Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2015
К воспоминаниям о
своём военном детстве Алексей Решетов обращался всю жизнь — как в стихах, так и
в повести «Зёрнышки спелых яблок».
Он родился 3 апреля
1937 года. Ему было всего полгода, а его брату около полутора лет, когда во
время сталинских репрессий был безвинно замучен и через год расстрелян его
28-летний отец, видный хабаровский журналист.
Мать, прошедшая
несколько сталинских лагерей, досиживала свой срок в Боровске — на севере
Пермского края. Сюда и прибыли в 1945 году после трехмесячного пути из
Хабаровска повзрослевшие Алёша с братом и бабушкой Ольгой Александровной Павчинской, воспитывавшей их всё это время без отца и
матери.
Это был глубокий тыл,
но там было множество бараков для пленных немцев и бендеровцев.
В одном из таких бараков и ютилась семья Решетовых.
Алексея Решетова
постигла участь миллионов детей, переживших репрессии и Великую Отечественную
Войну, и о тех тяжёлых временах нельзя никогда забывать.
Здесь даны лишь некоторые стихотворения из его
детства, связанные с войной.
Тамара Катаева-Решетова
***
Я был пацаном голопятым,
Но память навек сберегла:
Какая у нас в сорок пятом
Большая победа была!
Какие стояли денёчки,
Когда без вина веселя,
Пластинкой о белом платочке
Вращалась родная земля!
***
Дворик после войны
Мирный дворик.
Горький запах щепок.
Голуби воркуют без конца.
В ожерелье сереньких прищепок
Женщина спускается с крыльца.
Пронеслось на крыльях веретёшко —
То есть непоседа стрекоза.
Золотая заспанная кошка
Трёт зеленоватые глаза.
У калитки — вся в цвету — калина,
А под ней — не молод и не стар —
Сапогом, прошедшим до Берлина,
Дядька раздувает самовар.
Стихи о военном детстве
1
Я из чёрного теста, из пепла войны.
И стихи мои, как погорельцы, грустны.
Лишь закрою глаза, и опять я — малец,
В неокрепшее темечко метит свинец.
И несёт почтальон на потёртом ремне
Безотцовщину чёрную брату и мне.
2
Никогда не забуду, как во время войны
Из картошки из мёрзлой
мать пекла деруны.
Деруны на олифе — и сластят, и горчат,
Но и этому рады я и старший мой брат.
Мы сидим в одеялах — за окошком мороз.
Письмоносец соседке «Смертью храбрых…»
принёс.
И она прибежала к нам — белее стены.
Мать её утешает…
И горят деруны.
3
Война прошла! Прошла война,
Но барабанным перепонкам
Казалась странной тишина —
Обманчивой, чрезмерно полной.
На кровью политых полях
Уже пшеницу убирали,
Но всё ещё в госпиталях
Солдаты наши умирали.
Избушка на Старом Чуртане
Избушка на Старом Чуртане —
Давно её в городе нет,
Но свет её алой герани
Струится, не ведая лет.
Избушка на Старом Чуртане.
Я помню, хоть был ещё мал, —
Ах, как хорошо на баяне
Хозяин избушки играл!
Ах, как хорошо на баяне
Хозяин избушки играл.
Народ собирался заране —
Получше места выбирал.
Задаром, не ради наживы
Играл он с утра дотемна.
— А ну-ка «Землянку», служивый!
Давай-ка про реки вина!
Устроится он у порога,
Отложит свои костыли:
«Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали…»
Натурщица
1
Вообразите пасмурный подвал,
Где женщина, протягивая руки,
Развешивает мокрое бельё —
Как будто к справедливости взывая.
Вообразите женское лицо,
Когда от чьих-то пыльных гимнастёрок
Томительно и дымчато пахнёт
Тем мужиком, который не вернётся.
Вообразите замки и мосты,
Что угольком из утюга рисует
Мальчишка конопатый в уголке —
Сын прачки и убитого солдата.
2
Кому теперь до моды? Никому.
Лишь дедушка-художник без сорочки
Не может белоснежной обойтись —
Крахмаль ему в неделю раз манжеты!
3
В сторонку отодвинувши кармин
Сиену, кобальт и другие краски,
Художник мажет маргарин на хлеб,
Но не ножом, чудак, а мастихином
И угощает мальчика.
А тот не может есть,
А тот глядит на стены:
Там в красной тьме качаются дома,
И гибнут люди в тогах и туниках;
Там Демона вселенская тоска,
И серые цветы фата-морганы,
И женщины, и женщины кругом —
С ребёнком, с лютней, с веером, с клюкою.
Ах да, — художник говорит, — забыл
Ещё тебе сказать я про натурщиц:
Искусство плачет, как дитя,
И грудь ему даёт натурщица, как матерь.
Ах, где теперь натурщицы мои?
Одни эвакуировались сразу,
Другие в санитарках на войне,
А третьи здесь, но страшно похудели.
4
И стало лёгким пламенем лицо
И руки у мальчишки. А девчонка
В студёный стыд, дыханье затаив,
Как будто бы в невидимую речку вошла.
И было платьице у ног —
Как островок с цветами голубыми.
И не было подвала и войны,
А было рисование с натуры.
***
Как жили женщины в бараке
У нас в посёлке горняков,
Как смело вмешивались в драки
Парней и взрослых мужиков,
Как тонко чистили картофель,
С трудом добыв у куркулей,
Как ворожили на крестовых
И на червовых королей,
Как грудь над люлькой обнажали
И тихо пели: ай, ду-ду…
Как утром шпильки ртом держали —
Всё это было на виду.
Да и фанера переборок
И коврик с парой лебедей
От их ночных скороговорок
Не обособили людей.
И нас, мальчишек, волны грусти
Неизъяснимой брали в плен.
И свет таинственных предчувствий
Всё шёл и шёл от смежных стен…
Мы убегали под берёзы —
Живой и мёртвою водой
Там представлялись их угрозы,
Их женский шёпот молодой.
Баба Оля
За окошком вечер зимний.
Сорок третий год.
И стучит машинка «Зингер» —
Баба Оля шьёт.
Шьёт соседке-продавщице
Платье кимоно.
За работу будет пища —
Хлеб или пшено.
Слабо греет керосинка —
Пальцы сводит хлад.
Но стучит машинка «Зингер» —
Внуки есть хотят!
Крест. Могильные былинки.
Тьма средь ясных дней.
Но стучит машинка «Зингер»
В памяти моей.
***
Лежит солдат на поле боя,
Пробита пулей голова.
И никого… Лишь вьюга воет,
Как ошалевшая вдова.
Тишина
Шёл дымок от гильз ещё покуда
Снег шипел. И вдруг — пришла она,
В дни войны, похожая на чудо,
Хрупкая такая тишина.
И совсем по-мирному нежданно
Зазвенел солдатский котелок,
И совсем нежданно на поляне
Кто-то ясно разглядел цветок.
Кто-то, улыбнувшийся устало,
Пожалел — и не сорвал цветка,
Будто, это тишина стояла
На зелёной ножке стебелька.
***
Я помню: с тихою улыбкой
Скрипач, что на войне ослеп,
Водил смычком над тёмной скрипкой,
Как будто резал чёрный хлеб…
***
Смакуйте прелести,
Толкуйте о каждой складочке,
А мне Венеры мраморные культи
Напоминают о войне.
***
Убитым хочется дышать.
Я был убит однажды горем
И не забыл, как спазмы в горле
Дыханью начали мешать.
Лежат бойцы в земле глубоко,
И тяжело им ощущать
Утрату выдоха и вдоха.
Глоточек воздуха бы им
На все их роты, все их части.
Они бы плакали над ним,
Они бы умерли от счастья!
***
Человек нёс хлеб — и пел.
И судачили старухи:
Дескать, вот, не утерпел,
Нализался медовухи.
А прохожий трезвым был,
Не шатался, шёл как надо.
Просто он не позабыл,
Какова была блокада,
Как на мизерный паёк
Жил, обманывая голод.
Пусть ликует, пусть поёт —
У него отличный голос!
Да и как не петь, когда
Хлеба каждому хватает,
Даже птицам иногда
Кое-что перепадает.
***
Я вспомнил дряхлую старушку,
Как, вставши рано поутру,
Делила поровну краюшку
На всех, прижавши к животу.
И как за десять вёрст к часовне
Она, закончив все дела,
В галошах «Красный треугольник»
По снегу белому брела.
***
Так, не жена, а ждёт солдата,
Как настоящая жена.
Давным-давно он ей когда-то
Кивнул с улыбкой из окна.
Шумят газеты о Победе,
Идёт не первый мирный год,
А он не пишет и не едет —
Она напрасно слёзы льёт.
Его, наверное, убили,
А может, просто взяли в плен,
Или на нары посадили,
Как ненадёжный элемент.
Она всё ждёт, не спит ночами:
То брагу ставит на дрожжах,
То, обезумев от печали,
Повиснуть хочет на вожжах.
Как тошно ей! В горшок цветочный
Воткнула крестик из лучин.
И молится, и гнётся, точно
Там самый лучший из мужчин.
***
Пусть тебя крысы и вши
Съели до косточек в детстве,
Ты осуждать не спеши
Жизнь свою, полную бедствий.
Тело твоё и душа
Мечутся в жалком союзе,
Но всё равно хороша
Жизнь без надежд и иллюзий.