Томас Пинчон. Внутренний порок
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2015
Томас Пинчон.
Внутренний порок. / Пер. М. Немцова. — М.:
«Эксмо»,
2013.
Мы уже писали о главной книге американского писателя Томаса Пинчона «Радуга тяготения» («Урал», № 6, 2014). Интерес к этому сложному и глубокому писателю у отечественных издателей сохраняется. За последние два года было издано две книги Пинчона — «Винляндия» и «Внутренний порок». Последняя книга написана автором относительно недавно, в 2009 году. В ней объектом описания он избрал Калифорнию образца 1960-х. Образ эпохи у Пинчона вышел далеким от наших поздних представлений о 1960-х, в которых часто нет ничего, кроме романтики. Пинчон изобразил не просто психоделическую открытку, а всю механику того времени, все сложное взаимодействие между хиппи и полицией, а также показал, что и в то время не ослабевала роль криминала.
Пересказать книгу, как это часто бывает у Пинчона, невозможно, поэтому мы и не будем этого делать. Скажем лишь, что речь в ней идет о попытке частного сыщика по имени Лэрри «Док» Спортелло разобраться в истории с исчезновением одного строительного магната, а также собственной подружки. По ходу повествования он встретится со множеством людей в диапазоне от музыкантов до полицейских и попытается сложить единую картину произошедшего. Впрочем, сюжет в книге даже не так важен — его по мере чтения все равно не упомнишь. Главное в нем — это вспышки озарения при взгляде на окружающую действительность.
В аннотации сказано, что «Внутренний порок» — простая книга и легко будет воспринята теми, кто не смог осилить «Радугу тяготения». Можно с этим отчасти согласиться. «Внутренний порок» действительно проще, здесь больше связных фрагментов и есть ощущение какой-то всеобщей цельности повествования. Но назвать книгу простой все равно нельзя. Пинчон по-прежнему пишет на лишь ему самому понятном языке, не заботясь о том, будет ли он понятен читателям. Вот типичный пример: «В фильтр окна у него за спиной сочился нагретый городской смогосвет — такое освещение не могло проистекать ни из какого прочного или чистого расклада утренней зари, оно более уместно для оговорённых целей или условий, слишком уж часто — после всего лишь символических переговоров». Понять же сюжет после первого прочтения вообще невозможно. Для этого нужно сидеть с карандашом, восстанавливая запутанную последовательность событий.
Но сказать, что Пинчон намеренно затрудняет повествование, наверное, тоже нельзя. Таково, похоже, его романное мышление. Персонажей он вводит без предисловий, часто поначалу ничего о них не сообщая. Так же спонтанно он может вывести их из повествования. Возможно, такая бесцеремонность есть указание на появление и уход людей в реальной жизни того времени. Эпоха 1960-х представляется каким-то плохо структурированным произволом во всех смыслах сразу — и особенно в смысле социальных связей. Кроме некой смутной мечты, которой, кстати, у героев Пинчона вполне может и не быть, в 1960-е ничто не было постоянным. Это было время тотального движения и смешения. Друзья приходили и уходили, спонтанно появлялись деньги и тут же таяли, наркотики расширяли сознание, которое в очередной раз доходило до гераклитовского «все течет». В документальном фильме Мартина Скорсезе о Джордже Харрисоне Эрик Клэптон, в частности, говорил о том, что обмен девушками часто случался в жизни музыкантов. Такова была практика свободной любви. Жизнь с как можно меньшим количеством обязательств.
Впрочем, «Внутренний порок» далек от примитивного изображения прелестей хиппарской жизни. Пинчон словно движется по касательной к ценностям хиппи, не принимая, но и не отвергая их. В книге сильно ощущение того, что автор смотрит на события словно со стороны, хотя погружение в мир 1960-х достигается тотальное. Каждый персонаж, несмотря на всю сумбурность изображения, выписан так, что впору говорить о критическом реализме. Пинчон стремится проникнуть во внутренний мир каждого, иногда, впрочем, не скрывая отвращения. «Внутренний порок» однозначно написан тем, кто слишком долго жил в 1960-х — дольше, чем они длились на самом деле.
Американская публика почитает Пинчона как некоего повелителя смыслов своего поколения, молодость которого пришлась на 1960-е. «Радуга тяготения» прочитывалась как некий приговор послевоенной цивилизации, которая, если не остановится, скоро разрушит себя опасными технологиями. Отдельные жизни в этом романе оказывались включенными в некий поток Вселенной, которая на ураганной скорости неслась к собственному коллапсу. Масштаб «Внутреннего порока», пожалуй, помельче, по крайней мере, речь здесь идет только об Америке, а еще точнее — о Калифорнии. Читатель может ожидать, что герои романа будут вдохновенно озвучивать идеи «детей цветов» и агитировать за психоделическую революцию, но как раз этого он не встретит. Роман Пинчона гораздо сложнее простой агитки. Его герои сами не знают, что делать со своей жизнью. Они находятся в подвешенном, иногда даже мучительном состоянии, и даже миролюбивое покуривание травки однозначно не является выходом из него.
1960-е в изображении Пинчона вовсе не выглядят эпохой романтики, предвещающей обновление человечества, погрязшего в буржуазных пороках. По сути, все изображенные им сыщики, наркоманы, музыканты, серферы, полицейские и строительные магнаты алчут не какой-то абстрактной свободы, а именно денег и власти. Несмотря на всю сложность романа, понятие свободы у Пинчона скорее, наоборот, упрощается. Свобода по Пинчону — это минимальная вляпанность в жизненные проблемы, под которыми обычно понимаются проблемы с наркотиками и с законом. История героев «Внутреннего порока» — это всегда история выпутывания из неприятностей. Прояснение взглядов на мир, взаимопонимание с другими людьми, осознание собственного пути — все это лишь побочные эффекты на пути к свободе от неприятностей.
Самым важным на этом пути было умение общаться. Лэрри «Док» Спортелло в своем общении с другими персонажами книги как бы противостоит всем им сразу. Для общения с каждым человеком у него своя стратегия. Клеит девушек он на одном языке, а с полицейским разговаривает на другом. Это приводит к еще одной важной мысли Пинчона, хотя и не озвученной им: 1960-е в Калифорнии были годами, когда важно было уметь правильно общаться. Собственно, ничего, кроме этого, и не нужно было. Это была устная, недокументальная эпоха, когда принципиальным было найти правильные слова и адресовать их человеку в личной беседе. Где-то надо было надавить словом, где-то уступить — в общем, следовало найти баланс. Нечто похожее было в России в 1990-х, когда все проблемы решались устно.
Иногда при чтении книги возникает ощущение, что конфликт, в который втягиваются столь разные персонажи, который отчасти как бы унифицирует их и который, как грунтовая вода, заполняет подземный уровень книги — он, этот конфликт, не может разрешиться средствами повествования. Чтобы как-то канализировать энергию готовящегося взрыва, Пинчон, как и в «Радуге тяготения», вводит в книгу эзотерический контекст, который позволяет лучше понять «внутренний порок». Поначалу этот порок понимается самым примитивным образом. Например, как пристрастие к наркотикам. Причем порок этот не особенно осознается — моменту его сознания мешает зашкаливающая энергия жизни, не дающая времени для рефлексии. Автор ведом этой безудержной энергией, которая буквально прорывает его, — именно поэтому его проза как бы не откалибрована, а подается вместе со своей шумовой основой, которую, собственно, даже не интересует, будет она понятна или нет. И одновременно уже чувствуется усталость от хиппового образа жизни, в частности, у главного героя «Дока» Спортелло. Тогда-то и становится понятно, что порок — не в наркотиках. Порок — в природе Америке, в ее геополитической сути. Нечто похожее было у Берроуза, который говорил, что зло поселилось в Америке задолго до прибытия европейцев. Эта принципиальная и фантастическая по воздействию на психику мысль выражена у Пинчона через обращение к мифическому прошлому:
«США, расположенные между двух океанов, в которых исчезли Атлантида и Лемурия, были средним членом их древней вражды и остались заложником такого положения вплоть до сегодняшнего дня: они воображали, что сражаются в Юго-Восточной Азии по собственному выбору, а на самом деле повторяли кармическую петлю, старую, как география этих самых океанов, и Никсон был потомком Атлантиды, а Хо Ши Мин — Лемурии, ибо десятки тысяч лет все войны в Индокитае вообще-то велись чужими руками и уходили всё дальше, в глубь предыдущего мира, ещё до США или французской Индошины, до Католической Церкви, ещё до Будды, до письменной истории, к тому моменту, когда на этих берегах высадились трое лемурийских святых, бежавших от ужасного наводнения, затопившего их родину, а с собой привезли каменный столб, спасённый из их храма в Лемурии, и воздвигли его здесь как основание своей новой жизни и сердце своего изгнания».
Такая Америка была увидена «Доком» в его психоделическом трипе. Впрочем, трипов и примеров расширенного сознания в книге до обидного мало. Из-за этого 1960-е в изображении Пинчона немного теряют в цвете, хотя судить трудно — я все-таки в то время не жил и знаю его лишь по десятку книг, музыке, фильмам и тем самым трипам. Возможно, Пинчон как раз хотел показать, что 1960-е сильно отличаются от их визитной карточки. Читать Пинчона трудно. Это тяжелая работа, результатом которой является особый резонанс, позволяющий переместиться назад во времени. Но там, в 1960-х Пинчона, нет цветов, нет блаженного безделья, нет очарования рок-музыки, вместо этого там движутся тектонические плиты, люди суетятся, пытаясь что-то провернуть, все втягиваются в какое-то всеобщее противостояние, пытаясь выторговать немного свободы у тех, кто более силен. И написано все это соответствующей прозой, которая представляет собой сложную систему разрежений и уплотнений. Да и сам автор на этот счет высказывается без лишнего пафоса: «Жизнь в Л.А. психоделических шестидесятых столько раз предостерегала от слишком большого доверия, что косяком тут не отмахнёшься, да и семидесятые выглядели не более обещающе».
Тем, кто смог осилить «Радугу тяготения» и получить от нее удовольствие, «Внутренний порок» тоже понравится. Потому что здесь, несмотря на разницу в десятилетия, сохраняется вся специфика пинчоновского письма.