Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2015
Аркадий Застырец — поэт, прозаик, переводчик, либреттист. В
«Урале» печатается с 1988 г. Живет и работает в Екатеринбурге.
Татуированной
На плече твоём птицы, как в неба высоком углу,
Разгоняют пространство и время ударами перьев.
Под стопами твоими в садовую почву золу
Вносят нежные руки усталых моих подмастерьев.
На бедре твоём правом бесстыдно распущен пион —
Тёмно-розовым пьяным вчерашним неряшливым цветом;
Изнывает в осаде и сдаться готов бастион
Нитяной, платяной, несказанный, куда там и где там.
На лице твоём омут зелёных решительных глаз,
Рта обрыв, западня, обведённая бледной помадой…
И к лицу твоему я лицом припадаю сейчас,
Прилагательный, злой, притворившись вечерней цикадой.
И в лице твоём смерть (вы хотели любовь?) нахожу,
Отдалённую, правда, во мрак накатившим прибоем,
И целую взасос, и полвека за нею слежу:
Не проспать бы! И вот — не вспугнуть бы отчаянным воем!
***
У художника — месяц медовый,
Хануман1 на окраине Энска.
Не волшебный, глубинный, кондовый,
Обстановка вполне деревенска.
Кружева на утопленных в сыре
Белоокнах, забитых морозом…
Ничего-то не знал он о мире,
Вот таком, пресновато-тверёзом,
Где на лавке стоит маслобойка,
И смородиной пахнет из печки,
И жена соблазнительно бойко
Тянет белые нити с овечки.
Где легко миловаться на сене,
Хоть и колко, и холодно — жарко,
А в сенях на застывшем полене
Вырисована райская арка.
И, конечное, в сумраке банном
Для углём гениальна эскиза
Прижимается в теле обманном:
— Маша, ты? — Я не Маша, а Лиза.
У круга
Юши лепит горшки в специальном холодном сарае,
Юши трогает глину тряпицей и влажной рукой.
Не сгорает она от любви, ей ещё не пора, и
Не встречался никто, никакой, вообще никакой!
Но не плачет она, подпевая гончарному кругу,
Только пот утирает изгибом с лица локтевым,
Уж повыдала б всё, потакая любезному другу…
Ну, а нету коли, так сойдётся хотя с домовым.
Он четвёртую ночь к ней приходит из тёмного лаза
И покуда молчит — разве за руку держит, дыша…
Не крестись, мол, душа, не пугайся ни смрада, ни сглаза!
Юши, Юши, уж как для нечистого ты хороша!
Юши лепит горшки и украдкой глаза отнимает
У податливой глины упрямой и стыдной мечтой
И — насмарку труды — неуклюжим движеньем ломает
Тонкостенный и ровный, лазурный — гляди! — золотой.
Керчь-2
На моей белоснежной, как чайки летящей крыло,
На моей православной — ни звёзд, ни цветов, ни русалок —
Ежевики таврической следом чернильным легло
Лето жизни моей, не убитое мглой перепалок.
На моих ещё детских — лет от роду десять — ступнях
Отпечатался каждый дороги снарядный осколок,
И до мозга костей он поднялся и вытравил страх
По-любому верней уголовных лиловых наколок.
На ладонях моих — приходите, друзья, посмотреть —
Перед смертью начертан внутри леденеющей кровью,
Будет контур морей, одержимых теплом и любовью…
Справа Чёрное, да. И отступит закатная смерть.
Вещь
Мне с детства эта вещь знакома
И лезет в первую строфу:
У инженера втайне дома
Лежит линейка на шкафу.
Его жена украдкой плачет,
Облокотившись на бамбук…
Её — он смертью озадачит,
С рассветом не проснувшись вдруг.
До миллиметра меру зная
Его изменам и мечтам,
Линейка верная стальная
Лежит, помалкивая, там.
Укрыта слоем нежной пыли,
Забыта Богом и людьми,
Когда нажитое сложили
И в Ленинград перевезли.
Она вовек не заржавеет —
Скорей развалится страна,
И новым ветром дым развеет,
И лопнет скорбная струна.
***
В голых скалах, бурном море,
В небо задранном лесу,
На стремительном просторе
Что тебе я принесу?
Вне Эдема мы — скотина,
Голод водит нас и страх.
Да была б душа едина,
А тела — вода и прах.
На ладони ли дорога —
Всё быстрее да темней…
Как была вчера полога!
Угонись теперь за ней…
В тучах сполоха ль заминка —
Всё нам чудо-чудеса!
В камне ль сером золотинка,
На реснице ли роса…
В царстве тьмы и нас ко свету
Выносящего огня
Ничего иного нету,
Кроме Бога, у меня.
Берег
Чуть зимы прошла простуда —
Лето белое взошло,
На невзрачный берег пруда,
В парусину, за весло.
В ряски кружево и тины
От жары погружены
Неказистые мужчины
И рябые пацаны.
Победителями страха
С шатких вышек и мостков,
Закатав трусы до паха,
Брызги врозь — и был таков.
И вода чиста под ними,
Как хрустальная слюда,
И глазами вслед земными —
Зарассветная звезда.
Что там? Сириус? Венера
Тучки вскидывает бровь?
И жена — цыганка Вера,
И сестра её — Любовь.
***
Парашют не раскрылся.
Наверное, стропы в мешке
Впопыхах против правил
Вчера уложили небрежно.
Потянул за кольцо —
И осталось кольцо на руке,
И обратный отсчёт
Застучал по виску безмятежно.
Парашют не раскрылся.
Такое понять нелегко.
Потому что, во-первых,
Успеть не любому под силу.
Во-вторых — облака,
И в-четвёртых, совсем далеко
Золотую созвездий
Копают архангелы жилу…
А архангелы — что им? —
На этот тугой парашют,
Не раскрывшийся, впрочем,
Как сказано сразу и выше,
В идеальном, не слюнном
Значении слова плюют,
Ибо музыку сфер
От момента творения слышат.
Ибо знают, и знающим
Вера уже не нужна.
И надежда — зачем,
Если нету ни крови, ни плоти?
Разве только любовь,
Бесконечно, бессмертно нежна,
Точно копоти змейка
На сбитом твоём самолёте.
***
Москвой дышу я или не Москвой?
А может, только улицей Московской,
Большой и неопрятной, как Лебовский
Во мгле родной, свердловской, воровской…
Увы, в столице нету буквы «рцы»,
Влюблённой, хлебной, пресной и раскосой…
А здесь, в Свердловске, квасят огурцы
До становленья зелени — белёсой,
Как мамин лифчик, выцветший в огне
Короткого в июле солнцепёка,
Как сталевара серая опока
И пыльный клейстер в мартовском окне.
Москвой дышу ль в моём туманном сне?
А может, и Москвой — в отверстой дали,
В рубиново-лазурной вышине,
Где тают наши местные детали
И всё уходит в ясный оборот,
Над водами раскидывая вёсла,
Когда гроза над площадью встаёт,
Востря свои желобчатые тёсла,
Как крылья — реактивный самолёт.
***
Увиты ноги путами,
Насквозь прошиты силами,
Глаза её окутаны
Ресниц густыми вилами.
Рачительно ухожены,
Завиты туго волосы,
На плечи руки сложены,
Как шёлковые полосы.
Спиной на грязном облаке,
И груди незаметные…
В её неверном облике —
Сокровища несметные.
Измучена и предана
Дощатой тьме красавица,
И никому не ведомо,
Чем держится и славится.
Где ниша сердца сшитого?
Где тут души хоромы-то?
Молчит овал разлитого
За занавесом омута.
Отпета и отчитана
Без псевдонима-имени,
«Держи!» — не закричит она,
Ни шёпотом: «Пусти меня».
Стоящая, бегущая,
Над сценою летящая…
Но балерина пущая —
Бестрепетно лежащая.
Родченко и Варвара. 1932
С утра Варвара моется в тазу,
Отночевав, нагая, молодая…
А Родченко с искателем в глазу,
От всяческого голода страдая,
Её навек снимает в серебро,
Вослед недовведённому зачатью
Суёт себе бликующей печатью
Тавро под угловатое ребро.
Под чёрной тенью Родченко руки,
Из-за наклона, в сущности, безличны,
В тазу вода, колени, позвонки
Революцьонно гелиографичны.
Но погоди! Всего лишь век иль миг
То утро неизбытое прострочит —
И, мокрая, в тазу Варвара вскочит
И схватит, хохоча, со смертью стык.
Зимние виды
Зря говорила ты вчера:
«Да где уж там! Куда нам!»
Оставь же скептику свою.
Ты только посмотри —
В них позолота серебра
С отточенным титаном,
Телячья кожа под змею,
И бархатно внутри…
Они скользят, о нет — летят,
Со льда срезая мили.
Здесь никому не обогнать,
Не избежать меня.
И сзади радугой горят
Хвосты морозной пыли,
И в соснах ангельская стать
Нам явлена, звеня.
Надень и ты и зашнуруй
Из нежного велюра
Собой венчающие сталь
Ботиночки твои
И за руку со мной шуруй
Туда, где небо хмуро,
Но иней рвёт на части даль
Из пара и хвои.
Нас двое будет разве миг,
И ты увидишь вскоре,
Как вереницей пёстрой вслед
За нами — кто там? Кто?
А путь наш лёгок и велик,
В конце — песок и море,
Рассвет, июль, велосипед
И белое пальто.
Бельё на балконе
Бельё на балконе — обычная стирка в июне,
И солнце стоит за стеклом, как огонь в пароходе —
Не ярко, не слишком на службе, а всё же не втуне,
Любимое, значит, родимое даже в народе.
Бельё на балконе, не кружевом бальные платья,
Известные шмотки — рубахи, трусы, сарафаны,
И деревом пахнет, поставленным солнцу в объятья,
И на фиг, скажите, мне дальние жаркие страны?
Бельё на балконе, и воздуха влажного много,
Вдыхаешь, не глядя, глядишь, ничего не желая.
Куда под балконом уводит тугая дорога?
Не знаю, пока меня в губы целует Аглая.
Рождение, смерть — будто в кафель упавшая бритва:
Случайно, а вот угадай, и огромно, поди-ка!
Бельё на балконе — не лучшая ль это молитва?
А вы говорите — короткого счастья улика…
1 Здесь можно обнаружить три значения враз: 1) искаженную транскрипцию английского honeymoon; 2) имя чтимого в индуизме обезьяноподобного божества и 3) существительное, образованное от имени сводницы Ханумы, персонажа одноименной пьесы Авксентия Цагарели.