и завернул лист журнала с анонсами телепередач в руках продавщицы кваса. Она тряхнула им, выгибая бумагу.
— Город мне нравится. Большой, есть река, — говорил Сэмо размеренно. Плотный, взъерошенный, с каким-то черным смерчем на голове, он примостился на низком заборчике, с наслаждением ел батон, запивал квасом и щурил узкие глаза. — Много деревьев. Красивые машины. Откуда я приехал — там все не так…
Вдалеке взвыли и начали приближаться сирены. Сэмо восторженным взглядом проводил пожарную машину.
— МЧС! Хорошо. Полезная работа. Я хотел работать в МЧС.
— Че ж не пошел? — равнодушно спросила продавщица.
— Лицо, — объяснил Сэмо и дотронулся пальцем до кустистой брови. — Немного дергается. От нервов. В МЧС не взяли. Работаю на стройке. Тоже полезное дело. «Бугор» обещал не обижать. Ребята хорошие. Девушка красивая. Познакомились по интернету. Приехал к ней на поезде, двое суток. На верхней полке. Две недели прожили… Сегодня выгнала.
— Бедный-несчастный, — сказала женщина недоверчиво-осуждающе, подняв глаза от журнала. — Гульнул?
— Нет, совсем не то… Сказала: ты не можешь накричать. Не можешь меня ударить. Ты не мужчина. Уходи, придешь, когда позвоню. Вот хожу, жду… Они многие такие сумасшедшие, — добавил Сэмо рассудительно. — Хотят, чтобы я злился на них. Кричал или бил. Теперь вот не знаю, куда мне идти. Разве можно узнать человека за две недели?
Небо глухо громыхнуло. На странице журнала расползлась огромная клякса. По металлу бочки звонко забренчали крупные капли. Продавщица замкнула свое хозяйство и, накрывшись журналом, побежала через дорогу в магазин.
Сэмо стряхнул со штанов крошки, выбросил стаканчик, встал и грузно затопал к остановке. Спрятавшись там вместе с другими набившимися под крышу, он посматривал, как вода наполняет канавки, как ярко вспыхивает зелень…
Дождь был недолгим, и скоро остановка опустела. Лишь один мужик в шортах и сланцах, со спортивной сумкой под лавкой, провалив круглый живот между коленей, читал затрепанную книгу на середине. Сэмо украдкой заглянул в страницы. Мужик раздраженно засопел, покосился на Сэмо, бросил книжку в сумку и, прихрамывая, удалился.
Сэмо вздохнул.
Из автобуса выскочили два парня в кадетской форме с отложными воротничками. Один невысокий, но широкий здоровяк с простым курносым лицом и оттопыренными ушами. Второй стройный, статный, с правильными, благородными чертами лица.
— На, — курносый вытащил какой-то маленький пакетик.
— Да ладно, — сказал благородный.
— Бери-бери, пока дают, — нажал курносый, и благородный спрятал пакетик в карман.
Сэмо было все равно, куда идти, и он тронулся за ними.
Во дворе они остановились. Дождь совсем перестал, небо быстро расчищалось. В солнечном свете сияющие на облезлых брусьях бриллианты превратились в топазы.
— Сделаю, — сказал курносый кадет и сплюнул.
— Не сделаешь, — ответил благородный с сомнением. — Скользко.
— Отвечаю.
Курносый снова сплюнул, порылся в карманах и извлек носовой платок. Встав на носочки, протер перекладину, оставив платок висеть.
— Вот еще мой, — благородный достал свой платок и положил его на перекладину с другого конца.
Курносый прыгнул, схватился за перекладину в тех местах, где лежали платки, и начал подтягиваться. Его коренастое тело взлетало вверх с легкостью гелиевого шарика — стремительно рвалось к небу, словно ему было более естественно подниматься в воздух, чем ходить по земле.
Сэмо с простодушным любопытством глазел на курносого.
Кадет подтянулся двадцать пять раз и спрыгнул молодцом.
— Красавчик, — протянул благородный. — Дай я.
Он сделал девятнадцать раз и с тяжким грохотом соскочил, отдуваясь.
— Молодца, — сказал курносый со снисходительной нежностью. — Через месяц сравняемся.
Сэмо отошел к брусьям, вытер их футболкой и легко сделал тридцать отжиманий. Он хотел, чтобы кадеты оценили его недюжинную силу.
Но кадеты так и не обратили на него внимания. Они поболтались вниз головой, зацепившись сгибами коленей, раскачались, ловко спрыгнули наземь и пошли с площадки, засовывая влажные платки в карманы форменных брюк.
Сэмо увидел что-то блестящее, почти полностью втоптанное в мокрый песок. Это был целлофановый пакетик с десятком золотистых звездочек, прицепляемых на форму.
Он вытянул руку и издал радостное нечленораздельное мычание. Кадеты обернулись.
— Звездочки… ваши, — Сэмо поднял пакетик и широко улыбнулся. — Вот… звездочки!
— А… — курносый вернулся, взял пакетик и хмуро буркнул: — Благодарствую.
Курносый снова передал пакетик благородному, тот дважды кивнул — ему и Сэмо, и они решительно, ворочая натруженными плечами, пошли к подъезду. Дверь за ними вкусно лязгнула.
Сэмо оглянулся по сторонам.
Подсыхающий двор был пуст. Только у дверей последнего подъезда, тарахтя губами, бегал мальчик с яркой музыкальной каталкой в форме гуся. Мальчик посмотрел на Сэмо, споткнулся, и каталка мелодично забрякала по ступенькам.
Сэмо приблизился, чтобы помочь, и даже вытащил из кармана грязную ранетку, которую сорвал у остановки. Но из двери возникла женщина в полупрозрачной длинной юбке, делавшей ее похожей на рыбу-вуалехвоста, и, резко скрежетнув каблуками, спросила мальчика:
— Миша! В чем дело? — и Сэмо, оробев, прошел мимо.
***
Течение реки было какое-то странное — мутные потоки шли в противоположные стороны друг на друга, и водная гладь была вся в блещущих солнцем ромбовидных ячейках.
У берега пара катерков и гидроциклов высоко поднимали шлейфы белой, словно мыльной воды. Совсем вдалеке кто-то отважился на парусный спорт. Противоположный берег был плюшево-зелен. Там высились нехитрые пляжные постройки. На красную водяную горку карабкалась маленькая фигурка.
— Я недавно читал, как из-за неправильного положения вот такой горки человек получил серьезную травму, — сказал самоуверенный пожилой голос. — Река мелеет, дно каменистое. Херак башкой — и все дела.
Сэмо повернул голову. По набережной мимо него степенно двигалась девушка в светлом легком сарафане, с длинными волосами и тонкими щиколотками. Рядом плоскостопо шагал длинными и худыми, как циркуль, ногами сутулый парень с рыжиной. Третьим шел низенький мужчина в тряпичной голубой фуражке, какие носят пенсионеры. Он толкал перед собой закрытую коляску с гулившим ребенком.
— Жаль, если обмелеет, — сказала девушка. — Кстати, там, посреди реки, бьют какие-то интересные тёплые ключики.
— Да, и некоторые там купаются уже в апреле, — подтвердил парень и тайком пожал ей руку.
— У некоторых в голове вата, — отрезал пожилой. — Это не ключики, а сливные трубы. Вы видите, какого цвета там вода? Хотя для кого-то и полезно…
— Почему полезно? — заинтересовался парень.
— Вырастет вторая башка. В первую есть, второй думать.
Девушка незаметно взяла парня за руку и пожала ее.
Заметив этот трюк, Сэмо помотал головой и хитро улыбнулся.
Обустроенная набережная заканчивалась недалеко за мостом. Впереди буйствовали непроходимые пыльные заросли. Справа накатывала волна. Слева вверх, к городу, вели широкие ступени.
Прогрохотав колесами, с лестницы соскочили два роллера с огромными брикетами мороженого и, жизнелюбиво вопя, понеслись вдоль реки.
— Слушайте, ну это ведь они не масло везут? — проворчал пожилой, проводив парней взглядом.
— Хочешь мороженого? — обрадовалась девушка. — Мы сходим наверх и купим! Мы быстро! А ты побудь с ребенком!
Она и парень побежали по ступеням вверх. Сэмо поспешил за ними.
***
Мороженое в летних кафе было слишком дорогое. Они прошли неработающий фонтан, в мутной воде которого, подвернув штанины, бродили дети, миновали аптеку и давешнюю бочку с квасом, где продавщица прогоняла вьющуюся осу, и пересекли дорогу по зебре.
В проходном дворе, за деревом с золотистым стволом, похожим на вылезший из земли медный кабель, девушка села на просторное сиденье качелей, парень толкнул скрипучую конструкцию, и она взлетела, старчески дребезжа ржавыми цепями. Девушка счастливо засмеялась.
Почему вокруг него не такой мир, подумал Сэмо, присаживаясь на скамейку. Он любит работу на стройке, любит грубоватые шутки приятелей, ему нравится этот новый город, но прошло пять часов, а ему до сих пор никто не позвонил.
Раскачавшись, девушка взвизгнула и спрыгнула с качелей. На лету сарафан вздуло шаловливым потоком воздуха. Девушка вскрикнула уже не наигранно и, прижав подол к бедрам, огляделась по сторонам. Парень рассмеялся, взял ее за руку, и они убежали со двора.
Следующий двор был пустынный и дикий. Опрокидывали густые тени насупленные клены. Морщинистые вязы сыпали наземь бледно-желтые семена, напоминающие копеечные монетки.
— Смотри, «Лада» вся в монетках, — кивнула девушка. — А рядом на машинах ничего нет. Видимо, эта машина стоит тут давно. Может быть, ее хозяин умер? Он был старый, одинокий и лежит уже две недели. А соседи не могут понять, откуда запах.
— Нет, не так. Его убили дети, которым надоело жить с ним. Ночью они вынесли тело, расчленили и закопали здесь, под сухим деревом. Все чисто. И никакого запаха.
— Дурак. Все-таки ты не любишь моего отца. Фу, фу! Сейчас буду думать… — девушка вырвала руку из ладони парня.
— При чем тут отец, — сказал парень и малиново покраснел, как все рыжие. — Эта машина, наоборот, приехала недавно из гаража… Все другие машины вымыл дождь.
— Музыкальный магазин! — крикнула девушка, показывая через дорогу. — Зайдем? На минуточку!
***
Вентилятор у прилавка гонял сухой воздух. Одинокий продавец сонливо слонялся по залу. Сэмо вошел в магазин.
Большую часть площади занимали клавишные на массивных подставках и тонких стойках. По стенам висели медовые и шоколадные акустики с уютными волнистыми деками; рябило в глазах от агрессивных, острых электрогитар сумасшедших расцветок.
Девушка и парень находились в толпе клавишных.
— Хочется что-то вроде этого, — девушка озабоченно тыкала пальцем в бемоли и диезы черного пианино.
— Всего-то двести двадцать тысяч? — ответил парень, заглянув в ценник. — Это двести двадцать вольт по кошельку.
— Я ж не говорю, что мы можем себе это позволить, — сказала девушка прохладно. — Просто хочется.
— Есть электронные за двадцать пять. Вон там, в углу. Еще и функциональнее. С эффектом органа и скрипки.
Сэмо, кося глазами в их сторону, прошелся по рядам, нажал басовую клавишу монументального «Роланда», испугался произведенного грохота и, заложив руки за спину, сделал вид, что увлечен гитарами.
— Ничего ты не понимаешь. Это живое пианино. Никакое электронное так не зазвучит. Вот сам послушай. Это, — девушка нажала на клавиши цифрового пианино всеми пальцами; подождала, пока звук затихнет, — а теперь это!
Она вкрадчиво, любовно погрузила пальцы в плоть и нервные окончания деревянного инструмента.
Звук — долгий, глубокий, волнообразный — вырос, встал вокруг прозрачными стенами, поколебался в воздухе и приятно, с послевкусием, растаял.
Девушка оглянулась на парня в восхищении, с отсутствующим, блаженным выражением на лице.
— Ну, я ж не спорю, что пианино хорошее, — смутился парень, хлопнув по деке пианино, как по крупу лошади. — Конечно… звук… что говорить.
— Ты чувствуешь, да? Он даже гораздо лучше, чем у того рояля за полтора ляма! Вот пойдем, послушай!
Девушка потащила упирающегося парня к забракованному роялю.
На улице послышался гвалт, и в пустынный холл магазина ворвалась толпа азиатов. Кряжистый мужчина с поднятым валиком пегих волнистых волос, маргинального вида парень лет двадцати, с такой же, как у Сэмо, лохматой и неразборчивой копной на голове, и некрасивая, худая и зубастая девочка-подросток. Казалось, что вошли десять человек, жестикулирующие и громко тарабарящие на своем наречии.
Ничуть не замедлив шагу, они разделились и разбежались по магазину, весело переговариваясь.
У взрослого был самоуверенный, напористый вид, боевито насупленные брови. Подскочив к цифровому «Коргу», он грубо ударил по клавишам, выкрутил нужное звучание и, не присаживаясь, заиграл что-то проворное из джазовых прозрачных недоговоренностей.
Повернув голову, он что-то крикнул девочке. Сэмо подумал, что это семья — отец и дети.
Девочка шагнула к ближайшей «Ямахе» и заиграла в тон, обогащая и усложняя его музыку, шаловливо улыбаясь.
Мужчина неожиданно оборвал импровизацию и устремился вперед, к другому пианино.
Когда он снова вступил, подхватив теперь тему дочери, она перебежала к третьему инструменту и снова включилась в игру, но уже в партии отца.
Опробовав таким образом четыре фортепиано, они громко засмеялись. Мужчина показал два больших пальца и потряс над головой ладонями, соединив их в замок.
Сэмо во все глаза смотрел на пришельцев. Очень уж громогласны и свободны были эти чужаки, очень уж хорошо играли, и очень уж их искусство диссонировало с внешним обликом. Взлохмаченные, неухоженные, горластые, они были похожи на каких-нибудь крестьян, пастухов, сеятелей риса.
Девочка, взвизгнув, подскочила к парню и повисла у него на шее.
Парень с ущерой двоечника, открывающей плохие зубы, склонился над инструментом. Протянул рабочую, картофельного цвета ладонь с нежно-розовыми обгрызенными ногтями и выдал изощренное музыкальное коленце.
Сбился. Недовольно высунул язык, исправился и единым неуловимым движением воспроизвел еще два быстрых и ловких финта, не используя вторую руку.
Мужчина и девчонка из-за плеча весело смотрели на него.
Он улыбнулся и презрительно махнул своей картофельной ладонью. Отец и сестра затараторили.
Взрослый подошел к глазеющему Сэмо и спросил что-то.
— Я не понимаю, — Сэмо помотал головой и застенчиво улыбнулся.
Девочка и парень что-то сказали отцу и засмеялись. Он улыбнулся хитрой узкоглазой улыбкой с коричневого лица и отвернулся от Сэмо.
Они прошли зал насквозь, как чабаны — стадо музыкальных овец или коров; небрежно и умело пробуя, пробуждая каждый инструмент, словно гладя и одобрительно похлопывая по круглым живым бокам, и треснули дверью в другом конце магазина. Вспухла, взлетев к потолку, душная тишина.
— Интересно, сколько нужно учиться так играть? — спросил парень. — Видела? Им все равно, на чем играть. С ходу.
— Это уже консерватория, — сказал продавец от прилавка снисходительным тоном. — Курс третий… Скоро они нас всех выживут. Они быстрые, хваткие. И прожорливые, как саранча. Имею в виду знания.
— Нда… Ну, пробуй рояль, и пошли, — сказал парень девушке.
— Может, не надо?
— Давай, давай!
Девушка с несчастным видом присела на банкетку у белого кабинетного рояля и старательно, неумолимо фальшивя, простучала сладенькое арпеджио.
Сэмо внимал ее игре, вытянув шею. Ему нравились звуки пианино, нравилась девушка и нравились производимые ею на миллионном рояле музыкальные спотыкания.
— Да не хочу я, — сказала она, покраснев, закрыла вуаль и встала. — Пойдем. Отец разворчится, потом не успокоим. До свидания, — кивнула она продавцу, и они с мужем быстро вышли из магазина и пошли вдоль его стеклянной стены. Сэмо украдкой следовал за ними с другой стороны по залу.
В магазине были открыты окошки, и голоса проникали внутрь:
— Ну, что ты?
— Да зачем все это? Даже если я куплю самый лучший «Стейнвей», я никогда не научусь играть по-настоящему. Мне тридцать лет. Я, блин, кормящая мать. Зачем?
— Чтобы играть «Реквием по мечте».
— «Реквием по мечте» можно сыграть хоть на столе.
Они скрылись за домом. Сэмо выскочил следом, выждал полминуты, завернул за угол и чуть не налетел на них.
Парень, завязывавший шнурок, смерил его недружелюбным взглядом снизу вверх.
— Что-то нужно, друг?
Сэмо растерянно остановился, поглядел по сторонам, вытащил из кармана цепочку и стал вертеть ее на пальце.
Парень выпрямился, сунул руки в карманы и пошел на Сэмо.
— Слышь, друг, ты че за нами ходишь? А? Че ты хочешь? А?
Сэмо попятился. От волнения лицо его задергалось, губа вскинулась кверху, обнажая зубы, как у рычащей собаки. Он схватился за щеку.
— Саня, Саня, — девушка испуганно схватила парня за плечи. — Пойдем!
Он сделал движение сбросить ее руки, не получилось, тогда он развернулся, и они пошли.
— Точно говорит… скоро весь мир заполнят, — заговорил парень. — За каждым углом торчат, поджидают…
— Тише. Ты видишь, что он ненормальный?
— Мороженое… там! — обиженно крикнул Сэмо, указывая пальцем в сторону киоска, одной рукой продолжая держать пляшущее лицо.
Девушка, отчаянно оглянувшись на Сэмо, ускорила шаг. Пара скрылась за домом.
***
У него осталось совсем немного денег, и очень хотелось есть. В чинке у дороги он купил еще один батон, бутылку воды и сел на лавку во дворе. Подкрепившись, он вытащил старый кнопочный телефон с маленьким экраном. Никто не звонил и не писал ему.
Сэмо решил, что не тронется с места. Будет сидеть здесь и ждать, пока не услышит звонка. Он включил игру «змейка» и принялся отращивать ей хвост, присоединяя квадратики.
— Здорово, — послышалось сверху.
Сэмо пожал шершавую ладонь. Рядом тяжело брякнулся бритый парень с синевой под глазами.
— Здорово, — сказал другой, в бейсболке. — Подвинься, — и развалился на лавке с другой стороны от Сэмо.
— Слышь, брат, ты китаец? — вырос перед ним третий, плечистый, улыбчивый парень.
— Нет, — помотал головой Сэмо.
— Ну как нет? Как тебя зовут?
— Дима…
— А погоняло есть? — добродушно спросил третий.
— Да… есть… Сэмо.
— Сэмо? Ну вот, а говоришь, не китаец!
— Нет, сам я не китаец, — смирно объяснил Сэмо. — Это Сэмо Хун китаец. Меня так ребята прозвали, в армии.
— Харэ базлать, китаец. Дай позвонить! — сказал первый, вставая, и требовательно протянул руку.
— Давай, Сэмо! — вонюче ощерился второй.
Он едва успел увернуться от удара в челюсть.
«Давай, Сэмо», — вспыхнуло алым в голове.
Рванув за футболку, он толкнул бейсболиста спиной на бритого и резко дважды ударил ногой — в живот и в голову. Секундой позже его левый локоть, описав дугу, врезался в кадык заходившему со спины улыбчивому парню. Скорченный бейсболист, зажимая живот, свалился в сторону, и перед Сэмо растерянно запрыгал бритый — видимо, доморощенный боксер.
…У улыбчивого парня была неестественно подогнута нога, словно он упал с высоты. Двое других лежали лицами вниз.
Парень с подвернутой ногой задергался, захрипел, и его начало рвать.
Сэмо, разжав сбитые кулаки, попятился, расширенными глазами глядя на лежащие тела. Между домами мелькнул синий маячок. Милиция! Он попадет в тюрьму!
Сэмо повернулся и со всех ног, как загоняемый олень, побежал. Мимо фонтана, мимо музыкального магазина, мимо шумящих деревьев во дворе с закопанным стариком, мимо двора со скрипучими качелями…
У бочки с квасом он прекратил бег и пошел шагом, оборачиваясь, тяжело дыша. Никто не гнался за ним. Улицы пустели. Садилось солнце. Прошло восемь часов, как он вышел из дома. От быстрого бега снова заскулило в желудке.
Продавщица кваса теперь разгадывала сканворд. Заслышав шарканье и шумное дыхание Сэмо, она подняла голову.
— И что? Не позвонила? — спросила она, узнав его.
— Нет пока, — пробормотал Сэмо. — Позвонит…
— Ну-ка? — продавщица прищурилась и ткнула в его сторону карандашом. — У тебя лицо дергается.
— Да… — ответил Сэмо, отворачиваясь. — Оно скоро перестанет.