Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2015
Петр Чейгин — поэт, автор 5 книг стихотворений. Лауреат премии «Русский Гулливер»
(2014) «за вклад в развитие современного поэтического языка».
***
Дурманствовал,
закатывал стихи
щекой прибоя.
Страх мой шёл на осень,
на бесприданницу торгового сукна.
Тугая шуба ей пришла к лицу,
прилавком выла, нарастая чайкой…
Во мне такое сладкое бездомье,
что шёпот розы Солнце не заметил
и, замерзая, посадил кору
усопшей ели к входу пекинеса
для чаши муравьёв на поводке.
***
Я обнимал эти книги.
Я рифмовал эти руки.
Дабы распались круги
вечной ковриги.
Золота плещется конь —
смелого света грань.
Зимник копейкой рань,
Предком его тронь.
Посох платы пас,
не навещал зорь.
Выкидыш на Донбасс —
морем его ускорь.
***
Тенькает растёртое железо
и к стеклу стыдится обратиться,
на меня гордится оглянуться,
наклониться, с голоду скатиться,
на коня грудного замахнуться.
Конь в моих губах настиг горбушку,
поспевает на ручье поставить свечку.
Лыка просит свадьба человечья,
сушит косы налитой несушке.
***
Ужель искомая жара
ворчит на талии пера
и выползень на корке тужит?
На корке неба гробовой,
где усмотрел барчук с совой
неБожий лик, зажавший уши.
***
Ровно и вязко
течёт беспробудица
с кляпом икорным
в пепле игорном
Пришлая палица
сношенной пятницы
Ровно и вязко
плывёт соколиная паства
Среди этих волн
твоя столица
Девятый горн
омоет спицы
лица твоего
конвой его
Юркие яства
Гробик казённого янства
Зрак корректурного ханства
На твой укус вернётся поцелуй
И твой укус свернётся поцелуем
***
Мерклое небо окраинной радости,
Сколы портняжной зимы.
Накостыляли на митинге хладости
Курсы пастушки совы.
И, вразумлённый свечным тихомолом,
Сущий звенит каземат…
Кровник встревожился праздником голым,
Финским ребром Ленинград.
И закивали и, облик вбирая,
Вырвали вереск из век.
Боль, равноокая крестнику края,
Встала с пелёнок и вен.
Братской кольчугой искрит перешеек,
Щучий вплавляя подбой,
Переведённый ордой грамотеек
Стропами утра в разбой.
Ободом денег топорщится утро,
Клювом расколот карман.
Красной короне патруль перламутра
Свой предъявляет капкан.
Законопатит потугой морпеха,
Соль напуская в сапог.
Груб человек на закладке успеха.
С тщетной баклагою бок.
***
Василий, слышишь, это — осень,
и нам обрядно умирать.
Закат межрёберных колосьев
уже сложил свою печать,
но не поставил на предплечье…
Свободу гному тупика
подарит свадьба человечья,
блеснёт наложницей рука,
расписанная нашей кровью,
её капелью дорогой.
***
Усладам, элегиям, дну подневольного сада.
Что разумеете в штопке фабричной?
Трон проповедует вытяжку дали.
Страхом завитый песок сублимирует мартом.
Юрта внушала выменем племени.
Снегом накормлена карта.
Это всё — туточки, падает в саночки
дедом объёмного тома, заплатою дома.
Рёв пастуха над оврагом, где корчатся кони…
Это всё здесь — на моих горемычных ладонях.
***
Не к своему, таращась, рубежу
пригрелось время с юркою кошёлкой,
прибрав меня корундовой заколкой,
зашторив теноровую межу.
Букет искристых ножниц завяжу
в корзину томной крохе клоунады
и насолю стоокому ежу.
Разбив огонь, на бой ветров спешу,
как висельник, гремя цепной аркадой,
и время сохнет скоморошьим садом.
***
Пряник качу по немеркнущей гуще
с ровной тревогой во сне некрадущем,
с мягкой копейкой во зле неимущем.
Скатерти рдеют, мяукают шторы,
блеют пропавшего лета заборы.
Чашки обвенчаны, рвутся узоры.
Кот-локоток, не жалеющий древо,
горлиц малюет на кромке припева.
— Ах, мои пряди, — заботствует Ева.
Ровня заботствует, блещет борщами,
Каина прячет с клешнёй за плечами.
Входит надмирный подросток с ключами…
Я вышиваю тебе злою буквой.
У Петропавла колени распухли.
Спи, моё небо, я — твоя рухлядь.
***
Вовне, киммерийская роза, вовне
страда состраданья на ртутном окне.
Венера шипуча, Меркурий кусач.
и вровень с волною охотится плач
бессовестной рыбы, что в сети нейдёт,
и с боку-припёку горит кашалот.
***
Кто жил у наждачной колонны
со спящею сталинской птицей,
тот стены застудит закону.
Кто горло разбудит колонне
с разбитою сталинской птицей —
тот рот раскатает закону.
Ты отбыл полтинник дворовый
на этих скамейках чудесных
и ангела выткал основой
на кроне зари повсеместной.
***
Средь заоконных, ковёрных и тронных.
Обнищавших от сытости, торных
семьям и кадке с портками,
заквашенных в день заполошный
кульками прохлады парадной…
— Надето, — ты мне повторяешь,
как доченьке. Тапки Лицея
в заботливой папочке греешь…
Во сне обнищала Цирцея.
Во сне своры мидий, конфорка,
кораблик билета из цирка,
где клоун игрался и фыркал.
На подвиг его голодраный
слетались плаксивые пчёлы
земли Ассирийской, и раны
терновника били волами
и стрелами бывшие челы —
все сабли детсада и устья
Египетской влаги. Короста
доднесь облекает их вёсла…
Похоже —
я прятался в слово, и речь
меня согревала, как печь.
***
Юрию Казарину
Пенелопы дупло увлажнить
разгонюсь светозарным дельфином.
В чёрном цоколе синяя нить
наряжается веткой Гольфстрима.
В красном омуте лай ямщика
и колёс образованных посвист.
Акушерами ночи щека
крепостная бинтуется накрест.
Аверс облака согнут и сух,
как страница доноса на время.
И последним солдатом петух
воспаряет на вражие темя.