Море — мой брат. Одинокий странник
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2015
Джек Керуак.
Море — мой брат. Одинокий странник. — СПб.: «Азбука»,
2015.
Название первого романа Джека Керуака, который наконец-то достиг наших берегов, сразу сигнализирует этаким маяком: вот они, цветочки, обещающие ягодки.
Название удачное — «Море — мой брат», вызывающее сразу ассоциативный ряд с братьями и сестрами Франциска Ассизского: Солнцем, Волком, Бедностью и птицами и всеми его цветочками. Почитатель таланта Керуака припоминает, что он в своих интервью сравнивал битников с блаженными, — да, однажды писатель вошел в церковь Св. Жанны Д’Арк в Массачусетсе и пережил это откровение со слезами на глазах: увидел слово «битник» как «блаженный».
Правда, откровение это было в середине пятидесятых, а роман написан в самом начале писательской дороги Керуака, когда бывшему моряку торгового и военного флота (он переходил с корабля на корабль из-за психологической несовместимости) исполнилось двадцать. Интересно, сразу ли роман получил такое название? Автор считал его слабым и не хотел публиковать. И вроде бы эту работу вообще считали утраченной. Как вдруг… Родственник Керуака находит кипу бумаг. Это и есть первый роман. Надо ли его издавать? Керуак, считая эту вещь слабой, тем не менее не уничтожил ее. Или просто забыл?
Родственник взял и выпустил книгу в свет.
И мы ее читаем.
«Молодой человек с сигаретой в зубах, засунув руки в карманы брюк, спустился с низкого кирпичного крыльца из вестибюля гостиницы на Верхнем Бродвее и странным манером неторопливо зашаркал к Риверсайд-драйв».
Кто-то, описывая механизм влияния кино и телевидения на зрителя, замечал, что человек по сути хищник, и любой движущийся предмет сразу приковывает его внимание. То бишь включается охотничий инстинкт. Ну, не знаю, как насчет инстинктов, а любопытство движущийся предмет точно вызывает. Тем более движущийся человек. Тем паче — «странным манером».
Кто таков? Куда идет?
Вскоре мы узнаем, что у него иссякли деньжата. И так уж мы устроены, что к безденежным литературным персонажам испытываем симпатию. Является невольный вопрос, как он сможет выкрутиться? И как профукал хорошую даже по нынешним временам сумму — 800 $?
Это моряк Мартин Уэсли, жалованье свое он прогулял, в баре знакомится с умненькой компанией, и свежий вихрь гульбы подхватывает его.
Новый товарищ Уэсли, Эверхарт, оказывается преподавателем литературы, которому уже осточертела суша, служба, и он принимает спонтанное решение уйти в море. Оба добираются до порта автостопом. И, наконец, попадают на корабль, идущий на военную базу в Гренландии с динамитом, лесом и джипами. Моря-то, собственно говоря, в романе и не так много, по-настоящему оно распахивается уже на последних страницах. «Вот оно! Этот воздух, эта вода, слабое покачивание судна, и целая вселенная ветра…»
Перед финалом на судне объявляют тревогу, это учебная тревога. Тем не менее — в разгаре Вторая мировая война. Но не скажешь, что книга исполнена тревоги, тем более страха. О войне герои упоминают вскользь. Довольно любопытное впечатление.
Чем же они заняты? Что их волнует?
Можно сказать, что герои ищут себя. Именно таков преподаватель Эверхарт, спорящий с американским «ленинцем», который восклицает: «Клянусь Лениным! Ну ты вчера дал! Обещаю в этот раз не сообщать в Центральный Комитет».Это он шутит, конечно. Но вообще-то симпатизирует марксистам и русским и читает в своей каюте «Сталина», биографию на французском.
В чем суть спора?
Ну, в том, что один — Эверхарт — индивидуалист и видит зло не только в фашизме, а вообще в человеческой природе, а другой — Ник, — повоевавший в Испании с франкистами и даже побывавший в Москве, ратует за единение и уничтожение сообща этой гидры и так формулирует свой категорический императив: «Бороться за права человека, — быстро сказал он. — Ради чего еще жить?»
Ну, вы уже почувствовали, в чем специфическая неуклюжесть этого романа? Именно в этой горьковщине, хотя имя Алексея Максимовича и его «Мать» в романе не упоминаются. А вот Достоевский — да. Короче, идейные споры-разговоры молодого автора и подвели. Но не настолько, чтобы объявлять роман слабым и неудачным. Книга все-таки интересная, и будущий мастер в ней виден. Ему удаются портреты, персонажи живут. Диалоги хорошо выстроены, с неожиданными поворотами. Интересно, что Эверхарт вообще-то смахивает на другого кита битничества — автора яростного «Воя» Аллена Гинзберга. Правда, здесь Эверхарт читает только свои проповеди индивидуализма, а не стихи.
Моряк Уэсли — предтеча главных героев Керуака, задумчивый, немного таинственный, живо реагирующий на все, хотя зачастую и замыкающийся в себе. Наверное, таким и был сам Керуак. Ведь по большому счету он писал прежде всего о себе, этаком американо-французском Печорине, печально-радостном рыцаре автостопа, вечном бродяге-бессребренике. И в брате Море ему открываются будущие пути.
И некоторые — здесь же, под одной с «Море — мой брат» обложкой.
«Одинокий странник» — сборник путевых очерков. Здесь уже зрелый фирменный битнический стиль. Впрочем, иногда градус этого стиля — то есть известная спонтанность — повышается, как, например, в очерках «Мексиканские феллахи» или «Железнодорожная земля», а в других очерках — понижается, как в очерке «Один на горе».
Все-таки кажется, что чем меньше этой спонтанности, тем лучше. Вино вкуснее перебродившее, отстоявшееся. Хотя кому как.
В статье «Основные принципы импровизированной прозы», опубликованной в толстенном фолианте «BEAT. Антология поэзии битников» издательством «Ультра. Культура» в 2004 году, Керуак делится своим рецептом: «Не делать никаких остановок, для того чтобы намеренно подобрать подходящее слово. Вместо этого чисто по-детски нагромождать башни из слов — прямо в стиле скэт (джазовое пение, когда солист импровизирует с бессмысленным набором слогов в подражание музыкальному инструменту)».
В «Мексиканских феллахах» он и следует этому правилу. Но получается все же как-то занудно. Проза — не поэзия и не джазовое пение. Даже знаменитая книга Керуака «В дороге» порой занудливая, или «Подземные». Куда лучше «Бродяги дхармы» или «Ангелы опустошения». В последних двух книгах этот градус спонтанности как раз ниже, чем в первых.
В той же статье о принципах импровизированной прозы Керуак еще советует ничего не обрабатывать, не шлифовать, «ибо самое лучшее произведение — это всегда самая болезненная, пропитанная индивидуальностью выжимка, исторгнутая из баюкающего тепленького защищающего сознания — так фонтанирует из человека песня о нем самом»… Но читатель вправе ожидать еще, что ему споют не только об авторе, но и о мире. А взгляд на мир всегда требует ясности. Разве не был ясен взгляд Пруста, любимого писателя Джека Керуака? И что, если сравнить «В поисках утраченного времени» с «Голым завтраком» предельно мутного Берроуза, еще одного кита битничества? Да, надо мимоходом заметить, что требование ясности не означает упразднения тайн и загадок. Тайны и загадки остаются, но почему бы не говорить об этом ясно?
К счастью, Керуак не был фанатиком битнической идеологии и от своих постулатов спокойно отступал, в полном соответствии с известным требованием дзен: «Встретишь патриарха— убей патриарха!» Можешь писать ясно — пиши. Так он зачастую и поступал.
Очерк «Один на горе» так же прозрачен, как и лучшие его книги: «Бродяги дхармы», «Ангелы опустошения». Действие романа «Ангелы опустошения» разворачивается как раз на этой же горе. Хорошая возможность еще раз там побывать, вкусить крепкого кофе из снеговой воды, вслушаться в тишину или в шипение горной молнии.
«Посреди ночи я внезапно проснулся, и волосы на мне стояли дыбом — в окне у себя я увидел громадную черную тень. — Затем понял, что над нею звезда, и осознал, что это г. Хозомин (8080 футов) заглядывает ко мне в окно со многих миль возле Канады».
В «Нью-йоркских сценках» можно ощутить особый ритм этого Вавилона, где на перекрестке увидишь, «как сам У.Х. Оден теребится мимо под дождем», и «Пол Боулз, щеголь в дакроновом костюме» возвращается из Марокко…
В Марокко отправляется и сам Керуак: «Отплыли мы февральским утром 1957-го. Мне одному досталась целая двухместная каюта, все мои книги, мир, покой и прилежание. В кои-то веки я собирался быть писателем, которому не приходится выполнять чужую работу». Звучит основательно. Так и видишь респектабельного… битника. Впрочем, чувство покоя и основательности сразу улетучивается, когда почти сразу после отплытия кораблик сталкивается с волнами «высотой в два этажа», и в лихорадочном треморе мыслей писателю является сияющий Бог, и до конца плавания он все поминает Иону и внимает глаголам своего видения: «Ти-Жан (прозвище писателя. — Прим. автора), не переживай, если Я нынче тебя приберу, а также и остальных несчастных чертил на этой лоханке»…
Но уже появляется Африка: «разрезы в горах, сухие ручьи арройо». И дальше следуют прогулки по закоулкам Танжера, сидение в кофейнях, встречи с безумным диковласым гением Берроузом.
Печальная Африка, хотя 50-летние черные горничные там и выглядят соблазнительно. Скитальца часто охватывала скука. И пакетбот увозит его через Гибралтар в Европу. Странник уже приберегает деньги и плывет четвертым классом, на палубе. Ни койки, ни кормежки. Но старого бродягу не так легко оставить без того и другого. И он занимает солдатскую пустующую койку и пристраивается в очередь с французскими солдатами за вареной фасолью, сидит на бухте каната и уплетает чужой обед, глядя на море. Все встало на свои места. Наш писатель снова рука об руку с извечной сестрой — Бедностью. И симпатии читателя на его стороне. И в этом смысле американский автор несомненный богач, стяжал столько любви и признания, что мог бы сказать: «Читатель — мой брат».
И так и есть, уже давно существует братство лесопожарных сторожей, железнодорожных смотрителей, автостопщиков — читателей Ти-Жана. И новая книга «Море — мой брат» для них еще одна причина, чтобы снова выступить в путь.