Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2015
Лидия Слобожанинова — литературовед, кандидат филологических наук, автор книг ««Малахитовая шкатулка» в литературе 30–40-х годов» (1998), «Сказы — старины заветы. Очерк жизни и творчества Павла Петровича Бажова» (2000).
Борис Васильевич Слобожанинов (1919–1993) был сыном сапожника из города Слободского Вятской губернии (нынешней Кировской области). Очевидно, в простом сапожнике Василии Андреевиче было что-то такое, что побудило девицу купеческого звания Марию Яковлевну выйти за него замуж без воли родителей, «убегом», как тогда говорилось.
Это «что-то» оказалось особой душевной тонкостью, природной интеллигентностью, качествами, которые он передал своим детям, в особенности дочери Анне и сыну Борису. Деликатность, профессионализм при полном отсутствии мелочных интриг и вместе с тем твердость решений составляли стиль работы Бориса Васильевича в должности замдиректора, а после — директора Свердловской музыкальной школы-десятилетки (1954–1979) — нынешнего Екатеринбургского музыкального колледжа.
Старшие сестры рассказывали о музыкальной одаренности своего младшего брата. В 20-е, даже и в 30-е годы в городском да и в деревенском быту были популярны домашние концерты. Известная по тем временам шансонетка «Мандолина, гитара и бас» не была чистой выдумкой. По вечерам, особенно осенью и зимой, на чьей-либо квартире собирались любители музыки. В свои четыре-пять лет Боря выполнял функции настройщика инструментов. Если мальчик не мог повернуть колки мандолины или гитары, за него это делали взрослые, а он угадывал, в какой момент необходимо повысить или понизить звук.
При всем том он поздно начал учиться музыке, не ранее десятилетнего возраста. Любил скрипку, но игре на скрипке мешала маленькая рука. Не было инструмента. Клавиши пианино вычерчивались на столе. До тех пор, пока в квартиру № 7 по ул. Розы Люксембург, 14 по ходатайству музыкальной школы № 1 не привезли рояль из «Музпроката». На этом инструменте, давно отслужившем свой срок, Борис разучивал ноктюрны и вальсы Шопена до войны и после войны, когда заканчивал Уральскую консерваторию.
В 1938 году, минуя среднее специальное образование (музучилище), он поступает на фортепианный факультет Уральской консерватории. Учебу прерывает война. Осенью 42-го студент IV курса Слобожанинов мобилизован в армию. Проходит подготовку на Гореловском кордоне вблизи Свердловска. По физическим данным не годится к строевой службе. Не проходит и в «писаря» по причине плохого почерка. Зачисляется в музыкальный взвод, где осенью и зимой 1942–43-го разучивает с солдатами песню «Священная война» («Вставай, страна огромная…»). На Гореловском овладевает работой на аппарате Морзе и весной 43-го попадает на фронт телеграфистом-морзистом. Абсолютный слух и чувство ритма позволяют ему выстукивать особенно четкие точки-тире, что выделяет его среди других морзистов.
Боевой путь Бориса Васильевича прослеживается по благодарностям Верховного Главнокомандующего. Пожелтевшие от времени листочки сохранились: благодарность за освобождение города Орел от 5-го августа 1943; за освобождение города Бобруйск от 29 июня 1944; за освобождение города Белосток от 27 июля 1944. Сохранилось извещение на имя младшей сестры Надежды Васильевны: «Командование части извещает Вас о том, что Ваш брат Слобожанинов Борис Васильевич за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками приказом № 349/н от 17.05.1945 г. награжден правительственной наградой — медалью «За боевые заслуги». Медалью «За боевые заслуги» («зебезе» в армейском просторечии) награждались военнослужащие не выше сержанта по званию. Борис Васильевич особенно дорожил этой медалью.
Из фронтовых рассказов Бориса Васильевича запомнилось мне несколько эпизодов.
Первый его традиционный рассказ был о фронтовых событиях лета 1944 г., когда, в рамках знаменитой операции «Багратион», были освобождены Белосток и Бобруйск. По рассказам Бориса Васильевича, Верховное Главнокомандование опасалось: смогут ли войска Второго Белорусского фронта пройти по болотистым местам Белоруссии. Однако командующий фронтом Рокоссовский провел операцию и к концу апреля 1945 г. вышел к Восточной Пруссии со всей тяжелой техникой. Разумеется, рядовой радист Слобожанинов не знал размаха и трудностей операции «Багратион» в целом. Рассказывал о том, о чем говорили тогда в войсках. И о том радушии, с каким встречали советских солдат жители освобожденных белорусских деревень и городов. О скромном подарке, который получил от одной белорусской женщины и хранил его всю жизнь, хотя это был всего лишь пластмассовый стаканчик для бритья и станочек, в котором закрепляется лезвие бритвы.
Вспоминал также эпизод с расстрелом пленного немецкого солдата. Я не поняла из его рассказа, почему этот пленный оказался в их батальоне, а не в особом отделе, очевидно, на фронте случалось всякое. Как бы то ни было, но командир батальона перед строем солдат предложил выйти вперед тому, кто готов расстрелять пленного. Из русских не вышел никто. Согласился парень из белорусских партизан, который совсем недавно был принят в часть. Оккупанты убили всех его родных. Пленный плакал, стоя на коленях, умолял сохранить ему жизнь. Не помогло. Вчерашний партизан отвел пленного в сторону, снял с него часы, сапоги — и выстрелил ему в голову…
Второй эпизод, когда части Второго Белорусского фронта с остановками продвигались по Восточной Пруссии в направлении на Берлин. 2 мая 1945-го морзист Слобожанинов услышал настоящую канонаду. Подумал, что это бомбежка или артиллерийский налет. Когда же оказался на улице, увидел, что солдаты пляшут, обнимаются и во всю мочь стреляют в воздух. Несанкционированный салют был вызван известием о капитуляции Берлинского гарнизона. А это означало близкий конец войны. Повторяли слова Сталина, поясняющие медленное продвижение Второго Белорусского фронта: «Берлин должен брать русский маршал».
Эпизод третий. В апреле 45-го, когда часть стояла вблизи одного из немецких фольварков, Борис Васильевич зашел в дом, который казался пустым. Прошел в залу, где стоял рояль фирмы «Бехштейн» — неосуществимая мечта русских провинциальных пианистов. Не удержался от соблазна пройтись по клавишам, после чего перешел к попурри из русских романсов и народных песен. С первыми звуками музыки в дверях залы появились две женщины, постарше и помоложе. Когда Борис Васильевич заиграл «Красный сарафан», женщина постарше подошла к роялю и на чистом русском языке пропела романс от начала и до конца. Импровизированный концерт закончился столь же внезапно, как и начался.
К слову сказать, к концу Отечественной войны солдаты Советской Армии не были обормотами в обмотках вместо сапог. На армию работал огромный тыл. На фотографии, сделанной в апреле 45-го под Берлином, сержант Слобожанинов достойно представляет страну: в ладно пригнанном обмундировании, в сапогах и пилотке.
Послевоенная жизнь оказалась не такой легкой, как мечталось на фронте. Каких-то особенных льгот для фронтовиков не было. Вернулся живой — вот и радуйся. Большинство горожан проживали в коммуналках с печным отоплением и «удобствами» во дворе. Пользуюсь возможностью добрым словом помянуть сестру Бориса Васильевича, редкостную по своим душевным качествам русскую женщину — Анну Васильевну и ее мужа — профессора Уральского университета Ивана Алексеевича Дергачева. Они не отделяли Борю от своих дочерей, Лены и Маши, и помогли ему закончить консерваторию. Выручал также немецкий аккордеон на три четверти — единственный трофей, который Борис Васильевич привез из Германии. В январе — начале февраля 1946-го с особым торжеством проходили первые послевоенные выборы в Верховный Совет СССР. Студента консерватории охотно приглашали на избирательные участки, где на немецком аккордеоне он мастерски играл русские танцы и военные песни. Молодежь танцевала, пела и подолгу не расходилась с избирательного участка.
Светлой страницей в биографии Бориса Васильевича была работа в Уралмашевской музыкальной школе № 2 (1946–1954). Вчерашний фронтовик, талантливый пианист, преподаватель и аккомпаниатор, он был заметной личностью в школе. Но дело не только в этом. Уже в годы первых пятилеток Уралмаш становится частью масштабного исторического эксперимента, своего рода реализацией социалистической утопии о «царстве свободного труда». Строителями завода были не мигранты из союзных республик и кадровые уральские рабочие, которых явно недоставало, но по большей части мужики и бабы из уральских деревень, растревоженных коллективизацией, в том числе раскулаченные. Разношерстную массу надо было учить. В уралмашевской школе № 77 был открыт вечерний филиал механического факультета УПИ (до февраля 1948 г. — Уральский индустриальный институт имени С.М. Кирова). Молодые рабочие со среднетехническим образованием через 4–5 лет становились дипломированными инженерами, хорошо знавшими производство. Рассказывают, что за успехами будущих специалистов строго следили члены завкома Уралмаша.
Частью широкой социальной программы становится организация музыкальной школы для детей рабочих и служащих в 1935 году, то есть через два года после пуска самого завода (1933). Настоящим культурным событием для всего соцгорода были открытые концерты с участием детей и преподавателей, которые посещали не только родители, но все, кто любил музыку. Как заместитель директора, Борис Васильевич хорошо знал, насколько существенной была чисто материальная помощь музыкальной школе со стороны завкома Уралмаша. Я понимаю тоску немолодых уже уралмашевцев о том старом советском Уралмашзаводе…
В 60–70-е годы жили небогато, но пели от души: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна». Не ездили ни в Анталию, ни в Тунис, ни в Египет. Накануне праздников устраивались вечера отдыха, которые мало походили на современные «корпоративы» в дорогих ресторанах. В музыкальной школе иной раз обходились и вовсе без всякого угощения, однако от этого было не менее весело — талантливым музыкантам не занимать выдумки. На одном из таких вечеров на день 8 Марта четверо мужчин, в том числе Борис Васильевич, под аплодисменты всего зала протанцевали «Танец маленьких лебедей».
Борис Васильевич считался общепризнанным организатором культурной программы на вечерах, которые устраивались на кафедре русской литературы Уральского университета. Вечера устраивались в складчину: кто-то приносил салат, другой — селедку, третий — торт домашнего приготовления.
Запомнились веселые кафедральные вечера с участием Кусковых. Когда Борис Васильевич в медленном темпе запевал: «Ехали цыгане из ярмарки домой, да домой, и остановилися под яблонькой густой», — первой выходила Валентина Ивановна Кононова, она «уточкой» обходила круг, исполняя «русскую». После, когда темп убыстрялся — «Ой загулял, загулял, загулял парень молодой, молодой, в красной рубашоночке / хорошенький такой», — выскакивал Владимир Владимирович Кусков, до войны аспирант Н.К. Гудзия, в годы Отечественной переводчик с немецкого в одном из полковых штабов. Он прыгал, выделывал немыслимые коленца, и хохотали все. Если кто-то запаздывал с закуской, Владимир Владимирович предлагал провозгласить «анафему». Случалось чудо. Как только «анафема» заканчивалась, опоздавшие словно выскакивали из-под земли и ставили на стол, что с них полагалось.
Борис Васильевич участвовал в общественной работе, которой в советские годы никто не тяготился, хотя работа эта не оплачивалась. В течение трех сроков он был депутатом Верх-Исетского районного Совета депутатов. Руководил комиссией по культуре, назначался бессменным председателем на смотрах художественной самодеятельности, которые проводились на каждом сколько-нибудь значительном предприятии района.
В памяти педагогов и выпускников Свердловской музыкальной школы-десятилетки Борис Васильевич остается светлой личностью. На Широкореченском кладбище, куда мы приходим не в Родительский день, но на 9 Мая, на плите, где стоит скромный памятник Борису Васильевичу Слобожанинову, уже положены кем-то либо свежий веночек, либо одна-две свежих гвоздики.