Письмо 9. Тезис о человеческой исключительности
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2015
После публикации колонки «Язык и мозг»1 я
получил сразу несколько писем, авторы которых были раздражены одним и тем же
моим утверждением: «…всякий раз, когда мы узнаем о лингвистических успехах
представителей животного мира, мы удивляемся, и в нашем удивлении есть
некоторая снисходительность: «Ну надо же, что они
умеют, ну почти как человек!» При этом мы понимаем, что, конечно, до человека
представителям всех других видов, живущих на Земле, — очень далеко. Язык
человека имеет совершенно другие качества».
Мне предъявили претензии в небрежении «представителями
животного мира», и у этих претензий есть серьезные основания.
Действительно, животные, во-первых, могут достичь
больших успехов в освоении языка человека, а во-вторых, кто, собственно,
сказал, что им это нужно? Их коммуникативные системы и достаточно изощрены, и
направлены совсем на другие цели — животные вообще-то общаются между собой, а с
человеком только по случаю или по необходимости.
И с другой стороны: может ли человек достичь хоть
каких-нибудь успехов в «танцах» пчел или песнях зубатых китов (дельфинов,
например)? Видимо, нет, поскольку не умеет летать и не
слышит в ультразвуковом диапазоне.
Стэнли Корен — известнейший
специалист по поведению и интеллекту собак пишет, что собаки получают и
обрабатывают вполне сравнимый с человеческим объем информации. Но если человек большую
часть информации получает с помощью зрения, собаки ее получают в виде запахов.
Если у человека 5 миллионов обонятельных рецепторов, то у собаки — более 200
миллионов, а у бладхаундов — 300 миллионов. С каждым
рецептором связан нейрон, который передает информацию коре головного мозга.
Площадь участка коры, ответственная за обработку запаха, у человека — примерно
размером с почтовую марку, а у собаки обработкой запаха занята область
площадью, примерно равной листу А4.
Корен пишет: «Для собак восприятие запахов
эквивалентно чтению газеты. Специальные запахи, которые собаки и другие
животные выделяют для коммуникации, называют феромонами
(от греческого слова pherein, означающего «нести», и horman, означающего «волновать»). Изначально существовало
убеждение, что эти запахи просто сообщают самцам, когда самки готовы к спариванию,
а затем служат средством возбуждения, чтобы привлечь партнера к самке и
способствовать спариванию. Сегодня известно, что эти активные вещества несут
намного больше информации, чем просто информация о готовности к размножению.
Различные вещества вырабатываются, когда животное сердито, испугано или,
напротив, чувствует себя уверенно. Некоторые химические воздушные «подписи»
идентифицируют пол особи, а некоторые сообщают возраст собаки. Содержится в
запахе и большое количество другой информации, например, в каком цикле течки
находится репродуктивная система суки, беременна ли она, или у нее ложная
беременность, и даже как давно она родила. Если чтение запахов для собак —
эквивалент чтения письменного сообщения, то собачий эквивалент чернил — моча. В
ней растворены многие из химических соединений феромонов.
Это означает, что моча содержит большое количество информации о собаке.
Обнюхивание столбиков или деревьев вдоль дороги, занятие, которое нравится
большинству собак, — это способ узнать о последних событиях. А дерево
представляет для собаки большой таблоид, где помещены последние новости
собачьего мира»2.
С точки зрения собаки — человек весьма несовершенное
существо. Он, конечно, может различать некоторые резкие запахи, но, во-первых,
этих запахов очень мало, а во-вторых, человек просто не знает, что эти запахи
значат — на языке запахов человек говорить не может и понимать такие сообщения
может только весьма приблизительно. То есть буквально
рядом с нами существует особый мир, в который мы не в силах войти. Объяснить
человеку язык запахов так же трудно, как объяснить тому, кто различает только
черный и белый цвета, что такое «красный».
В мире собак другие смыслы. И даже научившись
улавливать запахи с помощью приборов, мы мало что поймем, потому что наш мозг
не готов к пониманию.
В моих словах, вызвавших возражения моих
корреспондентов, невольно проявилось сложившееся за много веков отношение
человека к животному миру как к миру низшему. «Человек — венец природы».
«Человек сотворен по образу и подобию Божьему». Ну, а собака, или даже шимпанзе
и бонобо — не венцы природы и созданы не по образу и
подобию Бога, а вылеплены случайностями эволюции.
Французский философ Жан-Мари Шеффер в книге «Конец
человеческой исключительности»3 пишет: «С одной стороны, мы уже минимум
полтора столетия как знаем, и в этом невозможно рационально усомниться, что
люди — то есть мы — суть живые существа в ряду прочих (со всем, что отсюда
следует) и что человечество обладает единством как биологический вид. Мы также
знаем, что возникновение человечества составляет часть истории живого мира на
одной среднего размера планете «нашей» Солнечной системы. Эта история, включая
очень долгий доисторический период, сформировала нас, и мы, по сути, не что
иное, как один из эпизодов эволюции, — она не только наше прошлое, но и
настоящее, и будущее. Соответственно, нас нельзя вырывать из сложного и
неустойчивого комплекса форм жизни, сосуществующих ныне на Земле. Эта не-человеческая жизнь есть нечто гораздо большее, чем наша
«среда», — она конституирует само наше существо, которое представляет собой
лишь одно из ее преходящих проявлений. Однако этого факта решительно не
приемлет та концепция человечества, которой руководствуются многие из тех, кто
стремится изучать человека в философской перспективе или же в его
социально-культурном аспекте. Она утверждает, что человек составляет исключение
среди населяющих Землю существ, а то и вообще в мировом бытии. Как нас уверяют,
эта исключительность обусловлена тем, что в собственно человеческой сущности
человека заложено особое, небывалое онтологическое измерение, в силу которого
он превосходит прочие формы жизни и свою собственную «природность». Я предлагаю
называть такое убеждение Тезисом о человеческой исключительности».
Шеффер выделяет три основные формы Тезиса. Я их
приведу и попытаюсь прокомментировать. Первая форма Тезиса — философская.
«В наиболее радикальной, философской, форме он
отказывается соотносить идентичность человека не только с биологической, но и с
социальной жизнью: предполагается, что по своей собственно человеческой
сущности человек есть «я» или же «субъект», абсолютно автономный основоположник
своего собственного бытия. В этом легко распознать исходную аксиому ряда
важнейших философских направлений ХХ века — таких как феноменология, различные
(включая аналитические) направления неокантианства, традиция философской
герменевтики и экзистенциализм».
Философские направления, перечисленные Шеффером,
отличаются много чем, но, по крайней мере, в одном они сходятся: человек, как
они его рассматривают, это — независимый наблюдатель (в том числе наблюдатель
самого себя). У него нет никакой эволюционной истории, есть только история его
познавательной активности. Он никогда не менялся, ни биологически, ни
социально. Он, вообще говоря, не зависит от окружающей биологической и
социальной среды. Так рассматривать человека, вероятно, можно, но необходимо
отметить, что это очень сильная формализация, которая отбрасывает слишком
многие моменты и формирования человека как вида, и развития человека как
личности. Такой человек — статичен, и понять его место в универсуме трудно. В
принципе, этот подход является вариантом творения по образу и подобию Бога. Но
если религия сразу дает такому человеку трансцендентную санкцию, то есть
указывает на существование обратной связи человека и Бога и этим снимает многие
вопросы, то секулярные варианты этих философских направлений оставляют человека
и без Бога, и без природы. Он как бы зависает в пустоте и одиночестве, в мире
победившего абсурда (как и происходит в экзистенциализме, например, у Альбера
Камю). Это очень неуютная, и главное — неустойчивая позиция: непонятно, зачем
человек осуществляет свою познавательную работу. Не говоря уже о том, что при
таком подходе верным оказывается тезис Сартра: «Ад — это другие» и ставится под
сомнение формирование и существование социума.
Шеффер продолжает: «Вторая форма Тезиса, особенно
распространенная в общественных науках, усматривает трансцендентность человека
в его социальности: общественный человек, говорят нам, «не-природен»
или даже «анти-природен». Тогда «биологическая» жизнь
— не более чем субстрат человечества и не имеет ничего общего с его собственной
идентичностью».
Это тоже формализация, но здесь рассматривается не
отдельно взятый субъект, а некоторое объединение субъектов, связанных
информационными каналами, то есть социум. И каждого человека полностью
определяет характер его связей с другими членами социума. В этой модели все
природное кажется излишним, поскольку оно вносит в социум «шумы». А значит,
природу (в том числе и природу самого человеческого тела) необходимо
перестроить таким образом, чтобы «шумы» минимизировать, поставить под контроль.
Насколько это вообще возможно? Насколько социум может управлять и упорядочивать
внесоциальный мир? В XIX веке казалось, что социум (человечество) может все.
Теперь так уже не кажется.
Я приведу только один пример. Джессика Сакс описывает
отношения современного человека с микробами4.
В организме взрослого человека живет несколько
килограммов бактерий. Без них мы не только не прожили бы и недели, но и не
родились бы на свет (микробы буквально выстилают путь, по которому двигается
рождающийся младенец). Бактерии живут вокруг нас — они в воздухе, в воде, в
пище. И не все они помогают нам жить, многие, напротив, могут нас довольно
быстро уничтожить.
Современные гигиенические нормы постепенно привели к
тому, что мы окружили себя довольно чистой средой (то есть убрали «шумы»), а
наш организм за долгую эволюцию приспособился к совершенно другим условиям: мы
лишили его естественных врагов. И наша иммунная система сошла с ума: она начала
атаковать и совершенно безобидные, и крайне важные для нас клетки и бактерии. И
появились бесчисленные виды аллергии.
Мы уже не можем прописать себе жить
в грязи и пить кишащую болезнетворными бактериями воду. Но теперь нам надо
учиться воспитывать собственную иммунную систему, объяснять ей, что хорошо, а
что плохо. Это — с одной стороны, а с другой — бактерии и вирусы очень хорошо
умеют приспосабливаться к атакующим их лекарствам, и мы вынуждены постоянно
изобретать новые, а значит — рисковать. Мы всего за одно столетие выбили наш
организм из равновесия, в котором он находился сотни тысяч лет. И теперь нам
необходимо опять привести в порядок и сам организм, и ту среду, в которой мы
живем. Нам нужно учиться договариваться, попросту надо стать толерантными к
бактериям.
Из этого следует, что
«биологическая жизнь» не субстрат социума, а его неотъемлемая часть, что канала
связи «человек — человек» недостаточно. То есть та формализация
которую мы допускаем в подобной модели, слишком сильно идеализирована. И надо
ее менять.
И наконец, третья форма Тезиса о человеческой
исключительности утверждает, что собственно человеческую идентичность человека
образует «культура» (творчество символических систем) и что эта культурная трансцендентность
противостоит одновременно и «природе», и «социальности».
Этот Тезис кажется самым сильным, поскольку те начатки
культуры (в понимании человека, то есть именно как «творчество символических
систем»), которые встречаются, например, у шимпанзе и горилл, это очень слабые
подобия той развитой культурной среды, которую создал человек.
Но здесь я хочу спросить: а почему мы понимаем под
культурой именно то, что мы понимаем — только и исключительно «символические
системы»?
Если понимать под культурой
некоторую предельную форму развития вида, которая обеспечивает адаптационные
преимущества, позволяет распространиться на всю доступную экологическую нишу и
занять в ней доминирующие позиции — а все это человечеству дало развитие
культуры, и в первую очередь науки — то почему бы нам не посмотреть на другие
виды и не увидеть у них своеобразные, непохожие на человеческую формы культуры? Вот с чего мы решили, что
это мы приручили собак, а не они нас? Если вспомнить о кошках
то такое предположение кажется еще более реалистичным. А ведь численность
домашних собак и кошек несравнимо больше, чем численность их диких сородичей. В
подавляющем числе случаев домашние животные не дают человеку вообще никаких
«адаптационных преимуществ», а он своим питомцам — дает.
Мы часто говорим, что культура — особенно
художественное творчество — носит избыточный характер, она вроде бы тоже не
дает никаких «адаптационных преимуществ». Творить ради красоты и совершенства
может только человек.
Но я уже говорил о языке запахов, который образует
коммуникативную систему собак. Мы языка запахов не понимаем и потому объявляем
несущественным. А ведь собаки — это удивительные носители совершенно
своеобразной «запаховой культуры». Например, у волков эта «культура» развита
гораздо слабее. Зачем домашней собаке умение различать такое невероятное
количество запахов? Не кажется ли оно таким же избыточным, как, например,
поэзия или музыка? О явно избыточной с точки зрения адаптации к среде красоте
бабочек неоднократно говорил Набоков.
Шеффер настаивает на том, что Тезис о человеческой
исключительности радикально устарел: «Действительно, все социальное и
культурное находится в глубокой зависимости от биологического,
как это превосходно сформулировал Джон Серль: «Между
культурой и биологией не может быть противоречия, потому что, если бы оно было,
биология наверняка бы выиграла». Даже употребленное мною выражение «глубокая
зависимость» способно ввести в заблуждение, так как в нем предполагается идея
каких-то двух разных реальностей». А реальность в точности одна. И нет никакого
разрыва, никакой непреодолимой пропасти между человеком и животным, пусть это
даже крыса, не говоря уже о шимпанзе.
Однажды я разговаривал с очень известным биологом,
который, добившись серьезных успехов, вдруг ушел из экспериментальной науки. Я
не привожу его имени, потому что его резкие слова могут создать ему сложности в
отношениях с коллегами. Биолог сказал: «Я больше не могу вгонять крысам
электроды. Они ведь очень умные. Они все чувствуют и все понимают. Когда долго
работаешь с ними, ты тоже начинаешь чувствовать их боль. Это очень мучительно.
А приходится это делать, и приходится их кормить лекарственными препаратами,
потому что лекарство нельзя сертифицировать и применять без тестирования, в
частности, на крысах. А тех, кто ставит эксперименты на обезьянах, делает
трепанацию, — я бы просто расстреливал. Это все равно
что пытать детей».
Мое отношение к живому миру резко изменилось примерно
двадцать лет назад, когда я начал интересоваться генетикой и подробно разобрал
механизм репликации ДНК. Я много лет был профессиональным программистом и в
деталях представляю себе, как работает компьютер. Пока я не увидел работу ДНК,
РНК, белков и ферментов, мне казалось, что процессор — это выдающееся
достижение человеческого разума, блестящая победа технологии. Но то, что
происходит в клетке, оказалось удивительнее и, наверно, прекраснее любого
творения человека. Этот «аналоговый компьютер» работает надежнее и — что самое удивительное — быстрее цифровых. Его работу трудно
объяснить с точки зрения классических физических законов, на которых основан
процессор.
Юрий Манин, анализируя процесс репликации ДНК5,
задался таким вопросом: процесс удвоения ДНК занимает 20 минут, у ДНК — 300
тысяч витков спирали, в процессе репликации она должна раскручиваться со
скоростью 125 оборотов в секунду и при этом совершать еще целый набор очень
точных биохимических реакций, как это возможно? Это представляется невероятным.
Манин предположил, что объяснение можно отыскать в
квантовых автоматах (теперь их называют «квантовые компьютеры»). Если
классическая машина работает с n ячейками, то квантовый автомат будет работать
с 2 в степени n одновременно, поскольку все ячейки находятся в состоянии
суперпозиции. Тогда мы получим экспоненциальный рост мощности. Манин был
первым, кто высказал саму идею квантовых компьютеров. С тех пор прошло 35 лет.
Но когда наступит это счастливое квантовое завтра — непонятно. И вполне
вероятно, что ДНК — это и есть работающий квантовый компьютер, и работает он
уже довольно давно — по крайней мере миллиард лет. А
ведь есть еще и мозг…
И сейчас, когда я вижу переползающего через тропинку
дождевого червяка, я стараюсь пройти так, чтобы на него не наступить. Ведь
именно в этот момент в этом ничтожном с точки зрения Тезиса о человеческой исключительности
червяке идет сложнейший «технологический» процесс, который я могу по
неосторожности разрушить. И точно такой же процесс и прямо сейчас происходит во
мне.
1 Губайловский Владимир. Письмо 7. Язык и мозг. // «Урал», 2015, № 2.
2 Корен Стэнли. Как разговаривать с собакой. Тайны языка наших
домашних питомцев. М.: «Добрая книга», 2007. Английское издание называется еще
красноречивее: «Как собаки думают». Coren, Stanley. How Dogs Think. First Free Press, Simon & Schuster, 2004 .
3 Шеффер, Жан-Мари. Конец человеческой исключительности. /Пер. с фр.
С.Н. Зенкина. М., «Новое литературное обозрение», 2010.
4 Сакс Джессика Снайдер. Микробы хорошие и
плохие. Перевод с английского Петра Петрова. М.: «АCT:
CORPUS». 2013.
5 Манин Юрий. Вычислимое и невычислимое. М., «Советское радио», 1980.