«Я не желаю Родины иной…»
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2015
Поздний вечер. Сижу в своём кабинете в Доме писателя на Пушкина, 12 (в комнате, где работал П.П. Бажов, будучи председателем местного отделения СП СССР, и где постоянно сидели писатели — заседали, или пили чай, или восседали, вещая нечто высокое и талантливое). В комнату входит заплаканная женщина-литератор (человек немолодой, больной и почти нищий). Успокоить ее невозможно: отец умер, а родственники, объявив ее сумасшедшей, отбирают квартиру. Просматриваю документы, справки, диагнозы, постановления и — звоню Евгению Ройзману: что делать? как помочь? — Сейчас подъедут юристы, — отвечает Евгений Вадимович, — разберутся — ждите… Подъехали юристы. Разобрались. Писательница с тех пор спокойно живет в своей квартире и, естественно, сочиняет свои художественные тексты.
Имя «Ройзман» я впервые услышал от сестры моей первой жены — Марины. Она не без ликования рассказала о новом знакомом — Жене Ройзмане, который готов отдать всё за хорошую книгу. И еще: «он такой красивый», что прямо… ох! ух! ах!.. А потом и я познакомился с этим самым известным в России и за рубежом екатеринбуржцем — прочитал его стихи в «Нехорошей квартире» Евгения Касимова, ныне председателя ЕО СПР (Союза писателей), писателя и депутата. Стихи Ройзмана были (так мне тогда показалось) какие-то несвердловские, как и стихи Майи Никулиной, например. Раньше ведь почти все писали по-свердловски, а нынче пишут по-московски, по-американски и т. д. Это были иные стихи. Е. Ройзман — поэт, которому есть чтó сказать. Есть стихотворцы текста, а есть — поэзии. У Ройзмана была — поэзия, записанная по-русски.
Шорохам тихим
Внимаю, о чем-то грущу
В дверь постучали
Я встану, открою, впущу
О, император,
Я дни провожу свои в страхе
Но этого страха
Тебе никогда не прощу
1988
Вот стихи — во времени и вне времени. В них соединились в одно болезненное, радостное, мужественное, сильное, нежное, человеческое и поэтическое — всё, что принято называть социально-историческим, персональным, эпическим, лирическим, этико-эстетическим, нравственным и — поэтическим. 8 строк (интонационно и содержательно — 4), которые всажены в самый разлом двух эпох, двух времен, двух ситуаций, историческая типологичность которых — очевидна. И само время — с размаху врезано в эти строки так, что вечность сочится звуком, стоном, шепотом, голосом живым.
В современном мире Екатеринбург (объективно) известен тем, что здесь расстреляли царскую семью и Николая II, что здесь родился Б.Н. Ельцин и что здесь живёт Евгений Ройзман. Вот три исторические фигуры — семиотические ориентиры столицы Среднего Урала. Есть и другие антропонимические портреты Екатеринбурга — Свердловска — Екатеринбурга: культурный (П. Бажов, Э. Неизвестный, М. Никулина, В. Волович, М. Брусиловский и др.); политический; экономический и проч. Во всех портретах Екатеринбурга (семиотический коллаж) будет ясно и явно просматриваться профиль Евгения Ройзмана. Что бы о нем ни говорили и ни писали, — Ройзман как художник (поэт, прозаик, эссеист, мемуарист и др.), как ученый (известный в России и за рубежом иконовед), как просветитель (музеи Невьянской иконы и живописи), как меценат (сотни изданных книг и альбомов), как общественный деятель (организатор Фонда «Город без наркотиков» и многое другое), как политик (депутат ГД, председатель Городской думы Екатеринбурга, мэр, причем — народный мэр, т. е. человек, который спас тысячи жизней и помог тысячам людей), человек чести, совести и достоинства — есть лицо историческое.
Ройзман — хороший человек. Понимаю, что быть человеком таким — не профессия. (Один мой знакомый киргиз, например, говорит, что узбек — это не национальность, это профессия; то же самое узбеки говорят о киргизах, забывая о том, что и те и другие суть прежде всего — люди.) Ройзман доброжелателен и внимателен к людям, к их судьбам (редкое качество души современного человека — со-чувствие, со-переживание, со-участие, деятельное и результативное): если бы не было помощи Ройзмана в двухтысячных годах писателям, то сегодня не было бы Дома писателя и Союза писателя как такового. Я хорошо помню, как мы, писатели, переживали блокаду особняка на Пушкина, 12: ни воды, ни тепла, ни электричества (это зимой!), а мы сидим в кабинете П.П. Бажова, и с нами тогдашний министр культуры Свердловской области Наталья Константиновна Ветрова: она пьет с нами чай (чайник нагреваем через дорогу то ли в областной прокуратуре, то ли в багетной Салавата Фазлитдинова), и Женя Ройзман заходит на огонек свечи, — и всё это в 2005 году! Гости совещаются и вырабатывают план действий: Наталья Константиновна знакомит нас с Алексеем Петровичем Воробьёвым, председателем областного правительства, и он присылает к нам своего советника, который окорачивает бизнесмена-бандита, хозяина части особняка на Пушкина, 12; а Евгений Вадимович присылает вооруженных людей из охранного предприятия, и они пресекают прямой захват Дома писателя. Вот как мы жили! — и без помощи хороших людей, в том числе Константина Патрушева, друга Ройзмана, никакого Дома писателя в Екатеринбурге не было бы.
Любая социальная (в широком смысле) система прежде всего работает для себя и для своих. Коррупционность — это базовый признак социальности, специализированной и пригретой государством, которое в свою очередь есть креатура и система институций метасоциального характера. Социальность — категория множественная и противоречивая, т. к. содержит в себе структуры различного характера, но одной природы: от семейственности до государственности. У нас всё — семья: и армия, и администрация топ-чиновника, и полиция, и бизнес, и бюджетная сфера, и силовики вообще, и наука, и образование, и медицина, и поп-культура и проч., проч., проч… Здесь чужаков не любят. Не-свои — это люди, которые работают не на семью прежде всего, а на людей. Нет, говорят они, так нельзя. Ройзман для такой системы — чужак, не-свой. Он — опасность, его личность и деятельность выходят за рамки феодальных структур и иерархий. Ройзман — качественно иной: он не просто любит людей, он — помогает им (!). О, ужас!.. Ройзман — человек независимый, сильный, умный и талантливый, и все эти качества ужасны и опасны: система может не выдержать — народ любит Ройзмана и верит ему. Поэтому система пытается уничтожить Ройзмана — и тем самым делает из него героя и мученика. Ройзман сам по себе — герой, а теперь он — герой-мученик. Такие люди всегда были в России, в Европе, в мире. Их — единицы, но именно они становятся воплощенной любовью народа. Поэт Майя Никулина однажды сказала мне: Ройзман — герой, такой — какие были в Древней Греции. Теперь они вечны, т. к. живут в нашем мифологическом и одновременно в историческом и социальном сознании — и действуют в нас, с нами и нами до сих пор.
Передо мной на столе лежат пять книг Евгения Ройзмана: «Жили-были: стихи» (2012), «Невыдуманные рассказы» (2012), «Город без наркотиков» (2004, 1-е изд.), «Город без наркотиков» (2014, 2-е изд.) и «Сила в правде» (2007). Есть еще несколько сборников стихотворений, которые были поглощены изданием 2012 года («Жили-были: стихи»). О стихах Е. Ройзмана я писал не однажды и считаю, что они созданы настоящим поэтом. Каждое стихотворение Е. Ройзмана есть выдох — выдох души, музыки, муки и счастья времени и жизни, выдох любви и нежности.
Пойдем по Стрелочников прочь
Непроходимыми дворами
К вокзалу шумному
где ночь
Зачеркнута прожекторами
В моем кармане ключ-тройник
И ножик и немножко денег
Пока не видит проводник
Давай куда-нибудь уедем
Туда куда ведут пути
Где не жирафы
а медведи
Мы никогда не полетим
Поэтому давай уедем…
1990
Состояние, типичное для русского, неопределенности (неопределенности прежде всего деятельностной) здесь, на основе побудительного наклонения, чудесным образом превращает множественную эмоцию (от растерянности до решимости) в метаэмоцию, в глобальную эмоцию ЖИЗНИ. Поэтическая концепция жизни в стихах Е. Ройзмана синтезирует в себе и в себя метаэмоции и метаконцепты (общечеловеческие, глобальные концепты) любви и смерти (эпохи, пространства, но не человека; хотя в одном из стихотворений поэт декларирует готовность умереть — здесь и сейчас, оставшись в хаосе душевном и социальном, — умереть за добро, за свет, за язык). Почти все стихотворения Е. Ройзмана особенно просодически, фонетически, интонационно и музыкально — нежны. Выдох — нежность… Вдох — холод и подлость мира. Но выдох — нежность. Нежность к миру и нежность мира к поэту и жизни, жизни как таковой.
Итак, все решено. Мы остаемся.
Не едем. И уже не торопись.
Пусть тот, кто хочет, — катится. Катись
И ты туда. Мы как-нибудь прорвемся.
А если не прорвемся, то прервемся.
Кому она нужна, такая жизнь,
А не нужна — возьми и откажись.
А что до нас — мы как-нибудь прорвемся.
Не торопись и доводы сложи.
Все решено, и мы не побежим.
И не за тем, что вдалеке не слаще.
Кто выжил здесь, тот ко всему привык.
Но как оставить русский мой язык.
Боюсь уйти. Они его растащат.
1990
В этом сонете (теза — антитеза — синтез) две интенциональные («высшее, глобальное желание») вершины: «прорвемся» и «русский мой язык». Так персональная, антропологическая энергия («прорвемся») усиливает то, что мы называем непреходящей ценностью, — язык, словесность, культуру. В каждом стихотворении Е. Ройзмана — готовность к подвигу — любому: эмоциональному, мыслительному, духовному и деятельностному.
Поэзия Е. Ройзмана — это выдох. Вдох, его боль и сладость, — поэт скрывает, не показывает: вдох остаётся в предтексте почти по-библейски (мы ведь не знаем, чтó делал Он, чем Он занимался до Первого Дня Творения!). Е. Ройзман не декламирует свои стихи, не вымучивает, не шлифует до просодического блеска — поэт просто записывает то, что выдыхается и что светится, как горячий выдох на морозе.
Я оторвался от земли
До неба я не дотянулся
И весь в отчаянье проснулся
Но оторвавшись от земли
На землю снова не вернулся
Теперь на землю мне не встать
Я сразу в петлю как устану
Но наяву ходить не стану
Когда во сне умел летать
Так и хочется сказать: вот поэтическое и личностное кредо Е. Ройзмана. Это и так и не так одновременно: здесь поэт создаёт то, что недосоздал ОН, что ОН доверил поэту досоздать, принимая сразу и землю, и небеса, или — точнее — еще раз вдохнуть мир и выдохнуть поэзию.
Языковая способность (как основа, ядро и движитель языковой личности) Евгения Ройзмана универсальна. Поэт (поэтическая личность) создает книгу рассказов (новелл, зарисовок, реплик, юморесок, побасок, полусказок, полумифов, полуочерков и эссе), главным признаком которых является природная, безыскусная, письменно-изустная и глубоко духовная художественность. Читать эти рассказы трудно: смех и слезы мешают — постоянно берешь передых, делаешь паузу, чтобы отдышаться, утереть слезы и позвонить кому-нибудь, чтобы прочитать по телефону очередной шедевр. Рассказы Е. Ройзмана не ироничны и не юмористичны, они — усмешливы и серьезны одновременно. Они богаты и бесценны не приемами и тропикой (образность, метафорика etc), а материалом (предметом познания), слогом и языком своим. Стилистическая гармония этих рассказов изумительна: разговорность, просторечность, книжность, народная усмешливость и структурная, конститутивная серьезность тона сбалансированы настолько точно и прочно, что рассказы читаются и слушаются как музыка, как музыкальные тексты — классические и народные, джазовые и серьезные — вокальные (соло, дуэты и хор). Притчевая основа этих повествовательных текстов очевидна. Притчевость в рассказах имеет природу народно-библейскую (недаром прозаик Е. Ройзман так любит иконы). Социальное в этих рассказах синтезируется с личностным, персональным. Так, рассказ «Против логики» фабульно адекватен моей детской истории, связанной с пропажей из аквариума тритона; и меня родные упрекали, как Костю Патрушева, во лжи, — и, как в рассказе, мой тритон был найден на полу, высохший, как мумия, внутри полой широкой и открытой внутрь ножки дивана.
Трагическое в этих рассказах разрешается катарсисом. Но это катарсис не классический, а ройзмановский, то бишь народно-библейский, евангелический. Рассказ «Из детства», социально и содержательно типичный, завершается фразой, простой, спокойной и легкой: «Через несколько лет ее муж, дядя Олег, убил ее подругу и сгинул в лагере. Тетя Тамара спилась. А Славка ушел в лес и повесился». Это — голос самой Судьбы. Судьбы простонародной. «В общем, все умерли…» Я сам родился, вырос и жил на Уралмаше, а сейчас, после 37 лет отлучки, снова топчу его вечно рыхлеющий асфальт. И в нашем подъезде 50 лет назад Вовка повесился на своем балконе — от любви к гулящей девке, называвшей себя «Белка — Белочка».
Прозаическая личность Е. Ройзмана реализуется в этой книге необычно, небывало, уникально. Устность, изустность писателем не имитируется: это качество рассказов — вокальность («голосовость») — есть доминирующий признак прозы Е. Ройзмана, она — естественна, как смех и плач, как молчание и шепот, как напевка и вскрик, внутренний монолог и диалог, как рассказ самому себе.
Повторю: языковая личность и способность Е. Ройзмана универсальна. Языковая личность Е. Ройзмана, силой его словесного таланта, дара, — в процессе функционирования трансформируется в личность текстовую, которая есть основа личности культурной. Действительно, культурная, общественная и просветительская деятельность Е.В. Ройзмана настолько многоаспектна, что диву даешься: деятель-поэт, деятель-прозаик функционально преобразовывается в деятеля-писателя, эссеиста, очеркиста, мемуариста, журналиста (в хорошем значении этого слова) и вообще — в целом словесника. Любое дело Е. Ройзмана находит свое ословление, оязыковление — и вербализуется. Этот уникальный деятель и писатель работает по схеме Слово — Дело — Слово — Дело. Что важнее? Дело? Слово? В социальном отношении эти сущности равнозначны и равнозначимы. В онтологическом отношении доминирует слово. В Е. Ройзмане живут одновременно и в неизбежном единстве время и вечность. Именно это и пугает обывателя в чиновничьем или в каком-либо ином мундире. Соединенные штаты чиновников РФ видят в Е.В. Ройзмане опасность. Опасность жизни, прямоговорения, опасность прямого и открытого дела — доброго и бескорыстного, на которое не способен тот, кто входит в штаты свои чиновничьи. Опасность силы добра, силы любви, силы слова и силы правды. Евгений Ройзман как писатель-эссеист, писатель-журналист, как писатель правды представляет особую опасность для тех, кто живет только ради денег. Однажды Ройзман, говоря о бывшем мэре Екатеринбурга, изрек: «Городу нужен не владелец, а — хозяин». Город — не частная собственность, да? Я здесь горько усмехаюсь: ну да, ну да… В России сегодня приватизированы не только города, но и целые губернии, регионы…
Книга «Сила в правде» потрясает невероятным количеством дел и проблем, которые совершались и разрешались Е.В. Ройзманом — депутатом ГД. Его депутатская приемная всегда была полна страждущими, униженными и оскорбленными. Е. Ройзман помогал и помог всем — без исключения. Решались проблемы и социальные, и бытовые, и гуманитарные. Я помню девочку с Украины, которой не давали российское гражданство, несмотря на то, что она родилась в России! Я позвонил Жене, и он посоветовал: ты позвони сам в ОВИР и скажи, что Ройзман взял это дело на контроль, — они ведь, гады, деньги у родителей вымогают… Я позвонил — через день российский паспорт девочке был выдан.
«Сила в правде» — текст сложный, комплексный, обладающий особой цельностью и связностью: это и записки, и дневниковые записи, и фирменные ройзмановские микротексты (прозаические строфы), поэтика которых (и формальная, и содержательная), с одной стороны, поэтизирована (поэзия довлеет всем текстам Е. Ройзмана), а с другой стороны, документирована. Документальная проза? И да и нет: короткая фраза, утвердительная и побудительная (часто желательная) интонация, цепная грамматика и стереоскопическая семантика присущи и поэтическим, и прозаическим, и эссеистическим, и строфическим / микротекстуальным текстам Е. Ройзмана. «Сила в правде» — есть действительно сила документально-художественной природы, когда слово и дело, соединяясь в одно целое, превращаются в действенно-художественный текст. Объем дела в этой книге вполне адекватен качеству прозаического слова — и это чудо, которое приводит в изумление читателя и — вызывает оторопь у чиновника-обывателя.
Документально-художественная проза Е. Ройзмана — действенна и неизбежно сильна своей социальной (гражданственной), художественной и нравственной энергией. Одно из главных дел Е. Ройзмана — это борьба со злом. Это действительно — борьба, а не пресловутая чиновничья борьба борьбы с борьбой. В конце девяностых Екатеринбург накрыла волна наркотиков. 1998, 1999 — это гибельные годы для нашего города. Каждый шестой в Екатеринбурге — наркоман. Наркомания и наркомафия — это феномены, которые можно победить только совместно, соборно и коллективно. Не буду вдаваться в подробности (они блестяще представлены и проанализированы в двух изданиях книги Е. Ройзмана «Город без наркотиков», лишь скажу, что город оказался в катастрофической ситуации: горожане были бессильны сопротивляться беде, организованной наркоторговцами, силовиками с негласным высокочиновничьим алчным одобрением и преференциальным вниманием к этому чудовищному феномену, который изменил жизнь миллионов людей, живших в Свердловской области. Нет ни одной семьи, которая в той или иной степени не пострадала от нарковойны девяностых. (Это — страшнее прямой, «горячей» и «холодной», войны; это было похоже на войну гражданско-бытовую; например, в автобусе была ограблена моя жена, а меня обобрали, предварительно стукнув по башке чем-то твердым и тяжелым; в подъезде моего дома пострадали все семьи без исключения: дети, женщины, старики и даже мужики — ограбления, ограбления, ограбления; тогдашняя полиция, кстати сказать, заявлений не рассматривала: толстомордые офицеры кавказской наружности принимали их, не мигая своими масляными глазами, — и выбрасывали к чертовой матери; вспомним хотя бы майора Салимова, которого в конце концов Ройзман и юристы Фонда «Город без наркотиков» посадили; интересно, отсидел уже? Освободился? Надел форму? Торгует арбузами с героином? Так, видимо, и есть; знаю одного бывшего генерала МВД, крышевавшего таджиков-наркодельцов и торговавшего цистернами со спиртом, — он до сих пор процветает: огромная пенсия, высокооплачиваемая работа, толстая морда, престижная иномарка (не одна), а живет он в сказочном поселочке во дворце.)
«Город без наркотиков» — это летопись, точнее — летописи народного горя; противостояния фондовцев (во главе с Е. Ройзманом, И. Варовым, А. Кабановым, Е. Маленкиным и другими) наркомании и наркомафии; борьбы за людей, попавших в наркобеду; спасения Екатеринбурга (и обширных его окрестностей) от наркотической заразы; это летописи судеб и жизней конкретных и реальных людей; это летопись борьбы и терпения (власти Фонд всегда недолюбливали, чаще — ненавидели). Эта книга уникальна, страшна, ужасна, но талантлива и светла — добром и победой добра над злом. (Зло, естественно, непобедимо — любое зло, но пресечь его можно: для этого нужно лечь на взведенную гранату или закрыть своей грудью амбразуру, откуда бьет крупнокалиберный пулемет, — лечь, накрыть собой, спасая людей, — и выжить, что по определению невозможно; Е. Ройзман — смог; именно это раздражает и гневит всех, кто кормится с наркоторговли, и всех, кто куплен (журналисты) и поливает Е. Ройзмана грязью, производимой организмами влиятельных преступников и сознательных лжецов и подлецов.
Книга «Город без наркотиков» (и 1-е, и 2-е издания) интенционально, просодически, стилистически и содержательно близкородственна поэтическим и прозаическим книгам Е. Ройзмана: главное во всех текстах и книгах этого поэта, прозаика и вообще писателя — ПРАВДА.
Мы привыкаем к западным ценностям: живем для себя (дети и родители — сами по себе), никто никому ничего не должен (лень и страшно что-то делать, помогать, жертвовать и т. д.), каждый — самоценен, и его пороки (наркомания, например) тоже бесценны, — одним словом, избыточность индивидуализма; хотя известно, что любой плеоназм чреват тавтологией, или — порочным кругом: цивилизация ходит по кругу, как слепой индюк: офис — шопинг — развлечения. Потребитель скоро употребит себя и превратится в существо без языка и головного мозга. К этому идет. Книга Е. Ройзмана — и об этом тоже, потому что наркоман, наркоторговец и наркокрышеватель — кушают себя, своих родных и любимых (дети нарколюбцев, как известно, — наркоманы).
Книга Е. Ройзмана — это литературный памятник нашей современности, так сказать, «эпохе», ее жертвам и ее героям. Повторю, книга страшная, но и светлая, потому что создана деятелем-поэтом, деятелем-художником, деятелем-ученым, деятелем-просветителем, который всегда прорывается (вспомним: «прорвемся») и влечет нас к свету. Не к пресловутому свету в конце тоннеля, а к свету, теплящемуся и горящему в нас самих. Мы способны источать свет, и Ройзман это знает — и показывает нам секрет горения: он прежде всего в наших душах, в способности нашей быть людьми, со-чувствующими и со-участвующими. Е. Ройзман-деятель в этой книге равен Ройзману-художнику, и это ощущается при чтении любой страницы этой «тяжелой» книги. Добавлю: великой книги, аналогов которой нет нигде в мире. Да, наркомания — болезнь, но в большей мере она — способ и манера существования, порочный и гибельный тип социального поведения. Да, наркоман может «излечиться», находясь в изоляции. Да! В изоляции! Я был близок к Фонду, знаю фактологию материала и методологию избавления этого «материала» от зелья.
Уверен, другого пути нет.
Книга Е. Ройзмана — насквозь гуманистична и в глобальном, социальном, и в узком, персонифицированном, смысле. Записи в книге, безымянные и с заголовками, — это судьбы людей: девочки Лены, еще «одной, заехавшей на Женский и отравившейся»; Павла Олеговича, пацана-дистрофика, заблудившегося между жизнью и смертью. (О наркоторговцах — молчу: здесь может пойти из меня лексика иная — военно-морская.) Последняя новелла в книге — главная, т. к. показывает — документально точно — судьбу мальчика, прыгающего из жизни в смерть и обратно. Однако главное в этой новелле (как и во всей книге) не фактология, а духовные изменения, происходящие в человеке, изувеченном наркотиками, душевные вспышки и затмения, которые Е. Ройзман как деятель-специалист и деятель-поэт понимает насквозь, навылет. Вся книга эта — вербализованная боль поэта, человека и деятеля. Образ автора в книге абсолютно не героичен, он, скорее, духовен, гневен, усмешлив и нежен. Автор этой книги, несомненно, добрый человек. Человек, спасающий мир. Спасающий мир без всяческих американо-кинематографических коннотаций. Автор, его образ прежде всего, — хороший человек, помогающий всем, кто был брошен в своей беде государством на произвол судьбы. Автор — это творец новой судьбы реальных людей, ставших героями книги «Город без наркотиков». Е. Ройзман и его Фонд спасли наш город от вымирания (спасены, вылечены тысячи людей — взрослых, юных и детей). Неужели это не понимают те, кто, сидя в кабинетах и на диванах, в девяностые годы думали и гадали: а ЭТО коснется меня и моих детей? — КОСНУЛОСЬ! Статистика наркозаболеваний детей «мажорного» происхождения — известна.
Автор «Города без наркотиков» великодушен: он прощает детское, наркоманское (душа сломана, изорвана у мальчишки!) предательство Павла Олеговича (Пашки), написавшего заявление против Фонда по требованию упырей (силовиков), — Павла, предавшего автора, но! — вернувшегося в лечебницу, в Фонд, к Ройзману, к ребятам, к жизни…
Книга завершается «Памяткой для родителей» (как распознать в ребенке наркомана). Таким образом, «Город без наркотиков» — это и историческая летопись войны Фонда с наркотиками, и документальный роман (как цикл заметок, записок, новелл, эссе и т. д.), и монография жизни и смерти, и учебник жизни, и роман-портрет нашего времени и его героев. Повторю: образ автора не героичен, но именно поэтому он (и каждый, кто положил живот за други своя) — герой. Герой нашего времени.
Фонд «Город без наркотиков» — великая книга. Книга страданий, боли, любви, борьбы и надежд.
Евгений Ройзман прежде всего поэт. И даже когда он не пишет стихов, он их делает, он их совершает. Если стихотворение (как у Пушкина) — это духовный поступок, то вся жизнь Евгения Ройзмана — это поэзия в действии.
…одинокий Ной,
Ступив на трап, шаги свои замедли
И вслух скажи, взглянув на эту землю:
Я не достоин Родины иной.
Когда шаги услышишь за спиной,
Остановись и успокойся, чтобы
Вздохнуть глубоко и сказать сквозь
зубы:
Я не желаю Родины иной.
Когда последний день перед войной
Еще не поздно, не упало слово,
Не надо ни спасения, ни славы,
Оставь меня, я встану под стрелой.
Когда уже затихнет за стеной,
По-новому увидишь и покажешь,
А все к земле ты слова не привяжешь
Я не желаю Родины иной.
1994