Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2015
Алексей Порвин — поэт, автор стихотворных
книг «Темнота бела» (М., 2009), «Стихотворения» (М., 2011), «Live By Fire»
(Lyttelton, 2011), «Солнце подробного ребра» (СПб., 2013). Стихи публиковались в журналах
«Волга», «Нева», «Дружба народов», «Воздух», «Новая Юность», «Урал» и др.
Лауреат премии «Дебют» в номинации «Поэзия» (2012). Живет и работает в
Москве.
***
Шум ветвей вобрал ночные
мысли,
оттого изнанка — темна;
звёзды позволяют многое,
даже говоримый восход.
Луч висит; он — поднятый
шлагбаум.
В листьях затихает война;
мимо деревенек фразовых —
шелест изнурённо идёт.
Вот цена познания сегодня,
погляди, дорожный мазут:
ничего черней не сыщется,
чем решимость — эта — в
тайге.
Толпы звуковых переселенцев
с дерева — в знакомость ползут,
просят краткое убежище
в густонаселённой тоске.
***
Берега светлеют:
что перемелется? Песок
внушит
звучный исход размольный —
всяким пейзажам весны.
(Навсегда
созрела —
купаний предрассветная
возня?
Лучше не знать предела,
телом пространство темня.)
В мельничные смыслы
где пропуск ваш, сердечные
слова?
Морем предъявлен парус
цвета пшеничной муки.
Всякий быть захочет
поближе к жерновам, где свет
скрипит,
видя в недолгой ночи —
к зёрнам причисленный стыд.
***
Где ветер, назначающий рты
важнейшими вспышками
красоты?
Бегущий мимо сводов дворцовых —
молчит о былых основах.
Не вышло говорить по-людски,
так насладись картиной
обменной:
смешны предрассветные
светляки,
холмы в суете туманной —
занять получше
место спешат,
не видя помысленных
анфилад
(в душе
полно ничьих помещений,
любого огня священней).
Пейзаж зачем обрывками слов
стучится в пламя, просит
приюта?
Завышена значимость берегов,
пространство огня раздуто.
***
Вот падает листва, к себе
примешав
холодок столбовый,
бетонный,
став железным шарканьем
метлы,
облаком неподъёмной взвеси…
Осенние взошли подобья
всего:
кто займётся вечной
прополкой?
Хватит небу быть на небесах,
облачный огород чудеся.
Статут напет ветвями,
слишком тяжёл.
Выдрав полусвет из простора,
этим нормам чувство
подчиняй:
кажется и, конечно, вроде
прореживая листопадный
закон,
выдрать полусвет сорняковый:
правилами слишком загустел
парковый переход к свободе.
Обнажение
Летит слезящийся свет в
глазу
над молчаньем всего, над
словами:
так долго видят девушки
внизу
ужас воды, притиснутой
льдами…
Побыть не всяким лучом
спеши,
сомненьем выбирая виражи:
лишь зазябшим,
от скорости — ломким
(льдистой едва касается
кромки).
Лучи, обёрнутые речной
глубиной, — не замёрзнут
вовеки,
а эти — в обнажённости
двойной —
ломче ветвей в подуманном
снеге.
А с этих снято: земной полёт
и ожиданье жизни, что идёт
не спеша — так влюблённые
пары
движутся вдоль речного
кошмара.
Областной
аэродром
Всё живое ускорением страша,
в полёте образы тонут;
не поддайся голоду, душа, —
услышь: животные стонут.
Истреблению волков — не
нужен залп,
всё отравленный лесок
сказал:
кто в это небо отправлен —
не виден
тихнущим травлям.
Полоса лесного взлётного
ручья
дрожит под шелестом водным:
пассажиром звука будет чья —
свобода в приступе рвотном?
Утомлённый зверь, на звонкий
звук садясь,
белоснежную смывает грязь:
стрихнин в тоскующей пасти
растащит чувство на части.
У платформы
Старуха цену чуть сбавит:
вот изнурённый отсвет на
стекле
домашних заготовок,
забывших,
о ком всплакнуть в последней
мгле…
В стеклянных банках —
соленья,
привыкшие
смотреть на погреба:
уставились на поздних
прохожих
(кругом подвальная ходьба).
Вокруг — сутулость под
сводом,
грозящим стукнуть всех, кто
распрямлён;
не слышит слов — рассольная
зелень
из летних правильных времён.
Шаги людей осторожны
и впитаны
земельным холодком;
в намаянном стекле — сердобольный
рассол слезится ни о ком.
Куда отправлена Родина
Чувству выданный отзвук
колыбельный —
разве основа весне?
Страна родная — цвет
земельный —
в какой рассказанной
стороне?
Между вдохом и ветром — небывалой
связью когда расцветём?
Конечно, остова не стало
у чувства, спавшего под
дождём…
Между ветром и вдохом
начинайся,
ранний взаимный жасмин:
достаточно в твоём каркасе —
высоких планочек и чужбин.
Планки гнутся, лучами
называясь,
родина выслана — в нас;
иного не воспримет завязь,
последним временем
становясь.
Паль
Порывом ветра — зола
взвихрилась:
дерево будет богом здешних
мест;
в листьях виснет струнным
натягом —
звенящая чернота.
(Зола
взлетела быстрее пули,
ветви смогли страдать
сильнее всех:
льнули к небу, видя подмогу
в подоблачных голосах.)
Трава зовёт поклоняться
клёну,
слыша летящую наверх — золу
(ты один
иначе воспринял —
костровую полумглу?)
Не обожжён, а слегка обожен
лирный изгиб кленового листа
—
мощью угольковых
горошин,
взметнувшихся неспроста.
***
Не видно огненных зигзагов
(кто сказал, что праздник
придёт?).
А сколько нас — неважно,
если, заплакав,
белизна упадёт.
Споткнётся облачный оттенок
о верхушки сосен сухих,
а это нам — грустней
разбитых коленок
и погасших шутих.
Паденье в темноту отсрочат
не поля словесной судьбы,
не толпы этих недосказанных
строчек
с лепестками борьбы…
Ромашки обеляют слабо
переход от неба к земле;
не уберечь от смыслового
ухаба —
превосходством в числе.
***
Молкнет верста, слегка
перната
непогодой, шуршащей вкось:
взгляд прямой, тебе не надо
неба, что собой влеклось.
Облачный свет в прибрежных
башнях —
тянет струи из вчерашних
горизонтов, глядящих вкривь:
кто сегодня молчалив?
В голос втекающие взморья —
виноградниками фильтруй;
виснет в листьях, тараторя,
птичья примесь поутру.
Вечер её навек подсушит,
вытолкнет дожди — кнаружи,
а пока непригодно дням —
небо с прошлым пополам.
***
Чувством, обделённым датами,
туманится почище
далей морских;
ветвями, к смятению
прижатыми,
зачем рискнул наш сад — и
вмиг затих?
Сыт по горло — ветер —
рисками
(а вдруг прочтём в листве
какое число?) —
и в мутности, льнущей к
звуку близкому,
бутылочное превзошёл стекло.
Все, кто общими
не схвачены
Порядками, — едва ли выбыть
спешат
в поля речевой нелёгкой
всячины:
зачем туманом стал рисковый
сад?
Птичье пение — размытее
письма, вобравшего морские
века:
везде — долгожданное выбытие
из внятности: она недорога.
Времена года
Люди маревом укрыты,
если лето нянчит судьбу
(наблюденья
кем добыты?
Отданы,
конечно, снопу).
Люди спят, а значит, молча
их беда сияет вокруг,
ветром стебельки клокоча,
холод заменяя на юг.
Ты шурши, собрат снопастый, —
знаньем дней, спешащих прийти:
свет несказанных напастей
меркнет, превращаясь в
дожди.
Слово зарастает ртовым
паром, если время — зима;
слово зарастает словом,
если надвигается тьма.
Осень
Костру расскажешь всякому:
свергнуты звучанья, тихнет
престол;
день, казавшийся присягами,
навсегда обращается в
дряхлый ствол.
Сжигай деревья древние,
чувствами восславив темень земель;
времени не сыщешь гневнее
и добрее, чем заспанный
скажет шмель:
молчанью — скажет — малое,
всё-таки шмели — плохая
душа:
никакую власть
не жалуя,
засыпают, жужжанью едва
служа.
В каркасе шумноплечего
пугала — застряли крики
ворон:
им в господстве делать
нечего,
не для них — ощутимости
зыбкий трон.
Костёр
Вода нежданным переходом в тьму
ветвится, вовсю
густея
(как
помочь благому ничему,
позвать какого чудодея?).
В дремучем пузырении речном
плутает помятый отсвет,
утомлённый зольным ремеслом —
твердить о световом
господстве.
Сказал бы высоту неблизких
гор,
внушая простор затишный:
да не нужен мирный разговор
ночной воде скоропостижной.
Былое слово не смогло
помочь:
зачем не тебя бормочет?
До вершин молчащих неохоч —
на водах гаснущий комочек.
***
Упал простор, засохший от
влаги:
её намолчано
полнеба, но шурши
лёгкой фразой о здешнем
благе
(против рассвета летят
глупыши).
Что бабочки — вертлявые соки
внутри бескрайнего
пейзажного ствола:
тратят время в пыльцовой
склоке
между полётом и блеском
сверла.
Что плотницкое дело есть
метод
смотреть в предметы,
узнавать себя внутри
(славный
мастер сегодня меток —
льётся полёт под нажимом
зари).
Пусть грустный сад — лучами
рассверлен:
прими их сторону, не
становясь враждой —
внятной стружке извечно верен
(бывшей твоей предыюльской душой).
***
Здесь на всём — оскомина
твоя.
Вкусивший ягод былого года,
не бойся: у лесного ручья
чтоб спасти — одна метода.
Терпкость, облепившую язык,
приветишь: здравствуй,
язычный слепок
(с
молчаньем пролежавший впритык,
фразы стиснет напоследок).
Водами содрать его спеши,
живым негоже под маской
смерти
звучать, когда у летней души
вечность — нынче — на
примете.
Чистой лаской — холод
ручьевой
вцепился в рот, тишину
почуяв:
теченью — применять не
впервой
метод цепких поцелуев.
***
Если ветви это единицы
измеренья шелестящих времён,
то сколько крон садовых
проспит световой почтальон?
Путь до чувства в три нелёгких
трети
не уложится, задумав длиннеть:
изменчивостью живы —
законы растущего
впредь.
В летних древесах — одна
надежда:
бесконечность тишиной
пресекут?
Такого нам не надо,
пусть лучше продлится
маршрут.
Шелест может кончиться, а
это —
пострашней непринесённых
вестей;
заснул усталый лучик
в преддверии новых третей.