Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2015
Сергей Петров — родился в
г. Александрии (Украина). В 1996 году окончил Омскую высшую школу милиции,
работал следователем в Тамбове, радиоведущим в Москве. В настоящее время —
ведущий научный сотрудник ВНИИ МВД России. Публиковался в журналах «Московский
вестник», «Урал», сотрудничал в качестве сценариста с телевизионным
сатирическим журналом «Фитиль». Живет в г. Жуковском Московской области.
1
Его звали Старым, он таким и был. Пятьдесят шесть — в этом возрасте уже не служат. Усыпанные сединой, что снегом, волосы, усталый взгляд, сутулые плечи. Разминая их после долгого сидения за бумагами, Старый ощущал противный, удручающий хруст. Отложение солей или ещё что-то, точной причины не знал. На визиты к врачам у него никогда не хватало времени.
— Это моё последнее дело, — сказал Старый.
Брат усмехнулся, разлил по рюмкам водку.
Старый любил своего брата, заводного когда-то и задиристого хулигана, ныне — вальяжного и размеренного руководителя рыбного бизнеса. Любил, хотя это и было не совсем по его правилам. С детства привитый вакциной социализма, Старый испытывал патологическую ненависть к богачам. Нет среди оте-чественных буржуев людей порядочных. Все сплошь подлецы и воры. И только для брата он делал исключение. Одинок был Старый. Родители умерли, семьёй не обзавёлся, и не было в этом мире человека роднее, чем брат. Двоюродный брат Павел.
— За встречу! — провозгласил брат.
Чокнулись.
Ровесники Старого давно выбились в большие начальники. Они обложили данью таких, как Павел, обеспечили достойную старость себе и стабильное будущее детям. Ушлые ровесники. Себя баловали, жён и любовниц. Хорошо жили, умели жить. А он?
Когда-то Павел надеялся, что брательник вырастет в чинах и соорудит ему прочную «крышу». Будет защищать, отмазывать, информировать о грядущих наездах. Но тот не вырос. Увлечённый борьбой, смысл которой был ведом только ему (если и был ведом), «крыши» он не соорудил, и свои проблемы Павел решал сам. Осуждал ли? Нет. Он тоже любил своего брата.
— Забил бы ты на это дело, братик! — В состоянии подпития толстенький Павел становился необычайно добродушен и иначе как «братик» Старого не называл. — Дался тебе этот дурень? Одним больше, одним меньше. Иди на пенсию, отдыхай. Не будет хватать денег, подкину. Захочешь поработать, пристрою. В чём проблема, братик?
— Зарплаты твои мне не нужны, Паша. — Вытащив из пачки брата сигарету, Старый прикурил от маленькой, встроенной в глубокую стеклянную чашу свечи. — А проблема в том, что за десять лет службы в собственной безопасности мне попадалась всякая шантрапа. Пэпээсники, гаишники, неоперившиеся участковые….
— А сейчас в твои сети угодила крупная рыба?
— Эх, Паша, — улыбнувшись, Старый похлопал его по плечу, — не ты ли меня упрекал в профессиональной деформации?
Павел не сразу сообразил, о чём идёт речь. Ах да, конечно. Он часто хватал брата за язык, когда тот говорил вместо «узнал» «получил информацию», «задержал» менял на «принял» и прочее, а тут — на тебе! «Рыба» и «сеть», два слова по профилю в одном предложении.…
Хороший начальник службы безопасности получился бы, в который раз думал Павел, глядя на брата, внимательный, с реакцией, несомненный профи. Губит себя в ментовке человек, заживо закапывает…
— Он — не начальник, — объяснял тем временем Старый, — он бепредельщик, Паша. Большой беспредельщик, отражение всего того бардака, которым стала система в последние двадцать лет. Взятки, сбыт наркоты и даже разбой… — Глаза его налились кровью.
После принятия трёхсот граммов на грудь Павлу стало казаться, что он понимает брата. Потомственный мент, брат с детства грезил погонями и засадами. Отслужил армию. В 1992-м закончил институт. Отец, крупная шишка, полковник МВД СССР, к себе не взял, отправил «по низам», в МУР, в отдел по отлову карманников.
Павел помнил, как ликовал брат, когда поймал первого щипача. Никакой тебе жегловщины с подбросом, оперативно сработал, не дал сбросить добычу. «Такое не каждому бывалому оперу под силу», — хвастался он.
Потом был отдел по угонам, разбойный, убойный, и вот он, венец карьеры, — Главное управление собственной безопасности МВД России, борьба с оборотнями в погонах.
«Почему не начальником-то, а? — сокрушался Павел. — Он же — зубр, не глупее других! Что же за государство у нас такое?»
— …майор полиции, — с ненавистью произнёс зубр, — тварь конченая. Хлопнуть его — дело чести, Паша. За корешей моих! За тех, кто в Чечне лёг, за всех нормальных ментов… И я его красиво сделаю. На десятку уедет, гадёныш! На десяточку!
Старый сильно сжимал кулаки, и кулаки краснели. Бешено вращались зрачки, играли мускулы под кожаным пиджаком. Хороший был пиджак, старенький, но хороший, лет шесть назад подаренный Павлом.
Ему больно. Он застал то время, когда люди работали за идею. Никого уже из них не осталось, наверное. Волна за волной поглотила их пучина современности, а он остался. Один. Неужели один? Неужели нет в их системе таких людей больше? Судя по его рассказам и по тем полицейско-прокурорским персонажам, с которыми сталкивался Павел, брат его действительно остался в одиночестве. Стой, как свая, вспомнилось ему прочитанное где-то, и не перешибёшь.
— Я желаю тебе удачи, брат.
Павел поднял рюмку и, резко выдохнув, выпил.
Старому пить не хотелось.
2
Его брали жёстко. Только вошёл на подземную парковку, не успел достать из барсетки брелок, ударили в спину, прикладом «калаша» ударили, понял он, падая на асфальт, навалились сверху, застегнули на руках браслеты. Когда поднимали, он успел их рассмотреть — двое здоровяков в омоновском камуфляже и масках, с автоматами на плечах, потащили его в глубь парковки, запихали в микроавтобус и уложили лицом вниз.
— Допрыгался, Мажор?
Паршивая эта, дурацкая кличка прилипла к нему с первых дней милицейской службы. За излишнюю опрятность и брендовые вещи прозвали его так, хотя богатеем в начале своей карьеры он не был. «Встречают по одёжке», — вдалбливали ему родители с детства, этому правилу он и следовал, откладывая с каждой стипендии, потом — с зарплаты, закупаясь хорошими шмотками, обувью.
…И вот теперь, сидя на деревянном настиле в камере «обезьянника», он смотрел на свои лакированные черные Loriblu и пытался думать о том, что у омоновцев, которые его брали, зарплата — тысяч пятьдесят, а ботинки он приобрёл в бутике за тридцать. Дать каждому по ботинку. Почти пятьсот баксов на рыло.
Дежурный в коридоре загремел ключами.
А этому вообще тысяч двадцать платят, подумал Мажор.
— Выведи в туалет, сержант! — завопили в соседней камере истошно.
— Потерпишь!
— Я на тебя жалобу напишу! В Страгсбурский суд напишу, фашист!
— Пиши хоть Господу Богу…
Прислонился головой к стене, подтянул к груди колени.
Как ни пытался он уйти от паники, гоняя в голове бредовые мысли, уйти не получалось.
Сколько ты швырнул людей в такие камеры? Сейчас очутился здесь сам.
Он вспомнил преподавателя, который читал им курс лекций по теории государства и права. Карпицкий, кажется, такая у него была фамилия. Интеллигентный, за версту от него веяло породой, бывший прокурор.
— Вы для меня, — откровенничал он перед первокурсниками на лекции, — дети. Смотрю на вас, хоть и в форме, но всё равно открытые, приятные лица, не менты. Это очень хорошо. Я ментов ненавижу. Я каждый год сажал по менту.
А потом в памяти всплыл образ другого преподавателя, криминолога. Милиционеры, утверждал он, колются «на раз». Быстрее, чем урки, колются милиционеры. Такой вот парадокс, понимаешь.
Допрыгался, Мажор?
Этот голос он определённо слышал раньше. Только вот где и когда?
Было сказано, что о нём известно всё. Уверенно сказано. Так что в это можно поверить.
Стыдно. Когда он услышал это «знаю всё», он — лысый крепыш, грозный мусор, одним только видом своим напугавший сотню, если не две сотни людей, — вдруг испугался сам. Испугался и захотел рассказать всё, лишь бы выпустили его на волю, к семье. Как ребёнок, право.
Идиот, сказал он себе, помнишь своего первенца? Лет двадцать ему было, почти тебе ровесник. Схлопотав условный срок за кражу вьетнамского ширпотреба на рынке, он вытащил из машины магнитолу. Спустя месяц после приговора. Сидеть однозначно.
«Если я всё расскажу, меня отпустят?» — с надеждой спрашивал первенец. Ты ему отвечал: «Конечно! Признавайся, скажи, кому продал, и езжай домой пить чай с баранками».
Он рассказал. И уехал пить чай. Очень крепкий чай. Чифирь называется.
Мажор легко вскочил на ноги и, чуть подпрыгнув, разогнал спёртый воздух серией профессиональных боксёрских ударов.
Нет уж, думал он, шагая из угла в угол, делая махи руками, признания от меня они не дождутся. Никаких явок с повинной. Признание — первый шаг в тюрьму. Играть так играть. До конца.
Подошёл к окну, задрал голову. Цокольный этаж, высоко окно с решётками, маленькое окно, стёкла матовые, плотные, ни черта не видно.
Знать они могут действительно всё, сказал себе Мажор, но вот слепить что-нибудь путное могут только из последнего дела. Те предыдущие, немного их было. Да и недоказуемы они. Толкнул в январе барыге килограмм героина? Докажи сейчас, что это был именно его героин? Наркотиков ни дома, ни на службе не держим-с! Показания барыги? Барыга — преступник! Наговаривает на честного и неподкупного полицейского, сводит старые счёты.
Но здесь другая тема. Разбой. Сам грабанул и сам продал. Опрометчиво, конечно, нельзя было так делать. Но иначе поступить не мог, слишком велик был куш, слишком большие на кону стояли деньги.
Они нашли картину, догадался Мажор. Разбои, грабежи, кражи именно так и раскрываются — от вещи. Антиквар, старый еврей, раскололся. Хорошо с ним поработали, наверное. Никакое «приобрёл у ранее неизвестного лица» не прокатило. Да… Он присел на корточки и принялся потирать ладони. Думай, говорил он себе, думай, дурак. Думай!..
3
— Вы не волнуйтесь, главное. Побольше уверенности. Следователи, судьи, они уверенность любят. А когда начинается «помню, не помню» — злятся. Так что смелее. Как при опознании картины, Игорь Олегович. Хорошо?
Игорь Олегович, высокий краснолицый альбинос в бежевом костюме, согласно кивнул:
— Хорошо.
Он явно себя чувствовал дискомфортно, этот Игорь Олегович. Сегодня ему предстояло столкнуться с тем, кто месяц назад опустил его на полмиллиона баксов. Его, генерального директора московской радиостанции, руководителя кабельного телевизионного канала, исповедующего патриотизм.
Старый был в квартире Игоря Олеговича. Многочисленные портреты президента на стенах, лик Николая Второго на потолке, по углам — иконы в позолоте. Чистейший экологически район Москвы.
Разбойник прошёл свободно, открыл магнитом дверь, сел в лифт, поднялся на десятый этаж и, позвонив в его квартиру, соврал — проверка показаний счётчика.
Состоятельный, проживающий на охраняемой территории и давно отвыкший от жизненных невзгод Игорь Олегович открыл дверь и с порога получил сокрушительный удар в лицо. Преступник резко перевернул его, упавшего, на живот, замотал руки скотчем, завязал глаза и пригрозил: рыпнешься, убью! Физиономии нападавшего не запомнил — темные очки на физиономии, бейсболка. Камеры злодея зафиксировали, но что толку от этих камер, когда на записи разглядеть ничего толком невозможно?
Старый узнал о происшествии из сводок. Грабанули богатея. Что ж, грабанули, и поделом. Пусть радуется, что жив, буржуин хренов. Прочитал и забыл. Но тут позвонил Юрка. Старый соратник Юрка, боевой товарищ, исправно ловивший с ним когда-то угонщиков авто.
— Мне бы и на хрен это не надо, Слав, но тут такое дело. Я в ремонтной мастерской тружусь, а строго напротив антикварный магазинчик, Борис Львович держит. Так вот. Выхожу покурить сегодня утром и знаешь, кого наблюдаю?.. Мажора! Помнишь Мажора, Славик?
…Мажора Старый помнил. Его прислали из какого-то окружного отдела на Петровку, включили в их группу для усиления.
Одетый с иголочки, свежий, высокомерный, несимпатичная рожа кирпичом. У Старого в отделе люди работали бывалые, чудом удалось сохранить этот постсоветский костяк, и к современной молодёжи, у которых только бабки на уме, они относились с презрением. Мажор был именно такой молодежью. Мобильника от уха не отрывал, вечно разруливал что-то, решал, в коллективных пьянках не участвовал. Всем своим видом показывал — западло.
По-тихому, но достаточно оперативно Старый навёл о нём справки. Оказалось, у коллег с Петровки имелось на Мажорика дело. Мажор занимался поборами с барыг и активно сотрудничал с таджиками, толкая им отобранный у цыган героин. Но не могли взять его коллеги, грамотно соскакивал, за версту чувствовал опасность.
Теперь не соскочит, уверенно подумал Старый.
Широко открыв дверь, он вышел в коридор и прошёл в соседний кабинет.
…Мажор вальяжно развалился на стуле. Следователь Оля, длинноволосая и смазливая, почти копия крымской прокурорши Поклонской, лупила по клавишам компьютера, фиксировала его показания. В стороне, оперевшись о подоконник, стоял адвокат, грузный, потеющий мужчина. Его прислали из ближайшей коллегии в добровольно-принудительном порядке, как дежурного. Денег сегодняшнее мероприятие ему не сулило, клиент заявил, что в защите не нуждается, но следователь потребовал, чтобы адвокат остался, и бедолага продолжал скучать, украдкой поглядывая на часы.
— Как у нас дела, Ольга Сергеевна?
— Заканчиваем, — устало вздохнув, молвила Оля, — но не признаёмся. Картина, говорит, в наследство досталась. Испытывая острую финансовую нужду, решил продать.
— Вот как?
— Невиновного человека мучаете, — подал голос адвокат. — Отпустили бы…
Он извлёк из кармана брюк носовой платок, промокнул лицо, лысину, вытер шею, запихал платок обратно.
Нарушив едва наметившуюся тишину, зажужжал принтер.
— Читайте, — Оля протянула Мажору бланк. — Если всё правильно, распишитесь на каждой странице и в конце текста — «мною прочитано»…
— Знаю, — дерзко оборвал её Мажор, — не первый день замужем…
Оля посмотрела на него недобро:
— Ну-ну…
Адвокат сделал лицо озабоченным, покачал головой. Ну к чему эта дерзость, зачем злить следователя, а?
Мажор расписался в протоколе, протянул протокол адвокату.
— Ну, а теперь, — торжественно произнесла следователь, — мы приступим к опознанию.
Старый пригласил томившихся в коридоре понятых. Потом в кабинет вошли статисты.
— Владимир Александрович, отойдите, пожалуйста, — попросила Оленька, и адвокат покинул место дислокации.
— Потерпевший не запомнил лица нападавшего. Поэтому опознание будет проводиться по голосу. Холодов, — обратилась она к Мажору, — сядьте на один из этих стульев, лицом к окну.
Мажор встал, подошёл к стоявшим в ряд у подоконника стульям и, чуть подумав, оседлал тот, что был посередине.
— Статисты…
Двое мужиков, одинакового с Мажором возраста, тоже присели, зажав его с боков.
Оля достала из папки бланк и стала быстро заполнять его от руки. От компьютера Оля, видимо, подустала. Орудуя авторучкой, она объясняла присутствующим их обязанности и права.
Старый с удовлетворением отметил, что Оля всё делает чётко, уверенно.
Грамотная, подумал он, номера и названия статей — назубок. Редкость для нынешней следственной братии. Это — потому что женщина. Пацаны, её ровесники-следователи, — увальни и тупицы. Накалякают как курица лапой, перечеркают половину. У женщины больше ответственности. Синдром отличницы, видимо. Ни одной помарочки не будет в протоколах.
Игоря Олеговича пригласил Старый, выглянув в коридор.
— Прежде чем приступить к опознанию, я предупреждаю вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний… Распишитесь здесь… Будьте внимательны. Сейчас каждый из мужчин, сидящих у окна, произнесёт одну и ту же фразу. «Лежи тихо. Не дёргайся. Рыпнешься — убью».
Мажор произнёс фразу, намеренно картавя… Не дёггайся. Гыпнешься — убью. Игоря Олеговича, к удовлетворению Старого, это не смутило. Он действовал смело и по инструкции. Его, Старого, инструкции.
— Как только зайдёте в кабинет, посмотрите на меня. Буду сидеть, забросив ногу на ногу, знайте — он сидит в центре. Скрещу на груди руки — справа. Если буду чесать колено, значит, он слева.
Направив в спину Мажора указательный палец, Игорь Олегович уверенно произнёс:
— Это он!
— Кто именно? — уточнила Оля.
— Этот, — промычал Игорь Олегович, — посередине. Я узнал его голос. Он до сих пор у меня в ушах…Человек, отобравший у меня картину, говорил именно так…
Старый увидел, что у Мажора покраснели уши.
Ровным, спокойным голосом двойник крымского прокурора попросила его встать и назвать себя.
— Холодов Олег Алексеевич, — сказал Мажор, поднявшись и повернувшись к Старому лицом.
Их глаза встретились.
— Всё, — еле слышно произнёс Старый.
4
Он слышал звон трамваев. Такой же звон и грохот будили его каждое утро в 1998 году, с мая по июль. Первый трамвай отправлялся в первый рейс, и он просыпался. Улица Бауманская, пятиэтажный дом стоял торцом к трамвайным рельсам, на изгибе узенькой улицы. Напротив крепостью из красного кирпича возвышался бизнес-центр. В бизнес-центре базировались офисы радиостанций, об этом он узнал, увидев вблизи дома сборище молодёжи. Подростки, зародыши путинского гражданского общества десятых годов, человек десять-двенадцать, стояли под окнами бизнес-центра и требовали возвратить в Fm-диапазон радиостанцию «Ультра».
Тётя Настя, сестра отца, часто любила сиживать на кухне и смотреть на проезжающие под окном трамваи.
— Вот — моя Москва, — говорила она, — тихие улочки и трамваи. И ничего больше не нужно.
Он улыбался ей.
Что проку в этих тихих улочках? Тишина в провинции, хоть объешься ею. Когда свистнул однокашник, оповестил, пора, Олежек, есть место, пиши рапорт и пулей сюда, всё устрою, — он бежал прочь от этой тишины, не раздумывая. Бежал сюда, к движухе, к большим деньгам. Поэтому, нет, Бауманская — не его Москва. Его Москва в зеркальных башнях, огромных торговых центрах, бизнес-комплексах и дорогих, обязательно мощных, иномарках. Его цель — стать преуспевающим, состоятельным москвичом, и он им обязательно станет. Так он думал, сидя за кухонным столом и морщась от дыма тётиного «Беломора».
Где он только не подрабатывал в первый год московского покорения! Сначала устроился сторожить строительный рынок на 42-м километре. Потом охранял магазин «Охотник» на Ленинском проспекте. После «Охотника» был валютник в кинотеатре «Пионер», автосалон, казино, какой-то якутский банк…
Глядя на его сонный вид по утрам, коллеги-москвичи укоризненно качали головами.
— Всех денег не заработаешь. Так и кони двинуть можно, слышь?
Москва то заключала его в свои объятия, то отпихивала. Москва ломала привычные провинциальные стереотипы. Одним из первых сокрушённых стереотипов оказалось его представление о москвичах. Месяца общения хватило, чтобы понять, что хитрые и жадные — это не про них. Беспечные и глупые — вот они какие. Будучи на сто процентов уверенными в своей исключительности, аборигены столицы не замечали, как провинциалы оттесняют их на обочину истории. Нахрапистые и хваткие, они лезли из всех щелей, то сами лезли, то проталкивались своими землячествами. Читая бумаги, спускаемые из министерства, листая телефонные справочники, Олег ощущал себя в какой-то резервации, где сконцентрирована самая ущербная периферия. Кикоть, Молявко, Кибалко, Рахубо. Даже микроскопически московского не было в этих фамилиях. Лимита рулила Москвой, убеждался Олег. Лимита подбрасывала темы.
Коля Краснюков, простецкий алтайский парень, балагур и выпивоха, зашёл однажды в его кабинет с кружкой дымящегося чая.
— Чего ждём? — спросил он. — Иван вчера уволился, сейф заберут скоро, а нам что — с голой задницей оставаться?
Коля грохнул кулаком по высокому металлическому шкафу. Он никогда не использовал в своих обращениях развёрнутых прелюдий. Ввиду чрезмерной прямоты окружающие считали его дурачком. В результате дурачками оказывались сами.
— В сейфе наркоты полно. Изъятая, но не учтённая. Раздобудь у завхоза ключи, быстренько продадим, у меня нужные люди имеются. Деньги поделим 50 на 50, как положено!
…Когда он получил свою долю, радости не было предела. Четыре штуки баксов! За просто так! А потом он проработал месяц-другой и подробно ознакомился с порядком цен. Дошло — ушлый алтаец не дал ему и трети.
Он быстро разобрался в конъюнктуре рынка. Менты действуют командой. Вместе работают, вместе пьют, вместе делают деньги. Это просто и удобно. Но, понял Мажор, не стабильно. На его глазах буквально ФСБ хлопнуло группу из БЭПа, растащили по кабинетам, и те начали каяться чуть ли не наперегонки.
Так что — один. Только один, в исключительных случаях — с представителями преступного мира. Люди деловые, им доверия больше.
Реализовав первую самостоятельную партию, Олег поймал себя пусть на мимолётном, но все же ощущении стыда. Первый товар продавал Коля, он — так, сбоку припёка. А здесь сам. Сотням людей продал натуральную смерть. Кто-то умрёт от передозировки. Кто-то сядет на иглу, чтобы подохнуть в будущем. И этот кто-то может быть твоим близким…
«Нет! — осадил себя тогда Мажор. — Мой сын, моя жена, я — нам это не грозит!»
Каждый в этом мире отвечает за себя сам. Если ты — мужик, значит, ты ответишь и не допустишь. Если же ты тряпка, готовься к тому, что этот мир вытрет тобою пол. Поэтому проблемы покупающих дрянь — это проблемы покупающих дрянь. У каждого в этом мире своя проблема. У него — превратиться в состоятельного человека. У торчка — отдать последнее, чтобы уколоться. Так что хватит рефлексировать. Задумчивость — враг амбициозного человека. Пока будешь думать, не дай бог, выяснять отношения с совестью, тебя десять раз обойдут на повороте, а то и вытолкнут за обочину. Задумчивость в Москве — прямой путь к лузерству. И если на обиженных возят воду, то задумчивых выстраивают в очередь на трудоустройство в эти самые водовозы…
За два года Мажор поднялся стремительно. Съехали с женой со съёмной хаты в стометровую «двушку», купили новенькую «бэху», отстроили загородный дом. И теперь настало время достичь второй цели — свалить из этой страны. Свалить ради самого главного…
Последнее дело нарисовалось неожиданно. На день рождения жены пришёл брат — радийный диск-жокей, тотальный неудачник. Орлиным носом и кучерявой гривой он напоминал певца Агутина в молодости. Помятое лицо, несвежая футболка и рваные джинсы позволяли представить певца спившимся и обнищавшим стариком.
— Я не понимаю, — по-коровьи мычал он, украдкой подливая в свой бокал виски, — почему менты не интересуются тем, что происходит на радио? Там откаты, Олег! Там жуткое списание денег… А зарплаты? Ты знаешь, какие зарплаты рисуют себе наши руководители? Генеральный директор нашей станции — Пронин, сука, Игорь Олегович, получает четыреста тысяч рублей за «ни черта не делать»! А с откатами имеет в пять раз больше! Ежемесячно! Одних картин в его доме знаешь сколько?
…И вроде всё я сделал правильно, бейсболка и очки (они действительно меняли его внешность), но всё равно — прокололся. Счета не арестуют — они все на жену, а вот часть имущества могут. И ещё они заберут деньги, те самые деньги, с последнего дела, что метнул на карточку супруги запуганный ментами Борис Львович.
Ну и что? Ты достиг всего, что хотел?
В камере, переминаясь с ноги на ногу, руки в карманах, стоял Старый. Краем слуха и зрения он отметил его появление, но приветствовать его первым не поспешил.
— Помнишь меня, Олег Сергеевич?
— Помню.
На память Мажор никогда не жаловался. На заре своей карьеры им усилили бригаду по раскрытию угонов, и Старый возглавлял эту бригаду. Даже тогда его называли Старым, в сорок лет. Они выслеживали и отлавливали любителей чужих авто, удачно ли, неудачно, но ежедневно собирались вечером в кабинете и пили водку. Мажор эти сборища игнорировал. Ему были неинтересны эти сборища, это фальшивое ощущение ментовского братства.
— Слышь, молодёжь, — говорил ему тогда Старый, — ты в коллективе работаешь всё-таки…
А ему плевать было на коллектив. С высокой колокольни. Сегодня водку пьют, в дёсны бодаются, а завтра вкладывают друг друга или сплетни распускают за глаза, думал Мажор. Что толку сидеть с ними? Бессмысленное убийство здоровья и времени. К тому же вечером у него дела.
Старый достал из кармана брюк сигареты.
— Закуришь?
— Спасибо. Не курю.
— Заботишься о здоровье?
— Это плохо?
— Да нет. Хорошо.
Старый встал по центру камеры, прикурил, глубоко затянулся, выпустил в направлении окна дым.
— Я ещё тогда видел, что ты парень кручёный. Но не думал, что ты зайдёшь так далеко…
— Ты тоже зашёл далековато….
— В каком смысле?
— В таком. Я никогда не думал, что ты — настоящий мент, из плоти и крови, — станешь сажать своих.
Усмехнувшись, Старый сделал вторую затяжку, посмотрел на Мажора. Мажор выглядел жалко. Буквально три часа назад выбежал из банка, орлом влетел на парковку, движения быстрые, уверенные, надменная улыбка на лице. А сейчас? Забился каторжанином в угол, даже шмотьё и обувь его не выглядят дорогими.
— Зачем тебе эта картина была нужна, Мажор? У тебя же всё было. Всё!
— Нужна, значит, нужна, — рассеянно брякнул тот.
— Напиши явку с повинной. Вечер уже, поздно, все устали. Напиши и допросись повторно. Словечко о тебе перед следователем замолвлю. Глядишь, поблажку сделают, как бывшему коллеге…
— Ты мне ещё про подписку о невыезде пообещай. Не будет никакой явки, Старый.
— Какой смыл отпираться, сынок? Ведь ты только что признался. Сам! Или не заметил?
— Только лоха из меня не делай! Я тебе сейчас могу в сотне кровавых деяний раскаяться, и что? Грош цена этим показаниям без следователя, без протокола и адвоката.
— Не дурил бы ты…
Старый бросил окурок на пол. Придавил носком ботинка.
— Пошёл на хрен, — тихо, но уверенно произнёс Мажор.
5
— Перед началом очной ставки я должна предупредить вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, Игорь Олегович! Подозреваемый такой ответственности не несёт. Также напоминаю о положениях статьи 51 Конституции Российской Федерации. Никто не обязан свидетельствовать против себя и своих близких. Ставьте подпись здесь. И здесь. Спасибо… Первый вопрос к Игорю Олеговичу! При каких обстоятельствах вы познакомились с сидящим перед вами Холодовым? Есть ли между вами неприязненные отношения?
— Неприязненных отношений между нами нет. Обстоятельства знакомства были крайне неприятными. Этот человек, Холодов, ограбил меня. Отобрал у меня дорогостоящую картину, обладающую художественной и исторической ценностью…
— Холодов, что вы можете сказать по поводу услышанного.
— Ничего интересного я сказать не могу. Человека этого вижу второй раз. Первый раз я видел его на опознании. Никаких преступных действий в отношении него я не совершал. Картину я продал знакомому антиквару, испытывая финансовые затруднения.
— Это ваша картина?
— Да, моя. Досталась в наследство от покойного деда. Имеются документы.
— Как вы можете объяснить, что он опознал именно вас?
— Не знаю. Судя по его внешнему виду, он был взволнован. В таком состоянии человек может ошибиться. Вам, как специалисту, должны быть известны подобные случаи.
— Игорь Олегович, вы не отказываетесь от своих прежних показаний?
— Нет!
— Повторите, пожалуйста, ещё раз, как и когда было совершено на вас нападение.
— Хорошо. 29 августа я находился у себя дома, работал над концепцией новой патриотической программы. Программа посвящена детству известных военачальников. От Александра Македонского — до Жукова… Было воскресенье. Я сидел, работал за ноутбуком. Раздался звонок…
…Лампы на потолке светили ярко. На сейфе стоял крупный будильник в виде мяча. Мажор знал такие будильники. Их продавали в магазине «Красный куб». Когда-то давно он покупал в этом магазине подарки. Стрелки будильника показывали 21.15. Оля была раздражена. Адвокат — удручён и расстроен. Пельмени стынут, или трубы горят — такое можно было сказать по виду этого бегемота, с красной рожей, в белом костюме, не дурака выпить и пожрать. Периодически он разворачивал «Новую газету» и углублялся в чтение. Игорь Олегович сидел напряжённый. Старый стоял у окна и покуривал, выпуская дым в приоткрытое окно. Оленька морщилась, едва сдерживая гнев, не желая, по всей видимости, растрачивать энергию попусту, стремилась быстрее всё закончить и уйти.
— Холодов, вы подтверждаете показания потерпевшего?
— Нет. Естественно, не подтверждаю.
— Понятно. Вопросы друг к другу будут?
— Будут.
Адвокат в бешенстве перелистнул страницу. Старый вытащил из пачки сигарету и принялся неторопливо её разминать. Пронин захлопал ресницами. Двойник прокурора Крыма уставилась на Мажора с ненавистью.
— Почему вы говорите неправду, Игорь Олегович?
— Я? Я говорю исключительную правду!
— Вы опознали меня по голосу, верно?
— Верно.
— А я схитрил на опознании. Я специально картавил, хотя не картавлю вовсе.
— Я, — на лбу у Игоря Олеговича выступили капли пота, — не помню, картавили вы или нет…
— Вот как?
— Да! Я опознал вас по тембру! Я — человек радийный. И от тембра, знаете ли, многое зависит. Мы на радио уделяем этому огромное значение!
Старый засиял. Казалось, ещё чуть-чуть, и он начнёт аплодировать.
— Ещё вопросы будут? — с угрозой произнесла Оля.
— Будут!
Адвокат решительно отложил газету в сторону, снял очки, прошёлся по лбу и лицу платком и водрузил очки обратно на большой мясистый нос.
— Вы утверждаете, что я напал на вас и отобрал картину. Узнать вы меня толком не смогли. Как вы смогли опознать картину, тоже дело тёмное. Может, вы как-то сможете доказать всем присутствующим, что картина ваша? Положим, предоставить какие-нибудь документы?
Оля ударила ладонью по столу.
— При чём здесь документы? — возмутилась Оля. — Это уже совсем другой вопрос. Потерпевший опознал свою картину, и этого достаточно. Я отвожу…
— Нет! — взъерепенился вдруг адвокат. — Я протестую! Никаких отводов! Вопрос задан, подозреваемый имеет на это право! Пусть потерпевший ответит!
Произнеся эту тираду, адвокат вскочил со стула и потряс газетой над головой. Возможно, в нём проснулась адвокатская этика, предписывающая до конца отстаивать честь и достоинство клиента. А может, он просто решил отомстить. За украденное время, за бесплатные полдня, за сорванный алкогольный вечер.
— Документы? — недоумевал Игорь Олегович. — У меня нет документов. Но картина моя. Она уже год стоит у меня в гостиной…
— Да? Может, вы нам расскажете, как и у кого вы её приобрели? Ведь вам подарили её, верно?
— Что за вопросы, Холодов?
Но Мажора уже было не остановить. Пришло время перебивать, понял он, резко и грубо. Это последний шанс — задавить противника, выбить из-под него стул. Другого шанса уже не будет!
— Ну?! Рассказывайте, Игорь Олегович! Кто вам подарил её? При каких обстоятельствах? Принесли домой, на работу, а может быть… в баню?
— Холодов! — воскликнула Оля.
— Нет! — заглушил её мощным воплем адвокат. — Пусть отвечает! Это имеет существенное значение! Почему вы молчите, потерпевший? Может быть, вы её украли?!
— Я ничего не крал…
— Тогда почему вы не можете ответить на такой простейший вопрос?
— Сергей Александрович, — обратилась Оля к адвокату.
— Никаких «Сергеев Александровичей»! Пусть ответит!
Следователь умоляюще посмотрела на Старого. Тот курил уже не в улицу, а в кабинет, пытаясь быстро соображать. Но вариант спасения не шёл к нему на ум, это было видно. И не мог прийти. Какой тут, к чертям, вариант, если по закону он не мог быть участником этого следственного действия, и следователь был самый главный здесь человек.
— Я, — Игорь Олегович, брошенный всеми, потерялся вконец, — мне нужно собраться с мыслями… я…
— Что значит «собраться с мыслями»? Вы и подозреваемый в равных условиях. Отвечайте!
— Тут наличествует определённая ошибка…
— Что?! — не выдержал Старый.
— Я предлагаю объявить небольшой перерыв…
— Какой ещё перерыв? Вы и так у меня отняли вагон времени! Нет оснований для перерыва! Я протестую!
— От ваших воплей у меня уже голова разболелась, Сергей Александрович!
— Голова….
— А вы, Вячеслав Егорович, прекратите курить! Что вы тут все устроили?
Почти десять часов вечера… Десять часов….
6
Рапорт он написал сразу же после разговора с начальством. К девяти уже дёрнули на ковёр. Не спавший (ночь марал бумаги в кабинете), затхлый и помятый, он сидел за маленьким столиком, приставленным к огромному столу большого начальника.
— Мне из Следственного комитета в семь утра позвонили! — рычал начальник. — Как вы могли так подвести коллег? Вы, обладающий таким колоссальным опытом оперативной работы? Почему не поработали как следует с потерпевшим? Они что, были знакомы? У вашего Мажорика был какой-то на него компромат? Почему вы не проанализировали всё это? Что помешало?!
Его отчитывали, смешивая с грязью. Дутый специалист, мозги пропиты и так далее. Прав Павел, прав. Пора идти на покой.
Мутным взором смотрел он в свой стакан. Стакан был на треть наполнен водкой. «Бульбаш» — такое название носило это пойло. Бутылка, подаренная коллегами из Белоруссии, лежала в мусорной корзине горлышком вниз.
Он пил с обеда. Наливал и пил, жевал купленный в буфете бутерброд. Дверь кабинета закрыта изнутри на два оборота. Он один в кабинете, а напротив него в окне его Москва, одна из старых советских улиц, улица Дубининская. В детстве они здесь часто гуляли с отцом. Конец 60-х, из открытых окон — Высоцкий и «Битлз», и они шагают по этой улице рука в руку, пожелтевшие листья устилают им путь — август. Он идёт в полной уверенности, что находится под надёжной защитой и всё всегда будет хорошо. Отец же думает о чём-то своём, неохотно отвечает на его назойливые вопросы. Такая всплыла в его пьяной памяти картинка, увидел себя, восьмилетнего и живого, молодого отца.
Улица и не поменялась особо. Разве что таджиков ходило по этой улице раз в десять больше, чем в советские годы, разъезжали на крутых тачках всякие мажоры…
«…Прошу уволить меня в связи с выходом на пенсию».
Уволят. А Мажор останется.
Ему и думать не хотелось, что там такое было у Мажора на Игоря Олеговича. И почему Игорь Олегович в самый последний момент струсил и отказался от прежних показаний. У богатых свои причуды. Свои сволочные причуды у сволочных людей.
Что за чушь он понёс под конец очной ставки:
— …возможно, это и не моя картина! Список, так сказать, копия! Увидев её, я разволновался, конечно, подумал, что она — моя, а сейчас…
Чем же он тебя так напугал, милый?
Буквально вчера Старый хотел разорвать всю эту компанию поодиночке. Мажора — за то, что крыса и мразь. Игоря Олеговича — потому, что богатый трусоватый ублюдок. Олю хотелось порвать за малодушие и нежелание отстаивать обвинительную позицию. Адвоката — за то, что адвокат. Защитник всякой сволочи не может быть порядочным человеком.
Но сегодня вся злость ушла на задний план. Старый устал. И это последнее дело вымотало его окончательно.
Он закурил, снял с рычагов телефонную трубку и набрал номер брата. Брат не отвечал. Абонент разговаривает, перезвоните, пожалуйста, позже.
И тут Старый понял, что пьян. Голова упала в ладони. Из открытого окна ударил поток воздуха. Сигарета стала тлеть быстрее обычного, обжигая узловатые пальцы.
7
— Я сильно волновалась за тебя. Двенадцать ночи, час, два… Оказывается, я могла тебя не видеть значительно дольше…
Жена обнимала его плечи, целовала крепкую шею.
— Ничего, Таня, — он гладил её по спине, — всё кончилось, это было последнее дело. Через месяц, не меньше, мы уже будем в Германии. А перед отъездом мы обязательно должны проставиться твоему брату.
— За наводку?
— За подробную наводку. Если бы он не сказал о любви Игоря Олеговича и Большого Человека из мэрии, о том, как один другому подарил после групповой оргии в бане картину, изменил бы Игорь Олегович свои показания? Вряд ли. А тут… Руководитель крупной столичной радиостанции и патриотического телевизионного канала — гей! Это в какие ворота, вообще? Пусть недоказуемо, но какова фактура? Вылези такая информация в Life News, например, что скажут в соответствующих кругах?
— Да, — с улыбкой согласилась жена. — Какой ты у меня всё-таки умный…
— Не умней других, детка. Ванная уже набралась? Пойду приму, завтра очень много дел.
Таня послушно кивнула. Верная жена. И в огонь и в воду. По крайней мере, она так говорила. И не было оснований не доверять, если бы не спа-салоны, пять раз в год поездки за границу, элитное авто и одежда исключительных брендов. Всё, чего можно лишиться в одночасье.
Как бы отреагировала она в случае посадки? Передачки, слёзы, письма? Или поиск принца на белом коне? А может, эмира?
Мажор постарался отогнать паршивые мысли. Жене сказал «спи». Властно сказал, как обычно. Затем отворил дверь в детскую, прошёлся по комнате, остановился у окна и долго смотрел на луну, полную и круглую, как блин.
— Пап!
Мажор обернулся. Его глаза успели привыкнуть к темноте, он посмотрел на сына. Маленький семилетний мальчик полулежал, облокотившись на вмятую в спинку кровати подушку, смотрел на него, часто хлопая ресницами.
— Почему не спишь?
— А ты почему так поздно?
— Работы было много….
— Когда же ты закончишь с этой своей работой, пап?
— А вот, считай, уже и закончил, — улыбнувшись, он присел на край кровати, — последний рабочий день был сегодня, сынок…
— И ты больше никогда не будешь туда ходить? — радостно удивился мальчик.
— Ну, схожу, может, раз. Или — два. Так, ненадолго. Бумажки всякие, то-сё…
— И мы сможем уехать в ту самую страну, про которую вы говорили с мамой?
— Конечно же, сможем…
— И я….
Он положил руку на плечо сына.
— Да. Мы повезём тебя в клинику, и ты снова сможешь ходить. А теперь спи. Спи, сынок, и думай только о хорошем.