Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2015
Валерий
Бохов (1941) родился в Москве. Окончил Московский инженерно-экономический институт
им. С. Орджоникидзе. Работал в различных НИИ. Начиная с 2013
года его работы публиковались в ряде периодических изданий и в некоторых
сборниках.
Холод исходил от огромной массы льда. Язык ледника представлял собой нагромождение серого ноздреватого льда. Под палящим солнцем, которое аккуратно всплывало каждый день, лёд подтаивал, испарялся, образуя остроконечные выступы на поверхности многолетних снеговых и фирновых полей.
На поверхности ледника была трещина, представляющая собой влекущую и пугающую картину. Многометровый слой снега и льда от ослепительно белого до тёмно-зеленого цветов; в самом низу этой расщелины — воронка, в которой клокотала, кипела, пенясь, и билась о стенки вода — мощный поток, гулко уходящий куда-то в толщу ледника. Там даже брызги клубились сплошным облаком пара.
Завораживающее зрелище, не сразу отпускающее зрителей. Расщелина притягивала взгляды, пугала каждого близостью и неизбежностью смерти для всех, кто, не дай бог, попадал туда, в пучину. А языки воды, взлетавшие по стенкам гигантской воронки, казалось, хотели схватить любого и унести туда, где было холодно и мрачно, возврата откуда не было.
Наверное, у каждого возникала мысль: «Не дай бог в этот провал угодить». И каждый представлял себе ледяной желоб, туннель, по которому вода стремительно уносилась вниз, а потом с грохотом и силой вырывалась на простор, чтобы испуганно и безоглядно бежать вниз по камням и завалам, заполняя собой все русло реки в теснине ущелья, заросшего кустами мимозы, колючими плетями и стеблями цепляющейся за малейший выступ ежевики.
Вот по этому ущелью, а потом мимо ледника предстояло ночью и в предутренние часы подняться нам на заросшие сочной травой высокогорные луга.
Сейчас ещё тёмное ущелье было самым неприятным местом пути на пастбище. Уж очень опасной здесь была каменистая тропа. Много животных тут свалилось и погибло в многочисленных перегонах.
Путь нам предстоял неблизкий. Нам — это мне, моему коню, на которого была навьючена кладь, трём сторожевым псам и гурту овец и баранов в девятьсот единиц.
У напарника моего Алика при родах умерла жена. Он остался дома — похоронные дела требовали. Я никак не мог быть с ним — время перегона стада на выпас поджимало, определено оно было заранее, и перенести его возможности уже не было.
Поднялись мы ещё ночью, чтобы пройти весь путь до жары. Но вот эта часть пути была самой опасной: кроме того что тропа была узкой и было ещё темно, над нами вдобавок ко всему в вышине угрожающе поскрипывали люльки канатной дороги, и кто-то из стада мог тут и упасть, испугавшись. Хорошо, что со мной три опытные собаки. Они не дадут отаре в испуге сорваться на бег.
— Эй, бараны, не будьте баранами! Не спешите! — время от времени приговаривал я, успокаивая своих подопечных.
Я шёл впереди, держась за луку седла. Мы с Малышом задавали ритм всему движению. За мною топали все овцы с вожаком впереди, а сзади и по бокам, которые были круты, в низинке и в овраге, идущем вдоль реки, — собаки. Овцы, которые были ближе к опасному краю, всё время жались к тем, кто был ближе к середине тропы. Те, серединные, не пускали их на своё место. И надо было следить и не дать разыграться страстям.
Когда всё стадо взобралось на перевал, показался краешек солнца. Огромного красного солнца. Теперь можно было всем нам перевести дух.
Лучи солнца подкрасили снежные вершины гор; они стали розовыми. Многочисленные расщелины, складки и трещины приобрели фиолетовый и голубой оттенки.
Сейчас мы пойдём лесной дорогой мимо ледника и дойдём до цели нашего пути. Вон, над лесом виден краешек богатого травостоем луга и точечкой видна даже наша избушка, наш стан. Два года тому назад мотоциклисты тренировались, поднимаясь на вершины. Одна из групп на мотоциклах закинула нам доски и толь для избушки, освободив лошадей от лишних килограммов веса.
Пора было поднимать животных, ведь впереди ещё четыре-пять часов нудного подъёма. Дорога теперь была дорогой — широкая, без опасной близости пропасти…
— Хоп! Хоп! Хоп! — подбадривал я овечек и барашек. — Мухтар, Мишка, Ролл! Подключайтесь! Вперёд!
Собаки, обычно молча выполнявшие свои обязанности, с весёлым лаем бросились поднимать овец. Вскоре на дороге стоял ритмичный топот отары. Если оглянуться, то можно было увидеть лёгкое облачко пыли, поднятое нами и ещё долго висевшее над дорогой, где мы прошли.
***
Ну, вот они, луга! Вот он, простор! Травы богатейшие и среди травы радостные пёстрые головки цветов! Овцы могут тут спокойно пастись. Водопой у нас здесь же, чуть подальше, там, где мы с Аликом в прошлое лето расчистили и забетонировали место, которое вполне можно назвать искусственной излучиной реки. Родниковая вода тут выходит из-под земли и благодаря резиновому рукаву, вырезанному из шины, попадает в бетонный желоб. Овцы большими группами могут тут пить вкусную воду и при этом не мешать друг другу. И что хорошо — вода тут не холодная и не горячая, а такая, какая нужна.
Пока отара пасётся, я разгружу Малыша, и надо будет ещё успеть осмотреть ограждение загона.
Мы подошли к домику. Перильца крыльца, сделанные нами прошлым летом, совсем не потемнели и выглядели свежестругаными. Я снял поклажу с Малыша, затаренную в большие мешки и чехлы, распряг его и всю упряжь развесил на стене домика. Шлёпнул коня по крупу, и он налегке, без сбруи, вприпрыжку отправился на луг.
Дёрнув мощную жердь, которой была прижата дверь домика снаружи, я зашёл в дом. После зимы тут было сыро. Дрова на растопку были подготовлены у печи. Предстояло ещё спуститься в рощу, набрать сушняка. Но это позже, если успею сегодня или завтра. Дверцу дома для проветривания я решил открыть. Только приоткрыл дверь, как увидел три морды. Три весёлые, смеющиеся морды сторожевых собак — Мишки, Мухтара, Ролла. Языки их были высунуты, глаза сияли и светились радостью от предстоящей вольной жизни на природе.
— Ну, что, ребятки, тут и дышится иначе, да? Хотите поохотиться?
В ответ псы приветливо замахали хвостами.
— Бегите в рощу. Только не надолго, ладно?
И они понеслись, все трое, подпрыгивая; на ходу игриво покусывая друг друга. В роще этой, расположенной метров на триста ниже нашего стойбища, водились кролики, которые пришлись по вкусу собакам. Мы с Аликом тоже иногда добывали себе там пропитание. Наряду с пойманной форелью и консервами они составляли существенную часть нашего рациона. Мы с Аликом держались золотого правила чабана — ягнят, овец и баранов не есть. Иначе и пасти будет некого.
В доме я прежде всего затопил печь. Она не дымила; дым не вываливался в жилое пространство, а сразу поднимался вверх, в трубу. Вскоре дрова занялись ровным пламенем, и печь загудела. Теперь, чтобы сучья не прогорели быстро, а помещение согревалось, можно прикрыть поддувало и чуть задвинуть заслонку, перекрывая частично дымоход. А входная дверь дома всё-таки пусть будет чуть приоткрыта.
Крупы, муку, сахар, соль, консервы я не стал раскладывать по полочкам, а положил пока всё навалом в кладовке. Появится время — разберу. Сейчас не до этого.
Огромную банку аджики, приготовленную матерью, я достал и поместил на полке в жилой комнате. Тут она не может испортиться из-за массы консервантов — соли и сахара, чеснока и жгучего перца.
Рядом с банкой я поставил огромный бидон с йодом; он необходим для смазывания отрезанной пуповины новорожденным ягнятам.
В доме на видном месте — на самодельном столе, стоящем у единственного окошка, — я увидел дощечку и палочки — в прошлом году я ими учился барабанить и достиг в этом некоторого успеха. Барабанная дробь, перестуки, ритмы стали чёткими; я избавился от смазанных, вялых ударов.
В угол комнаты я поставил два зачехлённых спиннинга, снаряжённых на форель, и ружьё. Ружьё было древним, стреляло оно через раз, но звуки выстрелов его были столь оглушительными, что здорово отпугивали орланов, беркутов, волков и надолго отваживали их от стана.
На подоконник я положил бинокль в потрёпанном футляре из чёрной кожи.
«Так, теперь не до еды мне. Надо захватить топорик и пройти до темноты вдоль жердевого ограждения загона — посмотреть, насколько оно прочное, — с этой мыслью я вышел из домика. — А до этого надо бы твёрдого концентрата и соли насыпать моим овцам в деревянные лотки; заодно и их осмотреть и подправить».
Упершись ногой в перильца крылечка, я дотянулся до чердачной дверцы. Открыл её и увидел груду заготовленных год назад жердей. Десяток жердей сбросил на землю, чтобы взять с собой в обход. Гвозди у меня были в кармане куртки, которую я надел.
Насыпал соли и концентрата в лотки.
До темноты у меня день прошёл в ремонте лотков для подкормки овец, в осмотре ограды, починке жердей и замене некоторых, негодных. Потом с помощью собак я загнал отару в загон.
Овцы и собаки устраивались на ночлег, беспокойства ничто не вызывало. Теперь можно было и мне что-то пожевать.
Я не успел даже сходить за водой. «Воду с утра, потом хворост!» — наметил я работы на утро.
В домике сырость уже не чувствовалась, воздух стал прогретым. Я взял ломоть хлеба, сыр, а в грелке было домашнее пиво. Это и был мой ужин.
***
Утро. Утро в горах! Пока робкие лучи солнца пробегают по всем заметным вершинам и золотят их. Золотят, заставляя засахариться те вершины, на которых еще лежит снег. На некоторых вершинах он будет лежать всё лето. Потом солнце, поднимаясь, будет охватывать всё большие и большие площади. Вот уже покрывало высокогорных лугов, облитое светом, стало отливать яркой зеленью. В разнотравье огоньками и вспышками загорелись красные маки. На них смотришь, и сразу на душе становится празднично!
Воздух же только здесь такой, что невозможно насладиться.
Красота! Восторг охватывает тебя, когда видишь высоченные горы, окружающие нашу огромную долину.
Овцы ещё спят. Собаки тоже. Сонно вокруг. Один конь не спит, пасётся. Есть для него, конечно же, и огороженное место рядом с домом. Видимо, Малыш не может оторваться от вкусной травы. Я его не стреножил; незачем — он от меня не отойдёт.
Пора сходить за водой. Для этого я взял два ведра и пошел, чтобы наполнить их. Принесу воды, и надо будет успеть сделать ходку в рощу за хворостом. Возьму с собой кнут. Если хвороста на земле будет мало, то кнутом я шутя насшибаю c деревьев сухих веток.
Кнутом я владею с детства. Владею так, что одиночные плоды грецких орехов, например, сбиваю запросто. Многие используют для этого палки или камни. Или лезут по веткам дерева, чтобы снять созревшие плоды. Я же использую для этого свой кнут. Хлёстко щёлкаю им так, что кончик кнута длиной в пятнадцать–двадцать сантиметров туго обхватывает зелёную оболочку грецкого ореха, тут я поддеваю, снимая его с черешка, дергаю к себе, и орех падает к моим ногам уже без своего зеленого прикрытия.
Те обстоятельства и то давнее время, когда я начал упражняться с кнутом, всплыли вдруг в моей памяти.
Среди домашней птицы во дворе моего деда неожиданно у меня появился личный враг — петух.
Двор был разделен на две части. В передней части, на которую попадаешь, пройдя калитку или ворота, были фруктовый сад и собственно дом, жилой дом. Перед домом высились высоченные деревья — ангуш, на которых созревают грецкие орехи. Попасть на заднюю часть двора можно было, пройдя через другую, садовую калитку, между амбаром и хозяйственным сараем.
В дальней части двора размещался обширный огород, окаймленный заросшим лианами хмеля штакетником, бытовые строения, плантация кукурузы и росших в междурядьях бахчевых и тыквенных растений. На той половине участка расхаживали куры и он — петух, за передвижениями которого мне надо было внимательно смотреть при пересечении условной границы.
Стоило мне появиться там, на дальней половине двора, то уже не условно, а явно я подвергался яростным атакам. Представьте огромный ком перьев и злости, который пикирует с двухметровой высоты на мальчишку, каким я тогда был. Перед этим пушистым комом злобы выставлены нацеленные на тебя две безжалостные ярко-желтые шпоры.
Выбрал же он самого маленького в семье по росту.
Хорошо, что свои атаки петух не доводил до конца, ограничиваясь пугающими наскоками, выпадами и устрашающими прыжками. При этом он беспрестанно размахивал крыльями, поднимая пылевые вихри. Все эти приемы осуществлялись в полной тишине. Никакого клекота, бормотания, выкриков не было. Это лишь усиливало нападающую сторону, я считаю. Бесконтактное противоборство — вот как эти встречи можно было назвать. Страх при этих встречах я испытывал немалый. Переходя незримую границу, на всякий случай я вооружался крепкой палкой и не выпускал её из рук.
Если не знать про эти нападения, то петух вызывал лишь возгласы восхищения. Внешне это был император. Огромный красный гребень венчал его голову. Аккуратная красная бородка придавала ему солидность. По богатству раскраски перьев тела, высоченного хвоста, широченных крыльев ему не было равных. Расфуфыренный Киркоров! По экстерьеру он был одно загляденье. А как он вышагивал, каким важным он был! Это — сытый и величественный гаишник на перекрестке!
«Да, это царственная птица, — приходила всякому в голову мысль при виде того, как он возвышается над курами. — И поступь у него властителя».
Периодически он издавал победное «ку-ка-ре-ку». И это был доминирующий звук в округе. Вообще, в селении петушиные выкрики, на мой слух, перекрывали шипение и гогот гусей, крики индюков, блеяние овец, мычание коров и даже редкие взрёвы ослов.
Утро не могло начаться без пения петуха.
Наш петух первым просыпался вслед за солнцем и будил всех других петухов.
Иногда он вскрикивал по ночам, под утро. Чем раньше он запоет, казалось ему, тем быстрее настанет утро.
Часто со сверстниками я уходил на Терек. Купались, загорали, боролись.
Как ни хорошо на реке, а надо было возвращаться домой.
Подходя к дому, я каждый раз слышал предупреждающий крик петуха. Я думаю, он чувствовал, когда я возвращался домой. Или мне так казалось?
При возвращении с улицы надо было быть собранным — на той половине двора был бдительный страж, который при неизбежных нарушениях границы ЕГО территории мгновенно превращался в безжалостного налетчика.
Вот тут мне пришла идея, что появляться на дальней половине двора я смогу, только если я буду защищен чем-то типа кнута. Громкий предупреждающий хлопок им — уже защита! Надо будет его сплести, а потом научиться владеть им. Тем более что палка часто исчезала из поля зрения, и надо было искать новую. Но и эта, новая, вполне могла пойти, например, на растопку. Кнут же был инвентарём, его уже не кинешь в печку.
А петух…Что
петух? Со временем он стал угрожать не только мне. В напряжении стали жить и
другие члены семьи. А вот про своих кур петух явно стал забывать. Ну, раз так,
то пришлось петуху быстро найти на рынке замену, а с ним распрощаться.
***
Воду я принёс, поставил на скамейку в жилой комнате. На шум открываемой двери, вернее, на слабый скрип петель прибежал Мишка. Я взял кнут, который ещё вчера повесил рядом со сбруей Малыша, рукой показал псу, куда мы идём, и мы пошли. Верёвку, чтобы увязать вязанку, я не брал — груду хвороста я смогу принести, обмотав хворост кнутом.
На стойбище было тихо.
Далеко внизу было видно селение Камни-Камни, еще ниже и дальше — взгорок со склепами Городка мертвых, которые казались чистенькими и недавно побеленными. Чуть в стороне видны сторожевые и сигнальные башни Даргавса.
Жители Даргавса приспособились пасти свои стада удаленно: они лишь наблюдают в бинокль за животными. Пологие склоны позволяют им контролировать обстановку. В случае опасности скачут, прихватив с собою ружья.
Несколько раз я гостил в Даргавсе у родственников. Больше всего мне запомнились яблоки белый налив, растущие в садах селения: огромные, чистейшие плоды, прозрачные на солнце, с особым вкусом и незабываемым ароматом.
Ещё мне понравился вкуснейший мёд в сотах, который принято там есть по утрам.
Кроме гастрономических воспоминаний память удерживала высоченные заборы, сложенные из плит горного сланца без цемента и иных связующих.
Отсюда, с высоты, кажется вырезанной из жести сверкающая петля Гизельдона, стремительно текущая там внизу, в широкой долине. У самой рощи были видны древние руины — развалины жилой башни, заросшие крапивой и малиной. По преданиям, тут лет двести назад обитал джигит, укрывавшийся от мести кровников. Жизнь его протекала в отражении постоянных набегов врагов. Рядом с развалинами башни росли высоченное деревцо одичавшей груши и кустистая вишня. Каждую весну деревья эти цвели, а осенью обильно плодоносили.
Однажды по пути в рощу я увидел, что вишня дрожит как осина. Приглядевшись, я понял, что это десятки пичужек облепили деревцо и склёвывали его бордовые плоды.
Сейчас по пути в рощу, куда я пошёл за хворостом, я стал про себя продумывать, что еще надо сделать в ближайшее время. Нужно обязательно осмотреть отару для выявления овцематок. Если будут такие овцы, то надо будет сообщить в селение с оказией или по радио, которое вместе с батареями должен привезти с собой Алик. Мобильники на пастбище мы не берём — быстро разряжаются.
Еще надо
будет накосить травы — укутывать и обтирать новорождённых ягнят, если появятся,
да и для растопки костров сено пригодится.
***
Чуть-чуть отдохну! Я ведь в этом сезоне ещё ни разу не валялся на своем любимом утёсе. На утёсе, облюбованном ещё отцом моим и дедом…
Тут всегда стоял такой насыщенный травяной дух, как нигде.
Здесь впервые отец мне показывал ближайшие селения и аулы.
Помню, показывая на селение Камни–Камни, он говорил, что жителей этого селения он, встречая в городе, всегда узнаёт по их красным лицам.
— У них что, особый загар? — уточнял я.
— Нет, — говорил отец. — Красные лица у них оттого, что они постоянно пьют буйволиное молоко.
Ещё мы с отцом всегда восхищались видами гор, любовались широченной панорамой, открывавшейся отсюда. Любили смотреть на облака, на бесконечные замки из облаков, громоздящиеся над вершинами гор.
А воздух
постепенно нагревался над лугами, и кругом царило марево, воздух волновался и
дрожал. Лёгкие тени облаков, казалось, хотели остудить нагретые склоны. В такие
моменты обычно наваливается лень и истома, чего я очень не люблю. Чтобы
избежать состояния неги, я решил себя чем-то занять. Заставил взять кнут и
снова отправиться за сушняком.
***
В одну из ночей я проснулся, как мне казалось, от громовых раскатов. Грозы мы всегда воспринимали с некоторой опаской. Алик даже соорудил громоотвод, вернее, молниеотвод. Он советовался перед этим с одним опытным электриком. К высокому шесту он привязал проволоку, найденную нами у вышек ЛЭП, конец же проволоки прикрутил к нескольким ржавым лопатам, старенькому металлическому подносу и ещё какому-то железному хламу от ржавеющего недалеко трактора; и это всё закопал. Мы считали, что это оберегает наш домик и кошару от ударов молнии.
Проснулся я и, придя в себя, понял, что это не удары грома, а лай моих овчарок. В большом беспокойстве выбежал из домика и увидел, что стая волков пытается напасть на моих овечек.
Я сразу же запалил кучи хвороста, приготовленные для такого случая. Вооружился кнутом и ружьем.
Выстрел долго не получался, а волки подобрались близко к загону. Их удерживал сначала лай собак, а потом яркий огонь костров. Я насчитал в стае четырех зверей. Горящие головешки я стал прицельно кидать в хищников.
Повозившись с зарядом ещё, мне удалось наконец выстрелить. Похоже, что я при этом попал в самого большого волка, потому что тот взвыл и заковылял вниз по склону. С кнутом в руках я бросился на стаю. Еще одного хищника удалось достать, стеганув его вдоль спины.
Псы мои были рассвирепевшими и яростно преследовали убегающих волков. Но всё же в плотную схватку вступать опасались.
Вскоре волчья стая растаяла. Так ни с чем они и ушли на сей раз.
Вслед им ещё
раздавался некоторое время лай моих помощников: звонкий голос Мишки;
громоподобный — Мухтара; Ролл с его несмолкаемым,
бесконечным, безостановочным лаем, которого, казалось, выплёскивается и
высыпается столько, что обратно если захотеть собрать его, то не получится, не засобачить.
***
Я уже говорил, что мы, чабаны, обязаны постоянно вести учёт овец, готовых к окоту, объягнившихся маток и народившихся ягнят. Матку с ягненком полагается содержать в овчарне, под присмотром ветеринаров. Для такого учёта надо периодически проводить осмотр отары.
Раньше приходилось мне принимать ягнят при окоте, несколько раз при мне объягнялись овечки. Главное — не мешать в ходе окота, когда всё идёт удачно. Удачно — это когда передние ножки и рожица идут первыми. У меня так и было всё время. Но если пойдет не так, то, я знал, надо аккуратненько, осторожненько подправлять положение плода. А после ягнения нужно: отрезать пуповину, если сама не отвалилась; ниткой, смоченной в йоде, перевязать конец пуповины; ещё его надо обмакнуть в йод во избежание заражения. Затем обтереть малыша; помочь встать этому дрожащему трогательному существу, чтобы он мог сосать матку. Когда появится послед, то его надо закопать. Для этого у нас всегда имеются лопаты в хозяйстве.
И вот огромная радость охватывает тебя при виде новорождённого ягненка! Народилась новая жизнь! Когда вспоминаешь такие светлые моменты, то на душе теплеет, а на лице появляется улыбка.
Я знаю «в лицо» всех родившихся при мне ягнят и ещё полстада знаю. Алик знает побольше — он на год больше пасёт наших овец.
А вот матки своих детей узнают сначала по запаху, а после — находясь в ота-ре — по голосу.
Отару я
осмотрел внимательно — пока ярок и зрелых овец, готовых к окоту, не было.
***
Пойду-ка быстренько помоюсь. В скале у меня есть личная ванная, у Алика — такая же. Это мраморные углубления, в которые натекает вода. От дождей и утренних рос. Вода в ванной нагревается солнцем, и можно иногда, когда появляется свободное время, насладиться жизнью. Но много времени на это просто не бывает.
Лёжа в ванной, я увидел путника, направлявшегося сюда, наверх. Быстро помывшись, одев сменку и бросив ношеное белье отмокать в ванной, я пошёл к дому, чтобы с помощью бинокля разглядеть, знакомый это мне человек или нет. Вскоре в окулярах я увидел усталое лицо Георгия.
Это был мой родственник, и жил он в нашем селении, на нашей улице, в доме напротив. Славился Жорик тем, что когда учился в школе, а кончил он её в этом году, то почти постоянно из их дома доносилось необычное пение. Например, такое: «Тело, погружённое в жидкость, вытесняет…», «…сторона длины гипотенузы равна квадрату длин катетов», «Буря мглою небо кроет, вихри…». Иначе он не учил, только — нараспев. «Так учить интереснее, особенно нудные тексты», — пояснял он. Если мимо шёл кто-то из взрослых, то обязательно останавливался, слушал эти напевы и говорил, глядя на небо и подняв палец:
— Георгий! Умным растёт, сушай! Большой человек будет! Молодэц, скажи, да? Мужчина, ей-богу!
— Тыква! Привет! — Это были первые слова Жорика. В селении у нас было прозвище — Тыква. Однажды десятки лет назад семь братьев нашей фамилии пришли с работ домой, а есть — нечего. Наварили тыквы и ели. Это увидели соседи, с тех пор и пошло — Тыква, тыквоеды.
— Алина и Серго женятся, приглашают на свадьбу всех жителей. Свадьба состоится через две недели. Тебе вот пирогов с сыром, вина и пива прислали. Добирался сюда к тебе по канатно-подвесной. Быстро, конечно!
— Жорик, а что они со свадьбой спешат? Осенью ведь все справляют, — уточнил я.
— Понимаешь, у них ребёнок уже скоро будет… Вот поэтому торопятся!
Жора должен был посетить ещё два селения; ему поручено пригласить на свадьбу некоторых родственников молодых.
Потом, через пару дней, ему надо будет выполнить деликатную миссию — вместе с Серго навестить дом Алика. Предстоит проявить уважение к живущим поблизости соседям, к их горю, ведь всего неделю назад они потеряли близкого человека. Серго и Георгий, обязанные чтить обычаи взаимоуважения и сострадания, спросят, как им быть.
Хозяева, как это водится исстари, попросят пришедших не отменять намеченное из-за их горя; такова ведь жизнь — горе и радость ходят рядом…
Прежде чем
отправиться по делам, Жору надо было накормить; он наверняка проголодался. Я
знал, что ему очень нравилась моя быстрорастворимая лапша с аджикой, чем я с
удовольствием накормил Жорика. Из сумки он достал
данную ему в дорогу завёрнутую в фольгу варёную
курицу, и мы ею, разломив, дополнили наш обед.
***
В одну из ночей проснулся я оттого, что псы, мои славные овчарки, скулили. Не лаяли, как это было с волками, а трусливо поскуливали. «Наверное, медведь», — мелькнула догадка. Я вышел из дома, схватил кнут. Луна каким-то зеленовато-жёлтым сиянием заливала весь луг, всю огороженную стоянку… Всё было чётко видно. И вот я увидел овцу, которую тащил какой-то зверь. «Нет, не медведь это; кто-то поменьше». Самого зверя я не видел, но видел овцу и черную тень её и, как я понял потом, кого-то кошачьего рода. Я свистнул, вложив пальцы в рот, а правой рукой стеганул кнутом с такой силой, что он издал сильный хлопок.
Зверь бросил овцу и скрылся в густой траве. Несколько раз ещё я щёлкнул кнутом. Взвалив умерщвленную овцу на плечо, я отнёс её к дому.
По всем признакам, это был небольшой снежный кот; небольшой — раз не смог он быстро и далеко унести зарезанную им овцу.
При свете дня надо будет сфотографировать погибшую овцу — для предъявления, для отчёта. Изодранную шкуру сожгу, а мясо пожарю и съем. «Жалко, никто больше не разделит со мной трапезу».
Сейчас я разожгу костры, а ночевать сегодня придётся на улице — коты боятся запаха человека. Причём настолько они не выносят этого запаха, что на отару уже не нападают.
В попытках
уснуть прошёл остаток ночи. На фоне чёрного бархатного неба огромные
перламутровые звезды блестели надо мной совсем близко, загадочно мерцая,
приковывали к себе взор и не давали уснуть.
***
Как-то вновь уединился я на «своём» утёсе. Дни тихие, спокойные. Почему бы не побыть одному? Хотя блеяние не даёт забыть о пастбищных заботах. Но блеяние не мешает думать, вспоминать… Овцы ведь спокойно пасутся на лугах под присмотром собак. Вон они, все хорошо видны на зелёном фоне травы. А на блекло-голубом фоне неба видно точно такое же скопление овец. Как будто земная отара там отражается. Вон и бредут они, похоже, в одном направлении — и те, что наверху, и те, что внизу. А вот сторожей — меня и моих собак, на небе не видно. Наверное, у нас столько дел на земле, что наверх, на небеса, нам ещё рано.
Интересно, это небесное стадо из селения видно? Думаю, что видно.
Сейчас, скорее всего, в селении готовятся к празднику: во дворе невесты идёт подготовка к приему гостей — шафера и дружки; во дворе жениха и вдоль улицы сколачиваются столы; несут из каждого дома, как это принято на всех праздниках, традиционные три пирога и графины с напитками. Столы накрывают по строгим правилам: сначала соль; пироги; голова жертвенного животного; потом отварное мясо…
Когда кавалькада проедет от дома к дому, а обратно уже с «выкупленной» невестой, тут уж пойдут и праздничный стол, и украшение традиционной свадьбы — массовые танцы.
Ничего, дождусь осени, будут ведь ещё и другие праздники. Тогда обязательно покажу своё искусство барабанщика. Вот где удивлю знатоков своей дробью. И в оркестре из гармоники, осетинской лиры и барабанов я не буду лишним!
А застолье на свадьбе пойдёт своим чередом: определят старших; значит, порядок обеспечен, и будет у всех участников праздничный настрой, и каждому будет уделено внимание; назначены виночерпии, забойщики и отвечающие за варку мяса, распорядители съестными припасами… Усядутся на места не сразу, тут учитывается возрастной ценз и мера почёта, оказываемого гостям. Существует поговорка — пока осетины рассядутся за столом, мельница намелет целый мешок зерна. По заведённому порядку произносятся тосты: за Большого Бога; за богов-покровителей; за молодых и их будущую большую семью; за присутствующих. Обязательно — за женщин, готовящих блюда, им обязательно окажут почести; за младших; а младшие, конечно, отблагодарят старших; затем за здоровье всех присутствующих и за общее изобилие; за хлеб-соль; за святых; за хранителя порога; за покровителя мужчин в дороге, который укрывает подопечных под своим левым крылом, осовремененный вариант — «за министра путей сообщений»…
В Осетии соседствуют две веры — православие и ислам.
Большая часть населения Осетии православные, меньшая — мусульмане. Но ни православие, ни ислам глубоко не проникли в сознание осетин. Языческие обычаи и верования очень заметны в современной жизни. Они проявляются в поклонении святилищам и святыням. Ислам же мне «виден» лишь в молитве «Алла бисмилла…», сопровождавшей заклание петуха, курицы или иной жертвы застолья. В Осетии сам гость обязан зарезать, по собственному выбору, птицу или другую живность.
Хозяйка дома, в который я, например, пришёл, после моего выбора моментально отлавливает курицу. Кажется, что у неё руки намазаны клеем, так быстро курица «прилипает» к рукам. Подаёт живность. Я ухожу в сад. Становлюсь лицом на юг. Складываю у курицы два крыла вместе, две ноги вместе и становлюсь на них. Произношу молитву. Достаточно знать всего от двух до пяти слов, так как за время произнесения их шея жертвы уже будет перерезана. Голову курицы укрываешь крылом и, держа птицу за ноги и придерживая её крылья, в правой руке подаешь хозяйке. При этом хозяин говорит:
— Даю тебе пятнадцать минут, чтобы стол был готов!
Но это бравада. Ни одна хозяйка в мире не сможет ощипать и отварить курицу за пятнадцать минут. Ей нужно хотя бы шестнадцать минут…
Что же, передохнул, и надо идти к овцам. Пора.