Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2015
Александр Дмитриев —
кандидат исторических наук, автор двух монографий и более
сорока статей, доцент Уральского государственного горного университета.
Взглянем на карту. Примыкавшие с востока к Каменному Поясу черноземные крылья обеспечивали множившиеся горные заводы продовольствием, фуражом, бытовым рукодельем. Колонизацию азиатской России невозможно представить без отважных, башковитых вожаков-слободчиков, прикрывавших беззащитных насельников острожками-слободками. Одною из них является и выстроенная в 1662 г. Шадринская слободка, преобразованная к 1784 г. в уездный город.
Реденькое поначалу, малозначительное купечество городка богатело, плодилось торговлей с лежащей за пограничными крепостями Степью. Пригонявшиеся степняками гурты скота давали мясо, сало, кожи, шерсть. Наплыв сырья подталкивал к его переработке: возводились на отшибе салотопни, мыловарни, кожевни. Масштабностью выделялось современниками салотопеннное дело. Оно и понятно: салом же тогда не только каши и похлебки сдабривались, оправлялись им «простонародные» свечи и даже смазывались внутренности «махин» с гидроприводом, в основном деревянных.
Отсюда — экспортное значение продукта, хотя дальних странствий купцевавший шадринский люд избегал, продавая сало более опытным, легким на подъем екатеринбуржцам. Не расставались ковавшие деньгу горожане и с выуживаемыми у казны подрядами. Словом, густел, обрастал капиталами хваткий народец, не склонявший шеи, как бывало, перед барствующими чиновниками.
Наступательная политика российского правительства в Азии сопровождалась удалением пограничья от зауральской житницы. Благодаря выгодному географическому положению, концентрации наращиваемой промышленности Шадринск превратился к 30–40 гг. XIX в. в крупноузловой центр транзитной торговли. Изначально приписанный к Исетской провинции, входил он позднее в Тобольскую и Оренбургскую губернии, пока надолго не закрепился в Пермской.
Пухла от всякой всячины троица его ярмарок, куда съезжалось купечество волжско-камское, московское, сибирское. Оперялись гильдейством и доморощенные тузы, прежде малоподвижные, робкие, теперь бесстрашно возили они ходовое сальцо-маслице на Балтику, в Туретчину. Косо взирали на ускользнувших из-под опеки смельчаков екатеринбуржцы.
Конкуренцию навязывали маститым «сальникам»-экспортерам школяры-зауральцы. А ведь она, матушка, гласят азы экономики, — двигатель прогресса.
Немало писалось в советской историографии об антифеодальной направленности «картофельных» бунтов. Замалчивались последствия, явно смущавшие разгоном подминавшей крестьянское самоуправление коррумпированной администрации, бурным распространением неприхотливой картошки. Рядовые землепашцы выращивали полюбившиеся клубни для себя и отчасти на продажу, догадливые предприниматели извлекали барыш от патоки — заменителя дефицитного сахара, удешевлявшего карамель и пряники. С тех пор и мечтали сластены о шадринских пряниках… Основоположником крахмально-паточного производства единодушно называют Гаврилу Афанасьевича Ушкова, пионера сукноделия впоследствии.
Эффективность торговли, общеизвестно, возвышается скоростью перево-зок, зиждившихся до использования паровой тяги на крестьянском извозе. Веками кишела Россия обозами: скрипели полозья, всхрапывали заиндевевшие от мороза лошади, грелись трусцой, шутками-прибаутками возницы… Ценообразование гужевой транспортировки обусловливалось урожайностью: обильная жатва стоимость овса низводила, пустоватая — взвинчивала. Именно хлебофураж служил индикатором коммерческого размаха, являясь главной статьей зауральского вывоза.
Зримый импульс придавала грузопотокам учрежденная с 1859 г. в 26 верстах от Шадринска Крестовско-Ивановская ярмарка, самоуверенно противопоставляющая себя претенциозной, но шаткой Тюменской и «законодательнице» регионального торга — Ирбитской. Однако ускоривший в либеральную эпоху Александра II свой разбег капитализм диктовал модернизацию не избирательную, узкокоммерческую, а фронтальную. С высоких государственных трибун подчеркивалась необходимость форсирования промышленности, реорганизации кредитно-финансовой сферы. Актуализировалось, само собой, и вытеснение тихоходно-расточительного гужевого извоза рельсовым транспортом.
***
Бум железнодорожного строительства породил множество проектов, серьезных и авантюрных. Ограничимся наиболее резонансными. В 1861 г. директор Горного департамента В.К. Рашет предложил рельсовую нить между Пермью — Нижним Тагилом — Ирбитом и Тюменью. Однако, пытаясь совместить интересы горнопромышленников и торговых воротил, он не угодил ни тем, ни другим. Распри порой зашкаливали! Азартный соперник из МВД, полковник Е.В. Богданович, руководствуясь неотъемлемостью соединения Камского и Обского бассейнов, трассировал ветвь от Сарапула через Екатеринбург до Тюмени, стоящей на реке Туре. Честолюбивого и влиятельного сановника горячо поддерживало купечество. Но сплавной вариант Богдановича игнорировал запросы горняков и металлургов.
Наконец, тяжеловес — пароходчик и городской голова Перми И.И. Любимов — внес на рассмотрение МПС проект дороги от Перми через Екатеринбург и Шадринск до села Белозерского на р. Тоболе, в 45 верстах севернее Кургана. Далее мыслилась траектория вглубь Сибири по благодатной хлебородной полосе. Таким образом, магистрально-стратегическим любимовский вариант становился с выходом к полноводному, разветвленному судоходными притоками Иртышу. Первоначально же линия упиралась в мелководный Тобол, весьма проблематичный для судоходства, как и р. Тура на широте Тюмени. Присовокупим десятки перегораживавших Тобол мельничных плотин, снос которых оборачивался баснословными компенсациями хозяевам.
Измученный вельможными ходатаями, настырными «толкачами» главноуправляющий путями сообщения К.В. Чевкин возложил предварительную экспертизу пространных, нашпигованных цифирью заявок на региональные комитеты. Уральский возглавил пермский губернатор Б.В. Струве, человек образованный, дотошный и принципиальный. Итоги работы комитета отражены в протоколах, разительно отличавшихся от газетно-журнальных публикаций на «модную» тему, где царствовали подкуп, взятки, интриги. С очевидными фактами, ясно, не поспоришь, но много ли ущипывалось при ревностных-то стражах казенного сундука? А ведь бессребреник Струве в административной плеяде неподкупных, если хотите, идейных был не одинок. И далеко не всегда хлесткое, талантливое обличительство соответствовало реалиям.
После тщательных разбирательств предпочтение отдавалось устремленному в недра Сибири шадринско-курганскому направлению. Однако в кризисные 1870-е денег у правительства на сооружение азиатской линии не нашлось, а затем возобладали резоны иной тональности. Зауральско-тюменский отрезок изначально, да и в ходе последующих обсуждений панацеей не казался, но его усиленно лоббировало купечество. Хотя и разноголосо, ибо на кону стояла «копилка» — перевалочная база хлеботорговли. Местоположение твердыни накопительства и разъединяло ее адептов.
Проект Любимова, оттягивавший сибирское зерно к камским плесам, сулил прозябание и без того пустоватым тюменским пристаням. Вот и заерзала верхушка Тюмени, рассылавшая прошения на высочайшее имя, рекламные статейки-хваленки, любезничавшая с вип-персонами. Триумфальную встречу устроили в 1869 г. отцы города своему радетелю Е.В. Богдановичу. Приглушенного диалога его с тюменским головой, кстати тоже пароходчиком, Н.А. Тюфиным слухачи-репортеры не выведали, но в произнесенном Наумом Андреевичем тосте в честь дорогого гостя звучала надежда.
Чего не скажешь о притулившемся у «беспароходной» Исети Шадринске, рассматривавшемся лишь промежуточным пунктом между более важными, сочетавшими желаемое комбинирование рельсового и водного транспорта. Некто А. Лучшев азартно расхваливал в 1880 г. проект «конно-рельсовой» дороги через Шадринск с выходом к Омску или Томску. Но экзотическая «железно-конная» трасса вызвала у путейцев лишь снисходительные усмешки. Словом, горевавшим от переменчивости фортуны шадринцам оставалось терпеливо ждать: чья возьмет!
Приободрило хныкавших маловеров создание отправной евразийской магистрали — Уральской. Требования горного ведомства, железозаводчиков, списывавших рутину на цикличность чусовских караванов, наконец воплотились в реальность. Характерно, впрочем, что ни обремененное тратами правительство, ни плаксивые горнозаводчики в ее строительстве не участвовали. Нашлась отнюдь не иноземная дееспособная акционерная компания во главе с П.И. Губониным и В.А. Кокоревым. В 1878 г. линия дугообразно, через Нижний Тагил, соединившая Пермь с Екатеринбургом, вошла в эксплуатацию. Из-за сложности рельефа инвестиции компаньонов значительно превысили сметные, те не вымогали казенных субсидий, не упорхнули грюндерами, сорвав куш, а сдали объект в срок и надлежащего качества.
***
Честь и хвала самоотверженным деловикам, увы, безвестным потомству: ни памятника, ни мемориальной доски на возведенной ими УГЖД.
Памятна краеведам зарисовка получившего рельсовую артерию Екатеринбурга в очерке Мамина-Сибиряка. Физиономию города, подметил Дмитрий Наркисович, олицетворяли уже не носители мундиров и спустившие миллионы золотопромышленники, а люди нового чекана: банкиры, короли винокурения и мукомолья, разномастные подрядчики. Административного ранга в горно-металлургической «епархии» Екатеринбург при этом не утратил, вместе с тем неизмеримо потяжелел его хозяйственный вес. Способствовало наращиванию грузопотоков продление УГЖД до Тюмени и особенно колея к Челябинску, вводившая Екатеринбург в общероссийскую сеть железных дорог. Впрочем, тюменский отросток, соединивший евроазиатские речные бассейны, к моменту постройки (1885) выглядел паллиативом. Кратковременность навигации усугублялась маловодьем Туры, затруднявшим проход большегрузных судов.
Щедро одаренной, да закупоренной бездорожьем Сибири требовалась магистраль непрерывная, каждодневная. И замысел таковой лучшие умы вынашивали издавна. Но тощий от недоимок и алчности «рыцарей наживы» бюджет сверхмагистрали не осиливал, иностранные же путеукладчики навязывали режим кабальный. Гроза казнокрадов Александр III бюджетные прорехи минимизировал, выхолощенный золотой запас утроил, конвертируя говорильню в практическую плоскость. Осуществление тогдашнего «мегапроекта» поручалось специальному комитету, номинально возглавлявшемуся юнцом-наследником под присмотром особо доверенного министра финансов С.Ю. Витте.
Подталкивали к освоению безлюдных пространств Сибири факторы геополитические: активизация на дальневосточных рубежах Великобритании, Германии и Японии и приоритеты развития экономики, естественно. Россия являлась крупнейшем поставщиком на мировой рынок сельскохозяйственной продукции, низринутые было цены которой снова уверенно поднимались. Державные власти при обозначившейся конъюнктуре стремились к максимальному выигрышу от продовольственно-сырьевого экспорта, прежде всего из многообещающей азиатской кладовой.
И опять разгорелись дебаты вокруг Транссиба. Основополагающая ранее артерия от Нижнего Новгорода через Казань, Екатеринбург до Тюмени, с перспективой выхода к Тобольску и Томску признавалась вспомогательной и в первоочередных не фигурировала. На излете 1880-х большинство экспертов склонялось к южному вектору: Самара — Уфа — Челябинск — Курган — Омск и далее, т. е. провозглашаемые «вторые ворота» в Сибирь распахивались в местности плодородной и относительно заселенной.
Самаро-Челябинское направление отстаивал и министр-путеец, адмирал К.Н. Посьет, коего мемуарист С.Ю. Витте, наряду с другими столпами бюрократии, характеризовал уничижительно. Любил-де адмирал в командировках осматривать станционные туалеты — карикатурный невежда, да и только. Убийственный для предшественника сарказм Витте объясним, но кардинально расходится с источниками беспристрастными, документальными. Адмирал в них куда импозантнее, предстает натурой широко мыслящей, в словах и поступках твердой.
Возражал Посьету коллега по правительственному кабинету, министр государственных имуществ М.Н. Островский (брат именитого драматурга). Преждевременность Транссиба он мотивировал худосочием промышленности и низкой товарностью сельского хозяйства Азиатской России, что, по логике диспутанта, обрекало дорогостоящую новостройку на слабую загруженность. Нужды Сибири якобы вполне удовлетворяла Екатеринбурго-Тюменская линия — звено к дешевым водным путям. Для эффективного взаимодействия с речниками, полагал министр, требовалось всего-навсего подвести рельсы к глубоководной Артамановской пристани на Тоболе. Как будто ее не обездвиживали зимние холода.
Умственными изъянами Островский не страдал, в ретроградах не хаживал. Откуда же «стоеросовая» близорукость? Похоже, от ведомственного эгоизма. Рассудите сами: именно в Сибири концентрировалась львиная доля «госимуществ» (земли, леса, месторождения ископаемых). Артерия, нарушавшая вековую дрему окраин, облегчала и доступ к ним всякого рода предпринимателей. Вообразите громаду работы, судебных тяжб, обрушивавшихся на министерство, подведомственное Островскому. А ведь ему, как и любому умудренному службисту, хотелось завершить карьеру, не переутомляясь, без дрязг и склок, при дележе казенного пирога неизбежных.
Впрочем, банальная догадка не исключает и того, что пикировавшийся «невпопад» с большинством Островский был искренен. Мало ли кто не ошибается. А безоглядную ершистость Александр III, не терпевший подхалимов, уважал. Император и подытожил словопрения, открыв зеленый семафор Транссибу, причем, вопреки хору спевшихся горнопромышленников и ярмарочных тузов, на южном фланге.
***
Увы, прозябавший на задворках Екатеринбурго-Тюменской линии, не вписался Шадринск и в траекторию супермагистрали. Громыхавшая стороной «чугунка» едва не прихлопнула Крестовскую ярмарку, подрезала и сердцевину торгов — хлебный рынок. Меж тем прибытки хлеботорговцев, транспортировавших зерно и муку локомотивами, росли, густились. Казалось, греби целковые на платформах лопатой… Но доставались барыши соседнему Камышлову. Веселые паровозные гудки оживили захолустный городишко, появились в нем крупчатные мельницы, винокуренные заводы, улицы обстроились теремами-лабазами. Отовсюду съезжались теперь в Камышлов обозы, некогда устремлявшиеся к Шадринску. «Гуж есть гуж», — вздыхали шадринские коммерсанты. Разве угонишься на истомленных рытвинами, ухабами конягах за пыхтевшими без устали, денно и нощно поездами!
Угнетаемое затуханием делового ритма Приисетья, тормошило купечество городскую думу: хватит спать, милейшие. Кресты уже на боку, да и на ярмарках пожиже товаров — кот наплакал. Шевелитесь, господа избранники, без рельсов нам каюк! Очнувшаяся дума тискала прошения, снаряжала в Петербург делегации. Коль скоро Екатеринбурго-Тюменская колея имела ответвление к Каменскому заводу, шадринские порученцы добивались «железки» если уж не от Екатеринбурга, то хотя бы от Каменского завода (ст. Островской), длиною около 116 верст. Трассировалась нить вдоль Исети, где исстари гнездилось крупнотоварное, вывозное мукомолье.
Однако вести из столицы не радовали. Казна расценивала проекты узколокальными, сомнительной грузообеспеченности, каких в Железнодорожном департаменте скопилось множество. Требовались дополнительные уточнения, сверки-проверки. В итоге шадринским посланцам бесповоротно не отказывали, но и приемлемых сроков не называли. А вымаливать у моря погоды, согласитесь, что на картах гадать. Поэтому, когда подвернулась частная инициатива, не раздумывали.
В 1887 г. поднаторевший на изыскательских подрядах инженер В.А. Щицинский вызвался расстелить полотно к Шадринску от станции Островской без казенного вспомоществования. Расходы на «утряску вопроса» компенсировались Владиславу Антоновичу моментом, в надежде на его обязательность. К сожалению, тот оказался гешефтмахером, норовившим разбогатеть на посредничестве. Заветную концессию Щицинский благодаря связям и подношениям выбил. Однако, не имея достаточных средств, хотел ее «наваристо» перепродать доморощенным китам или франко-бельгийской компании из «всеядных». Но тертых калачей, раскусивших алчного «концессионера» слету, не надуешь… Мир тесен, а сфера бизнеса — вдвойне, подноготную в ней не скроешь. Акулистого Щицинского бойкотировали, пурхаясь в цейтноте, концессию махинатор просрочил…
Итак, погорел комбинатор на жадности, но и шадринцы сротозейничали. Цепляясь за доверенность, Щицинский, видимо, намеревался повторить трюк. Упреждая скандал, отправились в Петербург гласные думы, предводительствуемые городским головой Амплием Ушковым — сыном почтенного Гаврилы Арефьевича. Щицинский оправдывался сговором коварных биржевиков, но в искренности его полпреды усомнились и доверенность (само собою — через нотариуса) изъяли.
Казус с дипломированным лицемером убеждал «отцов города» в том, что для достижения успеха им самим нужно обивать пороги министерских канцелярий. «Варяги» непредсказуемы, того и гляди увильнут или выкроят вместо шубы короткополый армячишко… С тех пор не сходил с повестки дня у градоначальства «рельсовый вопрос», курьеры и письмоносцы челночили в столицу без поводырей.
В 1893 г., когда махинации Щицинского подзабылись и ударными темпами строилась Сибирская магистраль, ходатайствовала Шадринская дума вкупе с исетскими мукомолами о диагонально-транзитной ветви от станции Островской до станции Мишкино на Транссибе. Загруженность ее гарантировалась подробнейшими расчетами по каждому из «валовых» товаров. Целых две депутации командировались для защиты проекта, но вернулись ни с чем. Победу одержали конкуренты, лоббировавшие соединение Екатеринбурга с Челябинском. Участок, размыкавший тупиковость УГЖД, выводил на всероссийский простор скованных цикличностью речной навигации железозаводчиков, опиравшихся на поддержку всесильного тогда С.Ю. Витте. С благословения министра финансов и выделялись ассигнования на челябинскую развязку.
Шадринцам же в который раз было велено подождать. «Жди-пожди, — горячились обыватели, — пока солнышко взойдет, роса очи выест…»Смутно разбираясь в государственных приоритетах, высокой политики они не касались, бранили «полоротых» думских порученцев. Множились россказни о том, что набивали те карманы под ширмой общественных благодеяний. Граду упреков подвергся хлопотун, заводила А.А. Лещев: «Кровные, с миру по нитке, развеял треклятый, а дороги не выстроил…» Обида жгла сердце безотказного Александра Алексеевича: «Для вас, горлопаны, старался, довольствовался «чумазыми» кухмистерскими, гостиницами, а отблагодарили тычками, наветами!»
Беда одна не приходит. Хирела у малоезжих трактов с пуском «чугунки» Крестовская ярмарка. Опустел туго-натуго заполнявшийся гостиный двор, свернул ярмарочную операцию наиглавнейший кредитор — Волжско-Камский банк. Словом, охладели к увядавшим Крестам коммерсанты-миллионщики. Клонился к упадку от безнадеги и сам Шадринск. Закрывались производства, конторы солидных фирм. Улицы пестрели брошенными домами, хозяева которых, тщась найти покупателей, уезжали поближе к цивилизации. Отток верхушки налогоплательщиков, предприимчивой молодежи, скукоживавший бюджет, грозил перспективами хуже некуда.
А тут еще череда неурожаев, листопадом осыпавшая прибыток намолачиваемого землепашцами. Панорама тогдашних событий живописно воспроизведена в романе Мамина-Сибиряка «Хлеб» (1895). В плодороднейшем краю Зауралья, отмечал несравненный бытописатель, именно хлеб являлся маховиком товаро-оборота, регулятором ценообразования вообще. Низвергавшиеся цены (судачили о сговоре винокуров) обездоливали не только мелкую рыбешку: офеней, маклаков, — поредела и когорта гильдейцев.
Возьмем Лещева — купца в третьем поколении. В 1894 г., после изнурительного «голодая», организовал Александр Алексеевич вместе с земляком, уроженцем села Зырянского В.А. Волчихиным, торговый дом. Зуб съели пайщики на хлеботорговле, и сам черт, казалось, им не брат. Но рухнувшие цены пошатнули тандем компаньонов. Впрочем, излюбленного хитрованами банкротства они не разыгрывали. Долги кредиторам вернули до копеечки. Но совместное предприятие пришлось ликвидировать.
Потрясенный, докучаемый сплетнями, Василий Алексеевич вскоре умер. У Лещева же с погашением долгов оставались кой-какие деньжонки, мельница и два деревянных дома. Так что купеческое звание неутомимый гонец сохранил, и понапрасну злобствовали именовавшие его прохвостом, хлопотавшим о «чугунке» из тщеславия и корысти. Впрочем, пока грызли и честили бедолагу, вошел в эксплуатацию Транссиб и снова понадобились услуги расторопного всепрощенца Лещева.
Хлынувший из Сибири по рельсам поток зерна вынудил опекавшее интересы дворян-латифундистов правительство ввести таможенный барьер (повышенный тариф западнее Челябинска, в просторечии — «перелом»). Во избежание ущербной государству конкуренции излишки сибирской жатвы предполагалось отправлять на внешние рынки, для чего спешно возводилась «экспортная» линия Пермь — Котлас, с выходом по Северной Двине к Архангельскому порту. Челябинский перелом на нее, для стимулирования грузоотправителей, не распространялся.
Едва заслышав о новостройке МПС, шадринское купечество разослало по инстанциям ходатайство о строительстве ветви Курган — Шадринск — Екатеринбург — Пермь. Инициатива коммерсантов весомо поддерживалась гласными Курганской и Шадринской дум. Неотложность диагонали обосновывали малой пропускной способностью одноколейного Транссиба. На участке Курган — Челябинск, жаловались грузоотправители, в пору сбора урожая возникали гигантские пробки. Сотни вагонов простаивали на запасных путях, вгоняя в убытки зернопоставщиков.
«Нам бы скатертку-дороженьку, — мечтательно вздыхал ярмарочный люд, — прикусили бы языки-то соседние выскочки. Вон Мишкино — горстка халуп спервоначалу из березового жердняка. Но пролегла видимая с околицы магистраль, и разрослось, прифрантилось село. А кто способствовал процветанию? Да сами шадринские купчики-непоседы, подтянувшие к «железке» свои конторы-лабазы…
***
Однако и на сей раз атаковались центральные ведомства впустую. Разра-зившийся мировой кризис подмял и экономику России. В 1900 г. руководство Железнодорожного департамента уведомило ходатаев об отсрочке проекта «диагонали». Не помогла и аудиенция у министра путей сообщения, перехваченного шадринской депутацией в Камышлове. Вакханалия биржевых спекуляций, неплатежи банкам, отток инвестиций привели к аритмии хозяйственного организма. Впрочем, как только пульс более-менее нормализовался, правительство обещало с 1904 г. приступить к строительству ветки Курган — Шадринск — Екатеринбург — Пермь на казенные ассигнования.
Безусловно, поторапливала конфронтация на Дальнем Востоке, диктовавшая надлежащее функционирование евразийской артерии. Но весомую, если не определяющую роль сыграл всенепременный «человеческий фактор». Залучил увещеватель Лещев в союзники «Геркулеса» деловых кругов А.Я. Прозорова. Титулатура Алексея Яковлевича впечатлила бы кого угодно: действительный тайный советник, чиновник особых поручений Министерства финансов, глава Петербургского биржевого комитета и, соответственно, фондовой биржи, председатель престижнейших корпоративных съездов, ключевая фигура в ряде банков, страховом обществе «Россия». Главное же — член правительственного совета по железнодорожным и тарифным вопросам. Этакого корифея, понятно, радушно встречали в сферах, провинциальной братии недоступных.
К тому же сановно-представительскую деятельность Прозоров (после отставки с госслужбы, разумеется) органично совмещал с коммерческой. Будучи магнатом-землевладельцем, по-крупному экспортировал сельскохозяйственную продукцию. Ясно, чем мог раззадорить визави говорун Лещев. Проницательный тайный советник мгновенно ухватил значимость обсуждаемой колеи для внешнеторгового бизнеса. Не поленился изучить обстановку на месте, удостоившись звания почетного гражданина г. Шадринска! Городская администрация выражала пусть и дежурную, но искреннюю благодарность маститому покровителю. Блюстители нравственности усмотрели в думском акте заискивание, пресмыкательство, намек к подношению рублевому. Но, во-первых, достопочтенный Прозоров и без «зауральских хлопот» не бедствовал. А во-вторых, карьерный взлет безвестного смолоду купца, набор козырных должностей свидетельствовали о его выдающихся способностях и равно — о незапятнанной репутации. С подмоченной-то соискателей небожительства отсеивали, не выборщики, поддававшиеся иной раз уговорам, сладкозвучным посулам, так жандармы, бдившие за юридической чистоплотностью предпринимателей.
Официальные и приватные контакты сановного ходатая, несомненно, ускорили желаемую реакцию путейского ведомства. Зауральскую диагональ внесли наконец в реестр первоочередных. Серьезность намерений подтверждали развернувшиеся изыскания, казалось, долгожданная цель близка. Увы! Мажорные настроения похоронил грохот пушек в далекой Маньчжурии.
Справедливости ради, опрокинула предначертания не только Русско-японская война. Едва ознакомила пресса читателей с решением МПС о строительстве ветви Екатеринбург — Шадринск — Курган, ринулась в столицу с альтернативным проектом депутация Тюмени. Повезло тюменцам с городским головой, истинным самородком А.И. Текутьевым. Многократно пытался он расшевелить думских гласных относительно необходимости северной развилки Транссиба, колеи Омск — Тюмень. Но инертное большинство отмахивалось: не горит, успеется!
Дальновидный хозяйственник Текутьев озабочивался, агитировал не зря. Линия Екатеринбург — Тюмень, зимою полузагруженная, приносила убытки и функционировала благодаря дотациям казны. Хромало и судоходство на мелевшей Туре. Летней жарой швартовались у тюменских пристаней суденышки-лилипуты, транспортируемая кладь перегружалась на отмелях коновозчикам, вздымая накладные расходы.
Очевидные неувязки побуждали руководство МПС перенести базовую гавань в Тобольск, предварительно уложив к нему рельсы. Случись подобное, сплавная, хлеборыночная Тюмень осталась бы на бобах. Потому и кипятился мукомол-воротила Текутьев, доказывая флегматичным сотоварищам-гласным неотложность колеи Омск — Тюмень. И добился, настырный, мобилизовав купеческий авангард — молодую поросль Андреевых, Колмаковых, Колокольниковых. Образованные, культурные наследники мужиковатых бородачей в имперских канцеляриях не смущались, держались уверенно. Всесторонне подкованных, речистых молодцов и брал с собою в Петербург городской голова. Но бывал там, вследствие занятости, урывками, для присутствия же в железнодорожной комиссии требовался человек многоопытный и оседлый. Выбор пал на «породистого» гласного В.А. Поклевского-Козелла, имевшего доставшийся от родителя, Альфонса Фомича, особняк на Фонтанке. Влиятельнейшему Прозорову «Альфонсич», конечно, уступал, но связей в бюрократической среде у потомка родовитой шляхты также было достаточно. Обширные знакомства использовал «вахтенный» на всю катушку и, судя по итогам, результативно.
Губернский Тобольск исстари досаждал тюменцам заносчивостью, административным нажимом. Крепенько подпирал и стоявший на полноводном Иртыше Омск. Всесибирская магистраль неузнаваемо преобразила военизированный центр Акмолинской области. Город стремительно заполнялся пакгаузами, фабриками, банками, всевозможными компаниями, отечественными и иностранными.
Рысистый 140-тысячный Омск взирал на Тюмень свысока, экспансивно притязал на ее грузоперевалку и ярмарку. Мало того, Омский биржевой комитет замахивался и на якобы «умиравшее в дыре» Ирбитское торжище. А представьте-ка низкорослую Тюмень без гостиного двора, веера лавок да с пустующими причалами. «Столица деревень», и только, перешучивались сами горожане.
Примиряла с иртышскими хватами взаимовыгодная оказия: нить Транссиба, раздваивавшаяся от Омска на Тюмень. Чем не повод триумфу команды Текутьева? Лавры конкурентов подстегивали шадринцев, наседавших с петициями в лоб и с флангов. Весной 1905 г., в разгар перетягивания каната, полыхавшей революции, обратился Лещев за помощью к курировавшему транспорт великому князю Александру Михайловичу. Красавец Сандро был другом Николая II, женатым на сестре императора, так что метил хлопотун, при подсказке А.Я. Прозорова, в горние выси… Адресат успокаивал корреспондента, обещая содействие к незамедлительному сооружению зауральской ветви. Но взбунтовавшие общественность поражение в Русско-японской войне, разгоравшиеся классовые бои свели на нет и прыткость соперничавших группировок, и великокняжеское покровительство.
На исходе 1907 г. правительство возобновило рассмотрение проектов, с учетом экспертных оценок и корректив, продиктованных уроками войны. Торгово-промышленные круги (московское, нижегородское, отчасти сибирское купечество), дирекция краеугольного в регионе Сибирского банка настойчиво защищали Омско-Тюменскую колею. Убеждала позиция тем, что коммерческая выгода не расходилась у ее сторонников с государственной целесообразностью. Апробировалась колея небезосновательно: раскупоривала челябинскую пробку, устраняя бездоходность екатеринбурго-тюменского тупика, наконец, оживляла экономику районов, стреноженных бездорожьем и после возведения Транссиба (уездов Тарского, Ишимского, Ялуторовского и др.). Между тем в них, как и на территории, примыкавшей к магистрали, зримо проклевывалась товаризация крестьянских хозяйств, растекалась выметавшая архаику «масляная горячка».
Дискутировать, казалось бы, не о чем, решение МПС аргументированно подкреплялось военными, но пыла шадринцев и курганцев правительственный вердикт не охладил. Ища соучастников, земляческие делегации колесили по Уралу, врозь и скопом осаждали невскую твердыню. Удачливость соперников, бравировавших готовностью тряхнуть мошной, царапало самолюбие аутсайдеров. Разобиженный Шадринск хорохористо встопырился: уклонилась казна, и бог с нею, проложим рельсы своекоштно.
Почин вроде бы обнадеживал. В ноябре-декабре 1907 г. городской голова В.Я. Мокеев провел ряд совещаний ради сколачивания акционерного общества. Но регистрация АО требовала не менее двух миллионов рублей, наскребли же потенциальные акционеры лишь 60 тысяч рублей, плюс 400 тысяч обещали внести курганцы. Впрочем, при общей стоимости дороги, исчислявшейся в 20 миллионов целковых, — капля в море. Без внешних капвложений хоть плачь, а инвесторы присматривались, выжидали. Смущала рекламируемое предприятие малодоходностью, неизбежной, по разумению кредиторов, с вводом альтернативного Омско-Тюменского транзита. В итоге банковский капитал от проблематичного финансирования воздерживался, у местных же «Тит-Титычей» пороху не хватило. Авантюрная выходка, к счастью, не только компрометировала удальцов-закоперщиков, но и предостерегала от фанфаронистого прожектерства.
Итак, признавая необходимость обеих зауральских ветвей, оценивало их МПС по-разному: линия Омск — Тюмень приравнивалась к государственным, а ее «спутница» лишь к местным. В 1908 г. имперская Дума санкционировала законопроект, предусматривавший рельсоукладку между Омском и Тюменью. Что касается линии Пермь — Курган, то ассигнования выделялись только на сооружение ее западного участка: Пермь — Кунгур — Екатеринбург, вступившего с 1909 г. в эксплуатацию. Восточная диагональ откладывалась до завершения строительства колеи Омск — Тюмень.
Прикативший на Ирбитскую ярмарку А.И. Текутьев ходил гоголем, принимая поздравления, тосты чокавшихся с «именинником». Однако звучали в хоре льстецов единомышленников и голоса протеста. В мае 1909 г. столичная газета «Новое время» опубликовала письмо думских гласных Новониколаевска, Барнаула и Бийска, выступивших от имени всего западносибирского купечества. Авторы осуждали поспешную рокировку и жаловались на возмутительную дискриминацию: на итоговое совещание железнодорожной комиссии их, как лиц «сомнительных», не пустили. Возмущенные изгои, укоряя руководство центральных ведомств в «сговоре» с нижегородскими биржевиками, солидарно защищали южную диагональ, а вместо спорной колеи Омск — Тюмень предлагали соединить последнюю с Тобольском. Выигрышная, в сравнении с мелководной Турой, коммуникация, прогнозировали опытные хозяйственники, разгружала и Омск, коему наплыв алтайско-семипалатинского зерна и экибастузского угля также угрожал злосчастными «пробками». Глашатаев Алтая и бурно стартовавшего Новониколаевска сноровисто поддержал Екатеринбургский биржевой комитет, озабоченный тихоходностью исетского мукомолья. Зерно к его мельницам по-прежнему доставлялось гужом или путем окольным — челябинским, накручивая спираль издержек.
***
Бюрократия, впрочем, хладнокровно парировала наскоки провинциалов, ссылаясь в доказательство обоснованности проекта на экспертизу Государственной Думы. Тяжелая артиллерия не замедлила громыхнуть контрдоводами, но и высокомерно-непогрешимые законодатели протолкнули Омско-Тюменский вариант с минимальным перевесом. Решающее влияние на исход голосования оказала агитация томского депутата, инженера Н.В. Некрасова. Да-да, тягавшегося с П.Н. Милюковым кадета, примкнувшего в феврале 1917 г. к «масонскому» заговору…
Дальнозоркий, въедливый Текутьев полномочия уже сдал, но с общественным поприщем не расставался. Воодушевленный долгожданным событием, попечительствовал, милосердно кредитовал, жертвовал. О широте его натуры ходили легенды. Омрачала жизнь экс-мэру газетная шумиха: терзали недруги престарелого, безвластного купца жестоко, глумливо. Попрекали разбазариванием средств, казнокрадством, и вообще, зудели анонимщики, разговелся-то босяк на фальшивых кредитках…
Черной неблагодарностью платили добряку некогда им обласканные, вытащенные из нужды и темноты. Подарил Иваныч горожанам театр, больницу, ремесленное училище, да что там, восхищались поклонники, — отгрохал и содержал целый квартал! Щедро раздавал пособия, стипендии обучавшимся вдали от родных углов, а его обзывали скрягой и лихоимцем.
Удивляли поверженного льва щипки и плевки интеллигенции, строго говоря, и расплодившейся в Тюмени благодаря предпринимательской и меценатской деятельности купечества. Теснившие кустарные заведения фабрики, открывавшиеся благотворителями школы, приюты, народные дома, лечебницы нуждались в специалистах новейшей формации — дипломированных. При этом нанимаемые и ценимые работодателями механики, счетоводы, педагоги, врачи отнюдь не бедствовали. Однако разнесенный стачечно-митинговым 1905-м вирус «классового антогонизма» политизировал образованную молодежь. Упоенная миссией освобожденчества, теориями радикального и кратчайшего пути к светлому будущему, обрушилась интеллигенция на «черносотенно-реакционных» Текутьевых. «Хватит, попили кровушки эксплуататоры», — дышали ненавистью листовки… К той поре минуло Андрею Ивановичу 80 годков, но природа, словно угадывая тернии и невзгоды, вылепила его крепышом. Не всякий молодой поспевал за двужильным стариканом.
Впрочем, куражившиеся «прогрессисты» напоминали юнцов-стрелков, потревоживших медведя в берлоге… Взъерошился тот, рявкнул, и горохом сыпанули обидчики… Драматичный 1917-й вскрыл наивное зазнайство глашатаев революции, эмигрировавших или вырубленных большевистской гильотиной. Райским садом вспоминались подстрекателям диктатуры, канувшие «буржуазные порядки».
Полуграмотный же реалист Текутьев иллюзорное социональное равенство, да еще с уничтожением себе подобных, отвергал. Не верили такие, как он, в благоденствие мира, насильственно перековывшегося революционерами. И зрил в корень! Повелителей-собственников через национализацию сменили партназначенцы. Между тем оказалось, что экономика мобильная, восприимчивая к инновациям без предпринимательской инициативы, подвижничества недостижима. Хозяйственников «казенных» самоотдача в режиме перпетуум-мобиле не прельщала. Директора советской эпохи добивались госзаказа, облегченных планов, щадящих налогов и стандартов. Не в этом ли генетические истоки застоя, нокаутировавшего экономику СССР с ослаблением гаек тоталитаризма.
Но вернемся к сюжету. Заодно проучил Андрей Иванович и обирал-чинуш. Смирился бы, терпел да помалкивал наряду с угодливыми прочими. Так нет, взял и напечатал в газетах копию телеграммы министру финансов В.Н. Коковцову о злоупотреблениях под носом губернской администрации. Назывался и отъявленный клещ-мздоимец, податной инспектор Тюменского уезда П. Зверев. Пыжившийся взяточник устрашал «кляузника» иском, но суд проиграл, и начальство, оберегавшее честь мундира, втихомолку его уволило. Неугомонный же Текутьев здравствовал еще лет пять и сошел в могилу в 1916 г., оплакиваемый тюменцами искренне и прочувственно. Мало кого в городе, рассказывали старожилы, помнили и чтили долгие годы.
А задуманное и настойчиво лоббируемое сподвижниками головастого мэра свершилось в ноябре 1911 года. Западную Сибирь постиг неурожай, и, чтобы ослабить тяготы населения, правительство достраивало ветвь Тюмень — Омск ускоренным темпом. К зиме на ней открылось движение товарных поездов, подвозивших муку, жмыхи, семена, корнеплоды в северные и центральные уезды Тобольской губернии. Безлюдная прежде станция Тюмень кишела муравейником, прибывавшие эшелоны загружались и разгружались круглосуточно.
Половодье 1912 г. размыло низкие участки полотна, опрокинуло ферму ялуторовского моста через Тобол. Пришлось до восстановления разомкнутой цепи использовать баржи, но пропускная способность артерии не снижалась. Благодаря самоотверженной работе путейцев ветвь-дублерша приняла около четырех миллионов пудов грузов, львиную долю продовольствия и фуража, закупаемых правительством и благотворительными фондами для сибиряков в Европейской России.
Кроме того, северное направление Транссиба укорачивало путь к балтийским портам, что сразу заприметили расчетливые отправители сибирского экспорта. Вместе с тем подтверждалась и контраргументация проекта. Тюмень действительно утрачивала первенство в хлеботорговле. Зерно отныне, большею частью, следовало транзитом мимо ее пристаней. Настораживала и перспектива. Международный банковский консорциум приступил вскоре к строительству Северо-Восточно-Уральской железной дороги, через ярмарочный Ирбит к лесным массивам Тавдинского бассейна (в целях топливоснабжения уральской металлургии). Но аппетиты банкиров разгорелись, и конечным пунктом намечался Тобольск. Заполучи Тобольский порт рельсовый выход в начале XX столетия, будущее Тюмени спрогнозировать было нетрудно.
А что же шадринцы? Апатично повиновались року, сникли? Ничуть не бывало. Хлюпиков оттеснили новобранцы, использовавшие тактику наступательную. Депутация горожан с обстрелянным «гренадером» А. Лещевым методично уламывала министерских сановников на предмет судьбоносной ветви. И опять, похоже, улетучивались бы проездные-суточные впустую, не подвернись аудиенция с премьер-министром, возвращавшимся в сентябре 1910 г. из Сибири. Учтиво выслушавший ходоков на екатеринбургском вокзале П.А. Столыпин обещал помочь и, обговорив детали с министром путей сообщения С.В. Рухловым, слово сдержал.
В апреле 1911 г. Государственная Дума утвердила законопроект «диагонали», сооружение которой подхлестывалось недородом, охватившим и Шадринский уезд. Однако из-за проблем финансирования линия предусматривалась усеченная: от Шадринска до станции Синарская и далее к узловому Богдановичу. В итоге территория, наиболее развитая в промышленном отношении (участок между станцией Синарской и Екатеринбургом), где располагались десятки мельниц, крупные фабрики, рудники и прииски, железнодорожного сообщения лишалась.
Половинчатое решение, игнорировавшее нужды мукомолов, горняков, текстильщиков, вызвало протест Екатеринбургского биржевого комитета и других представительских сообществ, всемерно отстаивавших полномасштабный вариант диагонали (Екатеринбург — Шадринск — Курган). И хотя склонить к желаемому МПС не удалось, шадринцы были рады-радешеньки и обретаемой наконец «полудиагонали».
Голодная пора согнала к «чугунке» массу крестьян. Уральские металлурги без задержки изготавливали рельсы, воткинские мастеровые — локомотивы. И в марте 1913 г. Шадринск встречал первый поезд с почетными сопровождающими. Самые радушные поздравления адресовались, конечно, А.А. Лещеву, вскоре, к сожалению, отошедшему в мир иной. Память о бескорыстном, услужливом хлопотуне увековечили благодарные земляки переименованием станции Замараевской в Лещёвскую!
***
Итак, с ноября 1913 г. на шадринской ветви было открыто движение. Но крючковатый «аппендикс», утыкававшийся в станцию Синарскую (Каменск-Уральский), оказался почти на сорок верст длиннее безрельсовой прямой к Екатеринбургу. В вихре мятежных катаклизмов, тотальной разрухи урезали железнодорожники пробег сооружением недостающего звена лишь через два десятилетия…
Постройка ветви Екатеринбург — Курган, напомним, откладывалась с мотивировкою наращивания пропускной способности Транссиба за счет Омской развилки и оснащения магистрали второй колеёй. Но разрозненная путеукладка затягивалась, и если северная нить функционировала относительно ритмично, то на дистанции Курган — Челябинск по-прежнему возникали заторы. Способ их устранения предлагался двоякий: либо завершением курганско-шадринской диагонали, либо соединением Шадринска со станцией Мишкино. География и подсказывает, кто же олицетворял альтернативу.
Шадринцам импонировал выход к станции Мишкино — более короткий (90 верст), вместе с тем обещавший проникновение в степную зону, ресурсы которой издавна подпитывали местных предпринимателей. Узнав о намерении соседей, курганцы обвинили тех в вереломном нарушении обязательств. Председатель Курганского биржевого комитета и по совместительству главный железнодорожный лоббист А.П. Ванюков раскопал в столице земляка, преуспевавшего домовладельца И.А. Андронникова. В квартиросъемщиках у него преобладал люд солидный. Как-то за рюмочкой поделился питерец зауральских корней с Андреем Порфирьевичем информацией, обывательским ушам не предназначенной. О том, что Главное управление землеустройства и земледелия выделило огромные площади в верхнем Притоболье и Приишимье под переселенческие участки. Как-никак разворачивалась справедливо называемая «столыпинской» аграрная реформа.
Многоопытному Ванюкову, ближайшему соратнику кооператора-первопроходца А.Н. Балакшина, излишне было втолковывать характер мероприятия землеустроительного ведомства. Ухватив суть, он тотчас просигналил коллегам-биржевикам, затребовав черновой набросок трассы Курган — Атбасар. Курганские воротилы Смолины, Дунаевы, Колпаковы, Харламовы, Юговы и Ко, изготовившись к приему степных даров, расширяли товарный двор, воздвигали вскладчину холодильник, электроподстанцию.
Впрочем, железнодорожный бум, напрягавший госбюджет, понуждал к осмотрительности. Такого количества подъездных путей не строилось еще в урало-сибирском регионе никогда. Одна «крестница» П.А. Столыпина —Амурская магисталь, с ее распадками и болотными гатями, тянула на пол-Транссиба. Неудивительно, что, сомневаясь в казенных ассигнованиях, курганцы подстраховались: брали обязательство прокладывать рельсы в степь на частные капиталы.
Но едва кулуарные пересуды выплеснулись в газеты, желающих осваивать тучную ниву заметно прибавилось. В борьбу за аппетитный пирог наряду с курганцами вступили и шадринцы, в чем-то даже упредившие неразворотливых соседей. Курганскую верхушку напутствовали консолидированные Союзом сибирских маслодельных артелей омичи и новониколаевцы, шадринскую — торговопромышленники Челябинска, Троицка, жители притобольных станиц Оренбургского казачьего войска.
Колебания столоначальников правительственных ведомств, порою раздававших в запальчивости обещания нашим и вашим, подтолкнули и шадринцев к альянсу с инвесторами. Наиболее дееспособным среди мельтешивших «учредителей» выглядело патронируемое банками «Общество железнодорожных ветвей». С ним впоследствии и подписали контракт, в условиях обострявшейся конкуренции весьма своевременный. Пресса муссировала слухи о концессии на постройку линии Челябинск — Семипалатинск (кстати, тоже через Кустанай — Атбасар), доставшейся якобы обласканной верхами российско-французской компании, бухнувшей в уставный капитал сразу 65 миллионов рубликов. Хотя головокружительная сумма в публикациях и варьировала, соперничество проявлялось все жестче, без скидок на былое партнерство.
Современный Курган, общеизвестно, крупнее подчиненного Шадринска. Между тем в эпоху царскую, гужевую нынешний областной центр уступал граду на Исети по всем статьям. Ход Кургана ускорил Транссиб, превративший его в столицу артельного маслоделия. Юг Тобольской губернии наводнили инофирмы, оседлавшие экспорт масла, бекона, яиц, сельскохозяйственного сырья.
Однако не коснел в летаргии и Шадринск. К моменту получения рельсовой колеи в нем позванивала вальцами тройка паровых мельниц, высилась громада спиртзавода наследников А.Ф. Поклевского-Козелла, действовали прядильно-ткацкая, пухо-перовая фабрики, многочисленные кустарно-ремесленные и торговые предприятия. Так что шансы у противоборствующих соискателей на благорасположение МПС были примерно равны. Многое зависело от искусства лоббирования, убедительности расчетов, сиюминутной конъюнктуры, наконец. Так кто же вырвал победу?
Стремление Тит Титычей Кургана контролировать грузопотоки южной полосы объяснимо. В городе концентрировалась агропереработка, благодаря зарубежным фирмам преимущественно высокотехнологичная. Новейшие маслозаводы, беконная, колбасно-консервная фабрики ориентировались на внешний рынок. Приток акмолинско-тургайского сырья гарантировал загруженность и доходность производственных мощностей.
Характерно, что аналогичными соображениями руководствовались и шадринцы, имевшие однородную по структуре промышленность. Кое-чем, сознавали местные деловики, пришлось бы делиться с Мишкино, резво шагавшим не без содействия шадринского бизнеса. Но размер «отступного» был несопоставим с вожделениями курганского «ареопага». «Курган, — тоскливо резюмировали шадринские думцы, — заберет все без остатка, не для утилизации, так для перепродажи втридорога!»
В результате трассе восточного соседа противопоставлялась перпендикулярно-обходная ветвь Шадринск — Мишкино — Куртамыш — Звериноголовская — Кокчетав — Атбасар. Сторонников у нее, наглядно иллюстрирует география, оказалось немало. Заинтересованность ударной группы, к примеру, челябинских коммерсантов вытекала из потребностей новоявленного мукомольного района, догонявшего Исетский. Близившаяся отмена тарифного перелома грозила оттоком транзитного омско-алтайского зерна в Европейскую Россию. Сбор его в мельничные амбары и элеваторы с окрестных полей упирался в бездорожье. Вот и ратовали челябинские биржевики за линию через земли смежных уездов, плодородие и минеральные ресурсы которых обещали компенсировать издержки рельсоукладки сторицей.
Поразительную активность демонстрировали и потомки линейных казаков — жители станицы Звериноголовской, Куртамыша и прилегающих селений. Масса хлеба гибла у земледельцев от саранчи (кобылки), ненастья, продавалась за гроши толпившимся у жнивья маклакам. Нужно ли доказывать, как важна была в царстве чернозема и обирал-скупщиков паровая тяга.
Сохранял хлебный рынок и Шадринск, но тяготевшее к нему зерно с проведением синарско-шадринской ветви отвлекалось селом Катайским, расположенным ближе к горнозаводскому Уралу. Легко угадывалась роль, отводившаяся в наполнении прохудившихся закромов южностепной ниве. Впрочем, особые надежды возлагались на нее кустарями. Росла их численность, улучшалось техническое оснащение (прежде всего, артельного сектора), вместе с тем нехватка сырья порождала его дороговизну. Регулярные поставки сбивали цены, облегчая жизнь пимокатам, ткачихам, чеботарям, шорникам, изделия которых расходились по округе и в дальние дали.
Рупором прогрессивного экономического уклада в крае выступало молодое Оренбургское земство, создававшее опытные поля и фермы, пропагандировавшее высокоурожайную агротехнику и кооперацию. Живейший отклик находили земские подвижники у трудолюбивого ядра казачества и, разумеется, у «креативных» предпринимателей, сочетавших дедовскую хватку с разносторонними знаниями, способными оправданно рисковать, идти к цели против течения… Они-то во всероссийском масштабе и сотворили изумивший мир народнохозяйственный прорыв!
Возьмем лежащий на трассе Куртамыш. По статусу — село, фактически же среднерусский уездный городок с восьмитысячным населением. Каждодневные базары перемежались здесь с сезонными ярмарками. Гильдейцы крутого замеса братья Шахрины, И. Маркелов, Н. Цыпулин торговали всякой всячиной на обширной территории, приохотились и к производству, настроив мельниц, крупорушек, маслозаводов. Маркелов с Цыпулиным, кроме того, занимались «ямщиной», т.е. содержали транспортные конторы с обозами, постоялыми дворами и прочим. Кому, как не им, были до мелочей понятны выгоды перевозок безостановочных, всепогодных.
Да и привольно раскинувщася станица Звериноголовская уже мало напоминала военизированное поселение. К 1913 г., явствует из записки уполномоченного казачьего круга, адресованной комиссии МПС, в ней насчитывалось более сотни лавок и магазинов, аж четыре склада сельскохозяйственных машин. В окрестностях поскрипывали крыльями десятки ветряков, табунились гурты животных. В августе — сентябре оживали вереницами фургонов ссыпные пункты: попыхивали локомобили, стрекотали веялки, ароматно дымили зерносушилки. Снежной гладью вывозился хлеб из времянок-землянух к элеваторам и оптовым покупателям.
Всесибирская магистраль со щепотью отростков принизила значимость некогда именитой ярмарки, но, в отличие от смиренно прозябших, а то и сгинувших, она успешно к наступившей эпохе адаптировалась. Как и встарь, собирало звериноголовское торжище коммерсантов из Троицка, Челябинска, Шадринска, Кургана, Петропавловска. Иной раз наведывались и негоцианты Средней Азии. Цепко удерживала станичная верхушка и доходный скотопрогонный пункт. На многодневных переходах животные истощались, теряли вес, потому-то и вымаливали скотопромышленники рельсовую колею.
Государственные ведомства в финансировании отказывали, рекомендуя сотрудничество с частными инвесторами. Поиск капиталов упрощала активизация на Урале банковских групп, реконструировавших его архаичную моноструктуру, перекраивавших тесные окружные границы. Словом, недостатка в подрядчиках не ощущалось, и выбирали их тщательно. Изучив подноготную соискателей, контракт заключили с Обществом железнодорожных ветвей, представившим к лету 1913 г. проект линии Шадринск — Мишкино — Куртамыш — Звериноголовская. Но из-за проволочек с его рассмотрением в МПС сооружение ее затягивалось.
Палки в колеса совали и обеспокоенные конкуренты. В марте 1914 г. вопрос о целесообразности дискутируемых вариантов рассматривался Сибирским межрайонным железнодорожным комитетом. Большинство выступавших голосовало за направление Шадринск — Курган, мотивируя позицию аргументами геостратегическими. Запланированная диагональ позволяла разгрузить челябинский участок, кроме того, обеспечивала дополнительный выход к северным артериям.
Однако рассчитанное, планируемое беспощадно вычеркивалось грянувшей мировой войной. В июне 1915 г. вердиктом Центральной межведомственной комиссии завершение конечных участков диагонали (Шадринск — Курган и Синарская — Екатеринбург) откладывалось до лучших времен. Пожираемые Молохом войны средства экстренно перенаправлялись к рудно-угольным месторождениям и оборонным заводам.
Иное дело колея Шадринск — Звериноголовская, сооружаемая на внебюджетные ассигнования. Претензий к Обществу железнодорожных ветвей у заказчиков не возникало, к тому же, нарастив капитал, оно, с избранием председателем правления инженера-путейца М.Я. Началова, заметно активизировалось. Энергичный, увлекающийся Началов, по слухам, добивался и концессии на строительство нитки Шадринск — Курган, но вмешался смахнувший царское правительство февраль 1917-го.
Министерство путей сообщения Временного кабинета возглавил упоминавшийся кадет Некрасов. Ознакомившись с документацией проекта, министр счел Шадринско-Звериноголовскую линию слишком короткой и предложил трассировать ее до соединения с Оренбурго-Ташкентской железной дорогой.
Опекаемый банковскими крезами Началов дал согласие, но, пока разыскивались его агентами дефицитные рельсы, скрепления и прочее, власть захватили большевики. Окраинам самоуверенные интернационалисты уделяли, как известно, несравненно больше внимания, чем коренной Руси, пугавшей узурпаторов великодержавным шовинизмом… Национальная политика — тема деликатная, верхоглядству противопоказанная, но факт, что исток полотна, заново спроектированного через Казахстан, брал начало у Петропавловска. В итоге обойденное южноуральское приграничье по-прежнему месило грязь и чертыхалось на колдобинах.
Асфальтированные шоссе появились здесь нескоро — на излете 1960-х, да и жались к районным центрам. Редевшие же и пустевшие села довольствовались извечными грунтовками, хорошо если грейдированными. В распутицу и ненастье выбраться из глубинки можно было с помощью гусеничного трактора. Вот и бежала от земли-кормилицы, растекалась по белу свету молодежь.
Но вернемся к остросюжетному, многозначно трактуемому 1917-му, когда исход войны был уже ясен. Близившееся ее окончание побудило Николая II распорядиться на исходе 1916 г. о демобилизации (конверсии) промышленности и последующей всеобъемлющей модернизации на основе реформ. Новизну преобразований оттеняло сочетаемое с предпринимательской инициативой планирование, распространявшееся и на транспорт. Железнодорожники, к примеру, разработали пятилетний план, многое из которого заимствовали большевики.
Откликаясь на просьбу деловых кругов Западной Сибири, междуведомственное совещание (еще царского правительства) включило в список первоочередных и недостроенную линию Екатеринбург — Курган. Увы! Подползла революция Февральская, сорвавшаяся в Октябрьскую, а с весны 1918 г. заполыхала сеявшая людские трагедии и разрушения Гражданская война. Издерганные белыми и красными путейцы чинили латаное-перелатаное…
***
Медлительную поступь крестьянско-ремесленного нэпа прервала форсируемая по-стахановски индустриализация, завершившая наконец рождение диагонали. Масштабное строительство, пуск гигантов Урало-Кузбасса требовали на газетном новоязе «расшивки узких мест» железнодорожного транспорта, с возросшим грузопотоком не справлявшегося.
Правда, средств на реконструкцию «от а до я» еще не хватало, выручали меры, дававшие быструю отдачу. На главной артерии Транссиба для ликвидации пробок спешно достраивались вторые пути. Ускоренному пробегу локомотивов на одноколейной северной ветви (Омск — Тюмень) способствовала автоблокировка, обеспечивавшая непрерывное движение составов, пережидавших ранее встречные на разъездах.
Важнейшим рычагом увеличения пропускной способности Транссиба являлась и описываемая диагональ. В 1932 г. путейцы ввели в действие отрезок Екатеринбург — Каменск-Уральский, через год — Курган — Шадринск. Долгожданная линия приняла на себя все пробуксовывавшее и отстаивавшееся в тупиках. Благодаря кратчайшему транзиту с юго-востока на северо-запад СССР (Горьковское, Вологодско-Ленинградское, Прибалтийское направления) сократилось время доставки грузов и пассажиров, экономилось топливо. Вместе с тем устранялась аритмия перегруженного участка Курган — Челябинск.
В Европейскую Россию транспортировались сельскохозяйственные и морепродукты, руды, уголь, обратно — машины, оборудование, стройматериалы. Внедрение коксовой плавки избавляло от переугливания древесины северо-уральских и зауральских лесных массивов, которая вывозилась теперь в безлесные районы Сибири и Средней Азии.
Значимость диагонали отразила пронзительными гудками воинских эшелонов Великая Отечественная, предъявившая ее коллективу суровые испытания. Обладавшие бронью железнодорожники приравнивались к военнослужащим и вместе с фронтовиками ковали победу. Мчались на запад составы с оружием, боеприпасами, продовольствием, согревавшими окопников весточками родных и подарками земляков: варежками, шарфами, табачком-самосадом… А ненасытная передовая выталкивала отработанное, свое и трофейное. Комок к горлу подступал у дежурного персонала при виде искореженной боевой техники, раненых, осиротевших детей…
Но выстояли, наказали агрессора! Майской зеленью, белоцветьем черемухи встречали прихорашивавшиеся вокзалы Зауралья демобилизированных — постаревших, в рубцах и шрамах, но уцелевших, вернувшихся…
Война меркла, отступала в беллетристику, мемуары, но долго саднили ее раны: безотцовщиной детворы, горькою долей вдов и потерявших любимых невест. Больно сознавать, что наши деды и прадеды одолели покорившую Европу «расу господ», а нынешние евросоюзники преспокойно взирают на бесчинства украинских неонацистов.
Вопреки прорицаниям недоброжелателей, Советский Союз поднимался из руин маршевым броском. Ударные вахты горняков, металлургов, машиностроителей, ткачих, хлеборобов — не фантазия Агитпропа и не камуфляж принудиловки. Налицо естественный, всенародный порыв к обретению утраченного, изломанного войной, к созиданию бытия, достойного победителей.
Опережающими темпами изначально восстанавливались районы, побывавшие за линией фронта, куда и направлялась большая часть ресурсов. Но уже к середине 1950-х положение с финансированием, ощутили железнодорожники Урала и Сибири, выравнялось. В 1957–1958 гг. зауральская диагональ получила вторую колею. К концу семилетки (была и такая) паровозы уступили место тепловозам. Но их монополия, на фоне события выдающегося — электрификации в 1972 г. сети уральских железных дорог, оказалась кратковременной.
Перед глазами едущих теперь мелькали опоры с ажурными балками, поддерживавшие контактные провода. Видоизменялся и облик станционных зданий, исчезали приземистые теремки «царской» архитектуры. Современным вокзалом обзавелся в 1974 г. и Шадринск. На фронтоне коваными буквами выведено: «…дорогу построил А.А. Лещев»! Вот тебе и на, разве она не плод коллективных усилий? При всем уважении к заслугам Александра Алексеевича, роль его явно преувеличена. Сам он вряд ли бы притязал на индивидуальные авторские лавры.
Вообще говоря, изумляет разминающих косточки при стоянках поездов не вокзал — типовая коробка из стекла и бетона, а просторный, удобный перрон, характерный скорее для «миллионников», чем для городка областного подчинения. Откуда бы ему тут взяться? А гадать незачем, подарил это полезнейшее сооружение шадринцам другой прославленный земляк — Терентий Семенович Мальцев. Благодаря авторитету, настойчивости депутата Верховного Совета СССР и раскошелилось Министерство путей сообщения на платформу, избавлявшую пассажиров, особенно пожилых, от того, чтобы вскарабкиваться с пожитками в вагон по крутым, нередко скользким ступенькам…
Летние пейзажи размеренно чередуются с зимними, вспыхивает на мгновение пушкинскими красками осень — лирическая струна ветеранов, а труженица диагональ несет бессменную вахту. Перекликаются нарядные скорые, работяги тяжеловесы со спаренными локомотивами, снуют разбегающиеся в марево электрички — туда, где рельсы-то, как водится, у горизонта сходятся… Растущие скорости, нагрузки требуют своевременной замены изношенного, отслужившего, и профессионалы всегда начеку. Так пожелаем коллективу «диагонали» безаварийной работы, а пассажирам — доброго пути!