Документальная повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2015
Владимир
Турунтаев
(1930) — прозаик, очеркист, автор множества книг. Старейший автор журнала
«Урал», где печатается с 1958 года. Живет и работает в Екатеринбурге. Редакция
поздравляет В.Ф. Турунтаева с 85-летием.
От автора
С главными героями этой повести я встречался много раз. Великого Мастера знала вся страна (и не только наша): Дважды Герой Социалистического Труда, кавалер шести орденов Ленина, депутат Верховных Советов СССР и РСФСР всех созывов, и это далеко не всё. Другой же герой, мой хороший друг, будучи в течение тринадцати лет опорой Великого Мастера, его верным сподвижником и единомышленником, все эти годы совместной их деятельности находился в тени своего патрона, а за всю более чем полувековую трудовую жизнь удостоился лишь ордена «Знак Почета», двух «белых» медалей и звания «Отличник народного просвещения».
О дважды Герое написаны книги, не говоря уж о множестве публикаций в СМИ (и о нем, и его собственных). О его же сподвижнике — лишь полтора десятка разрозненных строк в моих очерках, написанных за всё время полувековой нашей дружбы, да одно-единственное фото на обложке брошюры о Великом Мастере, где они рядом, в полный рост. И что самое поразительное: во всех публикациях, посвященных Великому Мастеру, именно эти тринадцать лет, до предела наполненные поистине драматическими событиями и поистине титаническими делами, словно стерты резинкой и представляют собой сплошное белое пятно — будто и не было в его жизни этих лет.
Я ничуть не преувеличиваю, называя его дела титаническими, поскольку таковыми они и были. Вокруг этих дел в течение целого ряда лет продолжалась непримиримая, изнурительная (главным образом для одной стороны) борьба двух… Хотел написать: «двух титанов», да одолели сомнения: один-то и правда титан, а другой… Другой был просто всевластный правитель огромного государства. И пока всевластный правитель состоял при должности, борьба между ними шла с переменным успехом. Были моменты, когда Великому Мастеру приходилось очень туго, порой настолько, что, не будь рядом верного сподвижника, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Однако звезда Великого Мастера нисколько не потускнела. Вот только верный сподвижник по-прежнему оставался в тени своего кумира.
Увы, и для меня тоже. Для меня тоже один из них был Великим Мастером, а другой — его верным сподвижником, надежной опорой в трудные минуты и замечательным человеком, о каких говорят, что они звезд с неба не хватают и что на них держится земля. Ко всему прочему мой друг — человек на редкость скромный, и то, что он рассказывал о себе, хотя и было небезынтересно, но выглядело как-то очень уж вторично — на фоне всего того, что я уже знал о Великом Мастере.
Лишь совсем недавно один небольшой эпизод из тогдашней жизни, рассказанный как бы мимоходом женой моего друга, заставил меня, отложив другие дела и употребив все свое искусство дознавателя, вытянуть из памяти друга то, что до сих пор никому, кроме Великого Мастера и его сподвижника, не было известно и что, как в сундуке скупого рыцаря, хранилось столько лет непонятно зачем. Однако же не забылось (да как такое могло забыться!).
Тогда наконец-то я понял, что просто обязан, пускай и с большим опозданием, вывести своего друга из тени на свет. Кажется, удалось. При этом звезда Великого Мастера засияла, мне кажется, еще ярче.
Глава первая.
Обретение себя
Мой друг родился в 1931 году в Тбилиси в семье директора филиала знаменитой винодельческой фирмы «Самтрест», а мать всю жизнь проработала фельдшером в спецбольнице (грузинском подобии Кремлевской).
Первый раз отца арестовали в 1936 году и через некоторое время выпустили за отсутствием состава преступления, второй раз — в 1937-м, и уже с концом: 20 лет «без права переписки». Однако ни жену, ни детей «врага народа» не подвергли репрессиям, как было принято в таких случаях. Много лет спустя, получив доступ к засекреченным ранее документам, Михаил узнал почему: отец не подписал признательных показаний и умер вскоре после ареста «от сердечной недостаточности», как сказано в приложенной к «делу» справке.
Так что Михаил имел возможность окончить школу с серебряной медалью. Но вот дальнейший путь выбрать оказалось непросто. В Грузии было много вузов, однако преподавание в них велось на грузинском языке, а Михаил им не владел. Не было надобности: все грузинские ребята, его дружки и одноклассники, а также и взрослые соседи-грузины прекрасно говорили по-русски.
Возмечтал было поступить в Московский университет, на биологический факультет: со школьных лет неодолимо тянула к себе ботаника. Запоем читал не только популярные книги о жизни растений, но и серьезные труды ученых. Такие, как «Наши степи прежде и теперь» Докучаева, «Жизнь растений» Тимирязева, даже «Почвоведение» бывшего в те времена у всех на слуху академика Вильямса. Но Московский университет отпал: сведущие люди сказали, что туда даже медалисту поступить невероятно трудно, а сыну «врага народа» и думать нечего, тем более с его фамилией: русский парень Михаил Ланг происходил от обрусевших немцев.
Однако в громадной Москве для Михаила Ланга нашелся вуз, который в какой-то мере отвечал его интересам и где ему, сыну «врага народа», посчастливилось благополучно пройти через приемную комиссию: его как медалиста зачислили на первый курс без экзаменов. Это была всемирно известная Сельскохозяйственная академия имени Тимирязева. Тимирязевка.
Преподавательский состав был превосходный. Профессор Гунар, физиолог, которого считали последователем Тимирязева. Академик ВАСХНИЛ ботаник П.М. Жуковский. Сыновья покойного академика Вильямса: Николай Васильевич заведовал кафедрой органической химии, а младший, Василий Васильевич, был деканом и душой агрохимического факультета, на котором и учился Михаил.
А вот лекции по агробиологии читал печально известный академик Лысенко, много лет находившийся в фаворе у властей. С его подачи генетика была объявлена вне закона и было физически уничтожено много талантливейших ученых, в том числе гениальный Н.И. Вавилов. Лекции же свои Лысенко читал сипло-натужным голосом, почти неразборчиво.
Однако жизнь шла своим чередом. На четвертом курсе Михаил женился на однокурснице Галине Акулининой, и летом 1954 года они вместе поехали на практику в составе экспедиционной группы, которая должна была обследовать территорию от Уральска до Прикаспийских степей и разработать рекомендации по освоению тамошней целины.
По окончании экспедиции результаты лабораторной и камеральной обработки полевых исследований на целинных землях были доложены на конференции в Тимирязевской академии.
Рассказывает
Михаил Ланг:
«Пленарное заседание проходило в «большой химичке», где собралось более семисот человек. Зал был переполнен, а на самой верхотуре стояли на ногах. Когда на сцену вышел любимец студентов, руководитель Восточной экспедиции профессор Сергей Петрович Ярков, в зале воцарилась полная тишина, все затаили дыхание. Но доклад любимца студентов по не зависящим от докладчика причинам не был дослушан до конца. Неожиданно на сцену вышел ведущий и объявил, что «сейчас слово будет предоставлено знаменитому полеводу колхоза «Заветы Ленина» Терентию Семеновичу Мальцеву, который при любых погодных условиях получает в своем колхозе высокие урожаи зерна, и сейчас он нам расскажет о новом направлении в отечественном земледелии».
В зале прошел шумок недовольства. Но своей живой речью, приправленной зауральским говорком и всем колоритным крестьянским обликом, Мальцев сразу и полностью завладел аудиторией. Мысли, которые он щедро, как бы целыми пригоршнями бросал нам с трибуны, поражали новизной и смелостью. Он во весь голос говорил такое, о чем мы даже перешептываться опасались друг с другом в общежитской комнате.
В «дохрущевские» годы единственным авторитетом в области практического земледелия на всей огромной территории страны официально признавался академик Василий Робертович Вильямс, разработчик травопольной системы, не требовавшей от государства больших финансовых вложений. Любая другая система до середины 50-х годов считалась вредной и чуть ли не вредительской.
По Вильямсу, только многолетние травы способны повышать плодородие и структуру почвы. Мальцев же утверждал, что и однолетние культуры (те же пшеница, ячмень) способны повышать плодородие и структуру почвы.
Когда же Мальцев заговорил о парах, которым совершенно не находилось места в травопольной системе, в моих ушах его крепкий, уверенный голос зазвучал торжественным песнопением.
И отнюдь не в унисон с газетными славословиями по адресу покорителей целины Мальцев повел речь о печальном будущем, которое могло ожидать эту самую целину по причине поспешной, необдуманной ее разработки. История еще не знала, говорил он, такой масштабной распашки в такой короткий срок, зато хорошо знает, как быстро целина может потерять свое плодородие от ветровой и водной эрозии. Поэтому, говорил он, не следует безоглядно рваться вперед, не обеспечив надежные тылы, то есть заранее не позаботившись о сохранении и приумножении того, что добывается самоотверженным людским трудом…»
Эта вроде бы неожиданная встреча перевернула все представления Михаила о его будущей профессии, а полевод Мальцев в одночасье сделался для него высшим авторитетом в науке о земле. И как же завидовал он однокурснику Олегу Пенькову, который тем летом проходил практику в колхозе, где жил и работал Терентий Мальцев. Да к тому же еще оказался свидетелем Всесоюзного совещания, проводившегося в селе Мальцево в июне того же 1954 года в присутствии самого Н.С. Хрущева. Состояние посевов на мальцевских полях, по словам очевидцев, привело Никиту Сергеевича в восхищение, и он даже пошутил по этому поводу с высокой трибуны: «Если бы по всей стране был такой урожай — случилась бы катастрофа: некуда было бы девать зерно».
Кстати, вскоре на целине и случилась такая катастрофа. В первый год очень много собранного зерна погибло именно потому, что его некуда было девать: урожай вырастили, а элеваторов в достатке заранее не позаботились построить. Зато всевозможных совещаний проводилось выше головы. В августе того же 1954 года в тех же «Заветах Ленина» прошло еще одно Всесоюзное совещание. А через два месяца, в октябре, было созвано уже третье (!) Всесоюзное совещание, посвященное, как и первые два, изучению и распространению методов работы колхозного ученого Терентия Мальцева…
Но вот пришло время прощания с alma mater и распределения на места будущей работы. И Михаилу с Галей выпал счастливый билет: в Курганскую область, где и находился колхоз «Заветы Ленина». Выходя из кабинета декана, на вопросы однокурсников: «Куда?..» — они в один голос отвечали: «В гости к Мальцеву!».
Однако Курган встретил их неласково, холодным проливным дождем. Поезд прибыл на станцию поздним вечером, в областном сельхозуправлении уже никого не было, и ночевать пришлось на вокзале. А утром начальник управления, без лишних слов определив молодых специалистов в землеустроительный отряд, велел немедленно, в тот же день, выехать в командировку и приступить к почвенным обследованиям.
С ходу, не определившись с жильем, не успев даже получить на станции свой нехитрый багаж, отправились колесить по районам Курганщины, имея при себе лишь планшет с картой и полевую сумку с необходимыми принадлежностями почвоведов. А возвратясь в Курган, просиживали целыми днями за столом, составляя почвенные карты и агрономические рекомендации. Причем во всех отправных документах, которыми приходилось пользоваться, фигурировала одна лишь травопольная система. Хотя в отдельных хозяйствах области мальцевская агротехника применялась уже не первый год и довольно успешно. Оказывается, начальник управления Л.В. Кесслер был ревностным поборником травопольной системы. А когда Михаил в разговоре со своей начальницей заикнулся о Мальцеве, в ответ последовало:
— Мы не можем рекомендовать то, что не признано официальной наукой! И вообще, имейте в виду, молодые люди: если ваши рекомендации не подпишет Кесслер, вам их не оплатят (работали новички сдельно).
Год с небольшим мотались по командировкам, а приезжая в областной город, ночевали в избушке-развалюшке у приютившей их старушки. Без малейших перспектив на будущее. Лишь когда появилась на свет Катюшка, первая дочка, Михаил решил поговорить с Кесслером насчет жилья. Но тот с первых же слов как с цепи сорвался, стал орать на подчиненного, словно перед ним был какой-нибудь нашкодивший мальчишка.
Михаил выскочил от начальника как ошпаренный, с багровым лицом и трясущимися руками. А в этот момент к кабинету Кесслера подходил директор Шадринского зерносовхоза-гиганта Вялков, с которым Михаил не был знаком, но знал в лицо. Вялков остановился и с понимающей улыбкой поинтересовался, кивнув на дверь кабинета:
— Что, поди, выговор он тебе влепил?
— Плевал я на выговор! — Михаил перевел дыхание. — Пришел как к человеку, а он… — И в двух словах поведал о своей беде.
Директор совхоза, приглядевшись к Михаилу и задав пару-тройку вопросов анкетного характера, раздумчиво, словно советуясь с новым знакомым, проговорил:
— Однако, может, и не надо мне туда…— кивок в сторону кабинета Кесслера. — Мне, собственно говоря, нужен агроном-семеновод, потому я и здесь. Может, поедешь ко мне в совхоз? Чего тебе тут киснуть? Моему главному агроному нужен помощник, а нам на днях утвердили новую должность. — И давай загибать пальцы: — Квартиру дадим. В новом доме. Двухкомнатную! Подходящую зарплату… Центральная усадьба — почти в центре района, от нас до Шадринска всего семь километров…
У Михаила так и захватило дыхание: Шадринск! Рукой подать до «Заветов Ленина!» До Мальцева…
Вялков оказался человеком слова: семье Михаила незамедлительно предоставили двухкомнатную квартиру в новом доме из бруса, с просторным двором и хозяйственными постройками. И Галина хорошо устроилась, учителем биологии в здешней школе.
Итак, он агроном-семеновод самого крупного не только в районе, а, пожалуй, во всей Курганской области зерносовхоза. И поначалу Михаилу показалось, что дела с работой обстоят у него наилучшим образом. В совхозе в то время семена были уже сортовые — хранились они, правда, не в специальных помещениях, а в разбросанных тут и там бывших «кулацких» амбарах. Все бы хорошо, но в самих семенах Михаил обнаружил столько зерновок овсюга, что схватился за голову. По словам старых работников совхоза, эти зерновки практически невозможно было отделить от семян культурных злаков, сколько ни пропускай их через веялки и сортировки. И оттого на совхозных полях год от года количество всходов овсюга возрастало едва ли не в геометрической прогрессии, что, конечно, не могло не сказываться на урожайности зерновых.
Призвал Михаил совхозных умельцев, и те соорудили нечто напоминавшее скелет космического корабля. С большим барабаном, сваренным из уголков. Изнутри барабан обтянули шерстяным одеялом и приторочили к валу отбора мощности тяжелого трактора. Семена надо было вручную засыпать в барабан, барабан вращался на больших оборотах, зерновки овсюга зазубринками цеплялись за ворс одеял, а гладкие зерна культурных злаков сыпались в емкость. Потом женщины забирались в барабан и опять же вручную, скребками очищали одеяло от овсюга. Труд адский и малопроизводительный. Чистить таким способом все семена нечего было и думать, разве только для посева на небольших семенных участках.
Случилось так, что незадолго до посевной в совхоз «Шадринский» приехал сам Терентий Мальцев. Михаил, преодолев стеснительность, представился своему кумиру, напомнил о встрече в Тимирязевской академии и спросил, как в «Заветах Ленина» ведут очистку семян от овсюга. И до чего же ему стыдно стало потом за этот наивный, вызвавший у Мальцева ироничную усмешку вопрос!
— Ак мы не чистим семена! С овсюгом, молодой человек, надо бороться весной, в поле, а не тогда, когда семена уже засыпаны на хранение! — внушительно проговорил кумир, придерживая Михаила за локоть. — У нас в посевах не бывает овсюга, потому и в семенах его нет. Приезжайте-ка летом в гости, посмотрите наши поля, а потом побеседуем без спешки!
Но в тот год побывать у Мальцева не пришлось, слишком много забот свалилось сразу после посевной на плечи молодого агронома: уход за посевами — это само собой, но еще и совершенно новое, незнакомое Михаилу дело — апробация зерновых.
Погода тем летом и осенью не баловала хлеборобов: в июне всходы зерновых угодили под засуху, август же выдался холодным и дождливым. Уборка сильно затянулась, в итоге урожайность зерновых в целом по совхозу осталась на прежнем, крайне низком уровне: всего по 6 центнеров с гектара. Только на семенных участках, где посев проводили очищенными от овсюга семенами, урожайность была более или менее сносная. Меж тем у Мальцева в среднем по колхозу вышло вдвое больше, чем у Михаила на его семенных участках.
А ведь шадринцы последние два года работали «по Мальцеву»! Вспашку вели плугами без предплужников, не переворачивая пласты и не запахивая верхний плодородный слой почвы в глубину.
Мальцев говорил, что если землю пахать безотвально, то только специальными плугами, на большую глубину, а обычными плугами лучше пахать «по Вильямсу» — с предплужниками, с переворотом пласта. В зерносовхозе же по указанию главного агронома, за неимением специальных плугов, сняли предплужники с обычных и поспешили сдать в металлолом. Чтобы уже ближайшей весной пахать безотвально, «по-мальцевски». И советы Мальцева относительно борьбы с овсюгом тоже казались совершенно неприменимыми в зерносовхозе, где сев традиционно по требованию властей проводился в самые ранние сроки. А про пары и говорить нечего: в зерносовхозе их было около шести процентов — жалкие слезы… Похоже было, что в зерносовхозе не работали «по Мальцеву», а подделывались «под Мальцева». Исключительно для отчетности.
Михаил завел по этому поводу серьезный разговор с Лобановой, главным агрономом совхоза, и понял, что она имеет самое смутное представление о «работе по-Мальцевски». Он не только не смог ни в чем ее переубедить, но ему было очень вежливо, очень спокойно сказано, что он должен заниматься семеноводством и только семеноводством — в пределах служебных обязанностей.
Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая судьба молодого агронома, если б в начале лета 1959 года его не вызвал к себе на прием тогдашний первый секретарь райкома партии Гусев.
— Вы молоды, товарищ Ланг, и вам надо расти, — проговорил он отеческим тоном. — Мы тут посоветовались и решили, что вам уже по плечу должность главного агронома. Ну, скажем, в колхозе «Урал»…
— Так ведь там Андрей Иванович! — удивился Михаил.
Он хорошо знал Андрея Ивановича Устюжанина, малоразговорчивого добродушного человека предпенсионного возраста, обладавшего огромным опытом работы. Колхозники любовно прозвали его «Агроном Иванычем».
— Что-то с ним случилось? — встревожился Михаил.
Первый секретарь, не посчитав нужным ответить, выдержал небольшую паузу и продолжал:
— Жильем будете обеспечены, зарплата будет выше, вашу жену рекомендуем на должность директора школы…
Михаил долго не раздумывал. Предложенные условия его вполне устраивали, ну и, конечно же, он сразу сообразил, что вопрос о его переводе уже решен.
Село Макарово, центральная усадьба колхоза «Урал», находилось километрах в восьми от центральной усадьбы зерносовхоза. Хозяйство не столь большое, а в сравнении с зерносовхозом Шадринским и вовсе крошечное. Но крепкое.
Рассказывает
Михаил Ланг:
«По окончании посевной прежний главный агроном Андрей Иванович Устюжанин неожиданно пришел ко мне в агрокабинет и предложил вместе осмотреть колхозные поля. Я этому был только рад. Андрей Иванович весьма основательно знакомил меня с моим новым хозяйством: говорил, чего можно ждать от того или другого поля, и мы вместе продумывали, что надо сделать, чтобы эти ожидания оправдались.
Большие площади в колхозе занимали посевы многолетних трав и, главным образом, клевера. О клевере Андрей Иванович говорил с какой-то особенной душевной теплотой, как о любимом ребенке, и на глаза его наворачивались слезы, когда он в который раз принимался взывать к лучшим моим чувствам, повторяя как молитву:
— Уж вы не дайте погубить клевера, постарайтесь как-нибудь… Ну пожалуйста, придумайте что-нибудь!..
Незадолго перед тем начала разворачиваться кукурузная кампания, и сверху пришла директива: безотлагательно распахивать травяные посевы, в том числе клевера, а на освободившихся площадях сеять «королеву полей». Как можно больше. И с самого начала ориентироваться на получение початков.
— Такие изумительные у нас клевера… — не переставая повторял Андрей Иванович. — Столько кормов дают коровушкам…
Я уже знал, почему так неожиданно освободилось для меня место главного агронома: формально из-за того, что Устюжанин не имел высшего агрономического образования. А перед этим председатель райисполкома Шиншин, по словам Устюжанина, наорал на него: «Ты старый, отсталый элемент! Саботируешь решения партии!»
Выехали к большому массиву. Я такой красоты еще не видел: перед нами, сколько хватало глаз, простирался в солнечных лучах пышный, яркий ковер. Крупные розовые соцветия плотно смыкались поверх густой зелени, издавая тонкий аромат. Они казались живыми от множества копошащихся среди них, перелетающих с цветка на цветок пчел. Будто широкая река, клеверище тянулось меж колками, и белые стволы берез придавали всему полю еще большую живописность.
Это был клевер-двухлетка, осенью его надо косить на сено. А на другом отделении на таком же обширном массиве только еще начинал подниматься клевер-первогодка, посеянный летом прошлого года. Его сочные листочки покрывали пашню затейливой узорчатой вязью.
— На будущий год сколько сена тут можно было бы взять!.. — задушенно простонал «Агроном Иваныч».
Но я уже все решил и пообещал сохранить первогодки во что бы то ни стало…»
Шум той весной вокруг кукурузы поднялся невероятный. Во время посевной в колхозе буквальным образом дневали и ночевали разного рода комиссии — из райкома партии, из райкома комсомола, даже из обкомов партии и комсомола. Никто толком еще не знал, как ее, эту «королеву», надо сеять, а сверху директива за директивой: сеять как можно больше кукурузы…
Посеяли, как было велено, квадратно-гнездовым способом. Урожай зеленой массы получили неплохой, даже небольшие початки были, но для полной спелости им не хватило тепла. И много прекрасного сена заготовили за счет клеверов-второгодков. А первогодки остались. Начальство, и районное, и свое, колхозное, довольное итогами года, даже похвальной грамоты Михаила удостоило. Да не одной: урожайность зерна оказалась гораздо выше, чем в зерносовхозе, хотя и много ниже, чем в «Заветах Ленина».
Но об успехах Мальцева власти и газеты упоминали теперь как бы между прочим, вполголоса. А вскоре его имя и вовсе исчезнет с газетных полос: не то сказал почетный академик, выступив на одном из всесоюзных совещаний. Ну очень, говорят, осерчал на него главный наш кукурузовод Никита Сергеевич Хрущев.
И опять-таки как бы между прочим, между газетными строками, нет-нет да и мелькнет неофициальное объяснение мальцевского феномена: да он же на особом положении, у него и техники в разы больше, чем в других хозяйствах, и паровой клин занимает аж пятую часть всей пашни, а знаменитые безотвальные плуги, широкозахватные дисковые бороны специально для него, Терентия Мальцева, по индивидуальным заказам изготавливались на заводах. Даже опытная станция имеется в колхозе, учрежденная правительством опять же специально для Мальцева. Ну как тут не быть высоким урожаям! Если бы всем другим хозяйствам дать хотя бы половину, да что половину — хотя бы четверть того, что давало государство Мальцеву! Но тогда во что бы обходилась государству такая пшеница, куда дешевле покупать ее за доллары у капиталистов (и вскоре стали покупать). Дескать, работа Мальцева не выходит за пределы успешных экспериментов (на всей колхозной пашне!), и хотя государство поддерживает Мальцева, но ежу ясно, что все хозяйства страны экспериментальными сделать невозможно
Не будем лукавить: колхоз «Заветы Ленина», конечно же, много лучше обеспечивался техникой, нежели большинство других хозяйств, и действительно, по просьбе и заказу Героя Соцтруда, депутата Верховного Совета Мальцева изготавливались знаменитые безотвальные плуги и другие орудия, необходимые для обработки почвы «по Мальцеву». Чего греха таить, иной раз и приходилось Терентию Семеновичу использовать — опять-таки для колхоза — и дружеские связи с сильными мира сего…
После того, как в колхозе «Урал» в достатке заготовили силоса и сена, Михаил решил, что с клеверами-однолетками пронесло: теперь уж наверняка останутся до будущей осени. Не тут-то было: кто-то просигналил в райисполком, и оттуда пришло грозное распоряжение: незамедлительно решить вопрос с распашкой оставшихся клеверов.
Пришлось объясняться с председателем колхоза и парторгом, от которых Михаил утаил свой «преступный умысел».
Председатель, хозяйственный мужик с большим опытом работы, как будто отнесся с пониманием к доводам главного агронома, а вот парторг Полубоярцев уперся и ни в какую: клевера надо распахивать, иначе нас не поймут! Председатель колхоза, поколебавшись, в конце концов подчинился партийной дисциплине и велел Михаилу перепахать клевера. Незамедлительно. Чтоб не было шуму.
Однако Михаил не хотел так просто сдаваться и поехал в Шадринск. Первый секретарь райкома Гусев оказался на месте. Михаил объяснил ему, что распахивать клевера-первогодки крайне нецелесообразно, потому что на будущий год они дадут много высокопитательного сена, притом занимают они огромную площадь, несколько сотен гектаров, «а у нас сейчас не найдется столько семян кукурузы, чтобы засеять освободившуюся землю»…
И первый секретарь согласился с этими доводами.
Разумеется, увеличить паровой клин или возобновить посевы клевера никто бы ему не позволил, но кое-что удавалось благодаря тому, что исполнительный, дисциплинированный, наделенный непреклонным характером Полубоярцев ничего не смыслил в тонкостях агротехники: он не имел даже среднего специального образования. А председателю колхоза при наличии грамотного главного агронома не было нужды особо вникать в дела полеводства — с лихвой хватало забот с животноводством и организационных дел.
Михаил добился того, что и зябь осенью, и оставшиеся с осени непахаными гектары весной следующего года обрабатывались неукоснительно по-мальцевски, с соблюдением всех правил.
В дальнейшем он собирался перейти и к другим элементам мальцевской технологии: уже были закуплены и подготовлены к посеву на больших площадях испытанные Мальцевым сорта пшениц. Планировался пятипольный прифермский севооборот с 20 процентами (как у Мальцева!) чистых паров. Уже зная характер Полубоярцева, Михаил надеялся, что парторг, на которого слова «клевер» и «чистый пар» действовали как красная тряпка на быка, к термину «прифермский севооборот» отнесется спокойно, не вникая в детали.
Глава вторая. Шок
По инициативе Шадринского отдела народного образования было решено провести в колхозе «Заветы Ленина» экскурсию-семинар для преподавателей биологии. Участвовала в этом мероприятии и директор Макаровской школы Галина Сергеевна, супруга Михаила Ланга.
Восемнадцать экскурсантов-семинаристов февральским морозным деньком приехали в Мальцево в небольшом автобусе. Сначала посетили тамошнюю школу-восьмилетку, встретились с ее директором, заслуженным учителем, который рассказал, как ученики его школы приобщаются к полезному труду, как стали участниками выставки ВДНХ и даже были награждены медалью. А потом всех экскурсантов-семинаристов повели на молочно-товарную ферму, где предполагалось провести показательный урок трудового воспитания: ученики мальцевской школы должны были продемонстрировать гостям, как они умеют доить коров.
Но то, что экскурсанты-семинаристы увидели, повергло их в самый натуральный шок. Они увидели подвешенных к стойкам на широких ремнях донельзя исхудавших — кожа да кости — буренок и, естественно, спросили у доярок, почему коровы… висят?
— Ак стоять не могут. — невозмутимо ответили доярки.
— Да что случилось? — продолжали недоумевать семинаристы-экскурсанты. — Коровы, что ли, больны?
— Да не-ет, — успокоили экскурсантов доярки. — Оголодали только, кормить-то их нечем. Одна солома осталась.
— И вы так спокойно об этом говорите?! — ужаснулись экскурсанты.
— А привыкли, — был ответ. — Обычное дело: как зима-весна, так ни сена, ни концентратов, одна солома.
Без тени смущения (привыкли, привыкли!) доярки назвали среднюю суточную цифру надоев от одной среднестатистической полуживой коровы: 0,5 литра!
С таким же невозмутимым видом одетые в чистенькие халатики ученики во время показательной дойки старательно выдавливали из коровьих сосков почти невидимые простым глазом струйки.
Вернувшись после экскурсии домой, Галина Сергеевна рассказала об увиденном мужу, и Михаил тоже был в шоке:
— Это у Мальцева-то! В «Заветах Ленина»!
Если б кто другой сказал — никогда б не поверил. Да не могло быть такого, чтоб об этом не знал Мальцев, а если знал, то… А райком партии? А райисполком? Неужели тоже ничего не знали и ни о чем не догадывались? И почему ни один писатель, ни один журналист, бывавшие в «Заветах Ленина» и встречавшиеся с Мальцевым, не знали об этом?.. А если знали, то почему не написали, не подняли тревогу?..
Еще совсем недавно, в декабре 2013 года, приступая к работе над этой повестью, я был совершенно убежден, что и сам ничего не ведал о том, что творилось на фермах прославленного колхоза.
Ан нет, оказывается, знал! И не только знал, но даже написал, и это было напечатано. Выходит, забыл за давностью лет. Перелистывая сейчас один из старых номеров журнала со своим очерком («Шадринский гак», «Урал», № 3, 1966 г.), я случайно наткнулся на эти вот строки:
«Вспоминается разговор с первым секретарем райкома партии Алексеем Ефимовичем Моисеевым весной 1964 года.
— Если два года подряд, — сказал он, — район сможет получить в среднем по двадцати одному центнеру зерна с гектара (чистая маниловщина, только в одном колхозе такое было возможно! — В.Т.), то нам разрешат в достатке обеспечить себя фуражом.
А до тех пор даже лучшие, передовые хозяйства, в том числе и мальцевские «Заветы», лишены были возможности иметь хотя бы маломальский запас фуража.
Пока что даже в таком колхозе, как «Заветы Ленина», где никогда не бывает неурожаев, животные часто сидят на одном силосе и соломе…
Как же случилось, что в колхозе у Терентия Семеновича Мальцева коровы только что не дохли от бескормицы?»
Одного только до сих пор не могу понять: как эти строки пропустила в печать наша тогдашняя сверхбдительная цензура? Может, потому, что Мальцев тогда был в опале?
Но жизнь продолжалась, и, слава богу, в маленьком колхозе «Урал» дела шли обычным порядком: скот не голодал, надои и привесы росли день ото дня, план по зерну был перевыполнен, сена и силоса заготовили тоже сверх плана, а Михаила наградили очередной Почетной грамотой.
Зато в «Заветах Ленина» осенью случилось нечто совсем удивительное: по решению райкома партии и райисполкома парторга колхоза «Урал» Полубоярцева перевели «на другую работу», и не куда-нибудь, а председателем… «Заветов Ленина». Говорили, будто бы Мальцев в очередной раз потребовал от районных властей «заменить» председателя, с которым в очередной раз не сработался. И власти как бы вынуждены были пойти навстречу почетному, хотя и опальному в то время академику.
Но, подозреваю, и Михаил Ланг того же мнения, что в данном случае инициатива шла не столько от Мальцева, сколько от тех, кому уже давно Мальцев был поперек горла — и своей всегдашней несговорчивостью, и… своими высокими урожаями, которые портили всю картину в районе. Ведь постоянно же висел в воздухе вопрос: а почему только у Мальцева? И всякий раз районным руководителям приходилось как-то выкручиваться. Но сколько можно?
Исполнительный служака Полубоярцев был для властей как раз тем «своим человеком», которого желательно было иметь при опальном, но тем не менее все еще строптивом и весьма неудобном колхозном полеводе.
Что до Михаила, то он, уже хорошо знавший Полубоярцева, терялся в догадках: как сам-то Мальцев мог согласиться с такой кандидатурой? «А моего согласия никто не спрашивал», — позднее ответит Мальцев на этот вопрос и Лангу, и мне…
Между тем жизнь самого Михаила тоже продолжала выписывать крутые виражи. В декабре того же года его пригласил к себе председатель райисполкома Шиншин и, вопреки обыкновению, повел разговор в вежливых, доверительных тонах:
— Вы, Михаил Оскарович, прошли на практике хорошую агрономическую школу, и вам по плечу куда более сложные задачи, нежели те, которые вы успешно решаете в своем теперешнем колхозике. Как вы смотрите на то, если мы направим вас главным агрономом в «Заветы Ленина»? Тамошний главный агроном не имеет высшего образования, а в последнее время еще и пристрастился к выпивке… — Завершил разговор председатель райисполкома такими словами: — О вашем переводе хлопочет Василий Алексеевич Полубоярцев. Ну, а Мальцев… Он тоже не возражает.
Что говорить, Михаил о таком повороте не мог и мечтать: работать у Мальцева, бок о бок со своим кумиром! История с подвешенными на ремнях коровами отодвинулась куда-то в сторону («Разберемся!»). А Полубоярцев… Ну ясно же: если они, Михаил, и Мальцев, будут работать в полном согласии, то и председателю колхоза придется быть с ними в одной упряжке Тем более что с Полубоярцевым у Михаила отношения были, можно сказать, совсем даже неплохие.
Глава третья. Между
молотом и наковальней
Рассказывает
Михаил Ланг:
«В этот день Полубоярцев куда-то отлучился из колхоза по своим председательским делам, и потому я по приезде в «Заветы Ленина» направился прямо к Терентию Семеновичу. Жил он тогда не в том доме, где теперь расположен музей его имени, а в старом, построенном еще в двадцатые годы прошлого века — возможно, кем-то из зажиточных единоличников, окрещенных советской властью кулаками. Я поднялся по невысокой деревянной лестнице, вошел в сени, постучал в массивную дверь и услышал знакомый голос:
— Входите, входите!
Терентий Семенович поднялся из-за стола и с доброй широкой улыбкой двинулся мне навстречу, приобнял и проговорил своим мягким, напевным голосом:
— Здравствуйте, здравствуйте, Михаил Оскарович! Рад снова вас видеть! Думаю, что теперь приехали надолго, и мы с вами сможем много полезного сделать.
Был он в домашней простой, довольно поношенной одежде и тапочках на босу ногу.
— Вам сейчас надо устроиться, отдохнуть после дороги, — предложил он мне. — А вечерком приходите — попьем чайку и побеседуем…
Какое-то время мне предстояло жить на колхозной опытной станции, где одна из комнат была приспособлена под «гостиницу». Отдохнув, я с наступлением вечера направился к уже знакомому мне дому.
Не менее трех часов продолжалась наша беседа. Говорил в основном Мальцев, а я слушал, боясь верить в реальность всего происходящего: Мальцев, великий Мальцев сидит передо мной в застиранной рубахе, прихлебывает из стакана чаек и говорит мне — мне одному! — гораздо больше того, что говорил несколько лет назад студентам в огромном актовом зале Тимирязевки. Говорит, не сглаживая углов, о тяжелом положении сельского хозяйства страны и о насущных проблемах земледелия применительно к своему колхозу. Теперь уже и к моему…»
А утром следующего дня состоялся столь же долгий разговор с Полубоярцевым, но уже в конторе. И едва ли не с первых слов председателя Михаил почувствовал себя так, словно внезапно очутился под холодным проливным дождем, от которого некуда было спрятаться. От вчерашней эйфории не осталось и следа.
По словам Полубоярцева, картина в прославленном колхозе была совершенно безрадостная, колхоз давно уже находился в тяжелейшем положении: касса пуста, зарплату и пенсии платить нечем, технику обновлять не на что, кормов нет — ни сена, ни силоса, ни концентратов. В закромах лишь семенное зерно. Неприкосновенное, исключительно для посева. А до зеленой травы скот может не дотянуть. Того и гляди, подохнет с голоду.
— А зерно… Почему зерна-то нет? — спросил Михаил. — Такие урожаи собираете!..
— Потому что зерно наше не простое, а золотое, — объяснил Полубоярцев. — Продовольственное это зерно, государство его подчистую у нас забирает. И правильно делает, потому что продовольственным зерном надо людей кормить, а не скот. Для скота надо выращивать кормовое зерно, на фураж, как мы с тобой в «Урале» и делали: в пределах своей потребности сеяли и кормовое. И сена заготавливали в достатке, и силоса кукурузного. Ну, да что я тебе говорю…
— Почему же так? Тут-то почему?..
— Потому что все делалось и до сих пор делается в этом хозяйстве под диктовку Мальцева, а он… он, кроме как о своей золотой пшенице, и думать больше ни о чем не хочет. Все, что можно было распахать в границах колхоза, давно распахано, остались неудобицы да леса. Посевы продовольственной пшеницы никто не позволит сокращать. И не надо этого делать, потому что другой выход есть! Чистые пары, пятая часть всех пахотных земель, на которых по целому году ничего не растет! Пустая земля, обработка которой, кстати, обходится в копеечку. Двадцать процентов чистых паров! Уж я и так и эдак с ним, просил хоть половиной поступиться, отдать хоть половину паров под кормовые культуры. Это же сколько гектаров! Сотни! Сколько бы кормов с них было! Но недопонимает человек самых простых вещей!..
— А что люди говорят?
— А!.. Люди… У них кто угодно виноват, только не Мальцев. Да что говорить! В общем, так, Миша: животноводство надо спасать. Мы с тобой — последние. Если не мы, то уж никто его не спасет. Поздно будет спасать! А без животноводства не будет и колхоза… Я на тебя, Миша, сильно надеюсь, а потому открою все карты. — И как обухом по голове: — Мне дано специальное поручение — навести в этом колхозе порядок. Потому я и председателем здесь. И это я хлопотал, чтоб тебя перевели сюда. Ты мне здесь очень даже нужен, потому что правильно все понимаешь. Вдвоем мы быстро наведем порядок. Будут и коровы сыты, и люди получат свои кровные…
Михаил ничего не мог на это возразить: вроде все правильно говорил Полубоярцев. Но и Мальцев во время вчерашнего чаепития тоже говорил правильные слова. И поди разберись тут, кто больше прав. Получалось, что оба правы…
Вовсю шла подготовка к посевной. Уточнялся план севооборотов на текущий 1962 год, план структуры посевных площадей (сколько и каких культур посеять), план полевых работ — с чего и когда начинать, чем и когда закончить. Обычно Мальцев давал основные установки, потом прежний главный агроном в полном согласии с означенными установками все разрабатывал детально. Теперь же Полубоярцев стал давать Михаилу свои указания, которые нередко шли вразрез с установками Мальцева. Так он в категорической форме потребовал сократить пары вдвое.
— Но ведь Терентий Семенович…
— Да кто такой Терентий Семенович? — Полубоярцев проговорил это спокойно, однако Михаил почувствовал в этом спокойствии рвущуюся наружу и лишь усилием воли сдерживаемую ярость. — Всего лишь полевод, а ты — главный агроном! Ты по должности на голову выше его! Принимай решение! Ты — главный агроном, а я председатель колхоза, ты должен выполнять мои распоряжения. А Мальцев пускай занимается своей опытной станцией, он же там директор, вот и пускай там дает установки своим подчиненным.
— Но ведь он… Как же мы можем?… — пытался возражать Михаил.
— А вот так: здесь, в колхозе, он для меня только полевод!
На этом разговор завершился: Полубоярцев надел полушубок, шапку и, не сказав ни слова, вышел из кабинета. А Михаил отправился в свой агрокабинет ломать голову над планом посевной, прекрасно понимая, что однолетние травы надо сеять, и площади под кукурузу тоже надо расширять… Но сделать это можно — и, наверное, тут прав Полубоярцев — только за счет пшеницы, картофеля и… паров. Другой земли нет. Даже коров с наступлением весны негде будет пасти, потому что на те скудные пастбища, которые есть у колхоза, прежде коров зайдут овцы — их в колхозе две тысячи голов! — а у них зубы как бритвы, не только травяную зелень, но и корешки съедят, так что трава после долго не отрастет.
Михаил, понятно, не мог рубить с плеча, как того хотел Полубоярцев. Решил еще подумать, а пока оставил мальцевские пары в неприкосновенности. К счастью, Полубоярцев больше не возвращался к этому разговору. Но как-то позвал Михаила к себе в кабинет и сказал, что есть возможность пополнить колхозную кассу:
— Кондитерские фабрики сейчас по хорошей цене покупают пищевой мак. А за семена мака государство большие деньги платит. Такой случай в нашем положении грешно упустить. Подумай, где этот мак можно посеять. Поди, не бог весть сколько земли понадобится. Поищи, помаракуй!
В те времена мак не считался наркотиком. Смущало Михаила другое:
— А Терентий Семенович не будет против?
Полубоярцев досадливо отмахнулся:
— Не бери в голову! С Мальцевым потом будет разговор, а ты сделай, что велю: подыщи подходящий участок.
И Михаил нашел, выкроил пятьдесят гектаров. Посчитал, сколько семян мака можно получить, помножил на закупочную цену, и вышла солидная сумма.
С этими расчетами и пришли к Мальцеву. Тот выслушал обоих и вынес вердикт:
— Ни к чему нам мак.
Полубоярцев, выпятив подбородок, басовито стал доказывать, что мак при сегодняшнем положении колхоза какое-никакое, а спасение: помимо того что надо выплачивать людям зарплату и пенсии, покупать на стороне корма, деньги нужны еще на пополнение и ремонт машинного парка. Тех же безотвальных плугов и дисковых борон.
Но Мальцев был непоколебим:
— С кукурузой замучили, теперь еще мак! Я свое дело сделал: вырастил, сколь положено, зерна государству, семена засыпаны, а дальше — ваши заботы.
Разговор пошел на повышенных тонах. С того раза, полагает Михаил, началась открытая война между Мальцевым и очередным председателем колхоза. А Михаил хотя в чем-то был на стороне Полубоярцева, однако не допускал мысли о том, что Мальцев недопонимает таких простых вещей. Что-то тут было не так. Впрочем, как позднее понял Михаил, много чего было не так.
Мальцев продолжал оставаться для Михаила главным авторитетом в земледелии. Михаил уже досконально, во всех тонкостях — и в теории, и на практике — постиг мальцевскую агротехнику и был совершенно убежден в том, что у нас на Урале нет другой такой агротехники, которая при правильном ее использовании давала бы земледельцам возможность при любых погодных условиях получать стабильно высокие урожаи. А правильное использование Мальцевской системы — это оптимальные сроки сева, которые должны определяться только агрономом, а не властями; это обработка почвы безотвальными орудиями; это — пары, основные накопители влаги и питательных веществ в почве. И еще многое другое, что должно постоянно находиться на вооружении у агронома и вводиться в действие по его и только по его усмотрению.
Однако Михаил уже и на собственном опыте не раз убеждался в том, что агроном не имеет такой возможности — все делать по своему усмотрению. Да что агроном! Даже сам Мальцев не всегда мог противостоять напору облеченных властью чиновников и партийных функционеров. Хотя и был, как все считали, «на особом положении», и многое ему позволялось такое, о чем простые смертные агрономы могли только мечтать.
Глава четвертая. Дамоклов меч
Михаил нутром чувствовал, что колхоз, где жил и работал Мальцев, попал в бедственное положение вовсе не только потому, что у Мальцева было много земли под парами. Дело было и в чем-то еще другом. В каких-то привходящих обстоятельствах, разобраться в которых Михаилу на первых порах было не под силу.
Но каковы бы ни были глубинные причины бедствия, все равно что-то надо было делать, чтобы колхозный скот не голодал, и тут они с Полубоярцевым сходились во мнениях. Да хоть тот же мак. Почему бы, в самом деле, не посеять его на каких-то пятидесяти гектарах (из восьми с лишним тысяч), чтобы хоть немного поправить колхозные дела? Вот ведь неразрешимая проблема! Пятьдесят гектаров. Ну никак не мог он тут понять своего кумира!
Впрочем, некоторое время спустя Полубоярцев решил эту проблему по-своему, легко и просто.
— Агроном, мак надо посеять, — хмуря брови, твердым командирским голосом отчеканил он. — Это я тебе как председатель говорю-приказываю.
— Но ведь Терентий Семенович…
— Ну, поехал! Да хватит смотреть в рот Терентию: позволит или не позволит! Пора и нам сказать свое слово. Сказать и сделать! — И неожиданно заговорил о другом: — Сейчас надо подумать вот о чем. В закромах есть семена, к которым до конца посевной нам с тобой нельзя прикасаться. Но, может, в колхозе на сегодняшний день семян этих больше, чем требуется для посева? Ты ж в академии учился — подумай хорошенько, посчитай и сделай все по науке. Зачем сыпать в землю лишнее зерно? Может, сколько-то и сейчас, еще до посевной, отдать животноводам. Авось протянем тогда до первой травы… Ты понял?
Эту ночь Михаил почти не спал, ломал голову над, казалось бы, уже готовым и утвержденным планом посевной: по требованию председателя заново пересматривал утвержденные самим Мальцевым нормы высева семян. Вообще-то Полубоярцев как бы и не предлагал занижать нормы высева, а вел разговор дипломатично: «Сделай по науке…»
А Мальцев рассуждал по-своему. Надо, считал он, высевать столько зерен на квадратный метр, чтобы растения развивались нормально.
Исходя из рекомендаций научно-исследовательских институтов и руководствуясь собственным опытом, приобретенным в колхозе «Урал», Михаил после тяжелых раздумий решил, что 450 зерен на квадратном метре — вполне достаточно для нормального развития растений. Это 1,8 центнера на гектар. А «по Мальцеву» было запланировано 2,2 центнера! Если раскинуть на всю посевную площадь — выходила очень даже приличная экономия. И это как бы свалившееся с неба зерно можно будет прямо сейчас отдать животноводам — глядишь, уже через неделю-другую буренки станут на свои ноги, а там и травка зазеленеет…
Утром он поделился своими соображениями с председателем, и тот дал добро, но попросил на первых порах, до окончания посевной, держать язык за зубами.
Этой весной, как и в прежние годы, вся необходимая техника и люди задолго до начала посевной были готовы в любую минуту выйти в поле. Но, как всегда, в колхозе «Заветы Ленина» в это время командовал парадом не главный агроном и даже не сам Терентий Мальцев, а только он, господин Овсюг — злейший из сорняков. Сигналом служили массовые его всходы. И как только поля достаточно густо зазеленели, в ход немедленно были пущены простые и дисковые бороны. Лишь после уничтожения овсюга на поля зашли посевные агрегаты — тяжелые трактора с прицепами из трех сеялок, высевающие аппараты которых были отрегулированы на те нормы высева, которые определил Михаил.
И пока шла посевная, главный агроном, председатель колхоза и сам Терентий Семенович без устали носились по полям, наблюдая за ходом сева. Постоянно наведывались в колхоз и товарищи из райкома партии и райисполкома. Никаких нарушений или отклонений никто не увидел.
Отсеялись, как всегда, в самые сжатые сроки.
Немного погодя столь же организованно, без каких бы то ни было задержек посеяли кукурузу. И опять никто из наблюдавших не заметил, что на одном из больших полей, у села Канаши, кукуруза сеялась по распоряжению главного агронома не квадратно-гнездовым способом, не как было «велено», а широкорядно — такое негласное указание получил Михаил от самого Мальцева.
Но только были засеяны последние гектары, в колхоз как снег на голову нагрянула комиссия из района. Ничего толком не поясняя, районщики ходили по засеянным полям, разрывали землю и считали зернышки.
А дальше все пошло по накатанной колее: сначала Михаила вызвали в райисполком и потребовали объяснить, на каком основании он, главный агроном, занизил нормы высева пшеницы. Михаил не стал отпираться, сказал, что он исходил из научно обоснованных норм, и между прочим упомянул о бедственном состоянии колхозного животноводства, но ни у председателя, ни у членов райисполкома в данный момент не было никакого желания обсуждать вопросы животноводства. Все выступавшие по повестке дня сходились на одном: налицо злостный умысел с целью подорвать авторитет Терентия Мальцева, человека, которым по праву гордилась не только Курганская область, но и вся страна.
Несомненно, тут имела место какая-то интрига, кому-то очень понадобилось рассорить Терентия Семеновича с главным агрономом, сыграв на самых болевых точках знаменитого полевода.
По решению райкома дело товарища Ланга, «ввиду особой важности», было вынесено на бюро обкома партии. На заседании бюро присутствовал и Терентий Мальцев. Михаил видел, как перед началом заседания он подошел к первому секретарю обкома Сизову, что-то говорил ему, а тот согласно кивал. Слов, конечно, не было слышно. На протяжении же всего заседания Мальцев только слушал, подперев голову обеими руками, как члены бюро обкома требовали наказать «злоумышленника» по всей строгости. Молчал, словно воды в рот набрав, и Полубоярцев…
Михаил мысленно уже распростился и с работой агронома, и, теперь уже насовсем, с партийным билетом.
С заключительным словом, как положено, выступил первый секретарь обкома партии Сизов, волевой, опытный руководитель, в свое время, как и Ланг, окончивший Тимирязевку.
— Полагаю, — сказал он, — что серьезные выводы в отношении товарища Ланге (почему-то он так интерпретировал фамилию Михаила) нам с вами делать пока рано. Пшеница еще не взошла, а цыплят, как говорится, по осени считают. Если в «Заветах Ленина» вырастет нынче хороший урожай, то, думаю, у нас с вами, да и у самого Терентия Семеновича не будет оснований предъявлять товарищу Ланге какие-либо серьезные претензии. Даже спасибо скажем за то, что колхозный скот в целом благополучно вышел из зимовки. Ну, а если наш славный колхоз останется на этот раз без урожая, чего раньше не бывало, тогда и подойдем к товарищу Ланге со всей партийной строгостью! Уж тогда будем делать оргвыводы без снисхождения…
Каждое утро чуть свет Михаил выезжал в поле, смотрел, не появились ли всходы. И когда увидел крошечные зеленые шильца, кое-где торчком выпиравшие из земли, — от сердца сразу отлегло. Спустя еще какое-то время пшеничные поля уже сплошь зазеленели, и можно было определить: не так густо, как обычно у Мальцева, взошла пшеничка, но при благоприятной погоде, при достатке влаги урожай мог быть совсем недурной. А когда пригрело солнышко, взошла и кукуруза. И быстро поперла в рост. К третьему июня была уже высоконькой.
И тут сработал этот пресловутый «закон подлости»!
В ночь с третьего на четвертое июня, где-то во втором часу, Михаил проснулся оттого, что сильно хлопнула форточка, лицо обдало ледяным, как показалось спросонок, холодом, и тотчас засвистело, застучало, завыло за окном. Глянул в окно и обомлел. В темноте трудно было что-либо разглядеть, но по тому, как порывисто, с какой силой бросало в окно снегом — посреди лета! — можно было легко представить картину внезапно свалившегося на колхоз бедствия: крупный рогатый скот уже был выгнан на пастбища, молодняк и дойные коровы находились в летних лагерях, а около двух тысяч овец оставались под открытым небом.
Вместе с другими колхозниками, впопыхах не сообразив потеплее одеться, Михаил побежал спасать живность — в непроглядной темени и снежной круговерти, поначалу не чувствуя холода и на время забыв про пшеницу — снег ей только на пользу. Но что будет теперь с кукурузой, которая не выносит низких температур?!
Всю ночь перегоняли скот в теплые помещения и только-только успели: когда рассвело, на дворе стоял нешуточный мороз. Заскочив домой надеть полушубок и зимнюю шапку, Михаил поехал по заметенной снегом дороге, то и дело буксуя в сугробах, к ближайшему кукурузному полю.
Так и есть: листочки кукурузы на ощупь как жестяные… А через пару дней, когда снег растаял, они лежали на земле почерневшие, сморщенные.
Еще через день-другой стало известно, что кукуруза погибла и во всех соседних колхозах-совхозах. В район вызвали директоров и главных агрономов и приказали срочно перепахать все кукурузные поля. Чтобы вновь незамедлительно посеять кукурузу.
Вот так нежданно-негаданно Михаилу улыбнулся счастливый случай: скоренько перепахать, как приказано, посевы, и тогда уж никто не спросит, почему кукуруза «у Канашей» была посеяна не квадратно-гнездовым способом.
Но Михаил медлил, не пускал в работу дисковые бороны. Что-то его крепко удерживало. Он и сам не мог понять, что именно, пока откуда-то из подсознания, из уже далеких студенческих лет не всплыла подсказка: рисунок мелом на черной доске, сделанный во время лекции академиком Н.А. Майсуряном: кукурузный росток в разрезе и точка роста, глубоко сидящая в пазухе листочков, у самого корешка…
«…— Пластинки листочков в несколько слоев охватывают точку роста…»
Мелькнуло в голове: «В несколько слоев… А если?.. Скорее посмотреть!..»
И он помчался на ближнее поле с помороженной кукурузой. На то самое, «у Канашей».
Выкопал одно растение, другое, третье… Осторожно, слой за слоем стал снимать тонкие пластиночки мертвых листочков, до боли в глазах вглядывался в пазухи. И увидел! Или показалось? Нет, вот… Вот… Вот… Беленькие — а значит, живые! — крошечные бугорочки…
Тут же проехал и на другое, дальнее поле, засеянное квадратно-гнездовым способом. Там тоже в пазухах у самых корешков, похоже, теплилась жизнь.
Так что же делать? Пересевать кукурузу или обождать? Извечный вопрос: быть или не быть? А из района поминутно звонят, спрашивают. И, как назло, Мальцева в эти дни не было в колхозе, третьего дня уехал в Москву на какое-то совещание. В наличии только председатель. Полубоярцев, который и представления не имеет о том, где у растения находится эта самая точка роста. Решать надо было самому и немедленно: брать или не брать всю ответственность на себя. А над головой висел грозный и беспощадный «дамоклов меч». Ведь только через несколько дней можно будет с уверенностью сказать, оживет ли на самом деле кукуруза или не оживет. И какой процент ее оживет, а какой погибнет?
Решил не пересевать — была не была!
Прошла неделя, другая, и в пазухах из точек роста полезли молоденькие листочки! А еще через несколько дней уже с полной уверенностью можно было сказать, что практически вся кукуруза пошла вновь в рост.
Потом Михаил узнал, что только он, единственный из всего района, не выполнил приказ, а потому его колхоз оказался в большом выигрыше: пока в соседних хозяйствах заново обрабатывали землю под посев, пока сеяли, пока появились первые всходы (плюс затраты на новые семена), в «Заветах Ленина» кукуруза уже достигла состояния, в каком находилась до снегопада. А талая снеговая, «живая», вода, хорошо пропитавшая почву, оказалась и совсем кстати.
Весть об очередном «самовольстве» главного агронома «Заветов» мгновенно облетела весь район, и Михаил стал местной знаменитостью. Заморозки в этих местах не редкость, и теперь в случае чего к Михаилу подъезжали специалисты из других хозяйств за советом: пересевать кукурузу или обождать. На такой случай он постоянно держал в бардачке «уаза» сильную лупу. А однажды к нему пожаловал лично первый секретарь соседнего, Далматовского райкома партии Андрей Федосеевич Свириденко и попросил проехать вместе с ним на одно из пшеничных полей, находившихся в низине:
— Что-то подвядать стали после заморозка листья…
Михаил поехал, посмотрел в лупу и успокоил секретаря райкома:
— Оживет ваша пшеница!
Недели через две Свириденко по телефону тепло поблагодарил Михаила: пшеница ожила и прекрасно развивалась!
Никто не спорит, приказ — дело святое. Но сельское хозяйство не министерство вооруженных сил, здесь приказывать может только тот руководитель, который работает непосредственно на территории доверенного ему хозяйства, за которое отвечает лично — и репутацией, и собственным благополучием.
Глава пятая.
Маленький «дворцовый» переворот
События в колхозе продолжали развиваться стремительно. В то время как отношение Мальцева к Михаилу после благополучного завершения истории с «недосевом пшеницы» круто изменилось к лучшему, Полубоярцев теперь смотрел на своего несостоявшегося помощника взглядом, полным укоризны и чуть ли не презрения. Но отступаться от начатого, видимо, не собирался. Или получил еще какое-то негласное указание сверху. А тут началась новая, в масштабах всей страны, волна за полную и немедленную ликвидацию паров: чтоб плодородная земля даром не пропадала, предлагалось занимать ее на время «парования» кормовыми культурами с коротким периодом вегетации. Например, кукурузой или бобами. Считалось, что после уборки таких культур еще хватит времени для ухода за парами, а следующей весной снова засевать эти «пары» пшеницей. Г.М. Ефремов, директор совхоза «Красная звезда», одного из лучших в Курганской области, так в разговоре со мной охарактеризовал директора Алтайского НИИ сельского хозяйства Наливайко, инициатора замены чистых паров занятыми: «В нашем сельском хозяйстве появился еще один злостный вредитель!» А Хрущев, в свою очередь, принародно назвал Мальцева, приверженца паров и зерновых культур, «пшеничным аристократом».
И Полубоярцев настолько осмелел, что уже прямо с трибуны колхозного собрания провозгласил то, чем еще недавно мог лишь наедине поделиться со «своим человеком»:
— Терентий Семенович, вы уже в пожилом возрасте, пора и на пенсию. Отдыхайте. Или работайте на опытной станции. А мы уж как-нибудь тут…
Надо было так понимать, что с уходом Мальцева полновластно руководить колхозом и все проблемы решать будет он, Полубоярцев.
Мальцев, для которого уход на пенсию был равносилен смерти, по своему обыкновению, не произнес в ответ ни слова, но после собрания поехал в райком партии и поставил вопрос ребром:
— Или я, или Полубоярцев!
Разумеется, не в райкоме решались такие вопросы, даже не в обкоме партии. Не исключено, что последнее слово сказал Хрущев, который, при всем сумасбродстве характера, все же достаточно высоко ценил Терентия Мальцева, чтобы вот так, за здорово живешь, поменять его на какого-то Полубоярцева. Того и убрали, а председателем колхоза по рекомендации Мальцева был избран Михаил Ланг.
Обстановка в колхозе разрядилась, однако проблемы остались. И во время возобновившихся доверительных чаепитий Михаил неназойливо, достаточно деликатно, однако методично сводил разговоры к положению в животноводстве. Мальцев пропускал его слова мимо ушей и каждый раз в таких случаях столь же деликатно переводил разговор на какую-нибудь другую тему. Но один раз с горечью и со всей откровенностью признался:
— Думаете, я не видел наших бедных коровушек? Или, может, не знаю, чего от меня добиваются? И вы тоже, Михаил Оскарович… И вы тоже… Все я видел и вижу, все знаю! И мое сердце тоже кровью обливается. Но от меня хотят невозможного. Ведь они там, наверху, видят одну причину: у Мальцева много паров. И требуют ополовинить их, чтобы на этом месте возделывать кукурузу. Тогда, мол, скот будет сыт, будет молоко и будет мясо. Не знаю, будет ли мясо, но высоких урожаев зерна без паров в наших краях ждать не приходится. Поймите, вся моя жизнь была подчинена одной заботе: выращивать хлеб. И я ничего не могу с собой поделать, так уж устроена моя голова: все мои мысли только о ней. О пшеничке.
Однако же Михаил не мог не думать о кормах, теперь уже и как руководитель всего колхоза. Во время каждой встречи он предлагал Мальцеву какой-нибудь новый вариант этой казавшейся неразрешимой проблемы. И однажды завел разговор о плодосмене. О том, чтобы разделить всю пашню на две равные части, на два «поля»: на одном выращивать только зерновые, а на другом — только те культуры, которые могут быть и хорошими предшественниками под зерновые, и — кормами: кукурузу, картофель, бобовые и т.п.
Но пшеница на полях колхоза занимала больше половины всей пашни — согласно утвержденному «наверху» плану, — и потому часть зерновых культур ежегодно высевалась по зерновым же, что в принципе недопустимо. Введение плодосмена, как считал Михаил, все поставило бы на свои места: зерновые можно было бы сеять только по хорошим предшественникам. И больше земли оставалось бы под кормовые культуры. Правда, с семенами бобовых были проблемы: дефицит, где-то их еще надо было «доставать».
— А с парами как прикажете поступить? — спросил Мальцев.
— В зависимости от конкретной обстановки, — сказал Михаил. — Когда, может, и пятнадцати процентов хватило бы…
И увидел, как потемнели глаза у Мальцева, как конвульсивно сжались губы. Но это продолжалось совсем недолго. Уже опять спокойно, как ни в чем не бывало Мальцев проговорил:
— Не могу поступиться ни пшеничкой, ни гектаром паров. — И, помолчав, добавил, глядя Михаилу в глаза: — Хотя чувствую, что так просто мне это не сойдет.
Михаил понял, что это последнее слово Великого Мастера: ни под каким видом не отступится, и все дальнейшие разговоры на эту тему ни к чему не приведут.
А на страницах газет, по радио и телевидению разворачивалась настоящая атака на пары. Незадолго до очередного Пленума ЦК Мальцев сказал Михаилу:
— Если дадут мне слово, буду насмерть биться за полное сохранение паров, а у кого их мало, то и за расширение парового клина. До двадцати процентов пашни, как у нас. Занятый пар — самообман, придуманный теми, кто печется лишь о своей карьере. Будет чистый пар — будет и урожай. Другого пока не дано.
И вот что услышал председатель колхоза от Мальцева, когда тот вернулся с Пленума ЦК:
— Ваша взяла, Михаил Оскарович!.. Вы ведь тоже бьетесь за сокращение паров…
Сказано это было с горькой обидой и скорбью.
Михаил сразу не нашелся с ответом, а Мальцев продолжал:
— Когда на меня давят сверху, я еще как-то могу держаться. Но когда и снизу давят — мне остается только «караул!» кричать. — Помолчав, с усталой улыбкой договорил: — Приходите завтра, попьем чайку и подумаем, как дальше нам с вами жить. — И, уже вдогонку уходившему, бросил: — Но пары не отдам, не надейтесь!
На другой день, когда Михаил пришел к нему, Мальцев предложил присаживаться и долго молчал, понуро опустив широколобую голову, покрытую темными редкими волосами с седеньким пушком по бокам. Неожиданно, вскинув голову, попросил Михаила повторить свои соображения насчет плодосмена. Спокойно выслушав, хмыкнул усмешливо:
— Как это у нас теперь: кукуруза — королева полей, а боб, что ли, король? Ну, коли так — поклонимся им. Пойдем в струе. Отныне будем сеять и бобы, и кукурузу…
У Михаила упало сердце: неужели сломался? Ведь совсем недавно, перед отъездом на пленум, грозился насмерть биться за пары…
— Будем сеять и бобы, и кукурузу, — повторил Мальцев самым серьезным тоном, и в выразительных, голубых, совсем не старческих глазах Михаилу увиделось какое-то непонятное торжество. — Но не абы как, — уточнил Терентий Семенович, со значением вскинув указательный палец. — Не абы как, а с должным почтением к царственным особам!
И затем пояснил, что имел в виду.
Во-первых, семена бобовых культур должны быть самых лучших кровей, непременно элитные. «Где же такие взять?» — сразу подумалось Михаилу. Хотя власти со всей присущей им грубой силой давили на руководителей хозяйств: «Даешь бобы!.. Кровь из носу, а бобы чтоб были посеяны! Незамедлительно и в полном объеме!..» — однако семян бобов было в обрез, а государство не позаботилось о том, чтобы заранее закупить их за рубежом в достатке.
— Ладно, — Мальцев небрежно махнул рукой, — Коли так, я своими путями достану вам семена. Сколько понадобится и самых урожайных сортов. И бобов, и гороха, и чины, которая тоже из семейства бобовых, когда-то давно я имел с нею дело — хорошая, урожайная культура. И элитных семян вики тоже достану, ну, конечно же, и вашей любимой кукурузы…
У Михаила дыханье перехватило: о таком наборе семян кормовых культур он и мечтать не мог.
— Деньги на покупку семян найдем? — спросил Мальцев.
— Найдем! — не раздумывая, пообещал Михаил.
— Только вот что, — сказал Мальцев. — Кукурузу будем и дальше сеять широкорядно…
— Так ведь опять будут ругать! — напомнил Михаил. — Хотя в прошлом году вон какая вымахала…
— Нет, не как в прошлом году! — возразил Терентий Семенович. — Не семьдесят сантиметров теперь будет между рядами, а… — глядя с хитрецой на Михаила, он выдержал некоторую паузу, — …а два с половиной метра!
Михаил решил, что ослышался:
— Э… Сколько, Терентий Семенович?
— Два с половиной метра, — терпеливо и очень спокойно повторил Мальцев. — Чтоб трактор с необходимыми орудиями свободно заезжал в междурядья и обрабатывал землю в кукурузе, как если б это был пар… Потому чистых паров оставим, как вы и хотите, только пятнадцать процентов…
Этот непостижимый, хитроумный и мудрый Мальцев, наверно, всю дорогу на Алтай и обратно думал о том, что так или иначе его вынудят сократить чистые пары. И придумал, как обвести Хрущева вокруг пальца. Придумал ход, какой только он один и мог придумать. По документам-то в колхозе останется пятнадцать процентов паров, однако поле, на котором они посеют «суперширокорядным» способом кукурузу (в планах и отчетах оно так и будет значиться кукурузным), летом и осенью можно будет обрабатывать как натуральный чистый пар.
К осени 1962 года кукуруза, посеянная таким «суперширокорядным» способом, взметнулась до трехметровой высоты, с густо облиственными стеблями в руку толщиной, так что ее урожайность, несмотря на необычно широкие междурядья, оказалась весьма приличной. Потому и в последующие годы ее продолжали на одном-двух полях сеять по-мальцевски, с междурядьями в два с половиной метра шириной.
И бобы из элитных семян тоже прекрасно уродились да еще и почву под собой основательно удобрили.
Вот только с чиной в первый год не смогли управиться. Вымахала выше человеческого роста да такая была густая, что от собственной тяжести рано полегла, выстлав поле за рекой пышным зеленым ковром. Комбайны ее ни так, ни эдак не брали.
Стали тогда думать, как спасти чину, которая, если ее не убрать осенью и она останется до весны под снегом, как пить дать пропадет.
— Я бы отдал ее людям, — сказал Мальцев. — Для своих-то коров они и литовками чисто все выкосят, ни травинки не оставят.
Вполне разумное и по-человечески понятное рассуждение. Коровы-то в каждом дворе, а покосов совсем мало да и далеко до них, а тут чина словно бы с неба им свалится. Всем частным коровам хватило бы. И еще останется.
— Не разрешат, — кивком указал Ланг на потолок.
Подобное человеколюбие в те времена именовалось разбазариванием государственной собственности с вытекающими отсюда для руководителей колхоза или совхоза неприятными последствиями. Хотя широко, раздольно звучала по радио песня со словами «все кругом колхозное, все кругом мое», тем не менее отдать колхозникам урожай кормовой культуры хотя бы с одного поля — боже упаси! Неважно, что зимой чина определенно погибнет, это легко можно списать на неблагоприятные погодные условия. Зато «разбазаривание социалистической собственности» ничем нельзя было ни оправдать, ни объяснить.
— Экий ты… — укоризненно покачал Мальцев головой, однако уговаривать Михаила не стал, посидел с минуту в раздумье, уперев в стол ладони с коричневыми мосластыми пальцами, и решился самолично поговорить с властями.
Поговорил. До Сизова, первого секретаря обкома, дошел.
Всюду было вежливо сказано, что он, Мальцев, требует невозможного. Так оно и было: не вправе были областные власти разрешить колхозникам взять для своего скота обреченную на гибель чину. С одного сравнительно небольшого поля.
Тем не менее Мальцев с Лангом, еще раз хорошенько подумав, все-таки нашли очень простой выход из положения: колхоз сдал поле чины колхозникам в аренду. По всем правилам был оформлен договор, по которому колхозники за свою работу по уборке чины получали оплату натурой: 30 процентов всей убранной чины. Остальные 70 процентов — колхозу. Но даже и при таком раскладе колхозники были довольнешеньки — так много наросло чины…
Глава шестая. Что
нужно государству
Впервые я встретился с этим незаурядным человеком в октябре 1963 года, когда мы с Яковом Петровичем Орищенко, главным агрономом целинного «Адамовского» совхоза-гиганта в Оренбургской области и главным героем моих первых сельских очерков, отправились в гости к Терентию Мальцеву.
Орищенко, широко и успешно применявший в своем совхозе мальцевские приемы возделывания пшеницы, переживал трудные времена. Несмотря на то, что на полях его совхоза (70 тысяч га пашни!) совершенно не было сорняков, а урожайность зерновых стабильно оставалась самой высокой в районе, он слышал по своему адресу только окрики и угрозы со стороны ревнителей так называемой «оренбургской системы земледелия» с ее обязательными для всех хозяйств области установками: глубокая ранняя выровненная зябь и предельно ранние сроки весеннего сева, напрочь исключавшие борьбу с сорняками непосредственно перед севом. Тогдашний первый секретарь обкома партии Шурыгин громогласно окрестил применявшуюся Яковом Петровичем поверхностную обработку почвы «шелудивой агротехникой». То есть высокие урожаи — дело второе, главное, чтоб все делалось «как я сказал».
С Мальцевым никто из нас — ни Орищенко, ни я — не был знаком, и отправились мы к нему без приглашения, «дикарями». Поезд прибыл в Шадринск вечером, в сумерках, а когда еще автобус придет в Мальцево, — короче говоря, решили переждать до утра. Сунулись в гостиницу — мест не было. И я наудачу позвонил в райком партии. Повезло: несмотря на позднее время, трубку взял первый секретарь райкома Алексей Ефимович Моисеев. Уже через полчаса мы сидели в его кабинете и вели разговор о Мальцеве и его системе земледелия. Алексей Ефимович не просто хорошо разбирался в тонкостях мальцевской системы, но был ее большим поборником.
Когда во властных верхах было принято решение об отстранении Полубоярцева от должности председателя колхоза, Моисеев был вторым секретарем Шадринского райкома партии, и именно он по рекомендации Мальцева представил колхозникам на общем собрании кандидатуру Михаила Ланга на пост председателя. Как вспоминает сам Михаил Оскарович, колхозники были недовольны таким оборотом: ведь Полубоярцев вроде как пекся об их интересах, за что, по их разумению, и пострадал.
«Что это вы нам председателей чуть не каждый год меняете!» — прямо заявили они Моисееву. Однако ж проголосовали за Ланга единогласно — иначе в те времена и быть не могло.
До райкома Алексей Ефимович работал главным инженером МТС в Канашах, которые тогда еще не входили в «Заветы», а после ликвидации МТС руководил расположенной там же, в Канашах, «Сельхозтехникой», потому-то так хорошо был знаком с Мальцевым и его системой земледелия. А на посту первого секретаря райкома он активно рекомендовал мальцевские методы (увы, далеко не все!) к практическому применению в других хозяйствах своего района.
— С ним было очень интересно работать, — вспоминает сейчас, в двадцать первом веке, Михаил Оскарович. — Я тогда начал прорабатывать в колхозе хозрасчет, и одновременно вводилась внутрихозяйственная специализация. Надо было просчитать все нормы по каждой бригаде, определить, какая из бригад будет содержать молочных коров, какая телят, какая — овец, свиней. Терентий Семенович с самого начала одобрил саму идею специализации, но дело было для нас новое, незнакомое, и тут нам очень помог Моисеев, и в расчетах, и особенно в организации всего процесса. Он был очень грамотным специалистом. И что еще было хорошо: он не мешал нам работать в других направлениях. Никогда, например, не давил со сроками полевых работ. И на нас не давил, и другим говорил: «Делайте, как скажет Терентий Семенович!» Без преувеличения: эти годы, когда первым секретарем райкома был Моисеев, остались в памяти как самые лучшие за все время моей работы председателем колхоза. — Немного помолчал, подумал и оговорился: — Хотя всякое бывало…
Под «всяким», в частности, имелись в виду овцы: двухтысячеголовая отара колхозных овец напрочь «объедала» крупный рогатый скот.
А когда руководители «Заветов Ленина» обратились к районным властям с настоятельной просьбой освободить колхоз от овец, против этого решительно воспротивился именно Моисеев. И уж как ни обхаживали его и Ланг, и сам Мальцев — безрезультатно: «Ликвидировать целую отрасль! Дорогие мои, как хотите, но это невозможно! Ведь государству нужны не только мясо и молоко, но и шерсть». По правде сказать, овцы в «Заветах» были тонкорунные, шерсть давали замечательную. Но так сложилось, что из-за этой замечательной шерсти даже в летнее время крупный рогатый скот сидел чуть ли не на голодном пайке.
В конце концов, дело дошло до того, что Мальцев обратился по «овечьему» вопросу в обком партии, опять же лично к первому секретарю. И Сизов, умный, опытный руководитель, пошел навстречу, провел через обком решение в пользу «Заветов». Ну, раз обком разрешил — можно было освободиться от овец, даже и не спрашивая согласия райкома.
Однако план по шерсти, от которого волевым порядком были освобождены «Заветы», целиком остался в Шадринском районе и дополнительным грузом лег на плечи других хозяйств. Так что Моисеева можно было понять, когда он чуть ли не на каждом заседании с участием руководителей хозяйств напоминал Лангу и Мальцеву, как нехорошо они поступили. Правда, только этим и ограничивался.
Но и помимо «овечьей» были другие сходные проблемы.
В 1962 году колхоз «Заветы Ленина», собрав большой урожай, сдал государству 57 тысяч центнеров зерна при плане в 36 тысяч. Теперь концентраты полной мерой можно было давать не только свиньям, которые жирели прямо на глазах, но и коровам. И коровы, получавшие полный рацион, тоже не оставались в долгу: надои повышались.
Все было бы куда как хорошо, если бы не… Если бы планы не верстались по принципу «от достигнутого». Перевыполнил колхоз в 1962 году план по продаже зерна более чем в полтора раза, — на следующий год ему вместо прежних 36 тысяч тонн «спустили» уже 45. А в следующем-то году случилась засуха. Сильнейшая! И новый, сверстанный «от достигнутого» план колхоз недовыполнил. А раз так, то и речи быть не могло о том, чтобы сколько-то зерна оставить своему скоту на фураж. Опять пришлось резко сокращать рационы, опять упали надои и привесы.
Летом 1965 года опять была засуха. В августе я позвонил Терентию Семеновичу из Свердловска, спросил, как дела.
— Пшеничка-то по двенадцати да по тринадцати центнеров дает, — безрадостно отозвался он. — Оно, конечно, не густо, так ведь дождей-то до двадцатого июля не было, хлеба в самую сушь выколосились. — Помолчав, добавил: — Налив, правда, хороший. Зерно тяжелое…
Я приехал в «Заветы» спустя недели три после этого разговора, в сентябре. По нескольку часов в день ходили мы с Мальцевым по полям. Терентий Семенович смотрел, как идет пахота, и попутно давал мне пояснения:
— Почву пока не выравниваем, оставляем в комьях: поглядим, какая будет осень. Хорошо помочит — будем боронить, а нет — оставим так до весны, чтоб больше снега накопить. Весной-то между комьями будут скапливаться талые воды, а здесь для них уже и емкости готовы!
Все просто, никакого волшебства. И тем не менее люди не переставали удивляться тому, что у Мальцева никогда не бывало неурожаев.
— Вот я вам покажу сейчас один эксперимент…
В свое время он предлагал провести на целинных землях опыты по поверхностной и безотвальной обработке почвы. Настоятельно рекомендовал ввести там и паровой севооборот. И сейчас показал мне опыт, который заложил на территории конезавода, расположенного по соседству с «Заветами». Там нашлась подходящая многолетняя залежь, иначе говоря — натуральная целина. Ее разделили пополам: одну половину распахали обычными плугами с отвалами, другую обработали поверхностно дисковыми лущильниками. И весной 1954 года засеяли пшеницей одного и того же сорта.
В первый год урожай на обеих половинах был почти одинаковый. Затем каждый год одна половина поля только пахалась, а другая — только лущилась поверху. Разница в урожайности постепенно увеличивалась и в последние годы достигала двух-трех центнеров с гектара (при том, что на целине при такой обработке никакой эрозии почвы не случилось бы!).
Когда мы подошли к этому опытному полю, оно уже было обработано, и на той половине, которая пахалась, земля была иссиня-черной, я помял ее в ладони, и она рассыпалась в порошок. А рядом, на другой половине поля, картина совсем иная: там земля имела бурый оттенок и мягкую комковатую структуру, как у свежего, хорошо приготовленного творога.
По инициативе директора Всесоюзного НИИ земледелия А.И Бараева в Канаде была закуплена большая партия плоскорезов, орудий, предназначенных для безотвальной обработки почвы. Поначалу они хорошо зарекомендовали себя на целинных землях, но затем — опять как всегда: Хрущев узнал, что Бараев без спросу начал вводить на целине паровые севообороты, и… директор Всесоюзного НИИ был уволен с работы.
Государственные мужи в очередной раз к советам Мальцева не прислушались. Отвальная пахота, отсутствие севооборотов и традиционно ранние сроки сева сделали свое дело: из-за ветровой и водной эрозии, а также сильной заовсюженности полей плодородие целинных земель быстро шло на убыль. Традиционная, классическая агротехника оказалась непригодной для целины.
В тот раз я провел в обществе Мальцева что-то около недели. Каждый день с утра мы отправлялись в поле, где-то в полдень возвращались обедать, а часа в три он заходил за мной на опытную станцию, где я квартировал, и приглашал к себе в домашний кабинет:
— Ну что, пойдем побеседуем?
Нередко наши беседы продолжались часов до одиннадцати вечера, пока Терентий Семенович не начинал тихонько клевать носом (вставал он каждое утро в четыре часа).
Говорили много. В основном, разумеется, о земледелии. О колхозных делах. О взаимоотношениях с властями. И о многом другом.
А в это время над колхозом опять уже собирались тучи. В разговоре со мной Моисеев посетовал, что, дескать, с кормами будет туго, придется затягивать пояса: районный план продажи зерна государству в любом случае должен быть выполнен. А для этого придется в первую очередь повысить планы передовым хозяйствам. Первоначально Алексей Ефимович настаивал на пятидесяти тысячах тонн для «Заветов». Если колхоз выполнит такой план, то на зиму и весну вовсе не останется фуражного зерна. Более того: колхоз на многие годы вперед лишится возможности нормально развивать животноводство.
Мыслей и фактов для очередного очерка было более чем достаточно, и мне пора было возвращаться в Свердловск, к своей пишущей машинке. До Шадринска меня подбросил на «уазе» Михаил Ланг: его и парторга срочно вызвали в райком. По какому вопросу — не сказали, но и так было ясно: урожай убран — пора подбивать бабки.
— Обычное дело, — рассудил Михаил Оскарович. — От нас будут требовать, чтобы колхоз выполнил сверстанный и утвержденный еще до завершения уборки государственный план по зерну.
Всю дорогу председатель с парторгом вели речь о том, как бы выдержать напор, набраться храбрости и добиться, чтоб оставили фуража хотя бы процентов пятнадцать от потребностей, хотя бы жалкие пять тысяч центнеров, поголовье-то вон как выросло, кормов с каждым годом требуется больше!
Я уже знал, как обычно проходили такие «разговоры» при закрытых дверях. Из года в год один и тот же сценарий: члены бюро и кулаками о стол колотили, и прокурором грозили, а чаще требовали от несговорчивых немедленно выкладывать на стол партийный билет.
Мне было любопытно узнать, чем же на этот раз все кончится. Поэтому в Шадринске я вместе с Лангом зашел в райком и, пока шло бюро, ждал в приемной.
Ланг вышел из кабинета с широкой улыбкой на красном, распаренном лице. Налил из графина полный стакан воды, выпил залпом, налил еще, выпил другой стакан. Только тогда обратил на меня обалделый взгляд:
— Почаще бы так с нами разговаривали!..
А когда спустились вниз и вышли на свежий воздух, рассказал все по порядку.
За закрытыми дверями Моисеев у него спросил, сколько колхозу требуется фуражного зерна, и Михаил с робкой надеждой едва слышно произнес:
— Пять… если можно…
И тут в уши Ланга словно грянули литавры — таким громким показался голос Алексея Ефимовича Моисеева:
— Мало пяти! Оставишь тринадцать тысяч, — и первый секретарь прикинул на логарифмической линейке: — Пятьдесят процентов потребности…
— А как же… государственный план? — поинтересовался Михаил.
Первый секретарь райкома наставительным тоном проговорил:
— Государству не только хлеб нужен. Нужны еще и мясо, и молоко.
Что же случилось? Отчего так расщедрился Алексей Ефимович? Ведь в целом-то Шадринский район недовыполнил план по зерну. Не с неба же свалились эти тринадцать тысяч центнеров, которые секретарь райкома великодушно предложил Лангу?
А почти что с неба: вмешался, как ранее было с овцами, первый секретарь обкома партии Г.Ф. Сизов, дал указание Моисееву: оставить «Заветам» фуража в размере половины потребности! Разумеется, за счет других хозяйств района: те 13 тысяч центнеров фуража, которые были исключены из плана «Заветов», разверстали по другим хозяйствам — районный-то план продажи зерна не стал меньше. Как и план по шерсти. Получалось так, что, помогая из самых лучших побуждений одному колхозу, где работал Мальцев, Г.Ф. Сизов тем самым обрекал другие хозяйства района на еще более невыносимое существование.
Глава седьмая. Была
бы охота
Как уже сказано, Михаил Ланг до сих пор считает восемь лет, с 1963-го по 1971 год, лучшими за все время, что он проработал в колхозе вместе с Мальцевым. Лучшими из тех тринадцати, о которых умалчивают многочисленные посвященные Мальцеву публикации.
В эти годы колхоз стал миллионером: денежные поступления превысили 1300 тысяч рублей в год, в том числе 500 тысяч — от животноводства. По тогдашним ценам — колоссальные деньги.
Были построены из кирпича восьмилетняя школа, детский комбинат, магазин, котельная, двухэтажное, тоже из кирпича, здание, в котором разместились правление колхоза, сельсовет и почта. Начали проводить центральное отопление. Этими делами занимался, главным образом, Михаил, а Мальцева по-прежнему более всего занимала его землица. Землица и хлебушко. Его не устраивала урожайность пшениц даже по 30 центнеров с гектара в благоприятные годы, потому что при той высочайшей культуре земледелия, которой славились его поля, по крайней мере, в благоприятные годы урожайность могла быть намного выше. И это не субъективные его предположения, а очевидный факт. Дело в том, что именно в благоприятные, с обильными дождями, годы высокие мальцевские пшеницы с их тяжелыми колосьями, как правило, еще до полного налива полегали, и это сильно сказывалось и на урожайности, и на качестве зерна. В засушливые годы, при сравнительно невысокой урожайности, зерно бывало более качественным, полноценным.
И однажды Мальцев высказал сыну Савве, научному сотруднику колхозной опытной станции, свою давнюю мечту:
— Ну прямо сил нет, как хочется, чтобы пшеничка у нас не полегала!
Савва только плечами пожал:
— Где ж взять такую?
Такой пшеницы пока что не было в природе, и Мальцева это порой приводило в отчаяние.
Как-то рано утром Михаил забежал к нему по какому-то делу, отворил дверь в кабинет и остолбенел: Мальцев лежал на полу, обхватив голову руками, и плечи его сотрясались от беззвучных рыданий.
Михаил склонился к нему:
— Что с вами, Терентий Семенович?
Мальцев приподнял мокрое от слез лицо:
— А!.. Пшеничка моя… Полегла!..
Проснувшись, по обыкновению, чуть свет, он уже успел побывать в поле.
Во многих научно-исследовательских институтах страны, на многих селекционных станциях побывал за свою долгую жизнь Мальцев в поисках семян неполегающей яровой пшеницы, но безрезультатно. Чтобы мальцевская пшеница не полегала, у нее должна быть особо крепкая соломина. Не вывели еще наши селекционеры нужных Мальцеву сортов и, судя по всему, отступились, больше не ставили перед собой такой цели.
— А если самим попробовать?
— Ну, что ты, папа! — помотал головой сын.
Терентию Семеновичу в ту пору было 68 лет, а чтобы вывести новый сорт да еще со многими заданными наперед качествами, нужны долгие годы. Годы самоотверженного труда, редких удач и куда более частых поражений. Даже в крупных селекционных институтах, в лабораториях, где не бывает ни зим, ни засух.
И все-таки Мальцев настоял на своем: они ударили по рукам, отец и сын. Взялись-таки вывести неполегающий сорт яровой пшеницы. На единственной в стране колхозной опытной станции, где не было ни искусственного солнца, ни просторных, с новейшей аппаратурой, лабораторий, ни огромного штата научных сотрудников, лаборантов и подсобных работников. А были обычные деревенские строения. Впервые приезжавшие сюда люди удивленно спрашивали: «А где же опытная станция?» И им показывали домик о двух комнатах. В одной комнате — стол единственного на станции селекционера, Саввы Мальцева, который работал, главным образом, не за столом, а на опытном участке, под открытым небом.
— Была бы охота, — рассуждал Терентий Семенович. — Да ведь и оптимальные сроки сева, и безотвальная пахота не в институтах родились, а вот тут, на колхозном поле.
Так и было. И так будет впредь, не сомневался Мальцев.
Они вместе, Терентий Семенович и Савва Терентьевич, съездили в Краснодар, к академику Павлу Пантелеймоновичу Лукьяненко, создателю всемирно известного сорта озимой пшеницы «Безостая-1» и многих других пшениц, более устойчивых к полеганию, нежели все остальные. До их введения в севообороты урожаи на полях Кубани были раза в два ниже.
— Но у них же все сорта — озимые, выведенные в теплых краях! — поделился своими сомнениями Савва.
— У них озимые, а у нас будут яровые, — ответил отец. — И такие, чтоб не только не полегали, а и засуху легко переносили.
Казалось бы, всего лишь красивые слова. Создать сорт с такими свойствами — казалось бы, немыслимое дело! Все равно что вывести культуру одновременно теплолюбивую и морозостойкую.
— Вот и посмотрим, — рассудил отец. — Коль уж взялись. Тут ведь как: глаза боятся — руки делают!
И работа началась. Многотрудная, кропотливая, порой даже самого Мальцева приводившая в уныние. Но вот наконец из множества полученных гибридов выделился сорт «Вера» — так назвали его в честь дочери Саввы Терентьевича и внучки Терентия Мальцева. В дальнейшем были выведены еще ряд новых неполегающих сортов пшениц — «Шадринская», «Зауральская», «Курганская-1».
18 сентября 1981 года в «Известиях» была напечатана статья 86-летнего Мальцева под заголовком «Чтобы был стабильный урожай», в которой он, в частности, упомянул и о выведенных им и его сыном сортах пшениц:
«С первых же лет гибриды стали получаться заманчивыми, с крепкой соломой, устойчивыми к сухой погоде. В результате этой работы на сегодняшний день два сорта уже районированы: «Шадринская» и «Вера». Уже ряд лет колхоз снимает урожай сорта «Зауральская» в пределах 40–50 центнеров с гектара. И в этом году он дал по 47 центнеров…»
Глава восьмая. Не
поняли друг друга
Галине Сергеевне для проведения занятия по биологии понадобилась бюретка, этакая стеклянная трубочка с делениями. В школьной лаборатории таковой не оказалось, и Галина Сергеевна пошла с протянутой рукой на опытную станцию, которая находилась рядом со школой. И вроде как не вовремя: у ворот станции нужный ей агрохимик разговаривал с каким-то приезжим, человеком почтенного возраста и солидного вида. Галина Сергеевна остановилась и невольно прислушалась к разговору, из которого поняла, что приезжий пытался своим крепким, звучным голосом убедить агрохимика поступить в аспирантуру. А тот мялся, смущенно отнекивался, дескать, на станции много работы, не до учебы пока.
Тут Галина Сергеевна и ввернула:
— Возьмите моего мужа!
Приезжий поглядел на нее с интересом:
— А кто ваш муж?
— Здешний председатель, кончил Тимирязевскую академию!
— Вот как! — вмиг оживился приезжий. — Так пусть напишет реферат и побыстрей пришлет мне!
— А на какую тему? — спросила Галина Сргеевна.
— На любую! По собственному выбору! И пришлет в Свердловский сельскохозяйственный институт, на кафедру земледелия, лично мне — профессору Трушину Василию Федоровичу.
Михаил в это время был где-то в поле, и Галина Сергеевна смогла только поздно вечером сообщить ему новость.
— Какая аспирантура! — ужаснулся он. — Какой реферат! До рефератов ли мне теперь!..
— На любую тему! — спокойно и твердо проговорила Галина Сергеевна. — Напиши, что придет в голову, на двух страничках, а там видно будет. Времени хватит, чтоб отказаться…
Не было у него ни желания, ни тем более времени снова садиться за учебники, когда столько дел в колхозе. Поесть бы да завалиться на боковую. Но Галина уже положила на стол чистую тетрадку и ручку… Оставалось одно: поскорее развязаться с этим рефератом, и чем скорее, тем лучше. Ломать голову и что-то придумывать-додумывать не было надобности: как раз этим они с Мальцевым теперь и занимались вплотную, потому подсел к столу и тут же написал заголовок: «От многолетних севооборотов к севооборотам с короткой ротацией и плодосмену».
А затем, поужинав, изложил на двенадцати тетрадных страницах мысли, которые крутились в голове. Утром они (мысли) были отправлены в институт. Ответ пришел через неделю:
«Реферат замечательный. Приезжай, обговорим детали. В. Трушин».
Теперь уж деваться было некуда.
Профессор Трушин — явление в нашей сельскохозяйственной науке приблизительно того же масштаба, что и Мальцев. Если Мальцев разработал уникальную систему земледелия, позволявшую при правильном ее применении ежегодно получать высокие урожаи продовольственного зерна, то профессор Трушин на научной основе и на основе производственной практики создал столь же уникальную систему земледелия, позволявшую в течение одного сельскохозяйственного года получать два, а при благоприятных погодных условиях даже и три урожая высококачественных белково-витаминных кормов.
Идея получения в один год двух урожаев возникла не от хорошей жизни. Сразу после Великой Отечественной войны, еще в бытность Трушина директором тульского совхоза «Спартак», когда восставший из руин совхоз за короткое время благодаря самоотверженности и редким организаторским способностям директора вышел на одно из первых мест в тресте и стал получать высокие урожаи зерна, а государство почти подчистую стало забирать это зерно себе. И не только зерно: «излишки» сена, заготовленного в совхозе для своего скота, тоже изымались и перераспределялись в пользу других совхозов. Такая жизнь и надоумила Василия Федоровича пойти на хитрость: поскольку государство реквизировало у совхоза только зерно и сено, в совхозе стали сеять больше «левых» зерновых и скашивать их пораньше, когда зерно еще находится в тестообразном состоянии. И такое недозревшее зерно вместе со стеблями и листьями закладывали в ямы на сенаж. А рано освободившиеся поля снова засевали кормовыми культурами и получали вторые урожаи. Власти на сенаж не покушались.
Потом, уже в Свердловской области, профессор в течение нескольких десятилетий на практике доказывал, что даже в условиях уральского климата его двухурожайная система может работать без сбоев, полностью обеспечивая животноводство колхозов и совхозов прекрасными кормами.
Результаты широкого применения двухурожайного метода Трушина в таких крупных, стабильно работавших хозяйствах, как колхоз имени Свердлова и совхоз «Бородулинский», говорили сами за себя: эти хозяйства не только полностью обеспечивали свое животноводство полноценными белково-витаминными кормами, но и заготавливали их с избытком, чего прежде никогда не бывало.
Законный вопрос: почему же этот чудесный метод не вышел за пределы не то что области, но даже тех двух упомянутых хозяйств? Дело было за малым: чтобы хоть кто-то из высоких руководителей страны или хотя бы только Свердловской области, где этот метод успешно применялся, был заинтересован в двух, а тем более в трех урожаях. Но таких руководителей автор чудесной системы на своем веку не встретил и полное понимание находил только со стороны тех, кто непосредственно занимался производством сельхозпродуции. Однако стоило какому-то хозяйству получить первые обнадеживающие результаты, как чудесный способ производства кормов вступал в непримиримое противоречие со спускавшимися сверху планами и грозными директивами, согласно которым зерновые следовало сеять только на зерно. И как можно больше выращивать кукурузы. Но никаких клеверов! Ни в коем случае не переводить недозревшие зерновые в сенаж, хотя последний по кормовым единицам, содержанию витаминов и себестоимости намного превосходит фуражное зерно, то самое, которое мы много лет покупали у США за доллары.
Да, собственно говоря, такой же точно вопрос можно было бы задать и в отношении мальцевской системы земледелия, правильное применение которой позволяет ежегодно при любой погоде получать высокие урожаи продовольственного зерна: почему она-то не получила широкого распространения? На этот вопрос, полагаю, читатель нашел достаточно полный ответ в настоящей строго документальной повести.
Само собой, понятно, что Мальцев и Трушин не могли не встретиться и не поговорить о своих насущных делах и планах: позднее Василий Федорович признался мне, что идея поискать в Курганской области желающих поступить к нему в аспирантуру была лишь поводом для поездки в село Мальцево.
Терентий Семенович встретил профессора, по своему обыкновению, радушно и сразу предложил проехать в поле, стал показывать посевы своей пшенички, говорил о том, как ему удается выращивать высокие ее урожаи, говорил о своей неустанной, из года в год, борьбе с овсюгом, коварнейшим сорняком, который даже самому Мальцеву диктовал свои условия, вынуждая откладывать сев пшеницы и ячменя на непозволительно позднее время, пока не уничтожены всходы этого сорняка, а они порой не спешили вылезать из земли. И приходилось ждать. Зато всегда идеально чистые от сорняков поля составляли предмет особой гордости для Мальцева. Как и его знаменитые чистые пары, за которые он бился смертным боем с самим Всевластным Правителем.
Показал Терентий Семенович гостю и свои пары, и поля, обработанные поверхностно, на глубину всего в 12 сантиметров, дисковыми лущильниками.
Обозрев мальцевские поля, послушав самого Мальцева, взял слово Трушин. Начал с того, что расхвалил пшеницу, а затем… Затем оказалось, что профессор по всем статьям по части агротехники придерживался прямо противоположных точек зрения: пары, заявил он, вовсе не нужны, как нет никакой необходимости для борьбы с овсюгом отодвигать весенний сев на позднее время, потому что с овсюгом бороться лучше всего биологическим методом, посевами обычного гороха, который способен провоцировать одновременное и быстрое прорастание всех находящихся в почве семян овсюга, после надо только дать овсюгу раскуститься, набрать больше зеленой массы и скосить его вместе с горохом на… питательный корм для скота. На следующий год овсюга на этом поле не будет совсем. И по поводу лущевки профессор высказался не слишком лестно: поле уж больно неряшливое, всюду из земли солома торчит…
Меня не было там, и я не видел лица Мальцева в те минуты, но легко могу себе представить, какие чувства на нем отразились, пока говорил Трушин: ведь маститый профессор единым духом как бы перечеркнул все, что было для Мальцева святым, по сути дела, всю его агротехнику.
Но это было всего лишь недоразумение, обидное для Мальцева, но весьма и весьма поучительное.
На протяжении многих десятилетий чиновники всех уровней пытались руководить колхозами и совхозами сверху, из своих кабинетов, спуская во все адреса одинаковые директивы и производственные планы, без учета особенностей каждого региона в отдельности, погодных и климатических условий, плодородия земель, многолетних традиций и т.д. Да ведь невозможно все это учитывать там наверху, в кабинетах! Если даже два умнейших человека, прекрасно знавших особенности своих расположенных притом по соседству регионов, если даже они, встретившись, сразу не могли понять друг друга и какое-то время, пускай и недолгое, говорили словно бы на разных языках. А вышло так потому, что каждый из них самоотверженно, не покладая рук, делал свое Большое Дело, исходя из особенностей только своего региона и только той отрасли сельского хозяйства, на которую были направлены все помыслы, время и труды каждого из них. Для Мальцева это производство продовольственного зерна, для Трушина — производство кормов для животноводства. Каждая из этих отраслей требует своих подходов, своей агротехники.
Василий Федорович Трушин, изучив климатические особенности Свердловской области, пришел к выводу о том, что здесь самое подходящее место для ведения скотоводства в крупных масштабах. А следовательно, и полеводство разумнее всего направить здесь не на производство зерна как конечного продукта, а на производство кормов для животноводства.
«Несметные богатства лежат прямо у ваших ног, — неустанно повторял Трушин, обращаясь к земледельцам. — Нагнитесь, возьмите их!» Та же Свердловская область с ее весьма благоприятным для произрастания кормовых культур климатом могла бы довести производство продуктов животноводства до невиданных доселе размеров и, глядишь, в скором времени стала бы продавать мясо и молоко за валюту другим странам. Для этого совсем немного нужно: только захотеть.
Но не могло такого случиться при той неповоротливой, консервативной системе управления сельским хозяйством, какая была при Советской власти. Когда на первом месте были показатели в цифрах. Отчетность. Все же остальное — потом. А потом и то, что имелось, почти до основания разрушили. Теперь помаленьку восстанавливаем. Опять, в который уже раз…
Глава девятая. Коса
на камень
Заочная аспирантура — семь лет учебы. За это время помимо ведения опытов и лабораторных работ надо сдать кандидатский минимум и написать диссертацию. Оставаясь председателем колхоза с полной нагрузкой и продолжая работать бок о бок с трудоголиком Терентием Мальцевым. Причем ни в колхозе, ни в райкоме партии, ни в райисполкоме никто даже не догадывался ни об аспирантуре, ни о характере периодических отлучек Михаила. Знали об этом только три человека: жена, теща и Вася, личный шофер Михаила, прошедший воинскую службу в погранвойсках и хорошо умевший держать язык за зубами.
Даже Мальцеву Михаил признался в своем «прегрешении» лишь после того, как был принят в аспирантуру на ученом совете. Кстати, Мальцев отнесся к решению Михаила с пониманием: «Это хорошо, что у нас в колхозе будет свой ученый». А когда Михаил попросил выделить ему немного земли для проведения опытов, Мальцев тут же поехал с ним на место и недалеко от своего опытного поля отмерил приличный участок — около пяти гектаров, на котором делянки могли быть не двух-трехметровой длины, как в учебных хозяйствах, а метров по пятьдесят и даже по сто, чтобы обрабатывать землю не вручную, а навесными тракторными орудиями.
В планах Михаила было после защиты кандидатской диссертации («Предшественники под яровую пшеницу по безотвальной вспашке») продолжать здесь же, в колхозе, работать над докторской. Материала, прямо под рукой, было невпроворот. Такой же уговор был и с Трушиным: Михаил как ученый будет расти прямо на колхозной земле.
Увы, по не зависящим от Михаила причинам удалось выполнить только программу-минимум — защитить кандидатскую.
Все было о-кэй до 1971 года, пока первым секретарем райкома партии не стал Грязнов, бывший при Моисееве председателем Шадринского райисполкома и уже тогда показавший свой нелегкий (мягко говоря) характер. Бывало, в колхозе заболеет корова маститом, вместо молока из вымени уже гной течет, по заключению ветеринара эту корову немедленно надо выбраковывать, пока мясо еще пригодно в пищу. Председатель колхоза составляет акт на выбраковку и едет в райисполком к Грязнову. А тот: «Нельзя сокращать поголовье!» — «Но, Александр Николаевич, — пытается возражать председатель колхоза, — она же не дает молока. Совсем. И может заразить других коров!». Грязнов даже не слушает. Вскоре корова издыхает своей смертью, и тут уж от нее, как говорится, ни молока, ни мяса.
Став «хозяином» района, Грязнов в категорической форме запретил Михаилу отлучаться из колхоза для сдачи экзаменов по кандидатскому минимуму. И потому философию (научный коммунизм) пришлось сдавать, как прежде, тайком. Однако у Грязнова в колхозе был «свой человек», который постоянно держал его «в курсе». Возвратился Михаил сразу после экзамена в колхоз, и тут же Грязнов вызвал его «на ковер».
— По какому такому праву уехали из хозяйства?
— Хозяйство нормально работало, — ответил Михаил. — И ведь я не развлекаться ездил, а сдавал экзамен по партийной дисциплине.
— Вы обязаны были поставить в известность райком партии! Слишком много себе позволяете, такое поведение недопустимо!
С этого времени начались всевозможные придирки, и при каждой встрече рефреном звучало: «Больно много льгот у вас с Мальцевым. Считаете себя особенными». А вскоре после того, как Михаил защитился и стал кандидатом сельскохозяйственных наук, Грязнов приехал в колхоз, и в председательском кабинете у них с Михаилом состоялся разговор один на один.
— Вы уже давно работаете в этом колхозе, — сказал Грязнов. — Мы в райкоме подумали и решили дать вам возможность проявить свои способности в другом хозяйстве…
И предложил Михаилу Лангу поработать директором совхоза.
— Это для вас, считайте, будет повышение. Соответственно, и зарплата будет другая…
Не было никакого резону Михаилу покидать колхоз, в который за тринадцать лет было столько вложено и физических, и умственных, и душевных сил, и столько было планов на будущее. И дела в колхозе по-прежнему шли как нельзя лучше.
— Знаете что, Александр Николаевич? — сказал Михаил Ланг секретарю райкома. — Поезд ушел. С некоторых пор меня уже не привлекает повышение в должности. Хочу, знаете ли, заниматься наукой. И именно в этом колхозе. Рядом с Мальцевым.
— Вы прежде всего коммунист! — напомнил Михаилу Грязнов. — И потому будете работать там, где вы, по нашему мнению, всего нужнее.
Повестка дня очередного партийного собрания была сформулирована таким образом:
«О неправильном поведении председателя колхоза т. Ланга».
Михаил на это собрание не явился. В знак протеста. Случай для того времени беспрецедентный: шел 1974 год, и партия была сильна.
Грязнов созвал бюро райкома и поставил вопрос об исключении Ланга из партии «за срыв партийного собрания». В случае, если бы такое решение приняли, Михаилу пришлось бы распроститься и с работой в колхозе, и с наукой. К счастью, не приняли: члены бюро отлично знали Михаила Ланга и Грязнова, поэтому все обошлось… строгим выговором «с занесением в личное дело». Но Михаил уже не представлял себе, как он сможет работать в колхозе, пока «хозяином» района будет Грязнов. Даже Мальцев при всем желании не смог бы оградить его от новых козней со стороны этого самодура.
Пока Михаил раздумывал над создавшимся положением, от ректора сельхозинститута Дормидонтова пришло Лангу приглашение на должность доцента.
При встрече Михаил робко спросил:
— Вас не смущает мой строгий выговор?
Ректор рассмеялся:
— Надо понимать так: если вас не отпускали, то, следовательно, вы — хороший работник!
Расстались они, Михаил и Мальцев, тепло, как добрые друзья. И ненадолго: Михаил часто наведывался в гости к Терентию Семеновичу, им было о чем поговорить, а уж на юбилейные торжества вместе с Михаилом приезжала и Галина Сергеевна. А однажды по приглашению ректората (с подачи Михаила) и сам Мальцев приехал в институт, чтобы поговорить со студентами и преподавателями о насущных делах. По словам Михаила, встреча эта прошла не менее успешно, чем та, давняя, в Тимирязевской академии.
Разруха, коснувшаяся костлявой рукой в 90-е годы всего нашего сельского хозяйства, не обошла стороной и знаменитый некогда колхоз. Только в одном Мальцеве осталась молочнотоварная ферма, а в Канашах и в Дрянново на месте животноводческих помещений, кроме развалин, ничего уже не было. Но если в тех селах жилые дома ветшали и жителей там с каждым годом становилось все меньше, то само Мальцево выглядело так, словно ничего и не случилось: все дома были целы и время от времени появлялись новые. В доме, где жил Терентий Семенович, теперь был филиал областного музея его имени.
На столетие со дня рождения Терентия Мальцева Михаил с женой добирались машиной и, проезжая через Шадринский район, конечно же, во все глаза смотрели на мелькавшие по сторонам дороги поля. Картина открывалась безрадостная. Снега на полях совсем еще не было (как это у Пушкина: «В тот год осенняя погода стояла долго на дворе, / Зимы ждала, ждала природа…», и поля за окнами машины являлись взорам пассажиров во всей своей безобразной наготе: много осталось непаханой земли, а кое-где встречались целые массивы и вовсе заросшие бурьяном.
Но вот пошли мальцевские земли, и все переменилось как по мановению волшебной палочки: любо-дорого было смотреть на совершенно чистые, культурно обработанные поля — лучший памятник великому хлеборобу от земляков.
А в 2005 году в Кургане проходила научно-практическая конференция, посвященная 110-летию со дня рождения почетного академика ВАСХНИЛ. Было прочитано много докладов. Экспонировался большой, прекрасно оформленный альбом, посвященный Т.С. Мальцеву.
Что же касается Михаила Ланга, то он долго и плодотворно работал на кафедре экономики и организации производства Свердловского сельскохозяйственного института. Был первым деканом созданного при непосредственном его участии факультета бухгалтерского учета и аудита. В возрасте 81 года вышел на заслуженный отдых.
Послесловие
У Чехова в «Вишневом саде» есть персонаж, которому всю жизнь не везло. «Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье», — говорил он о себе. Близкие так его и прозвали: «Двадцать два несчастья». Надо полагать, он далеко не один такой невезучий на свете.
Но чтобы целой отрасли народного хозяйства огромной могучей страны, причем наиважнейшей отрасли, вот так «все время не везло»… Хочется сказать: «Да не бывает так!» Увы: не только бывает, но к этому давно уже все привыкли. Привыкли к тому, что эта отрасль, призванная кормить все население страны, то и дело претерпевает какое-нибудь несчастье. Ей, как тому плохому танцору, все время что-то мешает: не засуха, так затяжные дожди, не поздняя весна, так ранняя осень.
Почему же Мальцеву даже прокрустово ложе, в которое власти пытались его укладывать, не мешало каждый год получать высокие урожаи пшеницы? И, как видел читатель, даже мороз со снегом посреди лета не помешали совсем тогда еще молодому агроному Михаилу Лангу уберечь нежные молодые росточки кукурузы от гибели и получить небывало высокий урожай.
А потому, что и Мальцев и, в данном конкретном случае, Ланг действовали не по указаниям-приказам властей, а так, как они сами считали необходимым действовать. При этом беря на себя всю ответственность за результат. Другое дело — чего это стоило каждому из них. Надо иметь поистине богатырское здоровье, стальные нервы и беспредельную любовь к своему делу, к земле, чтобы выдержать то, что они выдержали в неравной битве за хлеб с теми, кто в силу своего положения, авторитета обязан был всячески содействовать им в их благородной деле. Не всем такое было под силу, и потому убежденных последователей Мальцева было не густо в нашем несчастливом сельском хозяйстве. Настоящих, работавших «по Мальцеву» не для отчетности — единицы! И даже приверженность к мальцевской агротехнике первого секретаря Шадринского райкома партии не привела к тому, чтобы все хозяйства хотя бы одного этого района смогли правильно работать «по Мальцеву».
Сколько бы товарищ Моисеев ни пропагандировал в свое время мальцевскую агротехнику, не в его власти было и даже не во власти Курганского обкома, при всем их желании, позволить другим хозяйствам хотя бы в границах одного Шадринского района, не говоря уж о всей области, иметь, например, столько же чистых паров, сколько их было в «Заветах Ленина», проводить сев и уборку зерновых в те сроки, которые они сами находили бы наилучшими, и, конечно же, планировать структуру посевных площадей и поголовье скота в полном согласии со здравым смыслом.
Издавна власти в России не умели, а чаще не считали нужным беречь и слышать своих выдающихся сограждан. А то и целенаправленно старались тем или иным способом избавиться от тех из них, кто был неугоден этим самым властям.
Пушкин, Лермонтов, великий реформатор Столыпин, гениальный ученый-генетик Н.И. Вавилов… Михаил Булгаков, Солженицын, маршал Жуков… Этот список можно продолжать и продолжать.
Но ведь и как богата же русская земля гениальными людьми! Погиб Пушкин — на небосклоне русской поэзии во всю силу засверкала новая звезда той же величины. Была превращена в пепел целая наука генетика — но через какое-то время вновь возродилась. Жива и память об академике Вавилове, у него сейчас много последователей, и они плодотворно трудятся на благо своей страны. Булгаков теперь — великий писатель. Бывший изгнанник Солженицын — среди самых почитаемых людей России. И память о маршале Жукове жива и ничуть не тускнеет.
А вот Терентия Мальцева, который на протяжении многих десятилетий купался в лучах славы, был любимцем всей страны, и своего народа, и властей, теперь забыт и властями, и народом… Если Мальцева до сих пор кто-то помнит из простых людей, то разве лишь в селе Мальцево, где он вершил свой беспримерный подвижнический подвиг.
А с Василием Федоровичем Трушиным еще проще: ни при жизни его подвиг не был достойно оценен, ни после смерти. Лишь немногие из тех, с кем он общался лично или кто знал его по опубликованным научным трудам, могли догадываться о том, сколь судьбоносной для нашей страны могла бы стать его двухурожайная агротехника.
Наша промышленность аж дважды возрождалась в течение короткого исторического периода — после Гражданской войны и после Великой Отечественной. Сейчас — в третий раз, хоть медленно поспешая, но все же опять возрождается…
И только сельскому хозяйству не везло всю дорогу, хотя по значимости в жизни страны оно ничуть не уступает промышленности. После нокдауна, полученного в 90-е, все еще пытается подняться с колен на ноги. Вроде бы уже никто ничего не запрещает руководителям оставшихся сельхозпредприятий и фермерам. Каждый хозяин может теперь применять у себя любую агротехнику и держать любой скот в соответствии со своим желанием и здравым смыслом. И извлекать уроки из прежних ошибок — и своих и чужих.
Но вот сейчас, в связи с известными осложнениями на мировой арене и прежде всего с пресловутыми санкциями со стороны западных государств наше сельское хозяйство опять оказалось в центре внимания и властей, и широкой общественности. Громко заговорили о сельских проблемах и министры, и политики, и политологи, и телевизионные ораторы, и неисчислимое множество просто желающих, не слушая других, хоть что-то прокричать в телекамеру. Изредка, но иногда все же крутятся документальные ленты о заброшенных селах, о фермерских хозяйствах, с большим трудом выживающих в жестокой борьбе за существование. На телевизионных каналах порой звучат правильные слова о том, что сельскому хозяйству надо как можно скорее встать на ноги и начать более быстрыми темпами производить отечественную продовольственную продукцию.
Но, как всегда, предлагаемые меры сводятся, в основном, к финансовой поддержке государством сельских производителей да к своевременному проведению полевых работ. А если и говорится о качественном обновлении сельскохозяйственного производства на основе достижений науки и техники, то как-то очень уж глухо и невнятно.
Мальцева и Трушина никто ни единым словом не поминает. Между тем наша наука не располагает никакой другой системой земледелия, которая бы по эффективности и простоте применения могла равняться с теми системами, которые разработали и многократно проверили на практике Мальцев и Трушин. Поэтому, может, стоило бы сейчас, не откладывая в долгий ящик, организационно (без нажима), морально и материально помочь на первых порах хотя бы одному Шадринскому району целиком перейти на мальцевскую агротехнику. Наверняка из тех многих миллиардов, которые предусмотрены бюджетом для сельского хозяйства, на это понадобилось бы выделить не так уж много средств. А эффект может оказаться немалый.
Точно так же и в Свердловской области можно было бы в каком-то одном районе (или в каждом районе по одному хозяйству) с развитым животноводством перевести все полеводство на производство высокопитательных кормов и посмотреть, что из этого получится. А посмотреть, думается, будет на что, если все сделать правильно, при помощи исключительно экономических мер и убеждения.
Весь вопрос в том, каким образом все это можно осуществить в современных условиях. Раньше-то, при колхозах и совхозах, куда проще было: сверху скомандовали, и руководители хозяйств делают, что им скажут: сеют как можно больше кукурузы, ликвидируют клеверища, искореняют чистые пары. А теперь как? Может, в недрах нашего областного Министерства сельского хозяйства уже родились программы по интенсификации производства зерна и продуктов животноводства, в основу которых положены многолетние наработки Мальцева и Трушина? А может, сейчас уже десятки, если не сотни хозяйств производят корма по двухурожайной технологии профессора Трушина и горя себе не знают? Я пытался достучаться до работников Министерства сельского хозяйства, хотел поговорить с кем-нибудь из отдела земледелия — не тут-то было: наше министерство прочно отгородилось от внешнего мира автоответчиками, которые выдавали мне всякий раз одну и ту же чрезвычайно интересную информацию: «В настоящее время все заведующие заняты!». Во как!
Но вот заведующий кафедрой растениеводства Сергей Кузьмич Мингалев сообщил мне, что в целом ряде хозяйств нашей области земледельцы уже успешно применяют так называемую минимальную, то есть поверхностную, ту самую «шелудивую», по словам бывших руководителей Оренбургской области, обработку почвы. И даже «нулевую», то есть производят посевы практически без предварительной обработки почвы И даже для такой обработки сейчас имеются специальные машины и орудия. Практикуется также и скашивание однолетних культур на сенаж и силос до двух раз за лето. Похоже, лед трогается, господа присяжные заседатели?
И если бы еще наши СМИ вспомнили и напомнили широкой общественности, кто такой был когда-то всем известный Терентий Мальцев и какое выдающееся открытие совершил до сих пор мало кому известный профессор Трушин… Вот только в СМИ для таких материалов слишком мало места. Например, в свердловских областных газетах уже нет отделов сельского хозяйства. Сокращены. Видимо, за ненадобностью.
На телевидении сейчас более ста каналов. На любой вкус. Несколько спортивных, великое множество развлекательных. И это прекрасно. Но почему-то нет ни одного канала, адресованного работникм сельского хозяйства. На котором обсуждались бы принародно насущные сельские проблемы, земледельцы и животноводы могли бы обмениваться друг с другом своим опытом. И этот канал непременно должен быть государственным, ибо от благополучия в сельском хозяйстве во многом зависит и благополучие всего государства в целом. Уж тут-то экономить просто грешно.
Пока у нас никто особо не пугается санкций, иные политики, политологи и даже иные экономисты весьма оптимистично полагают, что санкции эти побудят нашу промышленность и сельское хозяйство заработать более интенсивно и выпускать более качественную продукцию. Нет слов, если сделать все умно, правильно, тогда… Ну, поживем — увидим!