Андрей Геласимов. Холод
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2015
Андрей Геласимов. Холод. — М.: «Эксмо», 2015.
Из всех искусств важнейшим для нас является кино. Андрей Геласимов под Голливудом себя почистил, чтобы плыть в литературу дальше.
Строго говоря, подобная операция для него не нова. «Год обмана» подозрительно напоминал «Игрушку» с Пьером Ришаром, а «Кольцо Белого Волка» правильнее было бы назвать «Симпсоны в Нарнии». Нынче А.Г. активно эксплуатирует штампы из disaster films, вроде «Пика Данте» или «К-19». Но не забывает мило кокетствовать: «Роман писался как самостоятельное произведение, и если дойдет до его экранизации, то придется очень много переделывать. В кино совсем другие законы».
Впрочем, пусть бросит в него камень, кто сам без греха. Редкая современная книга пишется без расчета на экранизацию. Взять хоть последние бестселлеры: что прилепинская «Обитель», что ивановское «Ненастье» — прямо-таки под Велединского деланы. Дебора еще никто не опроверг: спектакулярная культура всегда визуальна. И что проку винить Геласимова? — не им начато, не им и кончится…
Итак: столичный театральный режиссер Эдуард Филиппов (для краткости — Филя) зимой отправляется в родной якутский город. Экипирован герой исключительно по сезону — в кашемировом пальто, пиджаке от Burberry и кедах. При упоминании этих деталей гардероба последние сомнения насчет дальнейшего отпадают: yuppie in peril, полный и безоговорочный армагеддец грядет с минуты на минуту…
Но: у советских собственная гордость, — нам бы хошь и гамбургер съесть, а в классики влезть. Оттого всякий Бэтмен отечественного производства непременно носит шинель Акакия Акакиевича и опорки Родиона Романовича. Как же, иначе не комильфо. Хромированный сюжетный каркас, взятый напрокат где-нибудь в «Universal Pictures», у нас традиционно увешан чугунными гирями рефлексий, веригами высокодуховных исканий и метаний. У Геласимова та же дурная синергия несовместимых жанров. Чтоб и плебеи сыты, и интеллектуалы целы. А ведь предупреждали: в одну телегу впрячь не можно…
Фабульная основа «Холода» — коммунальный based on a true story коллапс: в городе при минус сорока по Цельсию начинаются веерные отключения систем тепло- и электроснабжения. Нечто подобное и впрямь бывало: в Якутске в декабре 2002-го и в Тикси в феврале 2013-го. Правда, в обоих случаях следовал безотлагательный (ну, почти) happy end, но А.Г. для вящего драматизма растянул ситуацию во времени. Повальная гипотермия, отморожения конечностей и поголовное мародерство на фоне всеобщей паники не заставили себя ждать. Однако весь этот донельзя киногеничный сеттинг служит лишь декорацией для мазохистских самокопаний протагониста, каковые занимают две трети текста. «Яппи в опасности» — голливудская фишка, да яппи-то русский, и пятая графа перевешивает. Это в проклятом Буржуинстве все должно быть динамично и увлекательно: и мороз, и торнадо, и цунами. А нам и минус сорок по барабану, дай ободрать коросту с душевных болячек. Между прочим, «Холод» издан в серии «Секреты русской души», так что скверной достоевщины тут не занимать по определению.
У Фили, изволите видеть, лежит на сердце тяжкий груз, и вся жизнь — к одиннадцати туз. Во-первых, давным-давно он дал жене-изменщице до смерти наглотаться печного угара — вьюшку не открыл, а мог бы. Во-вторых, уже недавно удавил на сцене безвинную псину ради вящего эффекта. В общем, оплатил свой гламурный пиджак слезинкой замученной собачки: надо полагать, предел моральной деградации. В этой связи Филя пребывает в двух ипостасях: либо гомерически пьян, либо с нечеловеческого бодуна. В последнем состоянии ведет продолжительные беседы с неким демоном пустоты. Астральный двойник, совершенно инородный в триллере-катастрофе, наводит на тревожные мысли о психическом здоровье героя. Однако рядом с народной бедой глянцевый селебрити, как водится, в считанные часы пережил катарсис, духовно исцелился и принялся спасать ближних, в особенности собак. За названные подвиги новоявленный человеколюбец сподобился награды — демон вернул его в прошлое и позволил-таки приоткрыть злополучную вьюшку. Финальные титры… простите, с этим пока заминка. Придется воспользоваться подручными данными: тираж — 10 000 экземпляров, лонг-лист «Русского Букера»…
Д. Быков однажды заметил: «Геласимов… производит сладкую вату, которая по объему, как мы знаем, очень внушительна, по вкусу довольно приторна, а по сути совершенно пуста». И вынес диагноз в заголовок: «Андрей Геласимов похож на писателя». Не писатель, но похож. Что ж, это многих славных путь, видали и худшие варианты.
Нынче А.Г. сменил амплуа и попытался быть похожим на сценариста. Возникает неразрешимая дилемма: так «Букера» будем вручать или «Оскара»? Право, не знаю: автор от ворон отстал, а к павам не пристал. Для синема «Холод» чересчур литературен — неповоротлив, аутичен, перегружен не нужными сюжету персонажами и громоздкими флешбэками с претензией на психологизм. Для литературы — слишком кинематографичен; и в худшем смысле слова.
Для иллюстрации позволю себе лирическое отступление. Как-то раз я имел глупость воспитывать бывшего одноклассника, ныне сценариста: внушал ему благие мысли — что зимой ручной стрелочный перевод в одиночку не сдвинуть с места, а сибиряки категорически не хранят строганину в кадушках… Парень прервал меня на полуслове, назидательно подняв палец: «Правда искусства — совсем не то, что правда жизни!»
Так вот, геласимовский кинематографизм — ровно того же свойства, зиждется на минимуме жизнеподобия. Зачем Филе приспичило лететь в родную Якутию? — чтоб выпросить у старого друга, театрального художника, эскизы к спектаклю. Почему нельзя обсудить вопрос по скайпу, ведают одни степные боги. Но, думаю, и они затруднятся сказать, отчего Филя отправился на рандеву с якутской стужей в униформе московского плейбоя. Следователь Толик, школьный приятель героя, подозревает его в убийстве неверной жены — на каком основании, ведь свечку не держал? И так далее. В реестре несуразиц пуще всего впечатляет амурная сцена времен филипповской юности — секс в библиотечном отделе грампластинок, под Бетховена, Вагнера и Боккерини (в порядке очереди, конечно). Любопытно, кто у сладкой парочки диджеем работал и пластинки менял, — неужто библиотекаршу пригласили?.. Что за прелесть эти сказки!
Окончательно невыносим автор становится, когда старается походить на литератора — и жеманится, как уездная инженю на долгожданном бенефисе. Одно время Геласимова попрекали посконной простотой слога, и нынче Андрей Валерьевич взялся посрамить зоилов и супостатов. Ей-Богу, лучше бы воздержался из чувства самосохранения: «они приступили к трапезе», «жрица Мельпомены», «пожар нечеловеческой боли в истерзанной рогоносным статусом хрипатой груди», «она пломбировала его кричальное отверстие огромным мохнатым шарфом», «боль осветила его мозг подобно сигнальной ракете», — техногенную катастрофу органически дополняет языковая. И портреты размыты, и пейзажи смазаны… И на три сотни страниц есть всего одно точное сравнение: титьки у филипповской любовницы напоминают «грустные сосиски», — да и то заимствовано у Терехова.
Раз уж к слову пришлось: Геласимов похож не на писателя, а на писателей — прозаиков, очеркистов, публицистов и проч. Ибо стащил от соседей на свой верстак все, что не приколочено. Вдрызг разочарованный яппи — очередное пришествие Духless’а. Коммунально-социальная составляющая скопирована у Кара-Мурзы-старшего (см. «Царь-Холод»). Насчет гипотермии и отморожений рекомендую заглянуть в Антона Майлда, параллели отыщутся сами собой. И демон пустоты более чем знаком: черт, кошмар Ивана Федоровича. Песья тема — развернутая чеховская цитата: «Доброму человеку и перед собакой бывает стыдно». А про похмелье целая библиотека написана — от классика Булгакова до современника Воеводина. Стилистика, — но это скорее всего неумышленно, — то ли самсоновская, то ли непогодинская, даром что кандидат филологических наук трудился.
Все перечисленное в сумме дает литературный мейнстрим, и Геласимов пророк его: любим, востребован, лаурирован. И плебеи сыты, и эстеты целы. Опять же «Букер» в перспективе. А победителей (пусть и потенциальных) не судят. Но прежде чем запломбировать кричальное отверстие, скажу: никакой «Букер» не стоит слезинки замученного читателя, — верю, найдется у меня единомышленник…