Роман
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2015
Вадим Дубичев (1964) —
родился в селе Николо-Павловское Свердловской области.
Окончил Уральский политехнический институт и Военный университет Министерства
обороны РФ. Учился в Уральском государственном университете и в Литературном институте
им. А.М. Горького. Автор нескольких сборников рассказов, двух книг сказок для
детей, трех учебников по практической политологии и многочисленных статей.
Живет и работает в Екатеринбурге. Сотрудник администрации губернатора
Свердловской области. Профессор Уральского государственного педагогического
университета. Член Союза журналистов Свердловской области.
В начале было слово
«Ночью приснилось разъяренное море, а я в нем ношусь,
оседлав мокрое и скользкое бревно. Прижимаясь к нему в тщетной попытке не
соскользнуть в бездну, принюхиваюсь и понимаю, что никакое это не бревно, а
огромная — больше моего роста — розовая венская сосиска. Утром совершил
«баптизио», вкусил пшенной каши, и стало легче. Вылизав начисто ложку,
немедленно начал думать, что буду готовить на ужин. Склоняюсь к супчику
таратор».
Отпостился в Фейсбуке и забыл о том. На следующий
день, вытаращив глаза, прочитал в «Московском комсомольце»:
««И понимаю, что это не бревно, а огромная венская
сосиска!» Столичные журналисты соблюдают пост «напоказ» и делятся фрейдистскими
сновидениями. Журналист Битман через свою страничку в социальной сети Фейсбук
вторые сутки подряд рассказывает о том, как он соблюдает Великий пост. В первый
день поста Битман знакомил своих читателей с прелестями постной кухни. «Каши.
Супы. Вкусные щи из кислой капусты на грибном отваре! Острые овощные салаты с
рисом в тайском стиле! » — рекламирует постную кухню неофит. Вчера господин
Битман опубликовал впечатления от первой «постной» ночи.
Некоторые знакомые с психологией журналисты уже
отметили, что природа сновидений господина Битмана, может быть, и не связана с
недостатком мясной пищи. Известно, что знаменитый психолог доктор Зигмунд Фрейд
трактовал появление в снах мокрых и скользких
продолговатых предметов несколько иначе, чем это делает участник кремлевского
пула Битман. В то же время нельзя не отметить, что именно Битман с
определенного момента стал одним из самых яростных и непримиримых борцов с
проституцией в России. Не исключено, что сочетание твердой гражданской позиции
кремлевского журналиста с постным меню и стало поводом для таких неожиданных
сюжетов в сновидениях».
Мой ответ в Фейсбуке:
«Торский с нами!
Денис Торский написал про мой Дневник постящегося в «Московском комсомольце»! Я тут же придумал
рекламную кампанию нового бренда колбасных изделий СОСИСКА ФРЕЙДА. Благодарю
Вас, Денис!»
Прилипнув лбом к иллюминатору, Битман разглядывал
фиолетовый плюш облаков далеко внизу. Уныние и тоска были синонимами вида за
иллюминатором самолета. Настроение самого Битмана и запах, который
подкрадывался из кухонного отсека, тоже были отнюдь не цвета «оранжевый
баклажан» (Торский — ау!).
Неотвратимо приближалось время полетного обеда. «Обед
— перекус, перекусончик, червячка заморить», — вычитал Битман в новой редакции
словаря Ожегова, и по его коже пробежал холодок. Стюарды расчехлили ружья,
надели перчатки и протрубили в горны — началась охота на желудки пассажиров
«Боинга».
Стюарды расценивали свою работу, по вполне понятным
причинам, совершенно иначе. «Дать пассажиру качественную
и свежую пищу в небесах — часть нашей миссии», — говорил инструктор стюардов на
курсах элитной части обслуживающего персонала.
Как только тележка с запасами пищи покатилась вдоль
кресел, стали раздаваться стоны, крики ужаса и плач грудничков. Тяжелая волна
гнилостного, но вместе с тем сладкого запаха таранила обоняние небесных
страдальцев и обращала их чувства в развалины.
Но, оглядевшись вокруг, Битман понял, что далеко не
все воспринимали обед как гуманитарную катастрофу. Иные потирали руки в предвкушении
деликатесов. А стоны и крики, воспринятые Битманом в негативном контексте,
сопровождали попытки открыть вечно заедающие столики и занять удобные позы.
Проигнорировав толчок в плечо, Битман вновь приклеился
лбом к иллюминатору и для убедительности закрыл глаза. «Увидят, что я сплю, и
пройдут мимо».
Солнце слепило через иллюминатор и сквозь опущенные
веки пассажира всполохами северного сияния. По какой-то причине именно в этот
момент он вспомнил, как в прошлом году обделался с Рождеством.
От новогодних бдений в голове что-то переклинило, и
Битман с упоением поэта из заводского литературного кружка начал поздравлять
знакомых, рассылая десятки однотипных смс: «Христос воскресе!!!» Что любопытно,
большинство благодарило за сообщение и также поздравляло с событием. Другая
часть отвечала вполне конструктивно: «Воистину воскресе!» И только один
человек! Милый сердцу Шабуров! Находясь на чужбине! Обратил внимание на
неумолимый факт, что поздравлять, если уж мы взялись за это дело серьезно и
вдумчиво, следует с Рождеством Христовым, а никак не с Воскресением. Это разные
события в земной жизни Иисуса Христа. Прежде чем вознестись, Христос должен был
быть рожден непорочною Девой Марией. Обратное предположение ставит с ног на голову как саму концепцию, так и хронологию событий,
зафиксированную евангелистами.
Сгорая от стыда и жуя изнутри щеку, Битман вынужден
был читать укорения Шабурова, художника великого, но человека нудности редкой,
почти библейской.
Стюард был крепко стоящим на земле человеком и
искренне верил в свою миссию — насыщать людей в поднебесье. В его
непритязательной психологии билет на самолет и обед были прямо и неотвратимо
следующими друг за другом событиями. Из того же смыслового ряда, что «секс и
последующий брак», «утро и горячий завтрак», «вяленый инжир и стремительный
побег в туалет».
— Что будете кушать? — стюард запанибрата потрепал
Битмана по плечу.
Ложный соня был вынужден открыть
мутны очи, посмотреть в глаза нависшего нахала и попытаться испугать его
пристальным взглядом коренного москвича. Ничего не получилось. Стюард сунул в
колени отшельника горячую упаковку завтрака с желтым кружком на крышке.
— Осталась только курица.
Битмана накрыл тот самый запах, унюхав который, он
захотел как можно скорее вернуться в Москву. «Курица определенно так пахнуть не
может!» Битман, нужно сказать, хорошо готовил. «Но ведь пахнет!»
Стюард прервал экзистенциальный спор двух философов и
пошел дальше исполнять миссию кормления.
Не в силах вынести вонь жертвы
фабричного клонирования и инновационной кулинарии, Битман попросил принести
водки.
Дальше события развивались в ускоренном темпе, словно
некто нажал кнопку «х2». Сунув деньги в лапку
стюардессы, Битман скрутил головку с фляжки и одним духом — так он никогда
раньше не пил! — влил в себя почти стакан национального напитка. Он читал у
Ильфа и Петрова, но только сейчас оценил фразу, что самогон можно делать даже
из табуретов. А ведь и сделали!
Водка скользнула в желудок. Натянутая струна страхов,
тяжелых дум о будущей работе в Екатеринбурге, о незавершенных делах в Москве
мягко лопнула, и тело Битмана обмякло, словно колесо автомобиля, остановленного
полицейским «ежом».
Удивительный напиток разом решил все проблемы и даже
придал мечтам Битмана какую-то совершенно беспричинную веселость. Он поймал
себя на том, что, задрав голову, пялится в потолок и
улыбается во весь рот, морща лоб и производя губами звуки наподобие
«блю-ю-ю-ю».
Столь же стремительно, легко и приятно Битман уснул,
рухнув головой в колени. На все про все ушло от силы минуты три. Последняя
мысль мелькнула в отключающемся сознании Битмана: «Буду в Лондоне, схожу на
выставку импрессионистов». В голове поплыли яркие пятна, голая женская фигура
на траве и рядом одетый в мундир принц Чарльз, который отдавал Битману честь и
одновременно подмигивал.
«Нет, не пошли ему на пользу армейские казармы», —
думал Битман, проваливаясь в кроличью нору сна, улыбаясь и производя губами
новую гамму звуков, которые заставили соседа слева сесть прямо и собрать со всех
ближайших кресел известного рода бумажные пакеты.
Между тем в сновидениях Битмана принца Чарльза сменил
БАБ — Борис Абрамович Березовский. Битман пытался выведать у опального и, надо
признать правду, неживого олигарха обстоятельства его смерти:
— А вы знали своего убийцу?
Ответ:
— … (1)…… … … (2)… …(3)!
— А почему не предусмотрели такой ход событий?
Ответ:
— … . …(4)… … . (5)…
И все в таком же духе. На ловкие вопросы Битмана БАБ
что-то отвечал, но в сознании спящего журналиста прямая и весьма эмоциональная
речь олигарха чудесным образом трансформировалась в точки-тире и какие-то
странные цифры в скобочках. Понять что-либо было решительно невозможно.
Битман знал о практике израильской журналистики,
представителям которой разрешалось публиковать сведения о происшествиях только
лишь после дозволения полиции. Но чтобы английские следователи могли
цензурировать сны москвичей — это показалось Битману возмутительным с точки
зрения международного права.
На прощание БАБ подарил Битману стертый десятирублевик
и черным фломастером оставил на монете свой автограф.
Далее все еще спящий Битман
предался философическим размышлениям на тему Великого поста, соблюдаемого им
неукоснительно.
Уже на второй неделе поста мысль о еде теряет свою
истеричность, свойственную первым дням. Ужасная мысль о голодной смерти и
истощенных телах постящихся не терзает. Точнее, те, кто не выдержал, утешаются
бутербродом с колбасой, в нем найдя спасение. Настойчивые от белкового голода и
недоедания теряют интерес не только к половой, но и к жизни вообще и
сосредоточиваются на духовном. Нельзя сказать, что они
сутками стенку разглядывают. Как раз нет — жажда творческих свершений
и интерес к новым открытиям начинают приобретать энергичность, свойственную
разве что первой подростковой любви.
Особое внимание общества вызывает полный отказ от
алкоголя. В душеспасительных беседах мужи выражают
даже не сострадание, а глубокую и искреннюю обеспокоенность таким поведением.
Соврати их жен и дочерей, опустоши карманы и побегай по крышам «мерседесов» —
все это пустяки по сравнению с примером полного непития. Такое асоциальное
поведение рушит устои и угрожает самим основам понимания, что такое хорошо и
что такое плохо. Основной месседж мужей — выпей хоть
немного, чуть-чуть, нельзя завязывать сразу. За сим
предложением, очевидно, скрывается несложная идейка подбить на малое, а большее
само придет.
Пока Битман спит и размышляет, присмотримся к нему
внимательнее.
Если бы он взялся встать и вытянуться, как говорится,
в полный рост, расправить мягкие плечи, вы бы увидели внушающего самые
величественные мысли жителя Москвы ростом и весом выше среднего. Волнистые
волосы приятной длины, нос с горбинкой и прямой взгляд серых глаз. Парадокс в
том, что таким Битман был исключительно в собственных представлениях о себе. На
деле в его полном владении была куда более скромная модель человеческой фигуры
— невысокого роста и худой как щепка Битман мог похвастаться разве что
жиденькими вьющимися волосами, дорогой оправой очков и предлинным плащом.
Битман обожал длинные плащи и пальто, полы которых не то чтобы волочились по
земле, как платье невесты, но были близки к тому.
Перед тем как оказаться в самолете, совершающем рейс
между Москвой и Екатеринбургом, Битман имел аудиенцию у главного редактора
Главного Телевидения по восточной части России.
Сотрудники редакции прозвали шефа Биллом после выхода
на экраны тарантиновской дилогии «Убить Билла» и «Убить Билла — 2».
Битман — корреспондент ГТ — звезда не первой величины.
«Но мое слово имеет значение», — любил говорить Битман обычную в такого рода делах неправду.
Билл появился в редакции и уставился на Битмана
неприятным взглядом. Битман почувствовал, что сейчас ему сообщат о новостях.
Будучи настоящим журналистом, Битман терпеть не мог новости.
— Мой мальчик, — проорал Билл.
Он был в отвратительном настроении. В таких случаях в
редакции на вопрос: «Как шеф?» — отвечали: «Убить Билла — 3».
— Сверим часы. Сегодня на Урале выборы. Я не знаю как,
но там победила оппозиция во главе с коммунистами! У них там самая настоящая
цветная революция и вообще скандал!
Битман не все понял из вороньего карканья бывшего
морпеха, прославившегося тем, что привез невесте — девушке из петербургской
семьи — два засушенных яйца зазевавшегося противника социалистической Анголы.
Битман такой хеллоуинский юмор не одобрял. «Мы не в Штатах» — любимая поговорка
православного либерала Битмана. Это он говорил на премьерах новых спектаклей.
Этим он отвечал на предложение подписаться на благотворительный взнос.
— Победили коммунисты? Но разве они там не правят?
Ельцин?
Несколько потрясенный, Битман
хотел сказать: «Сталин», но где-то в глубине его мозга тлела догадка: Сталин
был во времена Гитлера. А это было неправдоподобно давно. Битман вообще слабо
разбирался в политике.
— Мальчик мой! У меня нет под рукой корреспондента,
который мог бы поехать на место и сделать хорошую картинку. Понюхай воздух. Мне
надо знать, чем пахнет…
Шумно втянув воздух через широченный нос, Билл
сворачивал совещание.
— Твой самолет улетает через пару часов. Летишь в
Екатеринбург. Прямой рейс. В аэропорту тебя встретит «передвижка». Ребята уже
выехали из Перми.
Пауза. Глубокий засос воздуха через нос.
— В твоем распоряжении милашка
Пегги.
— Не-е-е-т, — простонал Битман, — только не Пегги!
Пегги Вульф работала в региональной редакции. За
откровенную, нескрываемую сексуальность ее прозвали «Кто вы такая, миссис
Пигги?».
Пегги было ее ненастоящее имя, но в редакции работали
англоманы. Сотрудники откликались на английские имена, ставшие настолько
привычными, что даже руководитель департамента кадров, многоопытный Гарий
Абрамович Сейфер, не раз и не два рвал отпечатанное личное дело, заметив на
первой странице Джона вместо какого-нибудь Ивана.
— Оператор — его Королевское Величество Джордж Максимов!
— Боже, храни Королеву, — совсем сник Битман.
Джордж был чудесным оператором, но странности его
характера уже не раз приводили Битмана к катастрофам — нравственного и вполне
материального характера.
Вот и начало нынешнего Великого поста ознаменовалось
эпической перепиской в Вацапе двух титанов православия — Битмана и Джорджа
Максимова.
«МАКСИМОВ. Как православному брату скажу тебе рецепт
постного завтрака, очень вкусного, — тосты из ржаного хлеба на оливковом масле
с вареньем. Я ел сегодня со сливовым джемом.
БИТМАН. Надеюсь, ты не батон хлеба ухряпал?
МАКСИМОВ. Четыре небольших тоста.
БИТМАН. То есть ты батон порезал на четыре части и
ухряпал их?
МАКСИМОВ. Четыре обычных куска хлеба. Треугольничком.
БИТМАН. То есть ты каждый день, что ли, по батону съедаешь?
На завтрак?
МАКСИМОВ. Ты чего такой приколист сегодня? И именно по
моему поводу желудочный сок разъедает уже и мозг?
БИТМАН. Я едва под стол от смеха не упал, представляя,
как ты батон хомячишь.
МАКСИМОВ. Вот ты какая
сволочь! Во-первых, не батон. Во-вторых, хлеб ржаной, а батонов ржаных не
бывает.
БИТМАН. Да, нечего сказать, христианское у тебя
настроение. Давай я этот диалог в Фейсбуке отпостю?
МАКСИМОВ. Я тебе отпостю, понимаешь. Ну, если без
редактуры — пожалуйста, чтобы все видели, какая ты сволочь».
Пегги прочитала диалог православных гигантов Битмана и
Джорджа Максимова. Отсмеявшись, пронзила Битмана лучистыми
глазами — совсем как у княжны Марьи Болконской в «Войне и мире» или как у
японских мультяшных покемонов, которые пронзают врагов лучами из глаз, и
заметила: «Какое кощунство!»
Битман достал из ящика стола «Новый Завет для
путешественников» и выдал залпом цитату из Нагорной проповеди: «…также, когда
поститесь, не будьте унылыми, как лицемеры».
Думаете, это произвело хоть какое-то впечатление на
Пегги? Ноль.
Нехорошие предчувствия заполонили душу Битмана.
— Три совета, мой мальчик. Я прожил на Урале
одиннадцать долгих лет. И знаю, что говорю. Совет первый…
Битман сел прямо и уставился на желтые прокуренные
клыки Билла.
— Полюби водку. Сразу и безоговорочно. Иначе тебе
будет очень тяжело.
— Но…
— В разговорах как можно чаще говори слово «давай»…
— В смысле «дать», «отдать»? — пытался нащупать тему
разговора филолог Битман.
— Нет, «давай» в смысле «делай, детка, делай»…
— Детка?
— Ну ладно, я пошутил. Просто в смысле «делай».
Билл замолчал и посмотрел себе под ноги. Битман
уставился в окно и подумал, что ехать в Екатеринбург совершенно не хочется.
— «Давай» уральцы говорят особенно часто при прощании.
Прорепетируем. Я с тобой обсудил какую-нибудь важную тему, например, сколько
пальцев на ногах у Леди Гага, и, уже как бы прощаясь, говорю: «Давай, парень,
давай!»
— Удачи. Увидимся позднее! — выдавил из себя Битман.
— Нет, черт тебя подери. Какое такое «удачи»? — заорал
Билл. — Ты мне тоже говори: давай, типа, детка. Давай!
— А-а-а, — сказал чуткий Битман. — Давай, папик!
— Давай, давай, детка, — Билл помахал рукой и потопал
прочь, растворяясь в таинственной глубине кабинета.
— Давай, давай! — Битман начал пятиться задом к выходу
из комнаты.
— Давай, давай, перезвони мне.
— Оки-доки, — блеснул знанием современного русского
языка Битман. — Давай, детка, перезвоню.
— И еще одно…
Очередной «давай» умер у Битмана на губах.
— Тебе будет интересно…
День первый. До
обеда
Плохо вы знаете наших писателей
…И вот душа рванулась вверх, оставляя за собой все,
что было раньше, и это раньше сразу показалось неважным, и скучным, и пыльным,
как город Белград пылающим августом.
Битман выплыл из мутного сна и некоторое время
соображал, где он и что с ним. Обнаружил себя Битман в черном кожаном кресле в
микроавтобусе с зашторенными окнами. Рядом сопел Джордж, завернувшись по брови
в кремовый долгополый плащ.
Пегги мокрой тряпкой обвисла на подлокотнике и
негромко сопела своим аккуратным курносым носиком. Черт его знает почему, но
многие джентльмены, разглядывая носик Пегги, набредали в своих размышлениях на
мысли о тайнах искусного минета. Битман отвел взгляд от
спящей Пегги и попытался понять, где обретается капитан сего лайнера на
колесах. Водителя микроавтобуса видно не было — он упал под руль в
попытке найти среди педалей несколько часов сна, которые он недобрал на пути в
Екатеринбург.
Открыв комп, Битман развлекался попытками поставить в
тупик этого всезнайку. На любой запрос поисковик Яндекс бойко вываливал
огромные порции всякого информационного дерьма. Даже
«голый лохматый пупс» не поставил его в тупик. А вот на «мыпси-дрыпси» он
завял.
— Ага! — победно крякнул Битман. — Не все тайны
человеческого бытия для тебя открыты, мой широкоротый виртуальный друг.
В машине было тихо, как бывает только после выстрела
дивизионной гаубицы.
Битман порылся в карманах и обнаружил старый счет за
квартиру. В отношении этих бумажек он разработал инновационный метод.
Сортировал на две стопки счета, которые валятся в почтовый ящик, как школьники
из оперного театра в ночной клуб. В одной стопке счета на сумму выше некоторого
строго определенного барьера. Эти счета Битман рвал. Во второй стопке счета,
где суммы ниже определенного предела. Эти Битман оплачивал.
Самое главное в этом деле — проявить настойчивость
истуканов острова Пасхи. Если так делать из месяца в месяц, из года в год, ОНИ
перестанут превышать определенный вами лимит или просто перемрут от голода. И
песенка Макаревича «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он
прогнется под нас» наконец получит хотя бы одно подтверждение из жизни.
Найденный счет был немилосердно уничтожен.
Отдышавшись от борьбы с бумажкой, Битман сосредоточил
внимание на пакете с кефиром, лениво возлежащем на столике. «Не хочу, — подумал
Битман. — Не только кефира не хочу, а вообще есть не хочу».
Впереди морозное абрикосовое солнце всплывало и
путалось в крестах Храма-на-Крови. По мосту, переброшенному через Исеть-реку,
ранние пташки — авто с непроснувшимися пассажирами — сновали с одного берега на
другой и исчезали в снежной пыли екатеринбургских бульваров.
Зимнее утро — «брегет» Битмана показывал 9:45 a.m.
Машина съемочной группы неприметно стояла у стен гостиницы
«Хайятт». Выбранная диспозиция позволяла хорошо просматривать площадку перед
памятником Первому Президенту России Борису Николаевичу Ельцину. Белый мрамор
монумента светился в лучах восходящего солнца, как энергосберегающая лампа
гигантского размера.
Вихрь предметов вскружился и заставил сделать сразу
несколько странных движений (Битман еще не вполне управлял собой после ночного
перелета из Москвы): прополоскать рот глотком водки, остатки вылить из бутылки
на снег, а бутылку бросить под сиденье машины. Одновременно Битман разглядывал
сгорбившегося дворника, который неподалеку тыкал палкой с гвоздем на конце в
сугроб, нанизывая неопрятные бумажки, стаканчики и банки из-под пива.
Мимо микроавтобуса промчалась машина с торчащими во
все стороны погрузочными стрелами, неуловимо схожая с развязными лондонскими
панками.
Лихо подрулив к памятнику,
самопогрузчик остановился. Из кабины на скользкий асфальт выскочили несколько
могучих мужиков, всем своим видом демонстрирующих — для настоящих грузчиков нет
ничего невозможного. «Эге, — подумал Битман. — Кажется, начинается…»
Мужики забегали вокруг памятника Ельцину, опутывая
белый клык черными стропами — как паук муху. За исключением проснувшихся
пассажиров стоящей неподалеку съемочной машины ГТ, происходящее у памятника не
привлекло ничьего внимания.
Город еще не отошел от бурной ночи, но спать не
собирался. Бессонница этих выходных была иного рода, нежели бессонница клубных
ночей, полных огня и похоти борделей Екатеринбурга. «Рябиновая революция» не
давала людям спать.
Впереди был еще более интересный день. Битман не
догадывался, что к Екатеринбургу стягиваются толпы из провинции — революция
набирала силу.
Битман продолжал нелепую комедию с предметами, пытаясь
их обмануть и догадываясь, что не он ими, а они сегодня управляют событиями его
жизни, а он лишь жалкая пешка в их узловатых руках. Так вот Битман произвел
рокировку — переместил несколько бумажных денежек из своего кармана в карман
молчаливого дворника, отобрал у него палку, фартук и, скрываясь под этой пованивающей
маскировкой, начал подбираться к грузчикам поближе.
Джордж высунул камеру из форточки машины и снимал
происходящее издалека.
Пегги на айпаде набрасывала текст будущего репортажа,
зевая и ежась от холода.
Грузчики тем временем орали и крыли матом всю
окружающую их материальную и духовную среду. Площадку позади памятника
неизвестные превратили в общественный туалет, и один из грузчиков погрузился
ногой в полузамерзшую пирамидку вполне экологического производства.
— Мать твою! — ругнулся мужик.
«Может, просто глина?» — Битман подобрался совсем
близко, усердно тыкая палкой в снег. Грузчик оглядел удивительного дворника.
Приличный плащ и лакированные туфли не очень-то ассамблировали грязному фартуку
и палке с гвоздем.
Запах убедительно развенчал робкие предположения
Битмана.
Стропы обвили монумент. Машина дернулась от усердия, и
самый верхний блок памятника — круглая голова первого президента Российской
империи (вылитый бравый солдат Швейк) — отлег от блока-туловища и медленно
поплыл в сторону грузовой платформы чудо-грузовика.
Это был поистине исторический момент. Журналисты ГТ
были первыми и единственными на данный момент телевизионщиками, ставшими
свидетелями того, как революция демонтирует атрибуты прежнего мира.
Между тем нетерпение снедало оппозицию. Победившие
коммунисты, «народороссы» и «соколы Жириновского», не дожидаясь опубликования
официальных результатов выборов областной думы, уже ночью собрались в здании
правительства.
Страсти накалялись до размеров совершенно нешуточных.
Председатель избирательной комиссии Мосовщиков сбежал
от журналистов и коллег в свой кабинет. Когда из-за запертых дверей кабинета
раздался звук выстрела, члены облизбиркома решили, что Мосовщиков сделал то,
что обязан сделать в такой ситуации любой более или менее уважающий людей
офицер. Они долго ломились в прочную дверь, пытаясь выбить. Но дверь устояла. А
когда через некоторое время грянул новый выстрел, возникло предположение:
Мосовщиков, видимо, жив?
После третьего и четвертого выстрелов Мосовщикову
решили не мешать — что бы он там ни выделывал. «Не в себя же он попасть не
может?» — с такими размышлениями члены облизбиркома занялись служебными делами.
Город полыхал огнями уличного освещения, окнами
бодрствующих обывателей и заревом горящих машин. Оппозиция начала с
автомобильных покрышек, затем перешла на автомобили. Пожарные метались по
городу, не успевая тушить. Но после того как одну из их машин на улице Малышева
обстреляли из охотничьих стволов, служаки заперлись в депо и стали готовиться к
обороне.
— Зачем ждать оглашения результатов голосования?! — надсаживался коммунист Айшевский. — Давайте делить посты!
Коммунисты получили больше всего голосов избирателей, значит, мы берем пост
председателя областной думы и два комитета из четырех…
Лидер «народороссов» Александр Буйков, претендовавший
на роль лидера новой власти, в этот момент поднял руку и попросил тишины.
— Я считаю, будет неправильным, если мы начнем свою
работу без учета мнения наших избирателей.
— А чего хотят наши избиратели? — спросила коммунистка
Кушкина.
— Они жаждут, требуют от нас взять власть в свои руки.
Что это означает?
— Что? — не унималась любопытная Кушкина.
— Это означает, что мы не должны довольствоваться
областной думой. Народ оказал нам доверие… — Буйков махнул в сторону окна, за
которым проходила угрюмая толпа молодежи с Сортировки. С сумками и битами
подрастающее поколение рабочих окраин направлялось в сторону
супермегауниверсама «Гринвич». Их не останавливала мысль, что в столь ранний
час магазин закрыт. В воздухе города царила атмосфера, которая исчерпывающе
описывалась древним, проверенным временем лозунгом «Грабь награбленное!».
— Предлагаю взять всю власть в свои руки. Раз мы
победили на выборах, давайте сформируем свое правительство и назовем его ПРАВИТЕЛЬСТВОМ
НАРОДНОГО ДОВЕРИЯ… — голос Буйкова потонул в криках. Одобрение было тотальным.
Вскочил Айшевский, также претендовавший
на роль лидера революции.
— Предлагаю назвать наше правительство следующим
образом — ПРАВИТЕЛЬСТВО НАРОДНОГО ДОВЕРИЯ И ДОСТАТКА.
(Всеобщая ажитация.)
— Хорошо, — снизошел до одобрения коллеги Буйков. —
Место проведения ПЕРВОГО заседания правительства народного доверия и достатка,
товарищи и господа, — Дом правительства Свердловской области! Тот самый 16-й
этаж, где еще вчера работал председатель Редин со
товарищи и где принимались антинародные и неэффективные решения.
(Аплодисменты.)
На исторической сходке, когда воскресенье еще только
передавало эстафету бурных событий понедельнику, лидеры революции приняли еще
одно историческое решение. Идею в массы бросил неистовый
Айшевский. Не откладывая в долгий ящик, сегодня же утром, незамедлительно,
немедленно снести памятник Первому Президенту России Борису Ельцину.
Народ решили не оповещать — кто его знает, как
прореагирует? Будет мешаться под ногами новой власти. Журналистов тоже не
позвали.
Лидер «народороссов» Буйков рассчитывал сделать это
позднее. Хорошее блюдо нуждается в сервировке, в грамотной подаче. Без
предварительных ласк горячего секса не получишь. Хорошо подвести журналистов к
окну на 16-м этаже Дома правительства и, указующим перстом тыча в окно,
обратить внимание ахающих акул и белок массмедиа на пустое место:
— А ведь памятника, как видите, нет! Мы начинаем с
чистого листа новую историю — нового Урала!
(Аплодисменты и крики: «Браво!»)
У внимательного наблюдателя может возникнуть вполне
законный вопрос — если решили не звать журналистов, откуда ГТ, приславшее съемочную группу, узнало о сносе мраморного
Бориса?
Здесь начинается другая история, прямо связанная с
писательским племенем бунтующего Урала.
Жил-был в Екатеринбурге писатель Евгений Камов. Автор
масштабного эпоса «Один день из жизни топтателя кур Свалова», названного в
прессе «политической Фукусимой». Камов частенько ездил за пределы своей любимой
Родины, предпочитая выписывать уральские пейзажи по памяти, сидя в маленьком,
но уютном номере отеля Парижа или Рима.
В одну из таких поездок, в данном случае в Прагу на
очередной литературный семинар, Камов познакомился с секретаршей главного
редактора ГТ по Западной Европе Маргретой Памс.
Однажды Маргрета увидела в себе дар поэта и не стала
скрывать этого печального открытия от окружающего мира. Более того, на курсах
йоги учитель сказал, что она — реинкарнация великого поэта, дуэлянта и
любовника, чье лицо украшали кустистые бакенбарды.
Под описание подходил только русский поэт Александр
Сергеевич Пушкин. Маргрета еще успела застать времена, когда в школах Праги
изучали русский язык и литературу.
Поколебавшись, Маргрета сдалась на милость судьбы и решила
поверить в то, что она — очередное перевоплощение автора «Евгения Онегина» и
«Медного всадника».
Дебютное и одновременно манифестальное произведение
Маргреты начиналось не без вызова обществу:
Нет, весь я не умру.
Душа моя переродится в Памс.
На семинаре писателей-славистов Маргрета пролила воду
на брюки русского писателя Камова. Пролила метко. Камов с ужасом смотрел на
расплывающееся мокрое пятно — от ширинки и ниже. И ненавидел всех пражских баб,
их кривые ручонки и эти пакостные одноразовые стаканчики.
Но все это дела давно минувших дней, никакого
отношения к современности уже не имеющие. Памс и Камов подружились.
Перезванивались и переписывались.
Отношения писателя и журналистки приобрели фривольный
характер дружбы лошади и воробья.
— Ну и где ответ на мой пост?
— Работы много. В обед напишу.
— Лучше бы ты, умница уральская, не в Фейсбук писал, а
деньги зарабатывал…
В комментах в этом месте
пишут :))))))). Но звучит довольно жестко.
— А вот в Нагорной проповеди написано — не заботьтесь
о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем. (Благодаря своей
супруге Елене Камов знал Евангелие наизусть.)
— Была у меня одна такая знакомая. Она так и сделала —
уволилась с работы и сидела дома, сложив ручки на коленях, мол, Господь
позаботится! Типа, будет день — будет пища.
— Слушай-слушай-слушай, сидеть дома, сложив ручки на
коленях, это не то, что имел в виду Христос. Он ведь сказал: «Ищите же прежде
Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам». Условие
есть — в каком случае «все приложится». А в сидении на
кухне, сложив ручки на коленях, искание Царства Божия никак не просматривается!
— А как же твоя любимая фраза: «Все приходит к тому,
кто умеет ждать»?
— Так дурак-то увидит только слово «ждать», а вот
деятельного слова «умеет» не заметит…
Вот и вечером знаменательного воскресенья услышал
Евгений в телефонной трубке знакомый захлебывающийся голосок — Маргрета всегда
куда-нибудь спешила.
— Хэллоу, душа моя! — обрадовался Камов.
— Привет-привет. Евгений, к вам выехала наша съемочная
группа. Быстренько организуй что-нибудь эпохальное. Это просьба Билла. Он сам
мне звонил. Ты же такой умничка и талант земли уральской! Только не как в
прошлый раз!
— Да уж! — согласился Камов. — Упаси бог!
В прошлом году, когда в Екатеринбург приехала съемочная
группа ГТ, Камов повез журналистов в монастырь на Ганиной Яме. Там были найдены
останки семьи императора Николая Второго, расстрелянной на Урале в далеком 1918
году.
Сами останки были найдены уже в наши дни. Но, как
выяснилось, не все останки. Камов демонстрировал телевизионщикам места
раскопок, как вдруг в мокрой земле под ногой литератора что-то блеснуло. Как
оказалось — часть антикварного жемчужного ожерелья. «Странно, — удивился Камов,
вертя в руках знатную вещицу. — Похоже на ожерелье императрицы Александры
Федоровны».
Тут же в кармане писателя оказалась книга с
фотографиями вещей императрицы. И — о чудо! — такое ожерелье в книге было и
даже подробно описывалось как бесценное.
Телевизионщики разве что в штаны от восторга не
писали.
В эфире ГТ вышел документальный фильм, наделавший
немало шума. Основным сюжетом фильма стала находка фрагмента ожерелья
императрицы. Сама вещица много позже всплыла в коллекции местного олигарха
Павлова.
Но на том история реликвии не закончилась.
Царскосельский музей издал каталог своих фондов, и один остроглазый уралец
увидел ожерелье императрицы — на удивление уральских краеведов, целехонькое.
Разразился скандал.
Камов повспоминал те события, покряхтел и спросил у
Маргреты:
— А чего едут-то?
— Ну, у вас же там такое творится!
— А что такое творится? — осторожно спросил Камов. Как
настоящий писатель, он проспал в буквальном смысле исторические события
воскресенья — встал с кровати за полчаса до звонка из Праги. А на выборы Камов
не ходил по принципиальным соображениям.
— Ха-ха, смешно! Радуюсь твоей выдержке. Организуй
что-нибудь смотрибельное по высшему разряду… С тобой
свяжется руководитель съемочной группы Битман. Он такой милашка!
— Бутман? К нам едет Бутман?
— Не Бутман — Битман. Это большая разница. Он был бы
писателем, если бы не был таким прекрасным издателем, — пошутила Маргрета. Это
был внутриредакционный сарказм, который Камов не мог оценить в должной мере.
Но, как известно, люди слышат только то, что хотят услышать.
— А-а-а, издатель, — сделал отметочку Камов. — И
крупный?
— Крупнейший в Москве, —
съязвила Маргрета.
— Долго у нас будет?
— Завтра утром прилетит, отработает сюжет и улетит… —
щебетала Маргрета.
Но тут она вспомнила, с кем имеет дело. Долгие месяцы
она выбивала из головы Камова мысль, что она каким-то образом может
посодействовать его публикациям на Западе.
— Евгений! Он не издатель! Он журналист.
— Но ты же сама говорила… — Страдая, Камов согласился
с мыслью, что прекрасный замок оказался на поверку руинами, под которыми задохнулись
мечты обрести крупного столичного издателя Битмана.
Но плохо вы знаете русских писателей! Камов не
захандрил, не сдался на милость обстоятельств.
Погрузившись в Интернет, Камов быстро сориентировался
в ситуации и оценил размах происходящего. Пару раз в пустой квартире раздавался
ликующий крик: «Ни фига себе!» И уже через полчаса
мысли его понеслись в новом перспективном направлении.
Не откладывая в долгий ящик, писатель земли уральской
набрал телефонный номер Айшевского, который вроде бы имел какое-то отношение к
политике.
— Привет, Андрюха! Москали движуху хотят, мясо им
фактологическое, понимаешь, подавай.
И Камов раскрыл перед Айшевским величественную
перспективу. Депутат устраивает нечто эпическое, что можно продать центральным
массмедиа, а Камов берет на себя труд сделать Айшевского главным героем
телевизионных сюжетов.
— ГТ тебя устроит? — задавал вопросы Камов, прекрасно
понимая, что уж ГТ-то кого хочешь устроит. — За тобой
тогда ресурсы. Подгоняй бабосов.
— Сколько? — легко согласился Айшевский. Сегодня был
особенный день, и жадничать было глупо.
— Тысяча двести двадцать долларов. — Помедлив, Камов
добавил: — Тысячу стодолларовыми банкнотами, двести десятками, двадцать
однодолларовыми, — прикинув в уме, что пара банок пива на улице стоит как раз два доллара, а пива Камову хотелось все больше и больше.
Стороны пришли к соглашению, что встреча и передача
денег состоится через пятнадцать минут на улице Малышева, возле магазина
«Табаккос».
Депутат уже знал, что нужно делать. Азбука революции
была открытой книгой для коммуниста Айшевского. Революции начинаются со сноса
старых символов. Революционерам положено сносить памятники. И в городе был
претендент на участие в эпохальном мероприятии — памятник Первому Президенту
России Ельцину.
Дальше завертелась чехарда телефонных звонков и
быстрых деловых разговоров. Айшевский поделился идеей с членами правительства
народного доверия и достатка. Инициатива пламенного коммуниста получила полную
и всестороннюю поддержку и от товарищей по партии, и от «Народной России» с
ЛДП. Автор идеи отбился от попыток провести на месте сноса массовый митинг. В
этом его неожиданно поддержал Буйков.
И Айшевский снова набрал номер Камова.
— Скажи своим журналистам, что утром будет снесен
памятник Ельцину.
— Ну и хорошо, — согласился гуманист Камов. Все равно
монумент город не красит. Не памятник, а говно какое-то.
Много пострадавший от либералов Камов не принимал абстрактных приемов в
искусстве. Свой будущий надгробный монумент писатель земли уральской видел
предельно реалистичным. Материал — благородная бронза в патине. «Памятник не
должен блистать, подобно начищенному ботинку. Это нехорошо, это пошло», —
мечтал Камов.
В безумных фантазиях мастер слова видел памятник с встроенными шарнирами в местах, где природа определила
человеку иметь суставы. Дабы памятник не истуканом стоял, а двигался,
колеблемый ветром. «А еще хорошо бы в коленку пружину хитрую встроить, чтоб,
когда соратники по перу будут возлагать белые розы на мой гроб, дать им
хорошего такого пенделя», — хихикал, сотрясаясь всем телом, Камов. Он пошел и
дальше — любопытный исследователь творчества писателя мог бы обнаружить на
заваленном рукописями рабочем столе желтую бумажку с чертежом монумента в стиле
да Винчи.
Камов набрал номер Маргреты Памс.
— Здравствуй еще раз, душа моя, — хрипел Камов в
трубку. — Я не удивлюсь, если завтра утром твои телевизионщики приедут к
«Хайятту» и станут свидетелями того, как народные массы сносят памятник
Ельцину…
— Бу-бу-бу!
— Да-да, дорогая, тот самый памятник тому самому
Ельцину.
— Бу-бу-бу!
— Гарантирую. Решение уже принято.
— Бу-бу-бу!
— Ну что ты, какие между нами могут быть счеты! —
ворковал Камов.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ. ПОСЛЕ ОБЕДА
Фотография на память
В назначенное время Камов, встретившись с Айшевским на
улице Малышева, сунул пачку долларов в карман. Не пересчитывая. О такой
глупости и говорить не приходилось. Он все еще не верил, что Айшевский отдал
наличные. А между тем доллары лежали в кармане, и пива хотелось все сильнее, а
голова болела все нестерпимее, и мир вокруг продолжал куражиться
и ломаться.
Камов сел в такси и поехал на одну из квартир на Московской, где в это время
сидело несколько бородатых и пузатых литераторов, пивших водку и матерившихся.
Между делом литераторы залезали под юбки случившимся здесь же дамам, причем
делалось это как бы мимоходом и не обидно. Дам называли дурами,
в самые теплые минуты — бабами, а на самом деле это были жены, и жены любимые,
но и что с того?
Камов решил пошалить. Писатели земли уральской любят
шалить.
Верников, собирая впечатления для новой книги, бродил
в летнюю жару по проспекту Ленина в тулупе, вывернутом наизнанку, и наблюдал за
реакцией прохожих. Или посещал магазины, изображая из себя англичанина и
разговаривая соответственно на английском. Ему было любопытно посмотреть, как
горожане общаются с иностранцем.
Курицын написал роман о придуманном наркотике
«Акварель», после чего несколько лет бегал по стране, скрываясь от
Госнаркоконтроля. Силовики, оказалось, тоже читают книги и собирались задать
Славе пару вопросов про новый искусственный
галлюциноген.
Шабуров целовался с милиционерами, удовлетворяя свое
сексуальное любопытство, фотографировал непотребство и выставлял снимки на
биеннале за рубежом, представляя современное российское искусство. Шалость
стоила министру культуры России его кресла.
Баков создал Бажовское движение, целью которого было
найти останки Павла Бажова, якобы безвозвратно утерянные в тридцатые годы.
Дом, куда ехал набитый долларами и идеями Камов,
собрал под свои своды литераторов не просто выпить и с дамами поиграть. Вечер
нес определенную смысловую нагрузку и назывался Вечером Исторической Памяти
Великой Руси.
Тосты, что прорывались сквозь выпивку, так или иначе
были связаны с Русью и ее особой миссией.
Придя в квартиру, Камов молча показал пачку долларов и
рассказал притихшим собратьям по перу, что вот только что продал рукопись
своего романа каким-то сумасшедшим москвичам, которые спешно скупают всякие
рукописи на предмет публикации новым издательством в обалдевшей вконец Москве.
Найти их можно завтра утром у «Хайятта», и завтра же они уезжают.
На этом день воскресный
наконец завершил свой бег. И начался понедельник.
На следующее утро Камов потопал к гостинице «Хайятт»,
купил у дворника фартук, палку с гвоздем на конце и начал изображать сбор
мусора на газоне, ожидая съемочную группу ГТ.
Около 8:30 к зданию подрулил микроавтобус и
остановился в неприметном месте.
Сегодня бог удачи благоволил Камову. Когда приехали
грузчики и стали демонтировать памятник Ельцину, из микроавтобуса выскользнул невысокий
брюнет в нелепом плаще и, не торгуясь, перекупил у Камова фартук и палку с
гвоздем. Он, видите ли, решил в обличье дворника подобраться поближе к
памятнику и его разрушителям.
Камов сунул деньги в карман и помог Битману напялить тесный фартук.
Джордж снимал. Грузчики растаскивали монумент на
блоки. Канализационный люк парил. С реки тянуло ночной сыростью.
Литераторы, оставленные Камовым минувшим вечером, всю
ночь пили водку, смеялись, но под утро, небезосновательно вспомнив, что в
Екатеринбурге и не такое бывает — посмотрите хотя бы на результаты выборов! —
под разными предлогами распрощались друг с другом и помчались по домам за
своими бессмертными рукописями, которые, к сожалению, не горят. После они
дунули к «Хайятту».
«Каменного командора» Ельцина уже не было. Камова не
было также — ушел домой. В машине ГТ сидели уставшие Битман, Джордж и Пегги,
вяло обсуждали детали репортажа — готовились к записи комментария на фоне
осиротевшего фундамента. Через 47 минут нужно было выходить в эфир.
Город просыпался, но не для того, чтобы, как обычно в
понедельник, пойти на работу. Страсти накалялись. По набережной проносились
машины с развевающимися флагами разных партий. Авто были набиты людьми, и вся
эта публика что-то невнятно орала.
Страх, ужас и ненависть нависли над Екатеринбургом.
Город вонял революцией — запахом жженой резины. Толпа
всю ночь шарахалась от Дома правительства, где располагался избирком, к мэрии
города и к штабам оппозиционных партий. Бог Ра со всех ног бежал над
Екатеринбургом, но люди этого не замечали. Праздник демократии затягивался.
Ничего этого литераторы не видели — не хотели
отвлекаться от главного. Поиск издателя в Москве — дело хлебное и престижное.
«Это вам не какая-нибудь сраная революция», — бубнил бюрократ-писатель Дубичев,
прижимая к груди папку с сокровенными мыслями о сиюминутном.
Камов на листочке нарисовал, как именно собратьям по
перу найти машину ГТ. «Днем они отчалят в аэропорт, так что поймать их только
один шанс».
Подошли литераторы к машине мрачной гурьбой и громко постучали
в ее корпус.
Битман, Джордж и Пегги сначала думали отмолчаться, так
как их не было видно за темными стеклами, но после того, как литераторы сказали
загадочные для журналистов слова: «Мы тут рукописи принесли», — нервы у Битмана
не выдержали, и он, молча кивнув своей бригаде, вышел из кабины на заснеженный
асфальт.
— Товарищи, все будет хорошо, — сказал Битман,
ослепительно улыбаясь. Он верил в силу улыбки. Пусть даже при этом нервически
подергивался левый глаз. — Мы ничего не видели, ничего не слышали, оказались
здесь совершенно случайно, товарищи. И сейчас же помчимся по своим делам.
Литераторам не понравилось, что рукописи их никто не
услышит и не увидит, и началось долгое препирательство, полное взаимных намеков
и упреков.
Битман вытирал струившийся по лбу пот. Литераторы
раздражались и начинали терять ориентиры как в
пространстве, так и в разговоре. Бессонная ночь и выпитая ранее водка
сказывались. Да и разговор с крупным издателем никак не клеился.
Со стороны реки медленно и важно, как кастрированный
кот, подкрался туман и превратил обстоятельства беседы в мрачные и неприятные
декорации фильма ужасов. А тут еще к машине подошел совершенно пьяный сторонник
оппозиции. Дружеский настрой уральца только подчеркивала бейсбольная бита в
руках, фингал под правым глазом и разодранный рукав куртки. За собой победитель
тащил детские санки с большой коробкой. Утром мародеры взломали «Эльдорадо» и
растаскивали телевизоры.
— Ну, братаны, чего дают? —
добродушно спросил победитель у высокого собрания.
В машине Джордж и Пегги тихонько взвыли от страха. Стоявший снаружи Битман по-старомодному поклонился и снова
подтвердил:
— Все хорошо, товарищи.
Разглядев в руках мрачных литераторов папки с
бесполезными бумагами, победитель потопал дальше. А Битман, дабы приблизить
минуту расставания с неприятными визитерами, решился
наконец открыть одну из этих самых папок.
На первой странице было напечатано крупно слово:
«СТАРУХА»
И ниже — более мелким шрифтом:
«Рассказ»
— Что это? — застонал от ужаса Битман.
— Литературное произведение — рассказ «Старуха», —
подтвердил очевидное бородач под псевдонимом Петр Чайковский.
— «Старуха Изергиль?» — продемонстрировал недюжинное
знание русской литературы Битман.
— Нет, просто «Старуха», — ответил Чайковский и
внимательно посмотрел на Битмана. «Послушайте, да он, собака, пьян как зюзя», — пришла ему в голову мысль и тут же была высказана
вслух.
— Любопытный поворот, — согласился Битман. — Надо
спать, надо ехать, завтра просыпаться и ничего не помнить.
Битман вскочил в машину, микроавтобус стремительно
рванул с места, оставив мрачных литераторов под сырым и низким небом
Екатеринбурга.
Раздраженный и невыспавшийся художник слова —
обладатель бороды и рассказа «Старуха» — вернулся домой не на щите. И не под
щитом. А где-то рядом со щитом, волочась по грязной и убитой дороге.
Стоя в передней квартиры, собрат Камова представлял
себя Цезарем, который перешел Рубикон страстей и рухнул замертво. От постоянных
неудач и человеческой подлости творец утратил всяческую способность чувствовать
и даже утратил последнюю музу — философское бешенство. Не согревало и привычное
желание: «Господи, вот бы сейчас ударила молния и прервала эту бесконечную цепь
страданий, превратив меня в горстку пепла».
Просьбу возлюбленной супруги завязать бантик на
тыльной стороне атласного платья, высказанную именно в этот момент, писатель не
оценил. Совсем не оценил. Мировая история знает только один подобный пример
неуместного вопроса, когда камергер Наполеона поинтересовался у великого полководца,
не собирается ли он возвратиться в Москву за забытым портсигаром.
По возвращении в гостиницу «Парк Инн» съемочная
бригада ГТ нашла место, чем-то похожее на улицу Бориса Ельцина. О возвращении к
памятнику Ельцину не могло быть и речи, а в эфир выходить через 9 минут. Роль
снесенного памятника играли валявшиеся в углу автостоянки бетонные плиты, кусок
здания «Парк Инн» изображал из себя «Хайятт».
После выхода в эфир, который промелькнул перед
Битманом как сон, как эфемерность, он вернулся в свой номер.
Он лежал в одиночестве на кровати, от которой остро
пахло дезодорантом «Лаванда», и, глядя в потолок, пытался думать о звездах. Но
ничего, кроме предощущения далекого и холодного расстояния, это не приносило.
Не приносила радости и мысль о Москве, не говоря уже о Билле, к которому рано
или поздно придется возвращаться.
Битман переключил внимание на телевизор.
На экране грохотал мультик канала «2х2». Мускусные
мужики в кожаных стрингах и цепях под грохот металл-рока
орали: КТО СКАЗАЛ, ЧТО БУХЛО НЕ ЖРАЧКА? БУХЛО — ЭТО ЖРАЧКА!!!
И тут же без всякого предупреждения пошел анонс
советских мультиков — на экране цветочное поле, музыка в исполнении пиликающей
скрипочки и мультперсонаж с насморочным голосом маленькой девочки: «Паровозик,
паровозик, ты будешь со мной дружить?»
Такие перепады способны расстроить психику даже
Геннадия Андреевича Зюганова.
Дверь номера приоткрылась, и в нее заглянула пьяная
карлица с изящной фигуркой и мужскими грубыми руками. Оказалось, что Камов слил
местным писателям не только точку встречи у «Хайятта», но и место проживания
московских журналистов.
В номер проскользнула местная знаменитость — поэтесса
и принцесса литературных гостиных.
— Ой, какой молодой, а уже
такой грустный, — бормотала принцесса, слегка вытягивая шею и сглатывая слюну
на окончании слов.
Битман со страданием смотрел на фигуру в черном, надеясь, что это сон. Днем предстояло идти на первое
в истории заседание правительства народного доверия и достатка. И он совершенно
не был настроен на общение с гостиничными шлюхами,
превратно поняв визит дамы.
— Вот такой вот я человек, — спокойно сказала
принцесса и присела на край кровати. — Эмоциональная, — пояснила поэтесса. —
Недавно чего-то не то сказала и по башке получила.
Внезапно, как всегда у нее это бывало, всплакнула и
тут же примолкла.
Последующие полчаса она всучивала Битману рукопись
поэмы про каких-то мифических детей земли и неба. А ему совершенно не хотелось
обсуждать эту тему еще и оттого, что детей у него не было, и сколько бы он ни
говорил себе, что сейчас детей заводить преступно по отношению к самим детям,
он всегда мучительно переживал всякий посторонний намек на их отсутствие.
Битман лежал на кровати, с ужасом смотрел на принцессу
и думал, что мир окончательно и бесповоротно сошел с ума, но, в сущности, это не
так уж плохо. Глядя в телевизор, можно подумать — так и должно быть. Нарушилось
хрупкое равновесие мировой справедливости или еще чего-то столь же важного, что
помогает жить честно и без комплексов.
Нашему герою не везло с женами. Он разводился уже с третьей
спутницей жизни, но большой практический опыт не прибавил ему ни на йоту
здравого смысла. Хотя ради справедливости необходимо заметить, что на этот раз
Битману попался на редкость мужественный экземпляр лучшей половины
человечества.
Воспоминания о попытке контакта с экс-супругой
заставляли Битмана страшно скалиться, как будто он проверял пределы
эластичности своих лиловых губ, и тихонько подвывать. Такие звуки издают собаки
при виде трупа.
Общение супругов предполагалось осуществлять
посредством сотовых телефонов, заочно. Хотя результативность такого вида
общения близка к нулю, что наглядно демонстрирует популярное в современном
глобальном мире дистанционное образование.
Надо признаться, что со стороны Битмана это не был
совершенно уж простодушный крик души или попытка как-то объясниться и
воссоединить два любящих сердца. Наоборот, Битман совместно с адвокатом Мейером
замышлял своего рода грязную провокацию. Пинкертоны планировали записать
разговор с Лялей, а потом использовать запись в суде для иллюстрации
неконструктивной и немиролюбивой позиции экс-супруги.
Новые Ниро Вульф и Арчи Гудвин предполагали задавать
вопросы, на которые Ляля будет отвечать четко и громко, но при этом в присущей
ей недоброжелательной манере. Почему Битман с адвокатом решили, что Ляля будет
следовать их плану, — одному Богу известно. Но они половину субботнего дня
провели в яростных и эмоциональных спорах, обсуждая концепцию наступления и
ответную панику Ляли.
В час Х, после многих тревожных гудков, Ляля сняла
трубку и нежным голосом задала Битману вопрос, который обрушил планы великих
стратегов.
— Мышонок мой, ты уже включил диктофон?
Пока Битман шлепал губами, пытаясь сообразить, что
ответить, а Мейер ловил вспотевшими ладошками скачущий лягушкой скользкий
диктофон, Ляля продолжила:
— Я подожду… Готов?
— Да-а-а-а, — выдавил из себя супруг.
— Сегодня я исполню для тебя новую песню.
Откашлявшись, незаурядная женщина исполнила народный
хит «Летят утки и два гуся». Со всеми припевами, паузами и даже притопыванием
одним тапком.
Исполнению песни не могли помешать ни вопли Битмана о
том, что он хотел бы обсудить условия бракоразводного контракта, ни попытки
Мейера воззвать к мудрости Ляли и к ее женскому достоинству, ни угрозы бросить
трубку. Даже если бы разрушительное цунами и ужасное землетрясение обрушились
на столицу — ничто не могло помешать Ляле допеть
песню.
По завершении концерта Ляля поблагодарила аудиторию и
отключилась. От сотового телефона повеяло могильным холодком…
А на другом конце Екатеринбурга у забрызганного грязью
грузовика стояли злые как черти грузчики и в пятый раз пытались втолковать
протиравшему свежими ладонями лицо в надежде проснуться директору фирмы
ритуальных услуг «Ритуал», что вот же она — скульптура, которую заказали
родственники на могилу писателя Рябинина. Они везли эти камни через весь
Екатеринбург, и если он не возьмет памятник сейчас, то они сбросят его в реку.
Белоснежные камни были свалены посреди двора фирмы в
песок.
Грузчики уехали прочь, сжимая в руках наличную выручку
с продажи белого мрамора. Они тоже были уральцами и умели считать деньги.
Революция революцией, а обработанный мрамор с фигурой мужчины в пиджаке — это
обработанный мрамор с фигурой мужчины в пиджаке, и его всегда можно пристроить
на хороших условиях. Абстрактный подход, примененный скульптором к
художественной задаче изображения Бориса Ельцина, сильно упростил жизнь
грузчиков. Отныне это был памятник известному уральскому прозаику Рябинину.
Камни лежали неясной грудой, темной и загадочной, и
лишь одна неестественно вытянутая рука указующим перстом тянулась куда-то
вверх, к звездам, то ли намечая путь космической экспансии человечества, то ли
демонстрируя вселенной общепонятный знак «fuck you».
Директор фирмы «Ритуал», повертев плешивой головой,
посмотрел на голову памятника и ахнул.
В разрывах светящихся снизу пепельных туч чернел
провал, и там, несмотря на то, что был день, блестела всего одна крошечная
зеленая звезда. Такая далекая, что директор сел на песок, потирая занывшее
сердце и стараясь не смотреть на кучу мрамора.
И вдруг ему все, сразу все стало ясно…
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ. ВЕЧЕР
Новый мир
Тем временем приближался исторический момент.
14:00.
Екатеринбург.
Дом правительства Свердловской области.
Первое в истории правительства народного доверия и
достатка заседание вел Буйков.
В зале заседаний на 16-м этаже присутствовали члены
нового правительства и множество разных людей, фамилий и назначения которых не
знал никто. Сюда пришли все, кому это было интересно и чье присутствие было
совершенно необязательно. Журналисты, депутаты и просто любопытствующие.
От коммунистов были первый секретарь обкома КПСС Шарин
и его коллега Айшевский. Рядом сидел лидер «соколов Жириновского» Такаев.
Поодаль егозил, устраиваясь поудобнее, либерал Килев.
За столом пребывал почетным гостем олигарх и коммунист
по совместительству Коков. Коков крутил головой, заглядываясь на сисястую
Пегги, которая суетилась с микрофоном и светильниками. Планировался выход в
прямой эфир с восточноевропейской студией ГТ.
Коков владел крупнейшим предприятием Урала «Спецвелотяжмаш».
Конверсия привела к тому, что заводы Кокова окончательно перешли на выпуск
велосипедов — шоссейных, спортивных, горных и детских, для развозки пиццы и
трехколесных — для велорикш.
Экономика — штука упрямая, и выяснилось, что ввозить
китайские комплектующие и собирать на конвейерах «Спецвелотяжмаша» выгоднее,
чем самим делать эту продукцию. Поэтому на Урале развернулось масштабное
«отверточное производство» — сборка велосипедов из китайских комплектов.
Педальный узел — как технически ответственный — присылали в сборе из Шанхая.
Местные производили своими руками задние пластиковые крылья.
Не без проблем шло политическое становление олигарха
Кокова. Часть велосипедов наотрез отказывалась ехать. Недовольные покупатели
создали общественную организацию «Обманутые велосипедисты», вполне крикливого и маргинального толка.
Попив крови из Кокова и помешав ему стать полноправным
членом партии власти, велосипедисты с удивлением обнаружили педального олигарха
в списках КПСС. А сегодня уже и на 16-м этаже Дома правительства, за одним
столом с членами правительства народного доверия и достатка.
Коков умел договариваться с незнакомыми людьми. Он
изобрел простой, как Пенкин, способ завоевывать симпатии окружающих. На первой
же деловой встрече, отметая протокол и намерения собеседников, Коков сразу
после «добрый день» заявлял: «Дайте свои предложения. Готов профинансировать в
полном объеме. Немедленно». И обводил несколько онемевших присутствующих как бы
даже сердитым взглядом, мол, могли бы прямо сейчас сметы предоставить, а не
заставлять ждать занятого человека.
Все без исключения дамы в таких случаях умилялись
необыкновенно и губками делали зюзицу, а мужчины суровели, и лица их дергал
нервный тик, свойственный бухгалтерам, когда они в уме подводят годовой баланс
фирмы.
Разумеется, никто и копейки
драной не получал. Но это печальное открытие предстояло сделать завтра, а
сегодня…
К тому же Коков умел не обижаться, что для
формирования не только первичного, но и любого другого капитала является
способностью наиважнейшей. «Обижается тот, кто хочет обидеться» — таков был
лозунг Кокова.
Битману была знакома эта концепция счастливой жизни,
но претворить ее в жизнь, в отличие от Кокова, у него не получалось.
Однажды, будучи гостем в одной гламурной компании, в
присутствии красивых интеллигентных дам постшестнадцатилетнего возраста Битман
пустился в рассуждения о современных пуховых курточках. Дело было зимой. Мол,
современные технологии позволяют производить уникально легкие, теплые,
эргономичные пуховички, которые во сто крат лучше старых глупых шубок, которые
любят носить закомплексованные старушки.
Лучше бы он этого не говорил!
Слова худого не сказав ни в чей конкретно адрес,
Битман стал злейшим врагом красивых интеллигентных дам. На всю оставшуюся
жизнь. Более того, когда он рассказал Пегги о странном происшествии, недоумевая
по поводу нетолерантного поведения дам, вместо понимания и сочувствия получил
болезненный и обидный пинок под зад.
Коков сидел, преисполненный собственного значения для
судеб России, и не собирался упускать случая повлиять
самым благотворным образом на экономику своих предприятий. Выглядел он зримым
воплощением термина «дети революции».
Между тем оратор с трибуны развивал удивительные
мысли:
— Телевидение для жителей села состоит не в том, чтобы
рассказывать крестьянину о полевых работах и о новых тракторах. Нет, жизнь в
деревне замедленна, неспешна. И телевидение для крестьянина должно быть на те же темы, что и для горожанина, но медленнее.
Оратор соскочил с трибуны в зал и показал принципы нового
телевидения для села: замедленными движениями, будто бы он плавал в густом
сиропе, продемонстрировал, как нужно копать картошку.
Воспользовавшись тем, что трибуна освободилась, а
предыдущий оратор разыгрывал внизу нелепую пантомиму, внимание аудитории
захватил Килев. Нет, он не стал пользоваться излюбленным приемом искушенных
ораторов, которые выходят за трибуну и выливают на слушателей скопившуюся едкую
желчь, что, как правило, приводит к оглушительному публичному успеху.
Правда, сначала Килев сбился на привычные тезисы:
«Кровавый режим! Никакой свободы слова! Партия жуликов и воров…», но вовремя
спохватился. После чего указал на извечную нехватку средств в
казне, что порождает нищету и коррупцию.
Оглядев зал и убедившись, что его внимательно слушают,
директор Института экономики Уральского отделения Российской
академии наук Килев продолжил:
— Давайте напечатаем свои деньги. Назовем их «уралы».
А на деньгах — в лучших традициях отцов-основателей — напечатаем свои портреты!
Предлагаю прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, сделать историческое фото
для «уралов».
Зал потонул в криках, возгласах и громких заявлениях.
Но в целом идея всем понравилась.
— Есть здесь фотограф?
— Есть! — на авансцену вышел скромный Савин из
«Областной газеты».
— Вы способны сделать групповой снимок?
— Думаю, способен.
Но следующий вопрос едва не погубил интересную идею.
Оппозиция споткнулась о простой, но сначала
показавшийся неразрешимым вопрос. А как именно располагаться на фотографии
лидерам оппозиции?
Идею встать в ряд по росту категорически отверг
низкорослый Килев.
Коков не был бы олигархом, если бы не предложил
выстроиться исходя из суммы наличных денег в карманах членов правительства. Что
он и сделал, но потерпел фиаско. Восстал Такаев, который забыл дома кошелек.
Зал к тому времени превратился в проходной двор:
входили и выходили самые разные персонажи, многим из которых решительно нечего
было делать. Разумеется, таковых было большинство.
Среди новой порции посетителей появился известный
политолог Олег Матвеичев. Язвительно улыбаясь, предложил политикам выстроиться
согласно размерам трат из избирательных фондов.
Александр Пирогов применил гендерный принцип: «Пусть
встанут парами: мама — папа, мама — папа».
«Парень с рабочих окраин» Айшевский попросил пояснить,
кого политолог считает мамой — Килева, Такаева, Буйкова, Шарина или его,
Айшевского?
Кузнецовы высказались о полезности алфавита. Но когда
члены правительства попытались вспомнить очередность букв в алфавите — у
каждого получалась какая-то своя комбинация.
Эдуард Худяков с ходу выдал креативное предложение,
примирившее не на шутку расшумевшихся властителей дум.
— Ну что вы за люди такие? — возмущался редактор
скандальной газеты «Утренний Екатеринбург». — Ничего нормально сделать не
можете. Нужно встать в ряд согласно процентам, которые получили ваши партии.
Битман в этот момент одним ухом прислушивался к
политическим дебатам, а другим глазом посредством айпада фотографировал канапе,
которые вместе с чаем были предложены администрацией Дома правительства.
Подобно всем прочим блогерам, Битман утратил способность кушать, если
фотография еды предварительно не выложена в сеть.
Ушедшие в прошлое семейные завтраки были испытанием
для обоих супругов. Битман бегал вокруг кухонного стола с планшетом, пытаясь
сфотографировать еду на тарелках. Ляля требовала дать возможность спокойно
поесть, пока с ней не случалась какая-нибудь огорчительная история — или джем с
ложки шлепался на пол, или Ляля давилась булочкой. После чего следовала
известная игра «догонялка», анимируемая криками «я не хотел!». Попытки Битмана
найти союзников в «Деяниях Апостолов» обычно ничем не заканчивались, так как
ритор отличался способностью цитировать невпопад. После чего на экраны выходил
ремейк фильма «Я не хотел», дополненный криками: «Ты меня неправильно поняла!»
В финале одной такой утренней ссоры Битман обиженно
взывал к небесам: «Давай, давай, жми на кушетку!», в эмоциональном задоре
перепутав кушетку с гашеткой.
«Но ведь желание выложить фотоснимок еды в Фейсбук
такое естественное! — размышлял Битман, разглядывая канапе. — Общеизвестно, что
наши праздничные застолья — рудимент былых жертвоприношений. Сакральный смысл
затерялся в прошлом. Остался пир на весь мир, ритуальность в посуде и в
красивости оформления блюд. Раньше поднимали чашу в честь Дионисия. Сейчас за
здоровье Дениса Петровича».
Битман в воображаемом споре с неясным оппонентом готов
был привести в пример кришнаитов, которые, как известно, прежде чем вкусить
рисовой кашки, подносят еду Кришне. А электрические свечки в храмах Европы?
«Вот увидите, — пророчествовал Битман, потерянный для
шумного бала, что бурлил вокруг него. — Скоро будем ходить на службу в
виртуальные храмы. Зашел на сайт церкви, зажег виртуальную свечку, заплатил
взнос, послушал батюшку, записался на требы».
— Облачная демократия, говорите? А я говорю — облачная
религия! — уже вслух сказал Битман соседу справа, который пил апельсиновый сок.
Пока подавившийся собеседник откашливался и оттирал пятно с галстука, Битман
всмотрелся в зал, где фотографировались лидеры оппозиции.
Буйков стоял сразу после Шарина и Айшевского. Подле
пристроился Такаев, а замыкал колонну все равно Килев.
Вспышка. Политики заморгали. История свершилась.
Принятие первых указов решили перенести на завтра. А
заседание правительства народного доверия и достатка продолжилось в ресторане
«Троекуровъ».
Битман уже было направился к выходу, но его поймал за
локоток Буйков и вкрадчиво сказал:
— Будьте с нами. У меня для вас интересное
предложение.
Битман был заинтригован и решил сходить в
«Троекуровъ», хотя еще минуту назад собирался идти в гостиницу спать.
В ресторане Коков спросил у Айшевского:
— Как зовут девочку? — не спуская глаз с Пеггиных сисек.
В ресторане дым стоял коромыслом, мест не хватало —
персонал таскал табуретки из подвала и пытался хоть что-нибудь понять в
бедламе, который устроили члены правительства и сопровождающие лица, коим число
было легион.
— Пигги, кажется, — помедлив, ответил депутат идейному
соратнику. Он вспомнил, как Битман раз пять поправлял его днем и просил ни в
коем случае не путать имя Пегги с Пигги.
— Ути, моя Пигги, — потянул
руку Коков к пролетавшей мимо Пегги.
Девица проявила выучку выпускницы мытищинской школы и
молча и коротко сунула острым кулачком в шнобель Кокова. Тот схватил салфетку,
пытаясь остановить поток алой крови, брызнувшей на дорогой итальянский костюм.
Мост дружбы между журналисткой и олигархом рухнул.
Коков простонал:
— Ах ты, грязная свинья! — и получил еще один удар —
снова в нос. Было обидно и куда как больнее первого раза. Пегги стояла в
боксерской стойке и сверкала глазами. Судя по ее настрою, Кокова ждал еще один
удар в нос и завершающий пинок по яйцам.
Хрустальные бокалы сексуальных грез Кокова, стоящие на
подносе планов на ближайший вечер, обрушились на пол, звоном
и дребезгом битого стекла возвещая миру о суетности желаний и
эфемерности человеческих замыслов. Не хватало только колокольного звона и
карканья воронья.
Негативное развитие событий попытался исправить
Битман. Он встал между бойцовой девушкой и русским олигархом. За что был
наказан. Кокову пришла на помощь охрана в лице двух шкафообразных мужчин.
Секьюрити схватили за руки Битмана и, заломив ему конечности, заставили
взглянуть на окружающий мир совершенно в неожиданном ракурсе.
Будучи согнут в пояснице до предела, который ранее был
для Битмана недостижим в ходе заурядной гимнастики, он смотрел между своих ног
назад и видел в позиции «с ног на голову» столики, галдящих членов нового
правительства и вход в ресторан, который показался непреодолимо далеким, как
третье пришествие Иисуса Христа.
Коков, будучи человеком настойчивым, а кроме того, и
необычайно расточительным — в Екатеринбурге у него прозвище «мот», сделал
Битману интересное предложение. Общался он с затылком москвича, застрявшим
внизу, где-то на уровне ботинок.
— Девочка, смотрю, норовистая.
Ей штука гринов и тебе двести. Больше не дам…
— Отпустите меня, — проскрежетал Битман, пронзая
взглядом отпечаток ботинка на дубовом паркете.
Сильные руки вернули его в привычный мир. Но
настроение от этого у Битмана не улучшилось. Вне себя, он крикнул прямо в
круглую физиономию бонвивана:
— Эй ты, какашкина рожа!
По вполне понятным причинам в минуту сильных эмоций
Битман переврал устойчивый фразеологизм. Разумеется, Битман хотел сказать: «Ах
ты, козья рожа!», что, в принципе, означает «лицо
козы», но только сугубо в негативном контексте.
Помнится, когда Битмана послали в командировку в
Иерусалим, он решил пойти на курсы «Иврит для «чайников»». На первом же занятии
преподаватель — тощий студент в кипе — наотрез отказался удовлетворить
любопытство Битмана относительно ругательств на иврите.
— Это библейский язык, — с возмущением, переходя на
высокочастотные модуляционные волны, заявил израильтянин. — На нем никогда не
ругались, не ругаются… и не будут ругаться!
— Будут, — пообещал Битман.
Весь его опыт образования в МГУ говорил, что нет
такого мертвого или живого языка, на котором нельзя было бы послать кого бы то
ни было и куда бы то ни было.
Полистав иврито-русский словарь, он оформил и огласил,
став на мгновение иерихонской трубой, несложную семантическую конструкцию из
трех слов «огурец тебе в попу» — מלפפון
בתחת. После чего был вытащен за руку из комнаты и
предан публичному позору. Нет, его не побили камнями на улице. Его выгнали с
курсов без права восстановления.
Коков догадался — сделка не состоится. «Ну и ладно», —
подумал он и переключился на других девиц.
Расстроенный происходящим,
Битман уселся за стол и с ходу ввязался в гастрономический спор. Обсуждали рецепты постных
щей. Надо отметить, что Битман в прошлом имел горький опыт приготовления щей на
рыбке-снетке.
Снетка в магазине он не нашел, но приобрел пачку
прошлогодних козявок под названием «Корюшка солено-сушеная». Выглядит как
коммунисты в представлении белоленточников. Но снеток и есть корюшка, только
карликовая. До революции в пригородах Питера снетка заготавливали по два
миллиона пудов в год, — вычитал наш гурман в Википедии.
Битман томил на малом огне квашеную капусту, отмачивал
в воде снетка, добавлял луковицу и лаврушку, словом, проделывал процедуры,
прописанные в рецепте, но славы тем не снискал.
Когда к интересному запаху томящейся, как Маша
Распутина, квашеной капусты добавился не менее интересный запах вареного
снетка, в кухню потянулись люди и звери.
Первыми на гастрономическую площадку заглянули кот с
кошкой. Кот нервно передергивал плечами и искал утешения, уткнувшись носом в
тыльную часть кошки.
Потом прибежала встревоженная коллега Битмана с
воплями: «Под диваном кто-то умер!» Пегги, также принимавшая участие в
производственном совещании на квартире Битмана, держалась долее всех, но потом все же, оценивая кулинарный гений Битмана, показала
себя не с той стороны, где она принцесса.
Незаметно ресторанный спор с гастрономических тем
соскользнул на обсуждение последней новости. Из Арабских Эмиратов в адрес
нового правительства пришла приветственная телеграмма. Что за послание и почему
оно так взволновало присутствующих, Битман не понял, решив разобраться в этом
завтра.
Нельзя сказать, чтобы память Битмана запечатлела
события остатка ночи. Придя в номер под утро, Битман рухнул на кровать, не
снимая ботинок и плаща. Он был мертвецки пьян.
Ему приснился кошмар.
Битман стоял с Зигмундом Фрейдом на улице. Только что
Битман уговорил его отпустить персональную машину, мол, сейчас вызовет такси и
довезет его до дома в Вене.
И вот Битман никак не мог найти функцию телефонного
звонка на айфоне. Все время на экранчике выпадали какие-то не такие комбинации
кнопочек загадочного характера.
Фрейд ходил вокруг Битмана и вежливо и понимающе
улыбался. По прошествии минут двадцати улыбка с лица
известного фантазера сползла в уличную канаву.
Битман между тем никак не мог разобраться с кнопками проклятого айфона — все какая-то дремотная чушь получалась.
В надежде исправить ситуацию Битман разобрал телефон.
Глядя на электронные кишочки глянцевого гада, он начал
понимать, что разборка телефона ни черта не помогла.
После телефон был собран, но криво. Осталось немало
лишних деталек, и, что еще хуже, айфон перестал реагировать на настойчивые
пальцы Битмана. Как человек, у которого просят в долг до получки. На
выразительном, как у Аткинсона, лице Фрейда читалось телеграфным стилем: «Нет,
какой он все-таки идиот!»
Битман продолжал и продолжал нажимать на сенсорный
экран телефона и прекратить это дело, как-то прервать затянувшийся кошмар не
мог. Действие тянулось, словно в абрикосовом сиропе, не отступая ни на шаг в
сторону от дурацкого сценария. Сны тем и отличаются от
реальной жизни, что мы в них как заведенные марионетки — все понимаем, но
ничего поделать не можем. Воля человеческая ночью покидает хозяина, и
подсознание правит бал, совсем как американцы во внешней политике.
Плохо было и то, что Битман вновь разобрал телефон в
совершенно уже нелепой попытке исправить ситуацию. И непреднамеренно выронил
половинку коммуникатора со стеклянным экраном на каменный тротуар. Потом вновь
сложил две половинки в уже совсем отдаленное подобие
телефона и показал его Фрейду, надеясь пробудить в сердце ученого надежду на
долгожданный звонок.
В этот момент Битман проснулся, что стало колоссальным
достижением, сравнимым с окончанием строительства пирамиды Хеопса. Во всяком
случае, он испытал такое же чувство облегчения, как и рабы, затащившие на
вершину последнюю глыбу и услышавшие от бригадира, что в планах любимого
фараона начать на следующей неделе новую пирамиду, но более изящную — из
тростника.
Некоторое время Битман лежал, прислушиваясь к звукам
из соседних номеров, и упивался осознанием того, что сон позади и звонить на
самом деле никуда не нужно.
Радость была недолгой. Минуту спустя Битман вспомнил,
что так и не отзвонился Биллу в Москву. А номер телефона остался в памяти
старого айфона, оставленного в Москве, — в командировку Битман забрал новое
устройство.
«Сотовые крысята с большим объемом памяти испортили
людей — мы не помним телефоны любимых и друзей! Это раньше, в прошлом веке, я
помнил назубок десятка три телефонов и был независим и свободен. Зайдя в
телефонную будку и опустив в прорезь двухкопеечную монету, мог не без изящества
набрать номер и не обременять посторонних криками: «Кто-нибудь знает номер Шотария
Аристарховича Пеклевских-Белоцерьковского?» — «Кого-кого?» — «Да я лучше
повешусь, чем повторю!»
Сегодня мы нажимаем кнопку с надписью «Додик» или
«Лапа» и тяжкую работу за нас делает электронный
засранец. Но не так все просто. Люди утеряли способность понимать, кто
названивает, если номера нет в памяти телефона. В этом случае особенно приятно
бодрят смс типа «Как дела, худышка?».
Кто этот человек? Почему он интересуется мной? Может
быть, это воскресший граф Толстой пишет продолжение «Анны Карениной»? Или
позвонила девушка с косой до попы, разглядывая которую на улице, я вывернул шею
и теперь хожу, как участник парада, однажды вложивший всю душу в исполнение
команды «равнение налево»?
Битман лениво пережевывал мысли, подремывая, и не
заметил, как снова уснул.
Занималась заря нового дня.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
На вершине мира
Клочки тумана неслись с неимоверной скоростью, едва не
задевая взлохмаченную шевелюру Битмана. Тучки проносились и выше, и ниже
задыхавшегося журналиста, как огромная вялая картечь, пытаясь снести
недостроенную телевизионную башню, но не в силах сделать это благое дело, за
которое не брались ни взрывники, ни строители.
Битману было страшно — от высоты кружилась голова.
Сердце отбивало немыслимые для человека ритмы с частотой, на которую способен
организм только мышки-носухи. Тело сотрясали судороги — было ужасно холодно, и
он неимоверно устал. Каждая мышца измученного тела молила о помощи, и временами
Битману казалось, что вот прямо сейчас он и умрет.
Далеко внизу под ногами Битмана просыпался
Екатеринбург. А он стоял на верхней площадке недостроенной телевизионной башни,
на высоте как минимум 200 метров, и совершенно не понимал, что же он здесь
делает.
Вчерашний вечер остался в памяти Битмана как
нравственный Рубикон, за которым он потерпел моральное поражение.
Да, память берегла для него имя девушки — чудное
создание звали Лера. Высокая и анорексичная, девица была удивительно похожа на
Джонни Деппа, с которым Битман делал интервью в Москве на всемирной презентации
третьей версии «Пиратов Карибского моря».
Джонни уверял Битмана, что «Пираты» — подлинный шедевр
англосаксонского мифотворчества, выражающий гордый атлантический дух. Пацифиста
и интеллектуала Битмана корежило от незамысловатых
философствований Джонни. Но кто же спорит со звездой, тем более со звездой
Голливуда?
«Себе будет дороже», — думал Битман, но в своей
авторской колонке — он был колумнистом в «Новостях культуры» — решился на
маленькую пакость. Представляя Джонни Деппа звездой
Голливуда, он сделал якобы ошибку — получился Болливуд. Электронная корректура
не заметила ошибки, а выпускающий редактор номера индус — московская лимита
Брахма Капур — лишь довольно покивал головой: «Тебе, Битман, свойственна
прозорливость…»
Скандал разразился позже, когда заметка попала в лапы
пресс-секретаря Деппа. Разумеется, дальнейшее только подтвердило теорию Битмана
— за многочисленные серьезные ошибки, которые допускал Битман как всякий много
работающий и вечно не успевающий журналист, его не ругали. А из-за такой
смехотворной мелочи разразился скандал, завершившийся переводом Битмана в
восточнороссийскую редакцию.
Вчера (Битман готов был отдать свою гудящую похмельем
голову на отсечение) девушка Лера была в черных леггинсах и белом прозрачном
топике. С ужасом столичный житель вспомнил еще одну деталь ночной оргии. Битман
требовал от Леры кричать имя «Леонардо», посчитав спьяну, что девица
прокуренным голосом произносит это слово как-то особенно сексуально.
Сегодня она стояла рядом с Битманом на вершине мира в
обтягивающих джинсах и красной ветровке. Все утро Битман вынужден был
рассматривать ее испачканные ржавчиной кроссовки «Адидас», мелькавшие над
головой, и дерзкий юношеский зад. (Годар про Джину
Лоллобриджиду: «У нее был дерзкий зад».)
На вчерашнем запасе курева и
водки, на диком допинге бессонницы и десяти чашек крепчайшего кофе Битман смог
забраться по руинам железных лесов внутри телевизионной башни и безнадежно
встал где-то посередине ужасающей вертикали. После чего он честно признался
«Джонни Деппу», что сейчас умрет от усталости и упадет вниз.
— Ну и ладно, — сказала Лера и продолжила карабкаться
вверх. Крикнула уже откуда-то сверху: — Вспомни Лао Цзы!
Падали крупные жесткие снежинки. Снизу тянул мощный
поток холодного и сырого воздуха, раздувая полы плаща Битмана. Главный приз за исполнение
лучшей мужской роли в известной интермедии Мэрилин Монро! Битман висел на
железной перекладине внутри огромной бетонной трубы, и не было ни начала, ни
конца страшному восхождению.
Собрав остатки сил, он дополз до девушки, хватаясь
замерзшими руками за железные перекладины и с трудом переставляя ноги, — все
выше и выше.
— При чем здесь Лао Цзы?
— Отправился как-то Лао Цзы в
далекий тибетский монастырь. Идти нужно было через снежные перевалы. Никто не
мог пройти в эту пору той дорогой. Но Лао Цзы прошел.
Его спросили: «Как же вы не замерзли, откуда у вас столько сил, учитель?» Он
ответил: «Все, что от меня требовалось каждый раз, когда я останавливался, —
это сделать один шаг…»
«Господи, — подумал Битман. — Как же я не люблю всю
эту восточную дребедень». Но собрался с силами и сделал шаг наверх. После еще
один. И еще. И постепенно вошел в нечеловеческий ритм. Болели руки и ноги.
Суставы и связки взывали о сострадании. Он весь перемазался в ржавчине. Но он
хорошо понимал, что назад пути нет — если он остановится, то просто свалится
вниз и разобьется.
На вершине, сдуваемый зверским ветром и секомый
снегом, превратившимся в охотничью дробь самого маленького размера — такую
используют в охоте на мелкую дичь, Битман даже думать не хотел, что предстоит
путь назад. «После я подумаю, как буду спускаться, после. Может так случиться,
произойдет чудо или за мной пришлют вертолет…» — бредил наяву Битман.
Пока он стоял столбом и переваривал мысль о том, что
уже пережитое страдание — только половина еще большего страдания, Лера стащила
с него рюкзак, про который журналист и думать забыл, и достала из него
крошечный термос и еще более крошечные бутерброды.
Москвич перестал думать о возвращении обратно. Одна
мысль была вытеснена другой, не менее мучительной. В его голову закралось
подозрение, что он был использован как вьючное животное, и вся эта болтовня о
фантастическом трипе на башню в целях проведения революционной акции —
банальный треп.
Но «Джонни Депп» не подкачала. В рюкзачке нашлось
место скользкому черному полотнищу с намалеванным черепом и скрещенными
берцовыми костями. Лера ловко залезла на торчащие остатки железной арматуры, и
через мгновение пиратский флаг плескался в ледяном небе Екатеринбурга.
— Анархия — мать порядка! — крикнула Лера и спрыгнула
на площадку.
Нашлось место в рюкзаке и пачке листовок, тут же
брошенных в воздух и тучей полетевших вверх — столь силен был ветер. Битман
поймал одну бумажку, чтоб уж знать, во что он вляпался
на этот раз.
Те же череп с костями и лозунг: «Будьте счастливы,
копируйте все!»
Потрясенный Битман стоял и пытался соизмерить
страдания, которые он перенес, поднимаясь на телевизионную башню, — а ведь
предстоит спуск! — с этим мятым листочком, что трепыхался
у него в руке.
Лера времени не теряла. Полюбовалась на мир у своих ног.
Сфотографировала хлопающий пиратский флаг. Поболтала по смартфону. И
безапелляционно заявила напарнику:
— Ну, я пошла.
— Куда? — простонал Битман, с трудом удерживаясь на
ногах.
— Вниз. Ну, давай, крошка, давай, — и она скользнула в
огромную дыру в центре площадки.
Оставшись совсем один, Битман заметался по крыше мира.
Зачем-то даже попытался сорвать пиратский флаг. А после подбежал к краю —
перила отсутствовали — и заглянул в бездну. «Если расправить плащ, как крылья,
и соскользнуть вниз, может быть, я спланирую, как белка-летяга».
Битман минут пять абсолютно серьезно обдумывал этот
вариант. Но что-то ему подсказывало, что полет не получится. «Проблема в том,
что я не белка-летяга».
Сомнений не было. Он, полноправный гражданин
Российской Федерации, член трех профессиональных журналистских союзов, почетный
студент МГУ, наконец, не юноша, но джентльмен, — стоял на высоте двухсот
метров, чертовски устал, замерз и не видел никакой
возможности спуститься вниз.
Мы не будем рассказывать, каких нравственных и физических
усилий стоило Битману оказаться снова на грешной земле. Эта часть повествования
навсегда останется тайной и никогда не будет раскрыта для умов любопытных
читателей. Преступно погружать сознание людское на самое дно страданий
человеческих, ибо всяк, кто туда заглянет, ослепнет
очами и помутится рассудком. Аминь.
Днем вторника новостные ленты, наконец, оповестили мир
о создании на Урале правительства народного доверия и достатка.
Массмедиа без устали транслировали озабоченное лицо
Битмана, который повествовал о гуманитарной катастрофе
в регионе. На экране метались женщины и дети, толпы молодчиков переворачивали и
жгли автомобили. События относились к «оранжевому цвету», и каждые полчаса
мировые агентства давали аншлаг: РОССИЯ. УРАЛЬСКАЯ КАТАСТРОФА.
Действительно, далеко не все комментаторы использовали
термин «Рябиновая революция». Отчасти по причине того, что на Западе с трудом
идентифицировали кустарниковое ягодное растение «рябина».
В прессе мелькали также «малахитовая» и «березовая»
революции.
Автором термина «малахитовая революция» стал глава
гильдии уральских журналистов Полянин. Но словцо не прижилось. Месторождения
уральского малахита иссякли еще в прошлом столетии. Поделки из этого камня
имели африканские, точнее, заирские корни. Происхождение камня придавало
какой-то диковатый контекст термину «малахитовая революция».
С березой дело обстояло лучше, но на белостволую
красавицу претендовали практически все российские края — это был скорее
общероссийский бренд. Да и как выяснилось, из березовых прутьев делают
березовые веники для бань и розги для порки. Какая-то решительно
нереволюционная семантика.
Позже, после исторической схватки оппозиции и
осажденной администрации города на площади 1905 года, кризис на Урале получил
еще одно собирательное название — «Екатеринбургская бойня». Но эта возвышающая
дух история еще впереди.
Российские массмедиа сконцентрировали свое внимание на
содержательной части работы правительства народного доверия и достатка. А именно
— поведали российским обывателям о принятых на Урале трех новых указах:
«Указ о земле»;
«Указ о деньгах»;
и «Указ о пЕдонке Борисе Ельцине».
Историки, разумеется, обратили внимание на странное
название третьего по хронологии указа, посчитав, что дело имеют с банальной
орфографической ошибкой машинистки, печатавшей документ под диктовку политиков.
Справедливости ради необходимо сказать, что некоторые ученые отметили тот факт,
что «пЕдонком» Ельцин именовался не только в названии, но и в самом тексте указа.
Нет, это не была растиражированная ошибка
стенографистки. И Битман прекрасно знал это, будучи свидетелем событий вторника
и участником второго заседания правительства народного доверия и достатка,
начавшегося в 15:10.
Более того, он мог бы уточнить, что строго
хронологически как раз указ о первом президенте и был принят первым. Всем был
памятен вчерашний снос памятника.
— Мы сделали большое и доброе дело, — взывал к
собранию коммунист Айшевский. — Ельцин — преступник! Но нужно идти дальше.
Предлагаю издать указ «О вытирании из памяти народа подонка
Ельцина».
— Или пАдонка? — усомнился коммунист Коков.
Неофициальный член правительства никак не мог
привыкнуть к тому, что журналисты постоянно перевирали его фамилию на Каков.
Правительство зашумело, и даже Битман поднял руку,
сидя в секторе для прессы, пытаясь взять слово. Он, можно сказать, знал правила
написания русских слов. Минут на пятнадцать заседание потонуло в спорах о
нормах русского литературного языка. И никто не мог поставить в этом захватывающем
диспуте точку.
Как вдруг словно бы порыв ветра прошелся по залу
заседаний, колыхнулись занавески, взъерошились прически, споры затихли — глаза
устремились на медленно поднимающегося с кресла коммуниста Шарина.
Первый секретарь обкома КПСС обвел собравшихся
тяжелым, буквально свинцовым взглядом. У него и при обычных-то условиях взгляд
был довольно неприятным — соратники дали Шарину прозвище Горгона-Медуза. Но тут
он превзошел себя. Урановый взгляд, плутониевый.
— Нет, указ будет называться «О вытирании из памяти
народа пЕдонка Бориса Ельцина»!
Такая страсть была в его голосе и такая сила, что всем
стало предельно ясно — как же достали этого маститого политика разговорчики о
его педофильских шалостях в далекой юности.
— Ну хорошо, — согласился
Буйков, тонко чувствовавший настроения собрания. — Педонок так педонок! Так
даже лучше…
— Педонок Ельцин! — медленно и страшно отчеканил
Шарин, обвел собравшихся замораживающим взглядом и сел на место. Грудь его вздымалась и лицо было красно.
С «Указом о земле» возни не предполагалось. Готовый
текст зачитал Буйков, и проголосовали единогласно.
Закон решал проблему наделения уральцев земельными
участками просто. Пункт первый указа гласил: «Берите все, что приглянется».
Пункт второй: «Кто обрабатывает — тот и владеет».
Был и третий пункт: «Земельные участки членов
правительства народного доверия и достатка под действие указа не подпадают».
А вот «Указ о деньгах» произвел настоящий фурор.
Как нам уже известно, среди членов правительства
народного доверия и достатка не было единства по ключевому экономическому
вопросу — о деньгах. Либералы, ведомые Килевым,
предлагали крайний монетаризм. Отменить казну — основу коррупции. Рубль пусть
работает в рыночной экономике. А бюджетные обязательства будем исполнять путем
выдачи «уралов» с портретами отцов-основателей новой власти. Выгода была
очевидна.
— Рубли или доллары нам печатать не дадут, —
сокрушался Килев. — А «уралы» будем печатать сами, в типографии «Уральский
рабочий». Конец нищенским зарплатам, пенсиям и пособиям!
Консервативное крыло революционного правительства,
направляемое к успеху Буйковым, видело выход на ином пути.
— Предлагаю национализировать отделения банков,
которые находятся на территории Свердловской области! — ораторствовал
«народоросс», убеждая принять «Указ о деньгах». — И начать предлагаю с
Уральского отделения Сбербанка. Это богатое финансовое учреждение. Денег хватит
на все наши планы и проекты!
Идею горячо поддержали коммунисты. Собственно, они
давно предлагали сделать этот простой и очевидный шаг.
— Только не нужно останавливаться на достигнутом.
Национализируем банки, предприятия… — кричал возбужденный
Айшевский.
— Ночные клубы, — подсказал гусар Коков.
— Ночные клубы… — по инерции подхватил Айшевский, но
поправился: — Дома культуры и клубы.
Проголосовали. При одном «против» (Килев) «Указ о
деньгах» был принят.
Журналисты гнали текст указа в редакции мировых и
российских агентств: «Счета Сбербанка заморожены указом «березового
правительства». Все активы наличных и безналичных денег становятся собственностью
правительства народного доверия и достатка. Изъятие средств
предполагается завтра с утра».
Уже через час после принятия эпохального указа банки
обивали окна и двери металлическими щитами и вооружали персонал. Финансовые
операции прекратились на неопределенное время.
К пяти вечера вкладчики предприняли первые попытки
взять банки налетами, но пока явно не хватало самоорганизации и стрелкового
оружия. Особенно тяжелого.
По завершении второго заседания правительства Буйков
отвел Битмана в сторону и напомнил беседу в ресторане «Троекуровъ».
— Вы нужны Уралу.
— Зачем? — испугался Битман. — Меня отсюда никогда не
выпустят?
— Впереди много работы. Нам нужно строить новую
экономику. Без поддержки мировой финансовой системы нам придется сложно. Вы же
производите впечатление серьезного, знающего профессионала.
Битман непроизвольно приосанился.
— Идите к нам работать — советником председателя
правительства по инвестициям.
— Это же бред сивой кобылы! — возопил Битман.
— Не отказывайтесь сразу. Подумайте, — Буйков
направился в рабочий кабинет.
Он был уверен, что Битман согласится. От таких
предложений не отказываются. Уральский лидер остановился и
крикнул в спину уходящему Битману:
— Завтра жду вас. Едем брать Сбербанк!
Встревоженный журналист помчался в поисках тихого
места, откуда можно было набрать Билла. Битман попикал телефонными кнопками и,
прижав трубку к уху мягким плечом, прислушался. Гудки.
Билл ответил не сразу, но громко:
— С тобой все в порядке, мой мальчик?
Битман выдержал трагическую паузу и только потом
сообщил, что его пригласили работать в правительство народного доверия и
достатка советником по инвестициям. Если кратко, то он стал СИПНДД. Запомнить
легко, звучит почти как СИКХ.
— Что? — кустистые брови Билла полезли на лоб, а после
на покатый затылок.
— Меня позвали работать советником в правительство.
Говорят, больше некому. Прежних чиновников уволили, или они сами разбежались.
Правильно в ГТ говорили, что реакцию Билла просчитать
невозможно.
— Это я называю журналистской удачей. Ты попал в самое… — Подумав, Билл поправился: — В самый эпицентр событий. Эксклюзивный материал. Наш корреспондент
передает последние новости. «Сообщай, но и влияй» — вот слоган ГТ. Я в чем-то
завидую тебе. Давай, детка, давай!
— Давай, пупсик, — вяло отреагировал Битман и решил
сходить в корпункт ГТ. «Может, хоть там запретят эту белиберду».
В корпункте Битмана долго продержали в приемной
главного редактора. В итоге идею поработать советником по инвестициям не
одобрили. И даже признали опасной и вызывающей.
Но когда Битман вышел из корпункта на свежий воздух и
побрел к Дому правительства, у него было стойкое ощущение, что дело оставляется
на его собственное усмотрение. И если Битман сможет поднять рейтинг ГТ, тогда
советником быть можно. Если Битман жидко обкакается, тогда корпункт
категорически против какой-либо инициативы.
«Вот ведь сраные дипломаты, хорошо устроились», —
злился Битман.
Перед тем как обрушить на свой желудок кулинарные
достижения уральской кухни — сегодня в программе ужина были пельмени, — Битман
пришлепал в гостиницу и уединился с компьютером.
«Старый добрый друг, — растрогался Битман. — Один ты у
меня… такой».
До того как стать профессиональным журналистом,
специализирующимся на поездках по миру, Битман прошел суровую школу жизни в
стенах ГТ. Ветераны учили амбициозного юношу: «Как
можно более глубоко погружайся в местную психологию, мой мальчик. А психология
— это не голубь на сраной ветке, не глава в сраной книжке, а люди, о которых ты
будешь рассказывать телезрителю. Пиши портреты — и ты будешь в шоколаде».
Дело было, собственно, в том, чтобы по приезде на
место познакомиться с героями будущих репортажей. После сесть за комп и
составить их краткие психологические портреты. Представив себе, кем бы они
могли быть. А потом нажатием кнопки отправить файлы в «улей» — в главную
редакцию ГТ в Москве.
Битман сидел на высоком табурете и с воодушевлением
щелкал по клавиатуре.
«БУЙКОВ, «Народная Россия».
Да какой он политический трибун! Этакий типичный
российский бюрократ. Умница, хорошо образован, неразборчив в средствах, но
умеет это скрыть. Нравственные и идеологические принципы, безусловно, имеет, но
как бы для внутреннего употребления, для семьи, — на прочий мир они не
распространяются. Как и многие другие представители современной российской
элиты, искренне считает, что мораль в реальной жизни неприменима — мешает
«рубить капусту»».
Битман отвлекся и записал в блокнот, куда он собирал
забавные фразеологизмы: «Надо будет выделить время поразмышлять над этими
ФРАЗОЧКАМИ, которые с УСМЕШЕЧКАМИ говорят местные, когда речь заходит о
бизнесе, делах, работе, — «рубить капусту», «грести бабло», «отжимать нал»».
«Буйков уже возглавлял какой-то фонд по управлению
трамваями и троллейбусами. Потом лет двадцать просидел в депутатах. Занимается
бизнесом. Каким ветром занесло его в социал-демократию?»
Битман глубоко вздохнул, отпил чая и посмотрел в
потолок.
«ТАКАЕВ, ЛДП.
Загадочна судьба лидера местных «соколов Жириновского»
Такаева. Если я что-либо понимаю в людях, это мягкий, добрый и интеллигентный
человек. Питер Устинов пригласил бы Такаева на роль положительного героя в
любой пьесе Островского. Этакий русский сердобольный купец. Что он делает у
Жириновского, с которого он вынужден копировать всю эту фюрерскую буффонаду?
Политический лидер Такаев наращивает свое паблисити в формате ЛДП, что означает
нелепые разоблачения, громкие заявления и нарочитые гадости в адрес земляков.
Девяносто процентов демонстрируемого Такаевым раздражения адресовано самому
себе. Типа, какого черта я это делаю?»
«АЙШЕВСКИЙ, КПСС.
Противоречивой фигурой для меня остается лидер местных
коммунистов Айшевский. Как бы парень с рабочих окраин. В нем я вижу глубины
нешуточные, страсти немереные, почти Достоевского уровня. Это и юношеский
идеализм, и одновременно готовность на чудовищные поступки во имя принципов.
Это про него «Преступление и наказание». Если я хочу представить его в
«натуральной» для него среде — я вижу его командиром партизанского отряда».
«КИЛЕВ, «Правое дело».
Называет себя главой уральской политологической школы.
Едва ли будет резать глотки своим землякам во время будущей гуманитарной
операции «Сибирский цирюльник во имя свободы». Это
замечательно сделают бравые английские парашютисты (проявление сарказма Битмана.
— Прим. автора). Но его голос во имя свободы и
торжества демократии не поперхнется ни при каких обстоятельствах».
Битман отвлекся на книжную полку, где блеснул корешком
томик Гомера. Вытянув толстенькую книжку, открыл наугад и продекламировал с
чувством:
Муза, скажи мне о том многоопытном
муже, КОТОРЫЙ
Долго скитался с тех пор, как
разрушил священную ТРОЮ,
Многих людей города посетил и обычаи
ВИДЕЛ.
Мысли Битмана потекли в совершенно нерабочем
направлении. Результатом чего стал пост в Фейсбуке:
«А ведь читатели Гомера и не подозревают, что главной
сказкой и чудом для античного гражданина были вовсе не Циклопы и чудища
морские, а совершенно удивительное, просто запредельно фантастическое
стремление Одиссея вернуться к своей жене на любимый остров Итака! И то, что
Пенелопа годами сохраняла себя для мужа, отвергая претензии банды женихов,
поселившихся у нее дома! У моряков в каждой деревеньке вдоль побережья были так
называемые жены. Тогда и родилась фраза, что никто не может быть уверен, что
знает своего отца».
Вспомнив о работе, Битман отправил портреты в «улей».
Раздался звонок в дверь. За деревянной дверной
филенкой маялся хлопец в черном костюме.
— Господин Бэтмен? Господин Буйков имеет честь
пригласить вас в термы «Чапаевские бани» обсудить будущее инвестиций, —
пробубнил малый.
На Бэтмена Битман махнул рукой — глупо поправлять — и
пошел одеваться.
«Жизнь есть циклы взлетов и падений», — сказал один
мудрец.
Хороший знакомый Битмана, проректор вуза, положительный
и трезвый человек, однажды пошел за медицинской справкой, надобной для
продления лицензии на владение охотничьим оружием. Специалист должен был
подтвердить очевидную для всех вещь, что проректор не алкоголик. В разговоре с
врачом знакомый Битмана поинтересовался — он был человеком въедливым, — а
существуют ли критерии определения алкоголизма? Существуют, ответил врач. Вот у
вас были случаи, когда вы три дня подряд выпивали хотя бы по рюмке алкоголя?
Проректор тяжко задумался. Потому что поймал себя на скверной мысли — не мог
вспомнить трех дней подряд, когда он не выпивал хотя бы одной рюмки алкоголя.
Битман провалил тест на алкоголизм. Вернувшись из
«Чапаевских бань», житель столицы, не раздеваясь, рухнул на кровать. Он был
пьян до такой степени, что не мог целенаправленно двигаться и связно говорить.
Его стонущее сознание зафиксировало три ужасные
картины прошлого.
Картина первая. Суриков.
По предбаннику бегают милосердные девки,
закутанные в махровые полотенца поверх голых и блестящих, как кегли, тел.
Картина вторая. Дали.
Битману не хватило войлочной шапки для сидения в
парной, и он выскоблил ложкой внутренности из огромного арбуза, а затем вырезал
ножом шлем Дарта Вейдера — с дырками для глаз и для рта.
Когда Битман в полосатом шлеме на голове ввалился в
парную, от ужаса кричал даже обычно флегматичный Коков.
Картина третья. Коровин.
Парная. Над лежащим на полкé
кверху задницей Битманом нависает глава администрации Екатеринбурга Пушин и,
гадко похохатывая, обрабатывает тыльную сторону москвича сразу двумя
раскаленными вениками, демонстрируя профессиональный прием настоящего
парильщика «с двух рук».
Далее мерцание и тишина.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Возвращение блудного сына
Шесть утра. Народ с сонными, отечными физиономиями —
словно медитирующие Будды — едет на работу в город.
Кассирша на заправке, поджав накрашенные губки, молча
пересчитывает груду мелочи, которую со звоном вывалили на прилавок.
Прохожих на тротуарах мало — в основном
трудяги-гастарбайтеры. Привет, мой брат, ранняя пташка! Новый день начинается.
Лесная птица, случаем залетевшая в город, печально
сообщила о том, что любит Цветаеву, а остальные пернатые сделали вид, что в
этот момент смотрят в другую сторону или пересчитывают мелочь в карманах.
Утром солнце зажгло светильники медностволых сосен в
парке. Кто-то, пролетая над городом, щелкнул выключателем, и поднялся такой
птичий крик, будто пернатые узнали о планах Аллы Пугачевой возобновить
концертную деятельность.
Битмана досаждали бурные сны. На этот раз снилось, что
он в пионерском лагере спрятался от товарищей и тайком
поедает мороженое эскимо.
В уютном отеле хорошо спится. Из-за удивительной
тишины лай собак в парке и птичий гомон становятся
вселенскими событиями, равными избранию Папы Римского. Тишина такая, что
слышно, как, громыхая рифлеными крыльями, пролетают ночные мотыльки в погоне за
американской мечтой.
Собаки в парке, выгуливаемые хозяевами, с весенним
энтузиазмом подбадривали друг друга криками: «Ну как ты там?» А одна собака
лаяла до обеда, поспорив на кружку пива, что сосчитает до миллиона.
Третье утро подряд Битман каждой клеточкой
изможденного организма чувствовал, как отдаляется он от идеалов здорового
образа жизни. Ему хотелось фитнеса, мюслей с йогуртом, традиционного пуриджа. А
жизнь ставила его перед фактами неприглядными — он страдал неприятной отрыжкой,
гудящей головой и позывами к рвоте.
На завтраке ситуативно скромный
Битман взял два стакана апельсинового сока и немного рисовой кашки.
Сосед по столику пил шипучий нарзан, мотал головой и говорил
слова, которые ранее Битман не смог бы понять. Но сейчас он как-то сразу и
непосредственно почувствовал всем своим похмельным нутром суть слогана «Хорошо
оттягивает!».
Битман выпил сок и с чувством подтвердил: «Да уж,
оттягивает хорошо!» И тоже помотал головой, разгоняя мушки перед глазами.
Здесь же завтракали остальные члены съемочной группы.
Джордж с укоризной смотрел на коллегу Битмана и давился горячим молоком. Пегги
рылась в мусорных отбросах Интернета. Айпад она использовала как лопату, иногда
находя подлинные бриллианты.
— Ага, Маратика выпороли… — промычала Пегги, жуя
бутерброд с сыром.
Битман сделал вид, что не слышит Пегги, не знает, кто
такой Маратик, и не хочет знать, почему его выпороли. Он думал о своем. Да, уже
третье утро у него болела голова. Виной тому нельзя было назвать резкий перепад
атмосферного давления. Или столкновение с фонарным столбом. Или драку из-за
прекрасной дамы. Нет, реальная причина была проще и вместе с тем драматичнее:
Битман так и не полюбил водку. Хотя, допускал он, может быть, дело в
количестве. Может быть, если пить вполне умеренное количество этой смеси
ацетона с бензином, последствия и не будут столь катастрофичны. Но в этом
случае возникала следующая проблема — Битман не помнил, сколько вчера выпил
водки. Как и позавчера. Как и третьего дня.
Необходимость работать и выдавать грамотные и
политкорректные материалы в эфир, анархия на улицах, ставшие уже традиционными
оргии по ночам не способствовали душевному равновесию в целом достаточно консервативного Битмана.
— Надеюсь, Пегги, я не совершил вчера ошибок
нравственного порядка? — Битман с надеждой посмотрел красными, воспаленными
глазками на ухмыляющуюся девицу.
Как уже было сказано выше, в Екатеринбург съемочная
группа примчалась из Перми. Там Пегги делала сюжет, посвященный известному
российскому галеристу и мизантропу Марату Гельману.
Не всем городам везет одинаково.
Есть Москва, Санкт-Петербург, Сочи. Это высшая каста.
Элита из элит. Города, разбухшие от денег и миллионеров. У москвичей и питерцев
купюры выпадают из карманов — потому что они туда уже не помещаются. Заработать
к ужину аппетит становится идеей фикс этих избранных. Обитатели городов-садов
пересаживаются с роскошных автомобилей на потрясающие автомобили. А под
туризмом они понимают путешествия по клиникам пластической хирургии.
И есть города, которым не повезло. Копейск, Нижний
Тагил, Тверь. В этих городах живут обычные люди.
Но есть еще одна категория городов — живут, как
Копейск, но на них по каким-то причинам обратили внимание столичные небожители.
Как правило — или от скуки, или будучи одержимыми ИДЕЯМИ.
Перми выпала тяжкая доля. Этот город, известный в
России поговоркой «пермяк — соленые уши», попал в третью категорию.
Исследователи до сих пор гадают, почему именно Пермь
пала жертвой жестокого приступа мизантропии Марата Гельмана. Но факт остается
фактом: москвич пообещал превратить город на Каме в центр мировой культурной
закулисы. И пусть не прямыми, а даже весьма спорными тропками, но настойчиво
приближался к цели.
Нельзя сказать, что пермяки в результате деятельности
Гельмана стали культурнее, или город обогатился высокохудожественными
произведениями, или стал менее провинциальным. Нет, Пермь осталась Пермью.
Изменилось лишь одно — жители провинциальных городов стали пугать друг друга
Гельманом. А о Перми заговорили в мировой прессе.
Несмотря на это потрясающее достижение, между
галеристом и городом нарастало непонимание. Гельмана не устраивал консерватизм
и «низкий полет духа» местных обывателей. В свою очередь, власть начинала
задумываться о деньгах, потраченных на установление огромных деревянных
стульев, скульптур из надувных шариков и пустых пластиковых бутылок.
Раздраженный тем, что миссионерский труд ни на йоту не
приблизил город на Каме к статусу мировой столицы, Марат решился на последнее
средство.
— Пермь никогда не станет центром мирового искусства и
даже России, — заявил критично настроенный Марат Гельман в интервью ГТ.
Для любого другого перфекциониста это обстоятельство
стало бы непреодолимой преградой. Но не для Марата Гельмана. Распушив бороду и
блеснув очками, Марат оглядел собравшихся на центральной площади местных
ротозеев, пермских журналистов, которые с испугом ждали известия об очередном
артефакте. Но Марат пошел много дальше.
— Если не Пермь, то что? — задался риторическим
вопросом Гельман. Троцкий от искусства, в отличие от толпы, ответ уже знал. —
Как предмет назовешь, так он и будет жить. Название — это код, ключ, это гены,
которые предопределяют жизнь, развитие и смерть объекта. Я не сразу, друзья,
дошел до этой глубокой, но такой очевидной мысли. Если, как мы с вами уже
договорились, Пермь никогда не станет мировым центром культуры. Значит… (пауза)
нужно переименовать ваш город. Причем переименовать как-то очень глубоко,
принципиально, НАОБОРОТ. Сегодня утром на встрече с губернатором Чиркуновым я
выступил с инициативой… переименовать город в МРЕПЬ, а край — в Мрепьский край!
Оставив толпу пережевывать новацию, Гельман пошел в
администрацию добивать губернатора, который до сих пор находился в мучительных
размышлениях относительно культурологической инициативы.
Так было на прошлой неделе. И вот Пегги вычитала на
портале пермских новостей, что во вторник Гельмана поймали на центральном рынке
и всенародно выпороли.
Но следующая новость, двумя часами позже, развенчивала
этот слух. Поротый действительно был, но не Марат, а на удивление
похожий на него местный торговец сухофруктами грек Зузускас.
— Ерунда какая-то, — прошипела Пегги. — Но все же какой он креативный!
— Кто, Зузускас? — не понял Битман.
— Да нет, Маратик. Вчера новую выставку в… Мрепье
открыл. Ретроспектива афиш борделей 90-х годов.
И Пегги запела фальцетом: «Фантазер — ты меня
называла, ты меня называла, ты меня называла…» Отвечая на недоуменный взгляд
Битмана, Пегги честно призналась, что вчера купила диск «Советская песенная
классика».
Решительно встав из-за стола, Битман напомнил группе,
что Пегги и Джорджу пора двигать в областную избирательную комиссию на
официальное оглашение результатов выборов. А он пойдет в Дом правительства
выполнять высокую миссию советника по инвестициям.
В правительственном здании царили неразбериха и суета.
В центре холла 16-го этажа расположился Килев,
обозревая окружавших его журналистов и блогеров.
— Значит, так: кровавый режим. Потом — свободы слова нет
никакой. Народ голодает, а власть лютует.
Заметив корреспондента ГТ, Килев взял Битмана под
локоток и на правах хозяина повел в зал заседаний правительства. Но не тут-то
было. Навстречу парочке выбежал Буйков, отобрал Битмана у Килева и потащил
упиравшегося журналиста к лифту.
Пока они спускались вниз и в спешке садились в лимузин
Буйкова, между коллегами по правительству состоялся следующий диалог:
— Надо срочно ехать!
— Куда?
— В Сбербанк, куда же еще. Вы советник по инвестициям
или нет?
— Но почему в Сбербанк?
— А где мы с вами возьмем денег? В экономике бардак.
Никто не знает, что делать. Резиденты из области бегут, как крысы. А мне
зарплату платить надо! — сорвался на крик Буйков. — Не заплачу — повесят прямо
перед Домом правительства. Вниз башкой. Как Муссолини…
Машина остановилась на углу проспекта Ленина и улицы
Либкнехта.
— Вот, даже переименовывать не надо, — заметил по
этому поводу Буйков.
Вдвоем они подошли к крыльцу Ленинского отделения
Сбербанка.
Пока Буйков пинал ногой
запертую дверь, Битман вытащил сотовый телефон и позвонил Пегги.
— Ну, что там у вас?
— Да тут такое! Мосовщиков отказался оглашать
результаты выборов, пока новая дума не гарантирует оплату счетов областной
избирательной комиссии. Оказывается, когда создавали правительство народного
доверия и достатка, в целях экономии сократили министерство финансов. А у
министра печать и право подписи счетов. Нет министра — нет оплаты. Айшевский и
Такаев побежали писать указ о создании Минфина и назначении министра.
Буйков выдрал трубку из рук Битмана и закричал:
— Стоять! Без меня ни шагу — стрелять буду!
— Кто это?
— Председатель правительства народного доверия и
достатка Буйков!
— А я-то здесь при чем? — проверещала Пегги.
— Догнать Айшевского и Такаева! Министра финансов
назначать буду я.
— Еще чего, буду я бегать за членами правительства! —
Пегги выключила телефон и пошла брать интервью у
Килева.
Политолог разнообразием не баловал:
— Значит, так. Кровавый режим. Свободы слова нет.
Народ голодает, а власти лютуют.
В этот момент дверь в сберкассу открылась, и на
крыльцо высыпала вооруженная охрана. Буйков забежал за машину и оттуда кричал
Битману:
— Берите автоматчиков на себя! Все остальное я сделаю
сам!
После подвигов понедельника
и вторника мировая пресса не ждала от Битмана свершений, справедливо считая,
что для новых необходимы время и раздумья. Битман категорически перечеркнул эти надежды,
появившись в новостных лентах в качестве героя скандального сообщения о попытке
рейдерского захвата московскими финансовыми кругами городской кассы Екатеринбурга.
Комментарии гласили, что небезызвестный на Тверской
Степан Бендер участвовал в попытке захватить головной офис крупнейшего на Урале
банка. На беду, в дело вмешались юристы. Известный адвокат Мария Дружинина, с
которой боялись связываться даже представительницы Совета солдатских матерей,
завалила исками арбитражные суды. В результате два малоизвестных банка объявили
себя банкротами, а владельцы еще одного сбежали в Швейцарию. Надо ли говорить,
что все три банка не имели никакого отношения к описываемым событиям.
Не стал отсиживаться в стороне и британский МИД,
статс-секретарь которого утверждал, что Стэн Бибман — не более чем
профессор-экономист, приехавший в Россию по частному, неофициальному
приглашению новой региональной власти.
Но публикуемая на мировых новостных лентах фотография
предлагала еще одну, куда более страшную версию событий в Екатеринбурге. На
снимке был запечатлен обезумевший Битман с автоматом в руках. Перед ним стоял и
тянул руки в тщетной мольбе о сохранении жизни невысокий человек в черной
униформе.
Фотограф застал Битмана в тот самый момент, когда он
рефлекторно вцепился в автомат охранника банка, толкнувшего беззащитного
журналиста в грудь. Блеснула фотовспышка.
— Помогите мне! — крикнул гуманист Битман.
— Я вижу, вы совершенно не готовы к работе, —
разоблачал из-за лимузина Буйков. Потом скользнул внутрь салона и отбыл
восвояси.
Игра в перетягивание автомата была прервана появлением
еще одного автомобиля, который юзом, с визгом шин пришвартовался к тротуару.
Раздался крик Пегги:
— Битман, беги сюда!
Оглянувшись, он увидел спасительный ковчег —
микроавтобус съемочной группы ГТ. Бросив настырного охранника, Битман рыбкой
прыгнул прямо в объятия Джорджа.
Вновь взвизгнув шинами, микроавтобус сорвался с места
и понесся по проспекту Ленина.
— Как только мы прочитали в «Интерфаксе» под шифром
СРОЧНО, что московские финансисты пошли на штурм сберкассы на Ленина, мы
рванули тебя спасать, — объяснили свое неожиданное появление коллеги
задыхающемуся от пережитых чувств советнику по инвестициям. — Но ты давай не
расслабляйся.
— Разве мы не в аэропорт едем? — хныкал Битман,
желавший только одного — как можно скорее оказаться дома.
— В аэропорт.
— С чего бы это? — настроение Битмана мгновенно
изменилось. — Нас высылают?
Надежда зажглась сладкой ароматической свечкой в
мрачных тенетах души скитальца. Ситуацию разъяснил Джордж.
— Звонил Билл. Ему стукнули из арабской редакции. В
Объединенных Арабских Эмиратах началась какая-то
неслабая движуха в русской диаспоре. Собирали деньги на дорогу. Пьянка в «Бурж-аль-араб» шла два дня. Арендован чартер Дубай
— Екатеринбург с золотыми унитазами. Билл говорит: по всем приметам,
авторитеты, которые отсиживались в Эмиратах, возвращаются домой.
Пегги продолжила:
— Я позвонила в Кольцово и спросила, нет ли в
ближайшие дни прибытия незапланированного чартера из Дубая. Так вот — попала в
самое яблочко! Через час тридцать пять прибытие!
— Так поехали туда скорее! — заволновался Битман.
Расписанный под «хохлому» «Боинг» медленно подруливал
к отдаленной стоянке аэропорта Кольцово. Прожектора пробивали ранние сумерки и
редкий снежок.
На поле показалась колонна из трех десятков
антрацитово-черных «мерседесов», «рэндж-роверов», и только в самом хвосте
плелось несколько дешевых «лексусов».
Всепобеждающая Пегги созвонилась «с кем надо», и
съемочная группа получила право на эксклюзивную съемку прибывающего чартера.
Пустили на летное поле, только попросили не лезть с микрофонами — ОНИ этого не
любят.
Джордж установил штатив с камерой. Пегги щелкала
фотоаппаратом, а Битман пытался вызвать к жизни портативный диктофон. Все были
при деле. Не хватало только героев репортажа.
Но и «хохлома» «Боинга», и крепчающий ветерок, и
заботы дня сегодняшнего как по мановению руки неведомого волшебника были забыты
журналистами, стоило на поле появиться группе встречающих товарищей с
сопровождающими лицами и… прочими атрибутами этого неформального саммита.
Дело в том, что на организационном комитете по встрече
— заседание проходило в ресторане «Шоко» — было довольно много споров, как
именно встретить дорогих и уважаемых туристов. Безусловно, встреча должна быть
дорогой, то есть впечатляюще затратной. Это вообще не предмет обсуждения. Но
она должна быть особой, должна запомниться возвращающимся на родину странникам.
И еще одно — встреча должна быть символичной.
— Надо, чтобы что-то очень родное, уральское встретило
наших дорогих братьев у трапа самолета, — высказал общее мнение один очень
уважаемый человек.
В результате дискуссии, обсуждения и приглашения
разного рода консильери родился сценарий еще не виданной на земле уральской
феерии.
Самолет распахнул люк, и в проеме показался Александр
Вакин. Позади него были видны братья Качуки и еще многие другие известные
уральцам лица.
На площадке трапа — в метре от самолета — стояла группа
встречающих в фантасмагорических костюмах, подсмотренных у главного героя
фильма «Робокоп». Черный облегающий латекс, огромные серебристые пистолеты на
бедрах и хайтековские шлемы с сиреневой полоской бронестекла.
Прилетевшие в первое мгновение дружно сделали шаг
назад, но после оценили шутку земляков, и началось всеобщее братание — объятия,
хлопанье по спинам друг друга и крепкие мужские рукопожатия.
Символизм происходящего олицетворяла уральская
малахитовая ящерка, лежавшая на мерзлом летном поле возле трапа — под
присмотром двух дюжих молодцев.
Когда организационный комитет по встрече одобрил идею
с малахитовой ящеркой, возникла новая проблема: где зимой взять ящерку и что,
собственно, выступит в роли хозяйки гор Уральских?
Варана посчитали неэстетичным.
Голую девушку в новогоднем костюме ящерки гости увидят
позже — с подругами по террариуму.
Остановились на старом добром крокодиле из
екатеринбургского зоопарка.
Крокодил по кличке Коля лежал на войлочной подстилке и
отчаянно мерз под холодным ветром, дувшим с Уральских гор. Праздник встречи
старых знакомых не занимал его внимания. Пятиметровая «малахитовая ящерка»
мрачным и недобрым взглядом следила за молодцами.
Чуть поодаль на привязи сидел еще один символ —
«демидовский соболек». Его изображал большой бурый медведь из того же зоопарка.
Для достоверности медведю с помощью монтажного
строительного клея прилепили длинный как бы соболиный хвост. Но в целом идея
показалось сырой, и «соболек» был отправлен в запас — на всякий случай, если
«ящерка» сбежит.
Битман наплевал на требования не подходить к прилетевшим вплотную и, вопя: «Телевидение, господа!» —
поскакал к трапу. Джордж подхватил камеру и дунул за ним. Но первой к группе
подскочила шустрая Пегги с микрофоном наперевес.
— Пресса говорит о возвращении на Урал криминальных
авторитетов, — с ходу ввинтил Битман. — Так ли это?
— Вас, уважаемый, ввели в
заблуждение. Может быть, какие-то так называемые авторитеты и вернулись — мы их
не знаем и говорить про то не будем. Мы простые бизнесмены, гонимые режимом.
Вот вернулись на Родину, где воцарились свобода и демократия.
— Но вас же обвиняли в правонарушениях?
— Ну что вы! — Попав в прицел ангельского взгляда,
журналист решил более тему не развивать. — Это была обычная конкуренция между
обычными предпринимателями. Просто мы играли честно, а наши оппоненты — нет. А
теперь простите — у нас много работы…
— Поехали с нами, — проходя мимо, шепнул один из
уважаемых уральцев Битману.
— Куда?
— В ресторанчик «Медвежья падь». Водочки хлобыснем!
Хотя Битман не знал значения слова «хлобыснем» —
ударение на последнем слоге, но занывшая печень печально шепнула ему: «Не спи,
не спи, художник, не предавайся сну. Ты — вечности заложник у времени в плену…»
Но вновь не была услышана.
Ночью Битмана вновь мучили кошмары. Но им было далеко
до снов, которые привиделись москвичу ровно месяц назад.
Фея сна перепутала умудренного жизненным опытом
Битмана с неведомой ему маленькой девочкой. В результате чего Битману во сне
стали являться возмутительные сцены радостей и шалостей какого-то
самовлюбленного и жеманного зайца. Мохнатое существо с огромными вислыми ушами
и коротеньким хвостиком звалось Пусом.
В первом немужественном сне Битмана заяц Пус летал по
воздуху, размахивая лапами, пока не врезался в дерево. После чего пушистое
животное величаво ходило по травке, задрав голову так, что уши волоклись сзади
по земле, и гордо заявляло: «Я лебедь, я пава, я русская краса».
Битман посчитал этот сон капризом природы и,
посмеявшись, забыл о нем. Следующей ночью Битман уже не смеялся. Приснился заяц
Пус, путешествующий на остров Ямайка.
Началось с того, что Пус долго (во сне Битмана это
занятие зайца заняло более недели) выкладывал всякими маленькими предметами на
палубе корабля слово ЯМАЙКА. После этого заяц не менее долго и утомительно
бегал по пароходу и, надсаживая легкие, кричал
пассажиром: «Я — майка! Я — майка!»
Чуть позже заяц был замечен уже изрядно утомленными
путешественниками на корме, где он вопил: «Я —
ботинок!» — и так хохотал, что едва в воду не свалился. «Сумасшедший какой-то»,
— заметил капитан корабля, не разделявший веселья зайца Пуса.
Битман во сне согласился с капитаном. Но утром он уже
был не на шутку встревожен. Сколько еще будут сниться ему эти дикие сны? Что
это вообще означает?
— Что, черт возьми, происходит?! — вслух сказал
Битман, но ответа не услышал — ни от жены, которой к тому времени уже не было,
ни от Всевышнего, который отчего-то и на этот раз отделался молчанием.
Сон третьей ночи поверг Битмана в ужас. Необходимо
заметить, что спал москвич прекрасно. Бывали у него, как и у всякого
интеллигентного человека, бессонницы. Но, как назло, именно этот месяц прошел у
Битмана под несокрушимый сон — вечером он валился на кровать и с наслаждением
взбивал подушку, с которой поднимал голову только утром по сигналу будильника.
Будильник предусмотрительно ставился в туалете, куда Битман дверь не закрывал,
и, пока он, спотыкаясь, бежал свернуть голову утреннему засранцу, сон уходил, а
тут кстати оказывался и унитаз.
Третий сон Битман назвал лингвистическим. Заяц Пус практически
ничего не делал, а только изображал вернувшегося из заграничного путешествия
паломника, который разучился говорить по-русски. Разумеется, в жанре интервью —
Битмана в этот момент просто затрясло от ненависти к своей профессии:
— Вы устали?
Томно заламывая лапы, животное роняло:
— Немнюжко.
— Соскучились по дому?
— Ну, специальнен не скусчали, но немноль лиль слез.
— Как здоровье?
— Простюдился. Много плакаль ди штрассе.
Потом! Заяц Пус! Прочитал стишок!
Нестрогая акула
Куснула горизонт.
И выплыла оттуда
Маслина-пирожок.
— Господи, что это? — возопил очнувшийся ото сна
Битман. И решил в тот же день посетить знакомого психиатра.
— Очень, очень интересно, — искренне сказал врач,
выслушав раскричавшегося Битмана. — А скажи, милый
мой, во время сновидений не фиксировал ли ты свое
внимание на пушистом, мягком задике зайца?
— Нет, — выдавил потрясенный Битман, внимательно
присматриваясь к старому другу — не смеется ли он над ним. Но тот сидел с
совершенно спокойным видом.
В груди Битмана заклокотало.
— Куда это ты клонишь, мон шер? Я этого вашего гада Фрейда голыми бы руками удавил!
— Не нужно так волноваться. А ты можешь описать,
насколько пухлый задик был у зайца Пуса?
— Пухлый?
— Размер. С тумбочку?
— Нет, не настолько…
Психиатр и пациент уставились друг другу в глаза.
Битман — безмолвно вопрошая, долго ли продлятся его ночные мучения и унижения в
кабинете? А врач прикидывал, потянет ли случай на статью в «Вестнике
психиатрии»? Назову публикацию «Транспаренция сновидений». Очень хорошо!
— Меньше.
— Размером со стул? — продолжал допрос врач.
Битман молчал, кипя от возмущения.
— Не понимаю, как ты можешь носить часы на руке. Я вот
не могу, — заметил психиатр. — Ужасно раздражает… Ужасно. Ну
хорошо, посмотрим рефлексы…
Врач стал водить перед носом пациента блестящим
инструментом из набора «Любознательный дантист», почему-то показавшимся Битману
похожим на хилый заячий конец. Что он на свою беду и сообщил старому другу.
Далее последовала новая порция унижений, так или иначе связанных с заячьим
фаллосом.
Битман елозил на стуле и горячился, хотя только что
дал себе слово быть спокойным и рассудительным. Но трудно, чертовски
трудно быть рассудительным, когда с тобой обсуждают заячий фаллос. В результате
энергичных жестикуляций и мимики Битман прикусил язык, и от боли у него
брызнули слезы из глаз.
— Видишь, как далеко зашло дело, — многозначительно
молвил психиатр.
Битман выскочил из кабинета и, развернувшись, крикнул
в дверной проем:
— Шарлатан!
На что получил в спину:
— Заяц Пус!
Тем не менее после визита к
врачу сны Битмана наладились. Снова начала мучить бессонница, а если что и
посещало голову нашего героя, то никак не страшнее стилиста Зверева.
Настроение портила лишь одна мысль. Если он смотрел
чужие сны, то какой бедной сироте достались его фиолетовые страдания по Эмме
Вудхаус? После чего он решил ввести в своих сновидениях возрастную градацию —
как в телевизионных передачах, но не знал, как это решение реализовать на деле.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Екатеринбургская бойня
— Мы находимся в самом центре Екатеринбурга, где на
наших глазах разворачиваются полные динамики и трагизма события «Рябиновой
революции». Вы можете видеть это сами…
Джордж перенес фокус объектива с Битмана немного левее
— на здание мэрии, куда показывал рукой журналист.
— Сторонники победивших партий ожесточенно штурмуют
вход в администрацию столицы Урала.
Голос Битмана сбивался от быстрого дыхания, как будто
он только что пробежал стометровку, чтобы первым донести до телезрителей самые
горячие новости из бунтующей провинции.
— Мы попытались подойти ближе, но сделать это не
удалось по соображениям безопасности. Штурмующие закидывают окна здания,
проезжающие машины и прохожих булыжниками.
Битман присел на корточки, дав Джорджу возможность
показать те самые булыжники, которыми была вымощена площадь.
— Сюда постоянно прибывают все новые оппозиционеры —
из отдаленных частей области. И хотя многих из этих политических активистов
задерживает полиция за грабежи и мародерство екатеринбургских магазинов, число
сторонников новой власти здесь, на площади, растет. Мы и дальше будем держать
вас в курсе событий. ГТ. Екатеринбург. Битман.
Битман трагически понизил голос, как бы давая понять
телезрителям, что события вполне могут принять откровенно нежелательный оборот и они больше не увидят своего блистательного и
красноречивого комментатора, не убоявшегося оказаться в эпицентре политического
землетрясения.
— Я больше не могу! — Джордж поставил камеру на штатив
и бегом скрылся за микроавтобусом.
— Что с ним такое? — удивился Битман.
Пегги с охотой пояснила:
— Утром он выдул пять чашек чая. Ему кто-то сказал,
что на Урале принято пить по утрам много чая с баранками и вареньем. Вот
Джорджик и попробовал. Больше пяти не осилил, но уже три раза бегал отливать.
В этот момент микроавтобус съемочной группы пыхнул
сизым дымом из выхлопной трубы и уехал. Водитель решил более не рисковать
имуществом компании и убрал машину в зону вне досягаемости булыжников
восставшего пролетариата, не заметив прижавшегося с левого борта оператора с расстегнутой
ширинкой.
Джордж был поражен тем, что внезапно возникшие новые
обстоятельства поставили его лицом к лицу с многочисленными зрителями. Струя
била титанически мощно, так как от испуга Джордж перестал контролировать
процесс. Глаза его широко раскрылись — как у девственницы, которая в ЭТОТ САМЫЙ
момент вдруг понимает, что у банальной истины РАЗМЕР ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ
есть оборотная сторона медали.
Участники событий — и защитники мэрии, и те, кто во
что бы то ни стало хотел попасть в здание, и любознательные
зеваки, которых также хватало на площади, — все эти люди оценили достоинство
Джорджа.
Следующим интересным вопросом, занявшим умы участников
«екатеринбургской бойни», стал вопрос сугубо архитектурный.
Товарищи архитекторы Голубев
и Романов реконструировали здание мэрии в послевоенном Свердловске таким
образом, чтобы многочисленные входы были замурованы, а остался только один —
центральный. Вход этот более подходил для мощных фортификационных сооружений,
для каких-нибудь рыцарских крепостей и замков: максимум неудобств
штурмующим отрядам и изрядные преимущества для обороняющихся.
Сделав вход в здание узким и неудобным для попадания
внутрь, авторы проекта реконструкции не поленились максимально высоко поднять
окна первого этажа — влезть туда без лестницы не было никакой возможности.
И штурмующие это хорошо
понимали. Повыбивав стекла в окнах, оппозиционеры стали ждать подкрепления.
Из городской управы доносились стрекот клавиатур
компов и пение неофициального гимна муниципалитета.
Если вы не бывали в
Свердловске,
Приглашаем вас в гости и
ждем.
Мы по городу нашему вместе,
Красотою любуясь, пройдем…
В резиденцию губернатора, в представительство
президента России в федеральном округе, в Москву летели депеши под грифом
«срочно». Послания муниципальных служащих в основном касались просьб увеличить
финансирование муниципального бюджета Екатеринбурга в связи с экстренными
событиями.
Прочитав одну из таких депеш о восьми листах,
проконсул Панов разодрал ее в клочки и, взяв ручку, написал новый лапидарный текст:
ГОРОД РАЗГРАБЛЕН ТЧК ДЕРЖИМСЯ ТЧК
ШЛИТЕ ДЕНЕГ ВСКЛ ЗНК
Подумав, подписал: «Проконсул Якуб».
Между тем осажденные не сидели, сложа руки на
коленках, а готовились к ответным действиям. Проконсулы города Якуб и Панов
назначили острого умом Тасова начальником штаба обороны. И уже через час окна
первого и второго этажей были закрыты листами фанеры. В здании бесперебойно
работали буфеты и туалеты. А оборону подъезда взял на себя отряд физически
подготовленных муниципальных служащих во главе с воеводами Громадским и
Пушиным, игравшими в свободное от работы время в хоккей. И это обстоятельство
стало решающим фактором победы в ходе прогремевшей на
весь мир «екатеринбургской бойни».
Защитная амуниция хоккеиста как нельзя лучше оказалась
приспособленной к уличным боям. Легкими, но прочными пластиковыми щитками были
закрыты все важные части тела. Шлем защищал голову, а клюшка позволяла наносить
рубящие и колющие удары. Проблема была одна — в наличии было всего пять
комплектов защиты хоккеиста. Остальных пришлось защищать и вооружать тем, что
валялось на складах и в подсобках мэрии.
Листы прочного картона и пластика резали лобзиком на
столе мастерской завхоза и подсовывали под одежду чиновников. В руки служащие
получали черенки от метел и флагов.
Но чем закрыть головы? Выход нашел все тот же скорый
на выдумку Тасов. Он велел собрать пластиковые ведра, проделать в них прорези
для глаз и дыхания. В ведра вложили и приклеили клеем «Момент» шапки-ушанки.
Получились легкие и удивительно прочные шлемы. Булыжник оказался неспособным
справиться с этим устройством, проиграв в известном противостоянии «снаряд —
броня». А времени найти адекватный ответ у штурмующих
просто не оказалось.
В два часа дня на глазах у съемочной группы ГТ,
которая передавала картинку и комментарии в прямой эфир, осажденные предприняли
отчаянно дерзкую вылазку. Воеводы Громадский и Пушин облачились в латы,
вскинули клюшки и с криком «Бей гадов!» повели отряд
муниципалов в атаку на оппозиционеров.
В этот исторический момент были явлены достоинства
облачения отважных городских чиновников и их высокий боевой дух, пример
которого демонстрировали неистовые воеводы.
Не более пяти минут штурмующие здание оказывали
сопротивление, а после начали отступать под напором участников вылазки. Вскоре
организованное отступление переросло в хаос панического бегства, и отряд
Громадского и Пушина с воодушевлением необыкновенным гнал противника до
подножия памятника Владимиру Ленину.
Здесь воеводы остановили разгоряченную победой дружину
и вернулись под мощную защиту родной мэрии.
Каково же было удивление Одиссеев, когда,
возвратившись в родную Итаку, они обнаружили в кабинете главы города Нектова —
нового руководителя из состава оппозиции, взявшей власть в свои руки. Нектов
встретил ошарашенных воевод с распростертыми объятиями и пообещал наградить
почетными грамотами за блестящую вылазку.
Был еще один городской руководитель, для которого
появление Нектова в городской управе стало сюрпризом. С раннего утра начальник
полиции Екатеринбурга полковник Енин испытывал состояние, которое плохо
описывалось поэтическими метафорами и более поддавалось медицинским
интерпретациям. То ему отчего-то представлялось, что он сегодня ренессансная
дама в кринолине. То вдруг его охватывал энтузиазм Павки Корчагина. А еще через
мгновение отчаяние, сравнимое разве что с пятой симфонией Малера, после
прослушивания которой, как известно, самоубийством заканчивает каждый пятый
посетитель филармонических абонементов.
При этом славный полицейский ни на секунду не снимал
форменную фуражку. Даже когда он нашел в себе силы почистить зубы и посетить
туалет. Напяленный до оттопыривания ушей головной прибор скрывал плоды ночных
забав полковника.
Дело в том, что всю ночь полковник дежурил по
Екатеринбургу. А ближе к утру «закусил» со своим заместителем. «Екатеринбургскую
бойню» полковник проспал, что не помешало ему вовремя проснуться и отправиться
на совещание в мэрию с докладом об оперативной ситуации.
Рассвет Енин посвятил борьбе с богом спорщиков, который,
пролетая в это время над уральским городом, решил снизойти на полицейского и шарахнул магической кувалдой по голове силовика. После этого
Енин начал спорить с яростью и непреклонностью абсолютно по всем поводам. Но в
особенное раздражение он пришел, когда заместитель отказался подстричь своего
руководителя, утверждавшего на спор, что всякий может держать в руках ножницы и
делать модельные прически. Учитывая, что обессилевшие руки заместителя не
удерживали ножниц и они всякий раз падали на пол с жалобным
дребезжанием, находчивый Енин примотал липким скотчем створки ножниц к пальцам
заместителя и добился своего.
Нельзя сказать, что результат
безусловно способствовал бы карьере полковника. Спору нет, на конкурсе
креативной стрижки в ночном клубе Лондона «Безумный гусь» содеянное
заместителем определенно имело бы успех. Но никак не в консервативных кругах
полицейских Урала.
В крайне растрепанных чувствах Енин сел в служебный
автомобиль и поехал на совещание к главе города. Его тошнило, и в состоянии
непримиримости с окружающим миром в степени, свойственной разве что журналистке
Латыниной, Енин собрался было войти в здание мэрии.
Но столкнулся с выпирающими животами двух тучных
мужчин — туристов из Германии, которые в состоянии, близком к енинскому, уже третий
час бродили по замкнутому кольцу «проспект Ленина — 8 Марта — Малышева —
Банковский переулок», пытаясь попасть в гостиницу «Хайятт».
Дело в том, что сметливый бармен наливал тевтонам не
запрошенную водку «Белуга», а продукт корпорации «ТагилСучок». Что, в общем-то,
исчерпывающе раскрывает состав сырья и рецептуру напитка.
Как оказалось, одного туриста звали Зигфрид, второго
Альфред.
— Коллега Альфред, мы заблудились. Давайте спросим
этого приятного местного полицейского, как пройти в отель «Хайятт».
Полковник Федунин знал свою работу и помнил
наставления начальства. На совещании, посвященном подготовке полицейского
гарнизона к международным мероприятиям, начальство выдержало паузу, которую
Станиславский ни при каких обстоятельствах не признал бы своей, учитывая
контекст ситуации, коротко объяснил подчиненным, что туристам надо помогать и
как минимум с ними разговаривать.
Енин красными, как у кролика, глазами взглянул в лица
туристов.
— Отел Хайт… Отел Хайт… — повторял толстый турист,
с подозрением глядя на Енина.
Полковник решил, что немцы сдаются. «На
фига они мне нужны? Куда я их дену», — размышлял в отчаянии полицейский.
Это как раз был период симфонии Малера.
— Война кончилась! — прокричал он, по привычке всех
говорящих с иностранцами путая их с глухонемыми. — Нихт война! Нихт!
«Нихт» стало единственным словом, всплывшим из мутного
сознания Енина. Второе слово было «фантастиш». Его Енин придержал на прощание.
А еще он вспомнил «натюрлих» и с тоской посмотрел на вход в мэрию. Енин
опаздывал на совещание у главы города, и это тоже было нехорошо. Он достал
сотовый и хотел найти электронный переводчик, но запутался в кнопочках и в
суматохе позвонил теще. Мудрый полицейский решил не рассказывать родственнице
ни о своей новой прическе, ни о немцах, ни о переводчике.
Потом Енин кратко поведал насупившимся немцам историю
убийства русского царя. Забыв, правда, упомянуть о том, что было это не вчера и
даже не позавчера, а в 1918 году.
Слушая полицейского, Зигфрид сказал Альфреду:
— Коллега Альфред, я не думал, что это так далеко.
— Думаю, коллега Зигфрид, мы туда не дойдем, это нам
явно не под силу.
Они развернулись и пошли обратно в ресторан,
поддерживая друг друга под тучные бока.
Полковник Енин взбежал на третий этаж мэрии и ворвался
(то есть еле-еле вполз) в приемную главы. Происходящее вокруг скользило как-то
мимо, не задевая разума. Он по привычке поздоровался с секретарем, которая
сидела в ступоре, уставившись в точку на стене. И походя
бросил вполне невинную фразу: «Здоровы ли будете, уважаемая Ираида Анатольевна?»
Секретарь очнулась, посмотрела на полковника со
странной смесью брезгливости и обожания, а после со скрежетом зубовным бросила
в Енина скомканный лист бумаги.
Енин рефлекторно увернулся, но тут же естественно и в
то же время чудовищно неумолимо встретился всем своим телом с дверью. В таких
случаях неистощимый на народные мудрости Чернецкий
говорил: «Как мордой об забор». Справедливости ради
необходимо добавить, что в данном случае местоимение КАК было лишним.
И уже потом потрясенный Енин
ввалился, а точнее, втек в кабинет мэра. В кабинете за переговорным столом сидели какие-то
чиновники, всем своим видом демонстрирующие серьезность происходящего. Во главе
же стола, на месте градоначальника, торчала личность, в которой Енин к своему
крайнему изумлению опознал Нектова.
— Вот ты где, а мы с ног сбились искать тебя! —
проблеял полицейский, имея в виду ориентировку на розыск, которая лежала,
перегнутая пополам, в его внутреннем кармане.
— Ну вот вы меня и нашли.
Ладно, потом поздравишь! — по-своему понял вопли полковника Нектов и, махнув
властной дланью, дал слово только что назначенному заместителю по экономике
Килеву.
Еще до того, как Килев начал благовествовать о новой
эре благоденствия, наступившей в истории Екатеринбурга, Енин сел за стол и,
опустив голову, отмочил неожиданный номер — мгновенно уснул. Причем сделал он
это не столько потому, что хотел спать, что тоже было, а потому, что
рассматривал быстрое успение как своего рода способ свести счеты с жизнью или
хотя бы перезагрузить реальность.
В кабинете главы распространялся хорошо известный собравшимся запах. Нет, это не была реминисценция из
известного стихотворения Блока:
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
Находясь во сне в состоянии, близком к коме, Енин не повторял про себя:
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
Но чувствовал он себя именно так — как пыльный
крендель под детский плач.
Килев не посрамил звания «известный уральский философ»
и произнес громкую в прямом смысле слова речь о том, что отныне мэрия
Екатеринбурга превратилась в «островок свободы», а здание мэрии напоминает ему
очертаниями крейсер «Аврору».
Далее философ перешел к вопросам экономических
преобразований. Его давно томила мысль о преференциях, которые дает введение
своих собственных денег.
«Я даже взял труд на себя название нашим собственным
деньгам придумать. Раз кратко наш город зовут ЕБУРГОМ, то, по аналогии с ЕВРО,
предлагаю выпустить в обращение ЕБКИ, ударение на первом слоге и ни в коем
случае не Ё, а Е. И таким образом решить все наши финансовые проблемы», —
поведал Килев.
Он уже видел перед собой блестящую и затратную
рекламную кампанию, стержнем которой должен бы стать слоган: «Евро слаб, а ебки
крепки!» И все это великолепие на фоне фотографии поблескивающего
очками Килева. Его присутствие придавало бы рекламе академический вид.
В кабинете помимо амбре, источаемого полицейским,
отчетливо тянуло табаком. Дело в том, что мэрия как-то удивительно быстро
потеряла лощеный и барский вид, свойственный временам Чернецкого, и
превратилась в прокуренный и замызганный сарай с
лампочками времен первого демократического градоначальника Самарина. Этот мэр
Екатеринбурга начала 90-х годов прославился тем, что на своих предвыборных
плакатах предстал в форме капитана второго ранга, коим и был на самом деле. Не
останавливаясь на достигнутом, Самарин разместил
слоган: «Будем знакомы. КАВТОРАНГ САМАРИН». В результате чего его принимали за
грузина в гусарской форме.
Была, кстати, еще одна примета новых экономических
времен, на которую Енин, переползая приемную, не обратил должного внимания. У
окна стоял олигарх, владелец «Стройремонта» Наньев, что-то пряча за своей
спиной. Стоял при этом в несколько дикой позе, вернее, в двух позах, которые он
попеременно менял. То на полусогнутых ногах, то слегка нагнувшись. Причина была
банальна. Прикованный одной рукой наручниками к батарее
отопления, Наньев не мог выпрямиться в полный рост. А не приковать его
было никак нельзя. «Иначе платить не будут и
разбегутся», — поведал Нектов, ссылаясь на опыт прежней работы.
В теории, если бы у Наньева была шея страуса, он мог
бы выглянуть в окно и позвать на помощь. Впервые за свою длинную жизнь Наньев
пожалел, что не озаботился освоением физических приемов по удлинению шеи.
Заканчивая совещание, Нектов встал из-за стола и,
подойдя к окну, стал разглядывать автомобильный поток, плывший по площади.
В это же время к площади 1905 года приближался микроавтобус,
несший в своих недрах съемочную группу ГТ.
Движение съемочной группы не носило триумфального
характера. На пересечении проспекта Ленина и улицы 8 Марта в бок микроавтобуса
с грохотом въехала «мазда». Далее события закрутились с невероятной быстротой и
нелепостью.
Сразу после столкновения водитель начал названивать
страховым комиссарам. Битман вспомнил, что ГТ заключило договор со страховой
компанией, предложившей уникально дешевые тарифы — какое-то малоизвестное
«Страховое телевидение».
Когда на телефонный звонок ответили, удивлению Битман
не было предела:
— Почему мы сейчас выйдем в телеэфир? Не нужно
никакого телеэфира… Да, я категорически отказываюсь…
Нет, даже в этом случае не нужно… Соблазнительно, но нет… Просто приезжайте
и привозите страхового комиссара… И, пожалуйста, никому не слова. Царапины
есть. Нет, головой не ударился.
Через пятнадцать минут к перекрестку, где скучали
водители автомобилей и съемочная группа целиком — журналисты отучились ходить
пешком, — подъехала машина страховой компании, но из нее вынырнул не страховой
комиссар, а паренек с ТВ-камерой на плече и девица в леопардовой шубке
стоимостью двух бутербродов на привокзальной площади.
— Не нужно меня снимать! — закричал Битман и попытался
вспотевшими ладошками закрыться от камеры.
— Мы ведем репортаж с проспекта Ленина, где только что
случилась жуткая автокатастрофа, виновником которой стал некий Степан Беков,
отказавшийся от проверки на наличие в крови наркотиков.
— Не отказывался я! Прекратите съемку. Это мой хлеб, и
даром я в эфир не выхожу.
А после в запальчивости, раздраженный
бесцеремонностью страховщиков-телевизионщиков, бросил фразу, о которой
впоследствии пожалел:
— Может быть, вам еще задаром попу голую показать?
После того как отгрохотал скандал, связанный с аварией,
и микроавтобус смог продолжить движение, Битман, Джордж и Пегги ушли под землю.
В буквальном смысле этой инфернальной фразы. В поисках новой информации
съемочная бригада ГТ переместилась к резиденции губернатора, что располагалась
на другом берегу городского пруда.
И не зря. Близилось завершение прокладки подземного
хода от резиденции губернатора к осажденной мэрии. На самом деле никто,
разумеется, тоннель не прокладывал — это было бы слишком дорого и долго. Еще до
революции от усадьбы купца Тарасова — ныне резиденции губернатора — под прудом
шел тесный потайной ход к Кафедральному собору, что стоял на центральной
площади.
Обыватели о том не знали, но еще в советское время ход
продлили до нулевого этажа мэрии, расширили и провели электрическое освещение.
После 1991 года о тоннеле забыли. Но события
«Рябиновой революции» вызвали возрождение этой исторической реликвии. Было
принято решение организовать снабжение осажденной мэрии продуктами питания,
питьевой водой, канцелярскими товарами и прочим нужным скарбом.
Восстановить работоспособное
состояние тоннеля было поручено генералу Торонину, который и прошествовал первым по
восстановленному и освещенному ходу под дном городского пруда.
Позади генерала тащились Битман, Джордж с камерой на
плече и страдающая клаустрофобией Пегги.
На половине пути сделали остановку.
Высота хода была около двух метров, сгибаться не
приходилось, но было довольно душно. Гранитные стены подземного хода сочились
влагой.
В этом месте, как раз под плотиной пруда, ход расширялся и получалась небольшая комната, где перекусывала
бригада метростроителей, снятая в спешном порядке с визовской ветки.
Стройка и так стояла с начала недели, потому что
кто-то из правительства народного доверия и достатка заявил о ненужности
городского метро. Строить нужно велодорожки — дешевле и экологичнее.
Битман прополоскал рот глотком виски, сохранившего
прохладу и свежесть городских улиц, и вновь обратил внимание на странный запах,
который стоял в тоннеле.
Пегги сняла и спрятала в сумку свитер.
Один из проходчиков рассказывал:
— …Четырнадцать лет вместе в геологических партиях,
вдвоем исходили всю Сибирь, никуда друг от друга. Так случилось, что один из
них тихонько умер в бане. Зашли в парилку, а он уже того.
— Ну?
— Баранки гну!
Строитель взъерошил седые жесткие волосы, что
топорщились, делая его похожим на веселого пинчера, которого, сколько ни пинай ногой в живот, не отучишь от мысли, что жизнь славная
штука.
— Не могу, говорит, жить без него. Решил стреляться. В
геологических партиях оружия много. Стрельнулся, попал в плечо.
— Как же это так он умудрился промазать? Ведь он же
стрелялся не со ста метров…
— Разумеется, нет. Пальцем ноги на курок, направил
винтовку на себя, выстрелил… и попал в руку.
— А дальше?
— Проходит год. И все, знаете, «не могу я без него».
Снова стрелялся. В этот раз в рот ружье сунул и…
Битман подсел поближе и прислушался к разговору.
Пегги шепнула ему на ухо:
— Я пишу на диктофон, отличный материал — будни
простых уральцев. Продадим «Моей планете».
— А то вот еще история была. Один мужик прибежал за
семьдесят пять километров в больницу — сам сдался: голоса стал слышать. Всю
зимовку читал единственную книжку под названием «Неприкасаемые», про шпионов, и
ему стали мерещиться диверсанты за каждым кустом…
Неутомимый Торонин поднял отряд на ноги и повел дальше
к мэрии.
Запах сырой земли усилился.
— Мы идем сквозь кладбище, — пояснил Битману генерал,
заметив, что тот крутит своим обонятельным аппаратом. — Еще до прихода русских
здесь было кладбище племени чудь. Здесь же похоронена чудская княгиня Анна.
Плотину городского пруда поставили над могилами.
Битман только сейчас обратил внимание, что гранит
кончился и ход шел через плотную глину.
Джордж и Пегги с ужасом посмотрели друг на друга и
рванули вперед.
Прибыв в мэрию, грязные и уставшие члены подземной
экспедиции встретили на удивление радушный прием. Оказалось, защитники управы
нужды особой в продовольствии не испытывали. На накрытых по случаю удачной
вылазки столах красовались бутерброды с красной рыбой, икрой, с сырами и
колбасами. Дымились пироги с рыбой, мясом и капустой.
Блестели бутылки виски многолетней выдержки. Высились
графины коньяков. Плескалось красное и белое вино. Шипели бутыли с минеральной
водой «Обуховская-11».
Возглавлял стол довольный и победительного вида глава
города от оппозиции Нектов.
Вечером трудного дня, вернувшись в гостиницу, Битман,
не раздеваясь, включил телевизор и было уже хотел
стянуть плащ, как с ужасом замер, уставившись в экран.
Ведущая в телеэкране радостно верещала:
— Застигнутый на месте преступления виновник
чудовищной аварии Бабич скандалил и угрожал нашей съемочной группе…
На экране мелькнуло несколько растертое в пространстве
лицо Битмана (он себя не сразу узнал), на котором наибольшее внимание
привлекали неестественно раздутые ноздри и два вытаращенных, как у
первоклассницы, глаза.
Битман ревел в камеру: «Задаром попу голую показать»,
но исходная вопросительная интонация в данном случае имела некий другой
подтекст, куда более гадостный и уместный более на бразильском карнавале.
После этого в экране пошла возня и вскрики, как будто
кто-то пытался не допустить каких-то действий, потом кадр дернулся, и на экране
изумленный Битман увидел голый зад. Но не подтянутый и в чем-то даже
симпатичный фундамент Битмана, а чью-то чужую — рыхлую и с оплывшими краями
оконечность спины. Но даже не это заставило Битмана открыть рот и прошамкать непонятные ПРИ ДР.
Лишь через некоторые время Битман сообразил, что
увлекся надписью только на одной ягодице. А в целом синяя татуировка, пересекающая
оба неисследованных континента, была вполне в духе Давида Ливингстона: ПРИВЕТ
ДРУГ!
Восклицательный знак был на месте. А просящаяся по
правилам пунктуации запятая то ли была утеряна, то ли вообще не предполагалась
авторами-исполнителями.
«Это у меня, что ли?» — дошло до Битмана
предположение, и он подавил в себе первое желание сбегать в туалет к зеркалу и
проверить — все ли там девственно чисто.
Ночью Битман плохо спал, часто вставал и ходил в
туалет. А под утро ему приснилось, что рядом с ним на кровати лежит лидер КПСС
Зюганов в огромных красных трусах.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Страдания
Роясь в Интернете, Битман наткнулся на сообщение: «В
иерусалимской прессе опубликовано предупреждение ЦАХАЛА — попытки воскреснуть и
вознестись на небо будут пресекаться израильскими самолетами!»
До великой Пасхи оставалось два дня.
Время, когда набирает силу, набухает, взлетает к
небесам цунами гастрономической подготовки к разговению. Серьезность намерений
поистине устрашает. Страдальцы Великого поста отправляются закупать продукты в
магазины не только для себя, но, кажется, и для самого виновника торжества.
Магазины ломятся от голодного народа, вожделеющего
жирных колбас и пахучих сыров. Кто-то придирчиво осматривает буженину, словно
«Черный квадрат» Малевича, выставленный на аукционе Сотбис. «А вы ее правильно
повесили?»
Другие щупают сыры, евангелически вкладывая пальцы в
дыры голландских монстров, проверяя на подлинность.
Третьи кокетничают с осетровым балыком, как с молоденькой
продавщицей мороженого эскимо.
И только один покупатель стоит молча и недвижимо —
пытаясь понять степень свежести камбалы по ее глазам, заглядывая в них столь же
строго, как Ленин заглянул бы в глаза Абрамовичу.
Дабы утро воскресного дня огласилось икотой, шуршанием
скорлупы и детскими криками: «Мама, я пятое иичко скуфала!», необходимо загодя
отварить и раскрасить пасхальные яйца.
В прошлую Пасху Битман получил сотни «лайков», ведя
Фейсбуков репортаж из собственной кухни:
«Дубль первый сразу пошел насмарку — яйца выпали у
меня из вспотевших ладошек на пол — засмотрелся на то, как Билан на телеэкране
целует взасос собственную коленку. Протерев пол, приступил к дублю второму.
Яйца весело крутились в кипятке, пуская нитки
отварного белка сквозь трещины в скорлупе, словно соседский бульдог слюни.
Обременив мусорное ведро новой порцией праздничного яства, полез в холодильник
за следующим взносом куриной благотворительности.
На этот раз воззвал к науке Википедии. Та сулила
необыкновенный результат, если добавить в кипяток соли. Ничего нового соль в
процесс приготовления не привнесла, оставив меня один на один с пересоленным
бульоном из яичной скорлупы. Даже известный Голый повар Джейреми Оливер опустил
бы свои волосатые ладошки перед задачей применения этого бульона.
Постаревший и ставший значительно мудрее, я испробовал
инновационный метод варения с добавлением уксуса. Яйца варились, но не
сдавались, лопаясь даже веселее прежнего, будто соревнуясь между собой.
Вымыв руки и почитав газету «Коммерсантъ» — меня
всегда успокаивает до состояния глубокого сна уже второй абзац любой статьи о
состоянии фондового рынка, достал пятую порцию яиц и сделал им пирсинг. Проколы
иголкой в тупом и остром концах, по мнению авторитетной
всезнайки клизм Малышевой, должны были бы решить проблему варки яиц.
Должны были, да не решили.
Дубль шестой растрескался, будучи вынутым из кипятка и
помещенным в ледяную воду остужаться. Но так рекомендуют делать все кулинарные
книги мира! Я с чувствами необыкновенными смотрел на яичный хор Турецкого, но
не аплодировал и криков «браво!» не кричал.
В холодильнике отдельно лежали последние три яйца, и
вот с ними-то все получилось!
Отварил и даже покрасил без всяких приключений.
Чувствуя себя Индианой Джонсом с доспехами бога на тарелочке, я сдержанно
пританцовывал эстонский вариант лезгинки — нижней половиной тела.
Но вслед за победой пришло горькое поражение —
вспомнил, что вчера бросил в холодильник отваренные яйца, купленные в столовке
телестудии, — на случай, если на Пасху придут гости.
Мне удалось посрамить скептиков, утверждавших, что в
деле варки пасхальных яиц новым открытиям места нет».
На самом деле весь этот пост был выдумкой от начала до
конца. Единственной правдой было то, что Битман скушал холодное вареное яйцо в
столовой телестудии. Что не мешало ему с упоением строчить в Фейсбуке каждый
день по нескольку постов: в виртуальной реальности жил еще один Битман, и он
был словоохотливее, лучше и нравственнее реального человека. Собственно, и
выглядел он иначе — Битман на обложку своего аккаунта поместил фотографию
молодого Стивена Фрая. Аналогично поступают практически все жильцы социальных
сетей, чьи сточные канавы переполнены эльфами, прекрасными дивами и чудными
юношами, ни в коей мере не отражающими ни внешний облик, ни внутренний мир
хозяев постов.
Но постующий и в самом деле много и напряженно думает
над вариантами раскраски пасхальных яиц. Отвар луковой шелухи отчего-то
вызывает ассоциацию с танцующим Борисом Моисеевым. Между тем в мечтах витают
кристаллы Сваровского или технологии «стелс». Яйца с ароматами клубники или цитрусовых. Замороженные в жидком
азоте. Яйца бронированные для семьи олигарха. Для
постящихся либералов яйца можно сначала вывозить на Кипр, а после возвращать в
Россию в виде иностранных инвестиций.
Утренние полицейские патрули психологически не готовы
к новой тактике незаконных мигрантов из Таджикистана, которые на требование:
«Ваши документы!» — радостно возглашают: «Христос воскресе!» — с последующим
лобызанием.
Два дня до Пасхи изматывают постящихся непрекращающейся
борьбой с собственным телом и родственниками.
В пятницу вечером постующий с ввалившимися щеками и
худосочными ягодицами с ужасом разглядывает родных и близких, оседлавших
праздничный пасхальный стол, поражаясь веселому возбуждению сородичей, их лоснящимся
физиономиям, измазанным яичными желтками и усыпанным крошками творожной пасхи,
и куличам, с которых слизали сахарную глазурь.
Участники разговения охотно предаются всякого рода
народным пасхальным развлечениям, наипервейшими из которых являются рассылка
всем жителям планеты Земля смс «Христос воскресе!», перевирание бородатого
анекдота про Брежнева с его «мне уже доложили!» и целование незнакомых
барышень.
Не менее славное пасхальное развлечение — яйца бить.
Веселый народ с утра хватает крашеные яйца и, примерившись и всяко
накричавшись, бьется яйцами: у кого яйцо уцелело — тот победил. Победитель
получает яйцо проигравшего. Чемпионы долго не живут,
умирая от белкового отравления.
«А Пушкин постился?» — почему-то подумал Битман. На ум
пришло только лишь — «и Страсбурга пирог нетленный».
Яростно борется постующий с собственным телом,
уставшим от многодневного недоедания. Одна рука его указывает на какую-нибудь
глупость, отвлекая внимание, другая воровато хватает кусок колбасы и пытается
запихнуть его в рот. Короткая, но яростная схватка с руками заканчивается
блистательной, но болезненной победой. Искусанные руки выпускают колбасу и
пытаются сбежать за спину.
Пока постующий восстанавливает контроль над верхними
конечностями, левая нога подтягивает поближе табурет, на котором какой-то негодяй оставил бутерброд с сыром.
Правая нога при этом устраивает голодную забастовку,
вообще отказываясь куда-либо двигаться, уверяя, что она при смерти и ей
необходимо принудительное питание.
Все вместе похоже на выездной пленэр кружка любителей
йоги. В конце занятий. Когда каждый участник достиг уже крайней степени личной
свободы и максимально выразительной позы, свойственной разве что участникам
учредительного съезда демократической партии.
Постящиеся так давно толком не ели, что, встретившись
с настоящей пищей, ведут себя как Владимир Вольфович Жириновский с группой
грудничков. Ни о каких «мы за русских, мы за бедных» и речи
не идет. Тотальное взаимное непонимание.
Завершение поста не случайно начинается со сваренного вкрутую
яйца и творожной пасхи. Семь седмиц отсутствия практики приводят к утере
поварских навыков.
Происхождение кулича не вызывает сомнений. На самом
деле пытались сделать булку хлеба. Но в последний момент у кулинара сдали
нервы.
Но не верьте, что творожную пасху приготовить легко.
Не одна человеческая судьба была сломана о желание поставить пасху под гнет или
добиться на ее боках тиснения православных символов. Реалистичнее смешать в
кастрюльке магазинный творог с сахарной пудрой и пришпилить сверху три
изюминки.
Мудро и по-житейски расчетливо поступают те, кто не
варит сразу десятка четыре яиц. Хотя по личному опыту Битман знал, как трудно
устоять перед соблазном поставить на газ эмалированное ведро и сбегать в
ближайший магазин за яичками, держа в руках две украденные из ИКЕА сумки.
И еще одно — никогда не пытайтесь по выражению лица
постящегося понять, о чем он думает. Если он зверски оскалился, это не
обязательно означает, что он вспоминает о мучителях Христа. Вполне возможно, он
просто репетирует улыбку, с которой войдет в БургерКинг.
Утро Битмана начиналось вполне приемлемо.
Сложно предъявить какие-либо претензии затянувшемуся
пробуждению, довольно милому завтраку и визиту в минералогический музей
Пилипенко.
Но, продемонстрировав поразительное непостоянство,
судьба немилосердно повернулась к Битману спиной, не оставив ему времени на
подготовку психики и обоняния.
Вернувшись в гостиницу, он открыл дверь теплого и
уютного еще в недалеком прошлом номера и едва не был сбит с ног мощным запахом
навоза. Пробежав в туалет, он делал открытие за открытием, и ни одно из них его
не радовало.
Посетитель не выключил в туалете свет. Битмана с
детства воспитывали считать деньги, а включенный свет и незакрытый кран
относились к категории запредельно безнравственных коммунальных преступлений.
Дверь интимного уголка была раскрыта настежь, не
препятствуя ароматизации номера. Но самое ужасное, что Битман обнаружил в
унитазе огромную кучу смертоносно пахнущих отходов человеческой
жизнедеятельности.
Мир рухнул в глазах рефлексирующего гуманиста,
похоронив под обломками веру в ЧЕЛОВЕКА и ПРОГРЕСС.
Самокритичный Битман еще раз проанализировал свои
утренние поступки. Нет, он прекрасно помнил, что, сходив в туалет, нажал кнопку
смыва и, напевая: «Мы — чемпионы, мы точно чемпионы…», пошел натягивать брюки.
Тогда кто? Горничная?
Кто-то перепутал номер?
Специфический уральский юмор?
Битман чувствовал бешенство и, как ни странно,
удовлетворение.
Нашарив айфон в кармане плаща, Битман набрал номер
Билла и с ходу нажаловался.
— Поздравляю тебя, мой мальчик! — захохотал Билл. —
Тебя заметили наши коллеги со Второго канала.
— Господи! Но зачем, что я такого им сделал?
— Твою работу оценили. Это, парень, называется
психологическое давление. Они приходят к тебе домой и
оставляют следы своего пребывания. Мой дом — моя крепость. Ну, сам понимаешь, о
чем я. Бьют по фундаменту, по земле, на которой мы с тобой стоим…
Нехорошие подозрения стали закрадываться в душу
Битмана, как холодные капли дождя за воротник пиджака.
— Я же просто делаю свою работу…
— Битман, мальчик мой, тут ползут разные слухи. Москва
большая, на каждый роток не накинешь платок. Кто-то из Большого Дома влез в эту
кашу с выборами. Я уж, как могу, говорю, что ты не имеешь никакого отношения к
оппозиции. Но не все верят, мой мальчик, не все верят. Тут чертовски
мало знают о той игре, куда ты влез.
— Что за бред? — завопил Битман. — И ты туда же! Мне
уже звонили из уральского корпункта и из Евроньюс. Первые заявили, что, видите
ли, не смогут оказать мне поддержку в чрезвычайной ситуации, но восхищаются
мною. Вторые начали задавать вопросы об условиях содержания оппозиционеров в
русских тюрьмах… Что мне делать?
— Плюнь, парень. Отнесись к этому философски. Давай,
давай.
Битман вычистил туалет и выбежал из гостиницы. Он
мчался по улице Ленина к зданию, носившему в народе бренд «на Вайнера», «ЧК»,
«Ленина, 17». В представлении Битмана там сидели чекисты из КГБ.
У него созрел простой, но эффективный план, как
попасть к начальству КГБ и попросить поддержки против происков врагов со Второго
канала. Кроме того, опытный Битман желал пресечь на корню поползновения
приписать его к авторам и участникам цветной революции.
Навалившись телом на тяжеленную входную дверь,
сделанную еще во времена Лукулла и Цицерона из мореного дуба и стали, Битман протиснулся
в узкую щель и подошел к дежурному офицеру.
— Я английский шпион. Пришел сдаваться.
Первое предложение Битман сказал тенором. Второе басом
— у него перехватило дыхание. Кусая ногти, он повторился, чтоб не думали, что
он сдрейфил.
— Вы меня понимаете?
Дежурный офицер молча, не выражая ровно никаких
эмоций, посмотрел на странного посетителя.
В этот момент двумя этажами выше начальник управления
Службы федеральной безопасности по Свердловской области по кличке Первый сидел
на своем рабочем месте и мрачно рассматривал пустой лист бумаги, лежащий перед
ним на столе.
Впервые за много лет он не знал, что писать в Москву.
Содом и Гоморра буйствовали на вверенной ему территории. За стенами здания
царствовала улица и дураки из оппозиции. А он, опытный
и умный мужик, сидел в кабинете и бездействовал.
Первый решил, что нужно просто ждать. Скоро ситуация
прояснится, как-то наладится, и уже будем решать, что делать.
Его заместитель — оперативная кличка Второй — знал,
что начальник мрачен. Поэтому, когда Второму доложили о «беглеце» в приемной,
он сразу решил — вот хороший способ встряхнуть шефа, дать возможность вспомнить
молодость.
Не размышляя более — шустрому оперативнику и Бог
помогает, — Второй дал команду провести «беглеца» прямо в кабинет Первого. «Так
надо», «ситуация под контролем», «командир ждет его». Второй шел ва-банк.
Битман старался не смотреть по сторонам, когда его
вели по длинным коридорам. Под ногами стлалась вытертая красная ковровая
дорожка. Пахло пылью. Никого в пути они с конвоиром не встретили. Войдя в
приемную, Битман откашлялся и начал волноваться.
Но вот скрипнула массивная дверь. Дохнуло сигаретным
дымком и прохладой. Битман сделал несколько шагов вперед и уставился на пустой
письменный стол.
Пространство темного кабинета освещала настольная
лампа в сталинском стиле, тяжелые шторы наглухо закрывали окна. Стол и два
стула. Книжный шкаф и пара картин — за креслом владельца портрет Дзержинского и
на стене справа пейзаж в тяжелой раме.
Пока посетитель кабинета в нерешительности топтался у
стола, вертя головой, Первый разглядывал его из-за приоткрытой двери — из
кабинета вела еще одна дверь во внутренние покои, где скупую обстановку
разговляли холодильник и диван.
Битман подошел к столу и не обнаружил ничего
интересного. Визитки, ручка, пепельница. Машинально Битман достал свою визитку
и положил на стол, крытый зеленым сукном. После взвесил в руках мраморную
пепельницу и обнаружил, что если бы он принимал участие в чемпионате по метанию
пепельниц, то его личный рекорд не превысил бы одного метра.
Сделав несколько упражнений и уподобившись метателю
дисков — мечтатель Битман уже приступил к тренировкам, спортсмен наткнулся на
хозяина кабинета, решившего положить конец возмутительному поведению наглеца.
Выдрав пепельницу из рук притихшего чемпиона, Первый
сел за стол и, низко склонив голову, медленно и на грани слышимости пробурчал:
— Я слушаю вас.
Разглядывая насупившегося мужчину перед собой, Битман
вдруг испытал неловкость и за поспешность визита, беготню и нелепую выходку с
английским шпионом. «Что я ему, в самом деле, скажу? — обратился он с жаром к
невидимой аудитории. — Что в моем гостиничном номере была совершена какая-то гнусность? В обществе приличном не упоминаемая?
И обвиню в этом наймитов Второго канала? А
доказательства, представьте доказательства, скажет он мне?»
Битман шевелил губами, погруженный во внутренний
диалог, теребя нос с такой страстью, словно пытался добиться он него исполнения
романса «Поцелуй меня, не отравишься».
Пауза затягивалась.
Второй подсматривал из коридора в дверную щелку, не
без симпатии к необычному посетителю. Он не знал, что был на волосок от нелепой
путаницы.
Первый мужественно ждал развития событий,
прислушиваясь к неритмичному сопению Битмана и изредка бросая взгляд на его
немилосердно массажируемый нос.
Далее случилась вещь обыкновенная. Битман махнул рукой
на собственные заявления и планы — они остались в прошлом
и, значит, уже не существовали, и начал воплощать в жизнь новую идею — снять с
Первым релфи и повесить снимок в Инстаграме. Не селфи. Битман вычеркнул из
лексикона это слово, обуян-ный чувством противоречия.
«Наш снимок, сделанный в неформальной обстановке, всех
окончательно запутает и расставит всё на свои места», — нелогично рассуждал
Битман.
Рубленое заявление Битмана могло бы претендовать на звание
самого редко произносимого в Книге рекордов Гиннесса, если бы таковую издавали
в столовке управления.
— Я специальный корреспондент ГТ. Работаю по заданию
Москвы. Задача — показать цветную революцию. Давайте сделаем релфи.
Одновременно Битман привычным жестом показал Первому
свое редакционное удостоверение.
Второй стоял в коридоре и подслушивал разговор.
Услышав голос посетителя, некоторое время просто отказывался понимать
сказанное. Как фальшивая монета со звоном раз за разом вываливается из
аппарата, так и мозг Второго отказывался понимать произнесенное вслух
«беглецом», который оказался никаким не беглецом, а обычным пронырой-журналистом.
«Конец карьере. Отправит в Тугулым начальником отделения. Не хочу!»
Но Первый не стал стучать кулаком по столу, не
закричал страшным голосом. Он даже не поднял глаз от стола. Первый думал. Так
его учили.
«Он болен. Или играет какую-то игру. Похоже, крупная
птичка попалась. В академии старики говорили, что в этом случае угадать
правильный ответ невозможно. Нужно просто подыграть, подбирать подходящую
ситуацию. Запутать врага, сбить его с разработанного сценария, навязать свой
сценарий!»
Хозяин кабинета повел неспешную речь, окольными путями
приближаясь к главному.
— Вот вы журналист. Грамотный человек. Понимаете,
определенные силы хотели бы показать происходящее на Урале как нечто
чрезвычайное. Тем самым преувеличивая значение событий и
играя на руку другим определенным силам.
Развивая мысль о
необходимости спокойно разобраться в ситуации, прежде чем делать какие-то
выводы о том, что управление готово предоставить дополнительные материалы для
московских журналистов, надеясь на разумный и объективный подход к освещению
событий и роли органов власти в предотвращении экстремистской деятельности,
Первый все дальше заходил в дремучий лес профессионального стиля изложения.
Практически каждая фраза продавалась с бонусами типа
«вы же понимаете, о чем я говорю», «силы, которые мы хорошо с вами знаем»,
«надеюсь, вы услышали меня». Следуя многолетней привычке, Первый ни разу не назвал ни одной фамилии, события или факта, что делало его
речь малопригодной для потайного стенографирования, но совершенно непонятной.
Уже на второй минуте монолога Первого Битман отстал от
собеседника и заблудился в кустарнике предположений — о чем же они
разговаривают. Так же мало помогало и наблюдение за мимикой и жестами Первого —
они ничего не подсказывали Битману по простой причине отсутствия таковых.
Эзопов язык профессиональных разведчиков не раз и не
два приводил к обескураживающим результатам. «Вы понимаете, о ком я говорю»
вовсе не означало, что собеседующие на скамейке в парке разведчики имели в виду
одного и того же субъекта. А обозначение места в виде «хорошо известное вам
здание» тоже могло означать разные постройки в разных городах и даже в разные
исторические эпохи. Если присовокупить хронологию времени встречи «завтра
встречаемся в обычном месте в обычное время», то нужно ли удивляться, что двое
Джеймсов Бондов уже более никогда не видели друг друга.
Города мира переполнены одинокими и потерявшимися во времени и пространстве
шпионами, гадающими о трагической судьбе своих коллег.
В целом же если бы Битман хоть что-нибудь понял из
птичьего языка Первого, то он согласился бы с необходимостью делать для Москвы
объективные материалы, дабы не увеличивать хаоса, которого и так хватало.
Битман был мудрым человеком.
— Конечно, нельзя признать голосование оптимальным, —
пробубнил Первый, но в силу того, что говорил он тихо, филологу Битману
услышалось: «Конечно, нельзя признать глоссолалие оптимальным».
Здесь Битман встрепенулся.
Во-первых, он наконец услышал
знакомое слово.
Во-вторых, закончив филфак МГУ, Битман умудрился
долгие годы обходиться без знания этого термина. Кстати, не знал он и значения
термина «нонтекст». И до сих пор не знает.
Изучая Евангелие, Битман споткнулся на «харизме» и
выяснил в Википедии, что это девять особых даров Святого Духа, излитых им на
апостолов в Иерусалимском храме: мудрость, знание и умение различать духов;
вера, чудеса и исцеление; пророчества, глоссолалия и толкование языков.
При попытке узнать, что же такое «глоссолалия», связь
с Интернетом накрылась одним либеральным местом, и Битман остался с
глоссолалией на руках, как певица Нюша с подаренной партитурой арии Тоски из
одноименной оперы Джакомо Пуччини. Иных — помимо обращения к Интернету —
способов получить информацию современное человечество уже не знает.
Значительно позже связь с космосом была восстановлена,
и Битман открыл для себя Америку, прочитав в справочнике, что «ГЛОССОЛАЛИЯ —
произнесение в состоянии экстаза слов, лишенных смысла. Возникает главным
образом на почве религиозной истерии».
Битман заново вслушался в тихую речь Первого, надеясь,
что последует понятное для его разума продолжение. И не ошибся.
— Вы ведь не считаете, что в этом есть что-то
необычное? — спросил Первый.
— В целом, конечно, нет. Хотя должен заметить, когда я
читал Каменского, то его строки: «Захурдычивая в жордубту. Расхлыбасть твою да
в морду ту!» — меня несколько покоробили. Не хочу
показаться капризным пижоном, но Пушкин мне ближе.
Первый внимательно выслушал Битмана и уточнил:
— Александр Сергеевич?
— Да.
— Хорошо.
— Да.
— Хорошо.
Они довольно долго перебрасывались этими «хорошо» и
«да», словно два любовника, пока Первый не решился оборвать затянувшийся
интеллектуальный спор.
— На сегодня, думаю, достаточно, — и протянул Битману
свою визитку.
— Так я пойду?
— Идите.
Битман в некотором замешательстве пошел к выходу из
кабинета.
Закрыв дверь, Битман повертел в руках врученную визитку
и с удивлением обнаружил, что это была его собственная визитка, которая,
понежившись на столе Первого, вернулась к хозяину.
Тем временем Первый давал поручения Второму.
— За этим визитом кроется какая-то большая игра.
Начинай анализировать. Иди. Молодец.
«Вот оно, счастье-то оперативное. То пан, то пропан,
то снова пан», — ликовал Второй, выбегая из кабинета.
В коридоре его экстаз увял при виде Битмана.
Оказывается, Битман до сих пор шлялся по коридору,
потеряв выход. Кроме того, трудный разговор вымотал жителя белокаменной —
Битман взмок, как канатоходец, который забыл пристегнуться к страховке и
обнаружил это только на середине каната.
Битман, не заметив Второго, снял плащ, пиджак, с
большим трудом содрал мокрую рубашку. Повторив процедуру в обратном порядке,
надел пиджак на голое тело и сунул липкий ком трикотажа в бездонный карман
плаща.
Отсутствие рубашки на теле Битмана после посещения
управления было превратно истолковано Пегги и Джорджем, тем более что Битман
наотрез отказался рассказать о разговоре, который состоялся в мрачных стенах.
Но жизнь на месте не стояла, был разгар рабочего дня,
и съемочная группа помчалась брать интервью у «сокола Жириновского» Такаева.
На пятый день революции проснулся вулкан политической
деятельности местного отделения партии ЛДП. Как только стали известны
результаты выборов и Такаев вошел в правительство народного доверия и достатка,
он слетал в Москву на встречу с Жириновским.
Вернулся домой накрученный,
злой и с ходу, еще в ВИП-зале аэропорта Кольцово, сделал несколько кратких, но
емких заявлений.
Партия шла на выборы со слоганом: «Мы за бедных, мы за
русских». Наступило время воплощать лозунг в жизнь.
Такаев объявил, что новое правительство с завтрашнего
дня вводит графу «национальность» в паспорта жителей области.
— Сами взяли паспорт, открыли вторую страницу и ручкой
вписали — «русский». Или вписали — «грузин». Или — «калмык». Ясно?
Для наглядности политик достал собственную
паспортину и продемонстрировал широкий росчерк пера самого Владимира
Вольфовича: «Такаев — русский».
— Вот, смотрите — мне сам Жириновский национальность в
паспорт вписал!
— Прочие лишаются всех прав. Ни голосовать. Ни
занимать руководящие посты. Ни преподавать. Работать можно, но только по
особому разрешению главы муниципалитета. Завтра же проверю все рынки, магазины
— сам, лично! Если увижу хоть одного мигранта — со своих кресел полетят все
силовые начальники! Хватит. Надоели.
Как известно, у молвы быстрые крылья. На следующий
день рынки города опустели. «Сокол Жириновского» застал пустые прилавки и
мрачных покупателей с пустыми кошелками.
Съемочную бригаду ГТ Такаев встретил без всякой
радости. У него начались нерадостные дни. Победа на выборах не принесла
ожидаемого удовольствия. Друзья поссорились с ним. Жить приходилось в
гостинице, так как коттедж «сокола» стоял в татарской деревне, и с некоторых
пор появляться там как-то не хотелось. Хотя Такаева в деревне ждали.
Выслушав вопросы Битмана, Такаев молча показал пальцем
на входную дверь и сказал только два слова:
— Пошли вон!
Выйдя из гостиницы, где столовался «сокол
Жириновского», Битман, Пегги и Джордж поехали ужинать в шотландский паб «Доктор
Скотч».
Джордж отрезал кусочки от бараньих котлет на косточках
и жевал их с таким же наслаждением, с каким Жириновской рассказывает о способах
наказания педофилов.
— Пост же! — стенал Битман.
— Я болею, — невнятно бубнил столп православия, всем
своим цветущим видом опровергая собственные слова.
— Твой позор увидит вся страна! — поклялся Битман на
вареной спарже и выполнил свой долг, поместив фотографию жующего Джорджа в
Фейсбуке.
Джордж на это, как ни странно, не отреагировал,
занятый своими мыслями. Более того, он начал несколько отдаленную от предыдущих
тем беседу, адресованную в основном Битману, так как Пегги кулинарией
интересовалась в той же степени, что и уставом монашеской конгрегации «Сестры
Миссионерки Любви».
— Есть такое удивительное блюдо, «селедка под шубой»
называется, — вязался Джордж к Битману.
— Я, пожалуй, буду дабл-скотч — что-то горло
побаливает, — пожаловался Битман хозяину паба господину Лучине, который лично
принимал заказ у москвичей.
Но Джордж не унимался:
— Это такое сборное блюдо, продукты выкладывают
слоями.
Сначала слой нарезанной кусочками соленой сельди.
Потом слой натертой вареной картошки.
Сверху слой нашинкованной отварной моркови.
И еще один слой вареной свеклы, натертой на крупной
терке.
Битман прервал Джорджа:
— Давай я помогу тебе — потом майонез…
Джордж вздохнул и продолжил:
— Ты же знаешь, как действует на мой кишечник свекла…
Битман с подозрением посмотрел на коллегу.
— И довольно вкусно получается! Попробуй, Битман,
обязательно попробуй! За завтраком я съел три порции… Мне стало плохо… Я
сидел в твоем номере и ждал тебя. А тебя все не было и не было…
Битман молча смотрел в глаза Джорджа.
Тот не отводил глаз и тоже молчал.
Пауза затягивалась.
Лучина вернулся к стойке.
Бармен невозмутимо протирал граненые стаканы.
— А еще говорят, что москвичи — это бессердечные
андроиды. Смотри, эти двое сначала обсуждали рецепт «селедки под шубой», а
сейчас очкарик таскает патлатого за нос и орет:
«Больше так не делай, Джордж! Больше так не делай!»
— Ну, пропустил слой репчатого лука, забыл, с кем не
бывает… — Лучина покачал головой и пошел на кухню.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
Изгнание из рая
Битман проснулся.
Лежа на широкой мягкой кровати гостиничного номера,
долго не мог понять, кто он и где он. Такое бывало и раньше. Но никогда ранее
потеря во времени и пространстве не носила такого всепоглощающего характера.
Он человек, мужчина. Эти обстоятельства своего бытования
— даже имя свое он вспомнил не сразу — удалось определить на ощупь, пошарив под
одеялом. Предположим, его зовут… Битман. Уже что-то. Куда его занесло на этот
раз?
В окно светило довольно обычное солнце. Интерьер
номера был абсолютного интернационален, никак не помогая в преодолении
пространственной амнезии Битмана. Никаких меток, указывающих на Мекку. Не было
китайских ваз эпохи Мин. На полу валялся халат, далекий от цветовой гаммы
звездно-полосатого стяга.
Было ни холодно, ни жарко.
И только наплывший издалека перезвон колоколов стал
невольной подсказкой. Битман вдруг вспомнил сразу все — прошедшие пять дней и
пять ночей. И едва не утонул в нахлынувших воспоминаниях. Россия. Екатеринбург.
Советник по инвестициям. Водка. Малахитовая ящерка. ГТ.
Натянув одеяло до подбородка, он надеялся поваляться
еще с полчасика, но выпитое накануне пиво победило. Битман, постанывая, вылез
из-под одеяла, нашарил тапочки и побрел в душ.
В ванной комнате он долго стоял перед зеркалом,
разглядывая свое невообразимое тело. По привычке напряг мышцы живота — в целом
вполне приемлемо. Атлет в отпуске. Геракл на пикнике. Сатир принимает радоновые
ванны.
Хуже выглядело лицо. Набухшие темные мешки под
глазами. Всклокоченные волосы, не производящие впечатления буйной шевелюры.
Хорошая иллюстрация для рекламы клиники пересадки волос. Незадолго до операции.
Дряблые поникшие плечи и подбородок королевы Виктории.
«Больше никакой водки, наркотиков, бессонных ночей,
девушек с юношескими попками», — уговаривал себя Битман. Между тем, пристально
вглядевшись в зеркало собственных глаз, он понял, что этот человек бессовестно
врет.
«Сейчас приму контрастный душ. Съем плотный
континентальный завтрак. Спущусь в спортивный зал. Буду до седьмого пота
крутить педали велотренажера, подкину к потолку сотню раз штангу, пробегу по
дорожке тысячу километров. Я воссияю в великолепии здорового и обоснованного
самолюбия. Господь любит энергичных и креативных.
Значит, теоретически он должен любить и меня!»
Сознавая сомнительность последнего утверждения, Битман
сбросил с себя халат и белоснежные тапочки, залез в душ и включил обжигающе
ледяную воду. После горячую. И снова холодную.
Несколько раз проведенный
бесчеловечный эксперимент не оказал сколько-нибудь омолаживающего эффекта, но
Битман оценил свои способности громко визжать.
Стало много лучше.
Дальнейшие события развивались не в столь
оптимистичном направлении. Намылившись, Битман энергично растирал ладошками
лицо. Рука скользнула по мокрой щеке, и намыленный мизинец правой руки, которая
не подводила Битмана в самых приватных ситуациях, несколько неожиданно влетел в
ноздрю трепещущего от удовольствия московского носа, глубоко и мощно
погрузившись в недра горбатого дыхательного приспособления.
Экспедиция мизинца в дальние колонии оказалась чрезвычайно
болезненной. Завопив, Битман с противным чпоком вытащил из носа мизинец и с
негодованием вспомнил Редьярда Киплинга с его «бременем белого человека».
«Проклятый Киплинг», — несправедливо обрушился Битман
на великого англичанина, не имевшего к происходящему ровно никакого отношения.
Но так было легче переждать приступ адской боли.
К счастью, кровь из носа не пошла, хотя казалось, что
в нем лопнуло все, что только могло лопнуть. Отдышавшись и расправив плечи,
Битман продолжил утреннюю процедуру. Правда, уже с некоторым предубеждением.
Осторожно, но достаточно энергично он принялся растирать живот — это полезно
для мышц пресса и перистальтики.
Все та же правая ладошка скользнула по бархатной коже
живота и, продолжая неумолимое движение вниз, предательски въехала в мокнущие
под струями воды причиндалы Битмана.
— Да что же это такое! — промычал Битман.
Опять было нестерпимо больно.
«Нет, душ сегодня — не мой конек», — подумал не без
горечи Битман и решил закончить эту приятную процедуру, пока она не завершилась
каким-нибудь непоправимым членовредительством.
В довершение утренних несчастий, именно в тот момент,
когда Битман был менее всего готов к коммуникации — голый, мокрый и страдающий,
затрещал гостиничный телефон.
Битман снял трубку и прислушался. Он не знал, что
будет дальше и как сложится его дальнейшая жизнь. Но одно знал точно — НИКАКИХ
новостей. Ни под каким видом. Ни хороших, ни плохих.
Гадко было и оттого, что с раннего утра, как только он
вспомнил, кто он и что делает в екатеринбургской гостинице «Парк Инн», Битман
выдрал кабель питания телевизора из розетки. Зомбирующее устройство досадливо
крякнуло, но страшный красный огонек еще долгую минуту не гас, будучи
уверенным, что Битман одумается и выдернет копье из глаза дракона. Телевизоры
тоже иногда ошибаются.
Битман выключил сотовый телефон и айпад. Но про
гостиничного засранца забыл. Подняв трубку одной дланью и придерживая другой
спадающее с чресел розовое махровое полотенце, Битман не стал говорить
привычное «слушаю». Он молча ждал.
— Здравствуйте, — вкрадчиво призвал к общению
незнакомый молодой голос.
— Ну, типа, ладушки, — решился ответить Битман, не
беря при этом на себя никаких лишних обязательств.
— Вас беспокоит Михаил Вьюгин из новостного портала
«Ура.ру». Вы можете говорить?
— Могу.
— А правда, что это вы
предложили правительству народного доверия и довольства…
— Достатка, — автоматически поправил коллегу Битман.
— Достатка… обязать каждого жителя области завести по десятку
яйценосных кур в целях решения вопроса продовольственной безопасности?
— Нет, неправда.
Предугадав движение Битмана, который собирался
положить трубку, Вьюгин заспешил:
— Мы приглашаем вас сегодня на ток-шоу «Правда жизни» в ресторан «Тинькофф». Начало в 20:00. Вы
можете прийти и рассказать о том, как видится происходящее на Урале из Москвы?
Будучи амбициозным до
известной степени, все же Битман себя Москвой не считал. Но спорить не стал.
— Приду, — соврал и положил трубку.
Корреспондент ГТ не любил коллег по цеху. Тем более
что сегодня была суббота, и он собирался как следует
отоспаться.
Вернувшись в спальню, Битман с разбегу прыгнул в
кровать, утонул в еще не остывшем одеяле и мгновенно уснул.
Ему приснился сон, открывший с новой стороны
затасканную притчу про Адама и Еву, змея-искусителя, надкушенное яблоко и
истеричного Бога, прогнавшего перволюдей из рая за непослушание.
Библейские авторы за давностью лет изрядно перепутали
обстоятельства истории, которая произошла в садах Эдема.
Битман во сне совершенно оправдал участников
бесконечных переписываний библейских текстов с одного языка на другой, с одной
записной книжки в другую, с одной операционной системы на
конфликтующую. Вся эта катавасия невольно исказила реальные события,
случившиеся в огородах Творца.
Адам и Ева никогда не были несчастными жителями
библейского мира.
Их было трое. Никаких «амур-де-труа». Оператор
библейского телевидения Адам, редактор Ева и звукорежиссер Змей проникли в сады
Эдема за эксклюзивным интервью с Богом.
Неправильно считать работу журналистов второй
древнейшей профессией. Господи, избави нас от навязшей на зубах банальной
аналогии с проституцией. Журналист — профессия самая первая. Ведь в начале было СЛОВО, а слово несет НОВОСТЬ.
Дабы не выделяться на фоне дикой природы, съемочная
группа разделась догола. Змей изображал беспозвоночное и держал в зубах — нет,
не яблоко, в этом тоже ошиблись переписчики библейских текстов, — он держал
микрофон. Большой, красный, круглой формы.
Что собирались спросить первожурналисты у Бога?
— Скажите, пожалуйста, кто инспирировал создание мира?
— А правда, что душа человеческая пахнет апельсинами?
— Многих наших читателей волнует вопрос, что делать с
накопленным за жизнь добром в загробном мире?
Но если вы думаете, что эти вопросы и стали причиной
изгнания съемочной группы из рая, то вы глубоко ошибаетесь.
Бог знал все. Всеведущий знал и то, что пройдут века и
на свет появится КОДЕКС ЖУРНАЛИСТА БИТМАНА.
Параграф 1. Никогда не говори правду — домыслы интереснее.
Параграф 2. Никогда не разоблачай ложь — интрига
превыше всего.
Параграф 3. Никогда не будь на месте вовремя — это
неприлично.
Бог был не согласен с этой доктриной, считая, что
божественная истина не нуждается в пересказчиках и является людям сама по себе,
в своей сверкающей простоте и очевидности.
Надавав пинков съемочной
группе, Бог вышиб Адама, Еву и Змея из Эдема прямо в московскую редакцию ГТ,
где мы и влачим свое жалкое существование до сих пор. Аминь.
Второй сон был также связан с духовной жизнью.
Битман уверовал, что початая бутылка водки в
холодильнике — реинкарнация Будды, возвестившего: «Чего бы ни замышлял человек,
он придет ко мне».
Проснувшись, ночной пилигрим жадно выпил полбутылки
нарзана и снова упал в подушку.
На этот раз обошлось без сновидений.
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
Ноев ковчег
— Что-то происходит с китайцами, — голос Билла в
телефонной трубке хрипел и гудел, пропадал и появлялся снова.
— Я тебя не слышу! — кричал Битман.
— … тру-тру… фр-фр… на юг города… фьюи…
«Где-то далеко-далеко, за семью морями, за пятью
островами, жил-был страшный крокодил…»
Битман закрыл телефон ладошкой и завизжал, брызгая
слюной в сторону Джорджа:
— Старик, ты можешь сделать радио потише?
Я не слышу Билла!
Радио угасло, треск и шумы в
телефоне прекратились, и вдруг до Битмана донеслись слова Билла — четко и ясно,
словно их отделяла всего пара сантиметров:
— Засранец не слышит меня.
— Слышит, — буркнул Битман в трубку.
Сзади подкралась Пегги и ущипнула Битмана за зад.
— Да что с вами такое сегодня, — подпрыгнул от
неожиданности взвинченный Битман. — Неужели нельзя
подойти нормально — спереди…
— И, представившись, коротко и ясно изложить свой
вопрос? Что-то ты слишком быстро перенял привычки местных бюрократов. Ну не
сердись, пупсик…
— Я требую, чтобы меня не называли пупсиком, — кипел
Битман, раздувшись от гнева до размеров строк Лермонтова «Ночевала тучка на
груди утеса-великана» — утесом был Битман, а Пегги тучкой. — Я не пупсик!
— Да нет, конечно, ты зайчик, кролик неистовый! —
ворковала Пегги.
Битман махнул на нее рукой и продолжил разговор с
шефом.
Общаться с Биллом было трудно по причине того, что из
соседней комнаты доносились сюсюканья Пегги:
— Это кто такой усатый? Это кто такой волосатый?
Фоном всем этим бузи-бузи шли
ужасные хрипы и стоны. Какие издает разве что «синий чулок», грызя ночами
подушку и вспоминая, что, как последняя лохушка,
двадцать лет назад отказалась выйти замуж за того маленького и лысенького.
Это был не «синий чулок». Пегги ласкала гостиничного
кота Варсонофия тонкими, но чрезвычайно — по мнению кота — сильными руками. Кот
топорщил усы и порождал из глубин своего организма жалобные стоны! Временами
губы его кривились в мечтательной улыбке, и по его глазам было видно, что кот
мечтает превратиться в уссурийского тигра. Типа, вот бы вы меня тогда
погладили!
Но был он малоразмерным судном даже по кошачьим меркам
— и не было спасения от рук прекрасноокой Пегги!
— Пегги, перестань, пожалуйста! — попросил Битман. И
зря. Кота сунули ему в свободную руку со словами: «Он так соскучился по тебе!»
Пошедший по рукам кот увеличил громкость криков,
напоминая всем собравшимся, что до того момента он прекрасно спал на коридорном
диване.
Будучи человеком основательным и даже консервативным,
Битман подошел к проблеме поглаживания кота, как тяжелоатлет подходит к
рекордной штанге, — поглаживал так, что у кота брови встречались с хвостом,
опровергая слова известной песни о невозможности свидания рябины и дуба.
Джордж собирал многочисленные кофры с аппаратурой, а
Пегги, оставив животное в покое, пошла ругаться с
водителем.
Уже в машине Битман рассказал о задании.
— Шеф просит нас срочно ехать в юго-западный район
города. Там что-то происходит с китайцами. Выход в прямой эфир — через 45
минут.
— А что с ними такое не такое?
— Не знаю. Сейчас увидим.
Трясясь в автобусе, Битман вспомнил, что сегодня Пасха
и что он пропустил утреннюю службу. В качестве компенсации достал походное
издание Евангелия и взялся с энтузиазмом декламировать Пегги:
«Также и вы, жены, повинуйтесь мужьям своим… Да
будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или
нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого
и молчаливого духа…»
Но тут обратил внимание на огонь, который начал
выплескиваться из очей Пегги, и слова, сказанные ею с какой-то небиблейской
кротостью:
— А разве не так?
Тут ветром жарким пахнуло, гром где-то в стороне от
города грянул и птицы, присвистнув, смолкли. И привиделась отчего-то прекрасная
танцовщица Саломея с подносом, на котором морщилась голова
Иоанна Крестителя, ужасно похожего на Битмана.
Чтец поспешно перешел к той части, где шли наставления
мужьям, дабы сменить тему:
«Также и вы, мужья, обращайтесь благоразумно с женами,
как с немощнейшим сосудом, оказывая им честь…»
О как!
Битман разделял библейское отношение к семье. Особенно
после третьего развода. Он был бесконечно далек от
французских «родитель номер один» и «родитель номер два». Такой же
синтетической убогостью была японская молодежная мода в восьмидесятые питаться
отдельно пластинками из чистого безвкусного белка, таблетками углеводов,
пилюлями витаминов и капсулами химического жира. Мало того что гадость на вкус,
так и желудок многие испортили. Да и с души воротит от какой-то крикливой глупости всех этих новаций.
Насилие над человеческой природой во имя идей, высосанных
из пальца. А сколько душевного здоровья будет испорчено. Сколько светлых
семейных историй будет испачкано. И ведь все равно вернутся к щам и каше.
Природа свое возьмет. Расчувствовавшийся Битман повернулся к Джорджу, желая и
его вовлечь в свой идеальный мир:
— Ты в церковь давно ходил?
— Даром? Я что — дурак, что
ли? Вот будут выдавать куличи — так пойду!
Битман с каменным лицом отвернулся от Джорджа.
Пегги посмотрела на Джорджа, который всеми частями
тела даже не демонстрировал, а провозглашал безмолвно крайнее довольство и «я
его сделал!».
Не останавливаясь на совершенном,
Джордж достал визитницу и показал ее Пегги. На крышке блестел акроним
ΙΧΘΥΣ.
— Ихтис, — на всякий случай прочитал Джордж, чтобы
дошло даже до Пегги.
— Эй, хватит ваши селедочные баталии обсуждать! —
прогремела девица, не отличавшаяся деликатностью.
Битман уперся взглядом в притихшего Джорджа.
— Это я в монастыре купил. И еще ремень брючный с
крестом. Показать?
— Не нужно, — проскрипел Битман и снова уставился в
окно.
Машина ГТ неслась по заснеженным улицам в потоке
грязных легковушек. Битман пялился в окно, не понимая,
почему владельцы не моют свои машины. Уже зима, можно сказать, прошла, но авто
были покрыты осенней грязью. Наверное, это какая-то традиция, суеверие. Типа,
если вымыть автомашину до 1 мая, то попадешь в аварию. Уральцы, они такие —
суеверные.
Джордж задал Битману вопрос, вертевшийся у него на
языке последние десять минут. Но так как в коммуникации журналиста и оператора
в последнее время были серьезные сбои, Джордж некоторое время думал, стоит ли
вообще обращаться к Битману. Решил, что стоит. В конце концов, нужно разделять служебное и личное. Они сейчас на работе, а жизнь с
«селедкой под шубой» — это приватная зона.
— Битман, откуда здесь китайцы? Разве мы в Китае?
— Нет, Джордж-любознательный,
мы не в Китае, но, как это бывает во многих городах мира, здесь тоже есть
чайна-таун — в районе «Сортировка». Небольшой. Тысяч на двести обитателей.
Работают на рынках, возят сюда немудреный товар — трусики, тапочки, компьютеры.
Шеф говорит, что с ними произошла какая-то массовая аномалия. Вся китайская
диаспора разом вышла на улицы. Но почему-то не на Сортировке, а в соседнем
районе — Юго-Западном. Массовая таинственная миграция. Просто стоят и
разговаривают. Никто ничего понять не может…
Машина ГТ подъехала к перекрестку Бардина и Амундсена
и, забравшись на тротуар, остановилась.
Здесь же стояли полицейские машины, карета «Скорой
помощи» и автобус МЧС. Их обитатели, сбившись в кучу, разглядывали удивительное
зрелище.
Все пространство за перекрестком, равно как и соседние
улицы, дворы, площадки, занимала огромная и плотная толпа китайцев. Гомон
стоял, как на птичьем базаре, — такой же громкий и непонятный. Жители
Поднебесной живо общались друг с другом, хохотали, курили, разговаривали по
сотовым телефонам, слушали плейеры, парочки целовались, кто-то стоял молча, а
кто-то пел.
В плотной массе осторожно пробирались немногочисленные
аборигены, на которых китайцы не обращали ровно никакого внимания.
— Что они делают? — поинтересовался Битман у
полицейского генерала.
Тот с немым изумлением разглядывал феномен и
непонимающе хмыкал.
— Стоят. Уже четыре часа.
— Политические требования? Праздник? Массовый психоз?
— Не знаю. Никто не знает.
Генерал Усов обернулся к начальнику областного КГБ и
спросил:
— Что будем делать?
— Наблюдать. Анализировать, — прогудел Первый. С ним
согласились председатель Областного суда и генеральный прокурор. Для генералов
было ясно — началось тектоническое движение, смысл и последствия которого понять пока не дано.
Джордж настроил камеру и дал отмашку Битману.
Журналист плотоядно улыбнулся и, двинувшись на камеру, проникновенно заговорил:
— Неизъяснимые события в Екатеринбурге вновь привлекли
внимание мировой общественности к этому далекому сибирскому городу…
Пегги зачарованно таращилась на людское море впереди и
вдруг заметила одну особенность.
— Битман, посмотри.
Битман импровизировал:
— Моя коллега увидела какую-то любопытную деталь
происходящего, и сейчас мы вместе с вами попытаемся разобраться. Пегги, что
привлекло твое внимание?
Битман сунул Пегги под нос микрофон, магнетизируя ее
взглядом: «Не сделай глупость. Мы в эфире!»
— Да смотрите сами, — Пегги показала рукой на парочку
оживленно болтающих молодых китайцев, стоявших на краю безбрежной толпы.
Не прерывая разговора, парочка сделала несколько шагов
в сторону от основной массы и снова, как ни в чем не бывало, стояла и болтала.
Ближайшие люди присоединились к парочке. Так же поступили следующие. И, волна
за волной, постепенно вся огромная масса народа сместилась на пару метров в
сторону.
Битман с изумлением заметил, что такое
бессмысленное на первый взгляд движение происходило довольно часто. Китайцы
сдвигались в определенном направлении со скоростью нескольких метров в час.
— Звонил шеф, — Пегги вернула Битмана на землю. —
Говорит, картинка что надо. Продаст исходник службе восточноазиатских программ.
Ребята делают серию передач о темпах развития Китая.
Вернувшись в микроавтобус, Битман взялся пролистать
подборку аналитических материалов, которые оперативно собрала в Интернете
Пегги.
Взор опытного журналиста выхватил фрагмент статьи
«Истерия в китайском народе» из июньского журнала «Нива»:
«Французский врач Матиньон утверждает, что европейцы
все еще мало знакомы с истинным характером сынов Серединной империи.
Преобладающее свойство китайца — наклонность к истерии: китаец — взрослый
ребенок, он крайне легковерен, нелогичен и непостоянен. Уже дети пяти-шести лет
нередко предаются таким припадкам гнева, что совершенно теряют сознание. У
женщин сопровождающие конвульсии зачастую ведут к самоубийству. Матиньон
производил над китайцами тяжелые операции без наркоза, и больные не
обнаруживали особых страданий…»
Несколько обескураженный, Битман вернулся в начало и
обнаружил, что статья действительно взята из июньского журнала «Нива»,
С.-Петербург, издание А.Ф. Маркса, № 6 за 1901 год.
— Пегги, ты уже отправила в Москву аналитичку?
— Да.
«Так им и надо, — злобно подумал Битман. — Болливуд им
не понравился».
День завершили по воскресной традиции заплывом по пабам,
этим Ноевым ковчегам современного городского жителя.
Екатеринбург любит британскую пабную культуру: здесь
можно найти бочковой «Гиннесс», красный стаут «Килкенни», сочные стейки,
набившие оскомину «фиш&чипс». И очень приличный выбор виски.
Начали в «Джеймсе». Потом завалились в «Хуч». Посидели
в «Рози Джейн». Закончили вечер в «Докторе Скотче». Как и с кем, Битман не
помнил. Но было ой как хорошо.
Единственное, что запомнил Битман, — это встреча с
поляками на какой-то промежуточной станции их странствия по пабам.
Толстый благодушный житель
Варшавы заставил поедателей стейков и пережаренной рыбы петь гимн Польши,
который, оказывается, не изменялся уже бог знает сколько лет и содержал, по
утверждению варшавянина, слова, современному поляку вовсе не понятные: про
какого-то Домбровского, под предводительством которого поляки должны были из
Италии прийти в Польшу и соединиться с народом.
— Ешче Польска не сгинела, — кричал Битман на
испуганных сограждан.
— Тверже ешче, ешче тверже, — отбивал ритм и яростно
кивал головой поляк.
Потом они вспоминали волшебное слово «Советы», которое
включало в себя все, что правее Берлина.
В пионерском лагере «Юбилейный», где Битман нежился в
лучах детства, в 1976 году отдыхали чехословацкие мальчишки. Утром в умывальной
комнате маленький Битман внимательно следил за Франтишеком из Карловых Вар —
как умывается, какими движениями, залюбовался на зубную пасту — прозрачную и вонючую, как дешевая карамель. Заметил, что Франтишек точно
так же следит за Битманом и его такой тривиальной апельсиновой пастой.
Обменялись.
Назвал Франтишека чехословаком. Тот отрезал с дрожью в
голосе:
— Я словак!
Школьники первых классов — «мелочь» — таскали чехам в
обмен на жевательные резинки и переводные картинки кульками значки. Произошла
естественная девальвация дружбы. Битман видел чешского паренька, который, сидя
под кустом, отбирал значки, а дубликаты с брезгливой миной выбрасывал в траву.
Ходил весь день под впечатлением и мечтал, как даст чеху по морде.
Битман отчетливо помнил страх при мыслях о войне. В начале семидесятых каждое лето перед 22 июня ждали новую
войну. Передавали шепотом друг другу подробности о дате и армиях, подтянутых к
границе. Страх пропитывал едким сиропом толпу — от дома к дому, заражал детей.
Истерично ждали нападения Китая. Война ощущалась кожей,
нервами: со свежим, будоражащим запахом, свинцово-темная, неотвратимая — как
гроза, как болезнь.
Дети пересказывали страшные истории про
аквалангистов-убийц. Показывали пруд — тагильский, в котором купался человек,
снизу подплыли два аквалангиста и утянули за собой в бездну.
Штриховали на контурной карте мира красным карандашом
страны социализма, розовым — союзников, черным — врагов. Красного и розового
было много — больше половины. На уроках высчитывали проценты, насколько нас
больше. Мечтая, сопя и пуская слюни, мальчишка Битман рисовал на карте стрелки
и захватывал новые страны. Спрашивал на уроках, почему Монголия не вступает в СССР, какого черта тянет резину. Учитель улыбался и
ставил «пять».
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
Благая весть
Ранним утром, в потемках, журналисты забросили
аппаратуру в микроавтобус, рухнули в кресла и помчались в духовную столицу
Урала — Верхотурье.
Источник в епархии сообщил о возведении в женском
монастыре часовни Всех Святых, в Земле Российской
Просиявших. Само собой разумеется, это не было бы новостью, достойной ГТ. Но,
по сведениям источника, новострой был необычным во всех отношениях.
Со сменой владыки новые ветры задули в окормляющей
уральцев церкви. Нужно было находить новые, нестандартные методы привлечения
прихожан.
Очень кстати один из работников типографского отдела
вспомнил о православной церкви в болгарской крепости Царевец, что привлекает
туристов неподалеку от Велико Тырново.
К крепости Царевец ведет витая мощеная дорога,
окруженная пропастью с обеих сторон. Внизу шумит мутная речка цвета кофе с
молоком, а посреди скалы стоит крепость, излишне декоративная, с ларьками, где
продают мороженое и газировку в банках.
В крепости сохранилась православная церковь,
расписанная специально для туристов в 1985 году. Социалистическое правительство
Болгарии не могло повести себя по отношению к церкви простодушно, находясь в
идейной оппозиции к Богу. Болгарские коммунисты отдали право росписи стен храма
художнику — фавориту властей. Благодарный творец, рисуя главное алтарное
изображение Богородицы, отошел от канонических черт Марии и нарисовал лицо
министра культуры тогдашней Болгарии.
И бог бы с ними, но в этой истории пиарщики епархии
увидели подсказку. «А что если и нам подобным образом привлечь внимание
молодежи, творческой интеллигенции, массмедиа?» — задались вопросом
модернизаторы в рясах. И создали новые эпические фрески под условным названием
«Властители дум, в земле российской просиявшие».
По пути Джордж купил кедровых орешков, но прелестью
сибирского лакомства насладиться не успел. Уже второй орешек оказался с
гнильцой, и остаток пути Джордж просидел молча, дуясь
на весь белый свет.
Пегги, как белочка, лузгала
орехи — ловко и быстро.
Битман от угощения решительно отказался. Он предпочитал
жареный арахис с красным перцем чили. Кроме того, пользуясь возможностью, он
отписывал очередной пост в Фейсбуке, трепеща пальцами по кнопкам клавиатуры,
как колибри крыльями перед стаканом портвейна «777»:
«Сижу в кресле (пальцы на автомате набивают — «в
темнице сырой…»). Искушение закончить фразу столь же сильно, как магниты,
которые девушки носят на плоских животах своих, прохаживаясь по Плотинке перед
юношами со стальными взглядами — «Вскормленный в неволе орел молодой!».
Прошлым летом я сидел на холодной гальке на бреге
священного моря Байкал неподалеку от Посольского монастыря. И переживал этот
контрапункт поездки как с неба свалившийся подарок.
Всю дорогу к Байкалу выглядывал в окно и приставал к
попутчикам:
— А где Байкал? А Байкал скоро?
За перевалами открылась равнина. Над кудряшками
березовых перелесков небо проваливалось вверх и зияло какое-то предчувствие
огромной пустоты. Байкал? Но он прятался. Хотя на горизонте уже маячили горы
противоположного берега.
В самолете Москва — Улан-Удэ соседкой оказалась
пожилая дама. Грызя самописку, дама строчила в
блокноте. Заглянул. Заголовок — ЧАРУЮЩИЙ БАЙКАЛ. И далее — нарезанные, как
армянский орнамент, фразы — «Я давно мечтала посетить Байкал…».
Чарующий? Едва ли. Чарует чаровница. Байкал — большой,
сильный и растрепанный мужик. Перед которым девушки с
филологического, словно перед Джигурдой, непроизвольно сжимают ягодицы.
— А далеко еще до Байкала?
— Близко…
— Сколько? Минут двадцать?
— Типтого.
В Сибири «двадцать минут» могут означать и час, и три
часа.
Пронеслись мимо придорожной кафушки «ОРЕНГОЙСКИЕ
БУУЗЫ». Вывеска свежая — недавно сменила ОРЕНГОЙСКИЕ ПОЗЫ. По всей Бурятии идет
негласная кампания по замене в меню и на вывесках старого названия паровых
мясных мант — ПОЗЫ на созвучные БУУЗЫ.
Достали анекдоты:
— Приезжай милый, я сделаю тебе позы…
— Чем заслужил?
— А что тут такого? Мне нетрудно…
Наконец, обогнув белый, как бруски каменной соли,
монастырь, вылетели на широкий галечный пляж и уткнулись в край огромной
холодной воды.
Сидим на гальке и, как зачарованные,
смотрим на Байкал. Изредка швыряя хлебные корки хохочущим чайкам. Которые, как
сумасшедшие-маленькие-белые привидения, носятся над водой.
В целом нелепо, как любовь.
— А разве любовь такая?
— Такая…»
По прибытии в Верхотурье поехали к
Крестовоздвиженскому собору — третьему по размеру в России. На стоянке более
машин не было. Паломников также не наблюдалось.
Пока журналисты разминали ноги и спины на свежем
воздухе, к ним подкрался подросток в грязных одеяниях. Малец
предложил посторожить машину. Стоимость услуги оценил в десять рублей.
— А что ей угрожает? — поинтересовался Битман.
— Да так, на всякий случай.
— Хорошо. Я дам тебе десять рублей, когда мы вернемся
и найдем машину в полном порядке, — согласился корреспондент ГТ. Он, можно сказать,
умел находить общий язык с местным населением. Точно такие же подростки
приставали к нему в Египте, в Таиланде, в Испании.
Справившись с аборигеном, Битман всерьез обеспокоился
Джорджем. Вместо того чтобы готовить камеру к съемкам, оператор стоял столбом,
сунув руки в карманы старого, облезлого плаща.
Джордж не занимался проверкой содержимого карманов.
Любитель кедровых орешков нащупывал прыщ, который крайне неудачно вскочил в
низу живота — чуть выше ЭТОГО САМОГО. Вид при этом у него был столь же сосредоточенным,
погруженным в себя, как у певца, который собирается запеть «Марсельезу» на
ежегодном съезде мормонов.
Битман вернул Джорджа к действительности, сунул Пегги
кофр с микрофонами, и они направились к настоятельнице женского монастыря.
Размышляя об извилистом пути к Богу, Битман вспомнил
духовные метания знакомого польского журналиста Казимира Дрожжевского из
варшавской «Газеты выборчей».
Студентом Московского университета Казик был
дзен-буддистом. После стал ходить в православную церковь вместе с товарищами по
работе. В Польшу уехал в кипе на голове по линии иудейского
общества «Гинейни». В Варшаве приобщился к воскресным походам в католический
костел вместе с коллегами по бизнесу. На дружеских посиделках любил
рассказывать о прельстивших его особенностях погребения по мусульманскому
обряду.
В монастыре нашли тишину и запустение. Трапезная,
освещенная солнцем. Пыль на потрескавшихся каменных плитах. Над длинным столом
свисали гирлянды искусственных цветов, оставшиеся после праздника.
Столы был покрыты драной клеенкой
в несколько слоев. Вдоль столов — скамьи из длинных темных досок.
В коридор выходили кельи, дверные проемы с щелями. Чья-то рука отворила одну дверь, и приоткрылся
черный провал комнаты. За журналистами исподволь следили.
Прошли в небольшую прохладную часовенку, построенную
совсем недавно.
Следом за съемочной группой шла старуха в монашеском
клобуке, опираясь на деревянный посох. Шаркала войлочными тапочками и была
столь стара, что Битман невольно попытался помочь, взяв под руку, но она
улыбнулась и кивнула ободряюще. Рассказала, что сейчас в монастыре три
монахини: одна тяжело больна, и со дня на день ждут ее
смерти.
Улыбаясь монгольским лицом, монахиня на странном
русском поведала о люстре, висевшей невысоко, так, что Битман мог достать ее
рукой, и к которой вились разноцветные провода и были кое-как примотаны пять
лампочек.
— Мне, батюшка, уже более ста лет будет. Почти всю
жизнь провела при этом монастыре. Эту хрустальную люстру в 1918 году подарили
офицеры белого полка, что стоял в монастыре. Вместе с иконой Николая Угодника.
Битман отыскал взглядом черную икону, только она
матово светилась богатым серебряным окладом.
— А знает ли матушка, что коммунисты к власти пришли?
— Так я, батюшка, коммунистов при власти уже видела. В
1920 году были они у нас. Достали мощи Святого Чудотворца Симеона Верхотурского
из серебряной раки. Здесь это было, на площади перед монастырем. Народу
показали и говорят — нет ничего чудесного, одни кости. А архимандрит Ксенофонт
успокаивал нас, ревущих, что никакого позора мощам от того нет. Это коммунисты
себя на погибель ставят. Раку серебряную они забрали, а мощи в антирелигиозный
музей отправили — в ссылку. Да и там народ молился на них. Мощи ведь и в
Ипатьевском доме хранились — во время войны. Бог дал дожить, чтобы Симеон
Верхотурский снова к нам в церковь вернулся. Видела я и русских фашистов. В
войну девушкой была послана на трудфронт, попала в плен к немцу. В Варне
маршировали колоннами, с оружием в руках, кричали: «Россия для русских». Все я
уже видела. Трудно меня удивить чем-то…
В монастыре журналисты поужинали.
Женщина в синем опрятном халате принесла тарелки с
желтой пшенной кашей, стаканы с чаем и несколько сочных яблок.
Постующие кушают кашу, как будто телефонный справочник
читают.
Битман вспомнил, как однажды отваривал рыбный бульон
из головы, хребтика и прочих неликвидов семги. Затем, размышляя о возможности
того, что Земфира на самом деле мальчик, поставил в раковину дуршлаг и вылил в
него содержимое кастрюли. Бульон сделал ручкой и исчез в бездонных глубинах
канализации. Оставив в полном и безграничном распоряжении Битмана рыбьи
останки, на которые он с негодованием смотрел, морщась и делая ртом различные
геометрические фигуры.
Бог смеется, когда слышит планы человека. Но, думалось
Битману в тот момент, не до такой же степени!
До такой. У него хорошее чувство юмора.
Джордж достал из кармана плаща сверток и, вынув из
фольги бутерброд, стал жадно поедать его.
«Жмот», — подумал Битман. Ему
тоже захотелось бутерброда с сыром.
«Ни кусочка не дам», — подумал Джордж и стал намеренно
слюняво чавкать, будто ему стало вкуснее, чем прежде. Он уже и не думал о еде,
а сосредоточился на внешней стороне дела — сопел и чавкал, стараясь не ронять
крошки.
Битман встал и вышел на улицу.
Джордж тоже встал и, не доев бутерброд, бросил его в
урну. После достал платок и вытер губы.
— Как дети, — пискнула Пегги.
Монастырь утонул в небольшом овраге между холмами. По
дну оврага летом плескалась вялая речка, а сейчас белым мазком блестел лед. Пошел
снег, затопивший и дома, и людей, и деревья сухим шелестом огромных хлопьев,
которые крошками пенопласта переметались поземкой через дорогу.
В Свято-Троицком храме службу вел молодой батюшка в
очках круглой оправы и с рассеянным взглядом. Старушки поспешно расступались
перед отцом, а он терпеливо ждал, пока безногие отползут в сторону,
перетаскивая за собой грязные коврики. Малец в
пуховике перед иконой Казанской Божьей Матери развлекался попытками вывернуть
себе наизнанку глазное веко.
Выйдя из церкви, Битман долго стоял под снегом с
обнаженной головой. Последние снежинки еще падали на волосы и забивались под
воротник плаща, а впереди уже белело солнце, и пространство вокруг и ниже
затопил ярко-голубой студень зимнего неба. Старушка, стоящая рядом с Битманом и
также любующаяся зимним небом, золотом куполов и белыми стенами храма,
пробормотала:
— Устанешь — отдохнешь, заболеешь — выздоровеешь,
умрешь — воскреснешь.
Сонмы снежинок порхали над городом, и летучий ангел на
флюгере старого здания пел вздорную песню о вечной юности, красоте жизни и
других вещах, в которые Битман верил с изрядными перерывами, да и то с оглядкой
на окружающих. Ангел пел, казалось, задержавшись лишь на мгновение на шпиле
городской башни.
Перечитав не единожды Новый Завет, Битман не нашел
упоминаний о поющем Христе. Лично Битману идея спеть ораторию пришла за Великий
пост лишь однажды, когда собирал купленный для деревни диван и защемил железякой палец.
На пути назад в Екатеринбург неугомонный возмутитель
спокойствия Джордж вновь отличился. Дотянувшись до водительской панели, он
завладел хрупким навигатором и два часа провел в попытках его настроить. Хотя,
как неоднократно уверял водитель, навигатор в помощи Джорджа не нуждался.
Тем не менее, если быть хронологически точным, с 19 до
21 часа Джордж безостановочно нажимал на кнопочки несчастного механизма, уверяя
Пегги и Битмана в лучших намерениях. На замечание Битмана, что на навигаторе
физически нет такого количества кнопочек, которые можно так долго нажимать,
Джордж заливисто хохотал, словно чайка-хохотун.
Есть такой сорт чаек. Когда чайка-хохотун кричит, то
получается ХО-ХО-ХО-ХО-ХО-О-О! Если не знать, что эти звуки издает
водоплавающая птица, то возникает ощущение присутствия в мужской компании
пациентов психиатрической клиники, рассказывающих друг другу похабные
анекдоты.
Это такое громкое, и трубное, и победное ХО-ХО-ХО!
Джордж именно так хохотал над несчастным навигатором,
который после часа нажимания кнопочек еще что-то показывал, но НАОБОРОТ. То
есть он показывал, не где едет съемочная группа, а
откуда она едет. А после перестал вообще откликаться.
Покончив с навигатором, Джордж приступил
к исполнению песен. Если признать пением фальшивую декламацию двух-трех слов из
песни с переходом к следующей, а затем бесконечное
повторение фрагмента «я трогаю русые косы, ловлю твой задумчивый взгляд», на
котором Джордж застрял основательно.
Битман, сморщившись всем лицом разом, будто ему
предложили понюхать спагетти с трюфелями, вспомнил, как в прошлом году они
ездили на съемки в Башкортостан.
Увидев въездной обелиск с гербом республики, Джордж прокричал:
— Рахмет, Башкортостан!
На вопрос Битмана, почему рахмет-то, Джордж в свойственной ему безапелляционной манере заявил:
— Я приветствовал этот регион России, как и
приличествует путешественнику.
Тогда Битман поинтересовался версией Джорджа
относительно перевода слова «рахмет».
— Привет, здравствуй.
— Нет, рахмет — это спасибо.
— Нет, правда? — искренне поразился Джордж. — А я
всегда так здороваюсь со знакомыми башкирами. Никак понять не мог, почему в
ответ они говорили «не за что».
Лишенный навигатора водитель крутил рулем мрачнее
тучи. Он лишился собеседника.
Если вы думаете, что водители, отчаянно
жестикулирующие и разговаривающие сами с собой за рулем, — это поклонники сотового гаджета «свободные руки», то вы ошибаетесь. Выросло
целое поколение водителей, разговаривающих с навигаторами.
— Ах ты, венская сосиска, сколько я тебе говорил, что
тут нельзя поворачивать! — раздается жалобный вопль из салона авто.
— Дура ты, дура, объясни мне,
что значит — «пересеките дорогу и следуйте по маршруту?» — передразнивает
водитель, бросая руль и вздевая руки к небу в поисках высокого свидетеля адских
мук, которые он вынужден сносить.
Современные технологии дозволяют навигаторам говорить
разными голосами. Можно озвучивать указания голосом Жириновского: «Подонок, поворачивай налево! Однозначно!» Можно голосом
Бориса Моисеева: «Голубчик, может, налево будет удобнее?»
Но водители неизменно выбирают голос блондинки с
большими голубыми глазами и фигурой конструкции «рюмочка».
Женщина в качестве пассажира — это и праздник, и
бедствие. В зависимости от того, как вы позавтракали. Будучи по природе своей
эгоцентриками, женщины в лучшем случае бдят, поджав губки, за действиями
притихшего водителя. В худшем дают указания, какую скорость включить и где
нужно притормозить.
Если вы увидели в ужасе прижавшегося к рулю
несчастного, растрепанного водителя, которого лупит
сумочкой пассажирка, то не воображайте себе, что он дал волю рукам или его
застукали за смс-перепиской с очередным «пупсиком». Он просто, как последняя
шляпа, проехал отличное, по мнению пассажирки, место для парковки.
Совсем другое дело с навигатором!
Во-первых, у навигатора нет сумочки. А учитывая связку
ключей, планшетник, зарядник для гаджетов, парфюмерный киоск и упаковку сока, —
сумочка современной блондинки представляет собой ядерный заряд с элементами
высокоточных технологий.
Во-вторых, электронные блондинки лишены, во всяком случае пока лишены, обратной связи. И водитель сколь угодно
многословно может упражняться в своем убогом остроумии по поводу мозгов,
словарного запаса и интеллекта навигатора. Не опасаясь услышать в ответ
объективную оценку собственного умишка и замечания типа «что-то ты стал толстеть!»
или «когда запишешься на прием к стоматологу?».
В-третьих, навигаторы решили проблему одиночества
многих современных мужиков, боящихся подойти к девушке, чтобы познакомиться.
Сколько судьбоносных романов и коротких адюльтеров родилось в тесных автомобильных
салонах между запечалившимися водителями и навигаторами — знают только пакостники видеорегистраторы.
Дорога назад в Екатеринбург была пустынна, лишь под
Кушвой случилась небольшая пробка из-за аварии, и в гостиницу вернулись за
полночь.
На ресепшн Битман забрал ключ от номера и усталый — но
трезвый! — ввалился в темную и прохладную комнату, распахнул окно в ночь, с
наслаждением посетил туалет. Рухнув в кресло, стал раздумывать, что сделать в
первую очередь — принять душ и уже затем выпить кофе
или наоборот. И долго еще сидел в кресле, всматриваясь в черную дыру окна, в
которое упругими клубами врывался холодный воздух улицы.
Сон в эту ночь приснился предельно идиотский.
Героем сна был Джордж.
В Индии, в стране многолюдной и бедной, Джордж
построил города-храмы. Дал жилье индусам — непременно каждому свою белую
комнату. Дал и питание — калорийное, но недорогое.
Полночи Джордж в сне Битмана
занимался подсчетами. Питание для одного миллиона человек в ста городах-храмах
в течение года обошлось бы в сумму:
$1 × 365 дней = $365. Эту сумму умножаем еще на
миллион. Получаем $365.000.000.
Строительство ста аскетичных городов-храмов обошлось
бы, по подсчетам Джорджа, в $5.000.000.000.
Издание книг и священных изображений — еще $1.000.000.
Получается, на десять лет необходимо $8.651.000.000.
Когда Битман всмотрелся в изображения, которые висели
в белых комнатках индусов, то обнаружил на них рожу Джорджа.
Вторая половина сновидений этой ночи была значительно
милосерднее к Битману. Ему приснилось, что позвонили из церкви и предупредили:
приближается страшная ЗЕЛЕНАЯ ГРОЗА. Восемь баллов. Но тут же успокоили, что,
мол, мы ее переживем и ничего страшного в итоге не случится.
Проснувшись в пять часов утра, Битман долго пялился в потолок, пытаясь найти ответ на вопрос, что такое
ЗЕЛЕНАЯ ГРОЗА.
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
Исход
В город приехал известный российский историк Петр
Валентинович Мультатули. Работать над продолжением книги «Крайний император
Николай II. Прегрешение-2». На железнодорожном вокзале историка встречали члены
привилегированного Уральского общества любителей естествознания Писарев,
Лоскутов, Свешников, Попов и Андриянов.
Книга Мультатули «Крайний император Николай II.
Прегрешение-1» называлась так потому, что русские моряки — люди суеверные, и
они не говорят «последний поход», «последняя рюмка». А говорят «крайняя рюмка»,
«крайняя любовница». Император между тем был отличным яхтсменом, настоящим
мореманом.
Вожделея гостиничный завтрак, Петр Валентинович
повязал тропической расцветки шелковый шарфик поверх белой рубашки, облачился в
синий плюшевый пиджак, дополнив тем самым ансамбль, в фундамент которого легли
белоснежные брюки и черные лакированные туфли.
Выдающийся российский историк был денди и любил это
подчеркнуть сразу, в самом начале дня, еще за завтраком. Чтобы ни у кого —
слышите, ни у кого! — не возникало по этому поводу ни малейших сомнений.
На заре, направляя свои стопы в ресторан, непредвзятый
наблюдатель мог бы — вместе с Петром Валентиновичем, разумеется, — заметить,
что постояльцы отеля встают буржуазно поздно. Лифт, равно как и холл, был
свободен от толп поклонников таланта Мультатули.
В ресторане щеголю была предоставлена полная свобода
выбора столика, и даже официанты появились только после того, как Петр
Валентинович оглушительно кашлянул — три-четыре раза с паузой в минуту.
Историк посетовал про себя в этот момент — что же это
не пришла в головы администрации гостиницы отличная мысль обзавестись
корабельной рындой — таким приличного размера колоколом, с помощью которого
отбивают корабельное время, а в случае нужды трезвонят что есть мочи, оповещая
команду о пожаре, нападении противника или привозе свежей партии порножурналов.
Но в одном Петр Валентинович все же ошибался. В
ресторации было довольно сумрачно, и Мультатули не сразу разглядел, что в зале
помимо маститого исследователя находится еще один юзер буфета — растрепанный
очкарик со страдающим лицом.
Петр Валентинович взял со стойки яйцо под майонезом,
чашку чая и сдобную булку. Подошел к страдальцу и с достоинством спросил:
— Здесь свободно?
Битман поднял глаза и с любопытством осмотрел
фатоватый маскарад незнакомца. Сказать было нечего, костюм поедателя яиц
разительно отличался от мятой рубашки Битмана, заляпанных бог знает чем брюк и давно не чищенных лаковых лодочек. Думать о
том, что на нем уже второй день не было трусов — брюки он натягивал на голый
зад, а на носках появились дырочки, — мозг Битмана просто отказывался,
предпочитая небытие активному сознанию.
Ему тоже очень хотелось яйца под майонезом, но по
инерции после Великого поста Битман еще недели две не ел ничего скоромного. Из
Великого поста выходить — как жвачку из волос вытаскивать. Хотя соблазны он
испытывал и во время поста. Однажды, когда Битман, по обыкновению, портил
аппетит коллегам в служебной столовой громкими рассуждениями и напоминаниями
держать пост, после обеда из геркулеса и киселя ужасно захотелось селедки.
Наглая соленая рыба стояла перед глазами, похожая в профиль на певца Баскова.
Между тем странники, нашедшие временный приют в
ресторане екатеринбургской гостиницы «Парк Инн», завязали сначала довольно
вялую, а потом все более оживленную беседу. Предметом беседы стало обсуждение
места, которое занимает московский подданный Битман в новейшей истории Урала,
во всех этих революционных перипетиях.
Страстность спора нарастала. Это было очевидно хотя бы
по тому, что Петр Валентинович все чаще начинал свои реплики с позорных для
ученого московизмов Я ВАС УВЕРЯЮ и ПОВЕРЬТЕ МНЕ.
Битман не менее страстно отрицал какое-либо влияние на
происходящие события некоего типчика — «абсолютно неизвестная мне личность!
Как, вы говорите, его зовут? Бимпан? Нет, мне неизвестен господин Бипман… Ах, Битман!»
Мультатули процитировал на память строки из вчерашнего
выпуска «Коммерсанта» о том, что Государственная Дума требует начать
немедленное расследование роли и места лидера «пятой колонны» Битмана в
«екатеринбургской бойне».
«Это победа демократии и стремление людей к свободе?
Или это хаос и разрушение, совершенное по указке заокеанских хозяев? Дайте
соотечественникам честный и недвусмысленный ответ, господа депутаты! А не как
это бывает обычно. Даже кенгуру ясно — вместо головы у вас зад престарелого
слона, страдающего запором, — тот же ум, та же словопроходимость», — заявлял
автор «Коммерсанта», оставивший давеча личный автомобиль на Охотном ряду.
Автоэвакуаторы сработали быстро, и журналисту ничего не оставалось, кроме как
громко ругаться и пинать ни в чем не повинную уличную
рекламную стойку. Собственно, в том же настроении он писал свой репортаж с
заседания Думы.
Любопытно, подумал в некотором замешательстве Битман,
что именно эту цитату сегодня утром он уже слышал. В ходе телефонной беседы с
Биллом. Но присутствовала существенная разница в репликах, ограняющих газетные
размышления.
Если Мультатули использовал практически только
исторические термины и сводил дело к необходимости глубокого изучения роли
«демона Битмана» в «Рябиновой революции», то Билл изобретательно и непристойно
ругался и требовал, чтобы Битман немедленно исчез, испарился, провалился под
землю.
— Кошки тебя раздери! — орал Билл. — Как только я
доберусь до тебя, я сделаю еще одно ожерелье из вяленых яиц! Кем ты себя
возомнил? Сэром Лоуренсом Аравийским? Герценом?
— Но, сэр, — пытался разъяснить ситуацию Битман, — эти
обвинения совершенно беспочвенны. Ничего такого я не делал.
— Какого черта ты стал членом правительства народного
доверия и достатка? И потом, что ты понимаешь в инвестициях?
— Вы меня сами попросили! Однажды я получил кредит в
«Сосьете Женераль», — последовательно ответил на вопросы шефа Битман.
После этого коллеги продолжили обмен мнениями. С
некоторыми отклонениями разговора в сторону достоинств и недостатков
французских баб и банков. Эту линию беседы в основном вел Билл. Битман только
слушал, морщась и грызя ногти.
Позже, сидя напротив Петра Валентиновича, Битман
второй раз за утро грыз ногти, и чело его вновь было изборождено морщинами.
— Но, сэр, не допускаете ли вы, что обсуждаемые нами
события не более чем плод совпадений, случайностей?.. Да и стоит ли так верить
прессе? — выдавил из себя ведущий обозреватель ГТ.
— Нет, сэр, если чему меня и научила мать наук —
история, то двум вещам — случайностей не бывает, а пресса — самый живой, самый
объективный источник исторической информации. Именно прессе мы обязаны
появлением на свет циклопических размеров и влиятельности на умы трудов, из
коих я упомяну только один пример — восьмидесятитомное «Красное колесо»
Александра Исаевича Солженицына.
Услышав, что дело докатилось до Солженицына, Битман
пробормотал «с вашего позволения» и пошел за кексом к чаю.
Стоя у буфета, краем глаза журналист увидел входящего
в ресторацию официанта. В его руках, сомнений в том не было, покоилась пачка
свежего выпуска «Областной газеты». Битман успел утром просмотреть номер — это
была еще одна впитанная с младых ногтей традиция обозревателя ГТ —
«читай-ка-парень-почаще-местную-прессу-реже-в-калошу-садиться-будешь».
На первой полосе были две портретные фотографии.
На одной — герой предыдущего дня, «сокол Жириновского»
Такаев.
Неистовый трибун, ловко орудуя кувалдой, лично
разносил вдребезги памятник основателю Екатеринбурга Де
Геннину. Под ударами князя Володимира на глазах горожан менялась концепция
скульптуры. Ранее в Историческом сквере Екатеринбурга путеводители обозначали
монумент «Основателям Екатеринбурга от благодарных потомков». Но в минувший
понедельник Татищев осиротел.
Ураган, порожденный членом правительства народного
доверия и достатка Такаевым, начал сносить не только мирные отношения между
народностями, населяющими Урал, но и памятники.
— Долой немцев! — провозгласил Такаев. И голландца де
Геннина не стало.
Татищев и де Геннин при жизни друг другу ставили палки
в колеса, писали доносы и предельно низко оценивали личностные и деловые
качества. Это были подлинные антагонисты. «Но можно ли сказать, что Такаев стал
рукой Бога, ставящего точку в многовековом споре двух великих уральцев?» —
этого Битман не знал.
На другом первополосном снимке «Областной газеты»
красовался собственной персоной Битман. Наивным взглядом ангела он щурился в
объектив фотокамеры, словно бы его слепило светило или он потерял очки.
На втором плане снимка горел супермегауниверсам
«Гринвич». От входа бежали толпы мародеров с охапками всякого товара. В правом
углу виднелся борт пожарной машины и пара
муниципальных служащих в робах растягивала трубы и прочие пожарные
параферналии.
Битман вспомнил, что у «Гринвича» был один из
запланированных выходов в эфир. ГТ требовало горячих кадров, и Битман их дал. В
пылу он даже не заметил хилого фотографа, блеснувшего в лицо вспышкой и
попросившего сощуриться. Наивный Битман только сейчас догадался зачем.
Над снимком Битмана — это был полноценный подвальный
материал — через всю полосу красовался заголовок, повергший жителя столицы в
шок и трепет:
КИРГИЗСКИЕ ИММИГРАНТЫ ГРАБЯТ ГОРОД.
Оценив ситуацию, Битман положил кекс на место и боком
шмыгнул в коридор. В его голове билась мысль, казавшаяся выходом из сложной
ситуации. «Хватаю вещи и бегу из этого города», — метался по комнате Битман,
бросая в саквояж галстуки, грязные рубашки, гаджеты, гостиничное мыло и шампунь
— по многолетней привычке.
Вихрь странствий и приключений подхватил его и с
неимоверной силой вышвырнул вон из «Парк
Инн».
Завернувшись в плащ и выбегая через черный выход во
двор отеля, Битман уже знал, что будет делать дальше. Задача номер один. Ему
нужно попасть домой — в Москву. Там все как-то уляжется само собой и забудется.
А потом сердобольный Билл пошлет его в Саратов.
Обойдя площадь Окружного Дома офицеров по краю,
стараясь не попадать на открытые участки улицы, что были залиты инопланетным
светом неоновой рекламы и фонарей, Битман скользил летучей мышью вдоль фасадов
домов.
План побега состоял не в том, чтобы добраться до
аэропорта. «Там меня поймают и унизят, — безумствовал
потерявший голову и впавший в маразм от недосыпания, водки и революционной
политики Битман. — Бежать нужно на восток, поставив всех в тупик. А
потом через границу в Казахстан. Это рядом, каких-то четыреста километров. В
Астане нахожу российское посольство. На этом мои приключения закончены. Представлюсь
ограбленным бизнесменом по имени Марк Полов — в посольстве работают неучи и
бездари. И попрошу бесплатно доставить в Москву».
Битман едва не упал, оступившись на лестнице, что
неожиданно попалась на самом подходе к низеньким воротам из ржавой стальной
сетки и с надписью «Вход запрещен».
Открыв калитку в воротах, Битман огляделся и, стараясь
не шуметь, проскользнул внутрь. Он отправился к длинным рядам огромных амбаров.
Сараи оказались крытыми торговыми рядами рынка «Шарташский». Битман догадался,
что это продовольственный рынок, в основном из-за запаха. Он решил запастись
продуктами на дальнюю дорогу. Все, чего ему сейчас хотелось, — это как можно
быстрее смыться из города и желательно с минимальным набором продуктов. Кровь
туриста — покорителя Подмосковья играла в нем, пробуждая древние рефлексы
бродяги.
Удивительным было то, что в утренние часы рынок был
пуст. По зданию порывами сквозняка носило обрывки бумаги.
Не было ни посетителей, ни торговцев. Первые сидели по
домам, боясь высунуть нос на мятежную улицу. Вторые разбежались по соседним
областям. Отчасти в том были виноваты новации неистового
Такаева, отчасти закрытые банки.
«Нет денег, нет меда» — «No mоney
no honey!»
Никто не мешал Битману шариться в брошенных ящиках и в
мусоре.
— Где же ты, мой бесценный, — бормотал Битман,
нагнувшись и безошибочно точно схватив картонный ящик, наполненный гниющими
фруктами и обрывками газет, в которые торговцы заворачивали чебуреки, что
покупали в лавке.
Битман поставил на землю саквояж с вещами. Склонившись
над ящиком, поднял с земли палочку и, вывернув мусор на землю, стал внимательно
изучать его. Найдя прилипшую к осколкам стекла этикетку, достал ее и прочитал с
любопытством. Водка «Верхотурье».
Торговцы пили, а пили они обычно по завершении
торгового дня, уже когда солнце было близко к тому,
чтобы навсегда исчезнуть с глаз людских, и они время от времени смотрели на
красный шар, заваливающийся в сизые облака, как абрикос в сахарный сироп,
черными огромными глазами и, цокая языками, показывали пальцами на женщин,
запоздавших покупательниц, или жадно поедали пироги с яйцом и луком, запивая
теплым пивом и русской водкой прямо из бутылок.
Торговцы оценивающе смотрели на девушек, которые
приходили под вечер на рынок, и заводили длинные неспешные разговоры, прерываемые
нервными смешками и неловким флиртом начинающих проституток. Здесь всегда было
много девчонок. Они по-детски навязчиво и неловко лезли целоваться к черноусым
мужикам, а те, обняв одной рукой тонкие девичьи талии, прихлебывали из бутылок,
разглядывая этикетки и переговариваясь между собой.
Иногда кто-нибудь из них вдруг хватал девчонку за руку
и тащил к дверям, на смех, чтобы потом бросить и, закричав что-то, яростно
спорить с коллегами по роговому цеху.
Часто в ящиках с остатками фруктов и овощей попадались
вполне сносные продукты — было дешевле непроданные остатки бросить под
прилавком, нежели сдавать в подвальный холодильник.
Целые фрукты забирали уборщики рынка, разделившие
территорию на участки и менявшиеся каждую неделю так, чтобы существовало некое
справедливое распределение земных благ. На участке, где торговали зеленью —
луком, кинзой, петрушкой или солеными огурцами, поживиться было решительно
нечем, кроме грязных и поломанных веточек зелени, втоптанных в бетонный пол.
Впрочем, нечем было поживиться и на мясном участке,
особенно вонючем и грязном, или там, где торговали
картошкой. Осколки костей и обрубки хвостов, сгнившие куски
мяса, отрубленные и брошенные под прилавок, подбирали псы, бродившие по рынку,
а сейчас лежавшие под навесом из старого шифера возле ворот и следившие желтыми
ясными глазами за черным силуэтом Битмана, который копошился в овощных рядах,
разгибаясь и откладывая на прилавок найденное: раздавленные плоды хурмы,
наполовину сгнившие помидоры.
«Вполне приличный ужин. Тугие краснощекие помидоры
сегодня послал мне Господь Бог, несколько сладких яблок и кусочки вяленого
мяса, оставленные по недосмотру под прилавком и заваленные газетами. Прекрасное
мясо», — радовался Битман.
Собрав пищу, посланную свыше, отправился к западной
стене рынка, которая выходила на береговой откос реки Исеть. Там — в
разрушенном проеме стены с видом на реку — он улегся на картонные листы, глядя
на темную полосу реки, где отражались голубые огоньки речного порта, что гремел
на противоположном берегу судоходной Исети.
«Великий пост длителен и тяжек. Он сиреневый по цвету
и пахнет черствым хлебом, — дремотно размышлял Битман, решивший немного
отдохнуть перед долгим походом на Москву. — Петров пост жаркий и легко дается —
он ярко-голубого цвета и пахнет скошенной травой, лесными клопами и земляникой.
Впереди купания, дачная жизнь, холодная окрошка, теплое пиво, простуды от
кондиционеров, липкие от пота рубашки, мини-юбки «найди меня», вечерние
прогулки, мороженое, текущее по сладким ладошкам, мягкий асфальт и тень от
деревьев, запах цветов и нуденье цикад, гром молний и теплые дожди без зонтов,
лужицы и черный загар.
Июль впереди. И арбузный август. А впереди машет
приветственным букетом ранняя осень и Успенский пост, предвестник зимы».
Битман вытер руками губы от помидорного сока и пошарил
в карманах, где лежали несколько окурков. В прошлой жизни он не курил. Но
сейчас, перед дальней и страшной дорогой, Битман прихватил на рынке в мусоре
несколько окурков, справедливо рассудив, что и они могут пригодиться бережливому
страннику.
Выудив один из «бычков», так называют русские клошары
сигаретные окурки, Битман придирчиво осмотрел его, оторвал и бросил фильтр с
остатками помады — помада пахла омерзительно: одеколоном и сладкой дешевой
карамелью. Но, помедлив, он подобрал упавший неподалеку фильтр и сунул его в
рот. Разминая затекшую шею, покрутил головой, разглядывая мусор, валявшийся
вокруг.
Бутылочная этикетка с золотыми позументами витиеватых
слов «Поморийская ракия мускатова», словно повестка из далекого прошлого, напомнила
лежебоке милую сердцу Болгарию, в которой Битман не познал страданий, а пережил
полосу сплошного довольства и радости. Он расправил бумажку и отряхнул от пыли,
пытаясь вспомнить, какие предметы валялись на обочине улицы «Цар Борис I» в
городе Поморие. Обертка шоколадки, раздавленная баночка из-под кока-колы,
окурки сигарет, обрывок газеты, баночка из-под толокняной «базы». Сигареты
продавались только болгарские, но вечерами, когда полиция увядала, подобно
нежному цветку, контрабандные сигареты без акцизной марки ложились на прилавки
лавок — «Ротманс», «Кэмел», «Мальборо».
Битман заснул, и приснилась ему Болгария.
Оранжевым летом 1912 года болгарские солдаты в синей
форме вышли из букового леса на вершину холма и увидели на линии горизонта
лиловую полоску Средиземного моря.
Справа из-за деревни
показались облачка пыли, в них сверкали начищенные кокарды греческих пехотинцев
— они смешно бежали куда-то в сторону — навстречу таким же пыльным облачкам, которые
то тут, то там взметались среди кустов и деревьев, между крытыми красной
черепицей домами, разбросанными кубиками в нафталинном бархате, складками
сбегающем с возвышения в воду и песок.
Пыльные облачка оседали
бесшумно, и оттого так нестрашно падали солдатики: за деревней стояла греческая
батарея из пяти орудий, которые в страшной спешке били и били по холмам,
надеясь сдержать наплыв болгарских солдат в запыленной форме, неудержимыми
волнами катившихся с холма на прибрежную равнину, очерченную белой полосой
песка, стежками волн и синим морем.
Болгария получила выход к Средиземному морю.
Лупилось лазурью прокаленное небо,
сверкали белки редких облаков и в нелепой сизой оторочке далекие грозовые тучи.
Из-за жары синие мундиры были темными от пота, издали казалось, будто солдаты
обмочились, что рассмешило отставшего младшего офицера, радостно
рассматривавшего своих солдат, которые тяжело бежали впереди по заросшей
лощине.
Офицер лег на теплую землю и увидел сквозь ветки
сливового дерева пронзительно голубое небо. Нащупал не
глядя большую мягкую сливу, валявшуюся в траве, и раздавил ее сильными
пальцами. По-прежнему глядя в небо, поднес плод к лицу. Сквозь сизую кожицу
зеленела влажная мякоть, а в сердцевине, как смысл жизни, как твердое окончание
войны, чернела косточка — далее все будет хорошо и просто, как слива, как небо,
как море.
Дерево росло посреди мира, в листве и синих плодах,
посреди сухой травы, которая щетинилась, словно отряды рыцарей на
старофранцузских книжных миниатюрах, и кололась сквозь плотную ткань мундира.
Далеко впереди и внизу виднелась бескрайняя синяя
долина моря с отслоившимся утренним туманом на горизонте. А справа темнели
заросшие горы, куда еще вчера вечером должны были выйти солдаты в синей форме,
но, заблудившись в ущельях и проплутав по деревням, отряды болгар вышли к морю
позже на день и в другом месте.
Адъютант штаба долго плутал, разыскивая полк, пока не
вернулся назад, чтобы узнать, что от полка уже был курьер — замызганный
рядовой, привезший плотный конверт, а в конверте — нервное письмо командира,
который боялся наказания за ночное блуждание и тем не
менее в конце письма хвастливо добавлял, что он первым вышел на Средиземное
море и что теперь Великая Болгария обязана своим солдатам новой судьбой.
Он ошибался, так как еще двумя днями раньше кавалерия
софийской дивизии в погоне за греческими солдатами, которых в угаре драки били
нещадно, рапортовала о выходе на берег моря. Драка была столь жестокой, что
сдавшегося в плен греческого офицера — он рухнул в песок на колени и зачем-то
тянул кавалеристам носовой платок — рубанули несколько раз саблей, так что
часть челюсти еще долго валялась в кустах, затащенная туда жадной чайкой.
Кавалерия, разогнав белоштанных греков, вылетела на
песок и с ходу врезалась в море. Кони путались в водорослях, выброшенных
штормом на берег, и солдаты падали в воду, как в перину, смеясь
и бросаясь друг в друга скользкими медузами.
Плотный конверт был распечатан, и письмо с победной
вестью зачитали вслух.
Принесли запотевшие кувшины деревенского вина, которое
делали здесь же, в доме, занятом под штаб.
Вино искрилось, как запекшаяся кровь, и леденило зубы.
Кувшин, обтекающий каплями медового вина, поставили на
конверт, и он, как губка, впитал темную влагу.
Лежавший под деревом офицер думал о том, что наконец-то
завершится суета последнего года, прервавшая обучение в софийском университете.
И он, так ценивший собственную свободу, свободу даже не поступков или мыслей, а
свободу не участвовать в больших событиях, и всегда гордившийся этим, вдруг по
принуждению, по причине всеобщей охватности был вынужден покинуть дом не когда
ему нужно или вздумается, а когда это вздумалось другим людям. Эта несвобода
кончилась, и начиналась свобода хождения не общими дорогами, а тропинками
отдельных человеческих судеб.
Очнувшись ото сна, Битман обнаружил, что теплый плащ
спас его от воспаления легких. Рядом на снегу множились следы грубых ботинок.
Саквояжа не было, как и сотового телефона.
Битман испуганно пошарил по карманам. К счастью,
паспорт и банковская карточка были на месте — в потайном кармане плаща.
— Господи, какое счастье! — возопил Битман и попытался
встать.
Встав, рухнул на мерзлую землю. Холод сказывался, и
руки-ноги Битмана затекли. Он умудрился растереть оледеневшие конечности и
побрел наугад вдоль берега.
Не прошло и пяти минут, как он сидел в накуренном и
теплом до дурноты кафе «Журавлик». Вокруг стояли Мамины-Сибиряки
и Бондины. Слушали Бажова.
«Нахождение рубинов в копях Сысерти сродни поиску
помидора в навозной куче, — рассказывал старик с окладистой бородой. — Не так
давно я шлялся под Сысертью, занес меня туда черт. И
набрел на старую яму, на дне которой валялись необработанные, ясное дело,
рубины… Набрал полную сумку, пришлось выбросить термос
и тапочки. И шерстяную кофту бросил, ее мне одна бабка подарила. — Бажов
замолчал и отпил пива из кружки. — И вот, — вскричал он, напугав посетителей
закусочной, — камешки-то потом смотрю-смотрю, а негодные, для поделок
непригодные — в трещинах. Отнес знакомому ювелиру, он раньше в моем техникуме
учился. Ну хоть на что-нибудь, думаю, сгодятся. Все ж
рубин. А он мне, паршивец: выбрось, говорит, дедушка, этот мусор себе на…»
— А вас как зовут? — поинтересовался Битман.
— Степан. Или Семен. Ну
как-то так…
К столу подошла Хозяйка Медной горы с грязной половой
тряпкой в руках и молча стерла крошки на пол.
Один из посетителей попросил у буфетчика солонку.
Получив отказ, вальяжно заметил, что не по-христиански этак соль зажимать. На
что ему так же вальяжно ответили, что за такие слова можно и перо в бок
получить.
Битман вышел на улицу. И вовремя.
С южной стороны к городу приближалась какая-то
странная птица. Летела она невысоко — в метрах двухстах от земли. Летела не
по-птичьи прямо и быстро. Следом наваливался глухой гул. Он перерос в грохот, и
над задравшим голову ошарашенным Битманом прошил небо
военный самолет, идущий на дозвуковой скорости.
Истребитель улетал в сторону центра города.
Еще мгновение спустя на смену удаляющемуся грохоту
пришел механический стрекот, становившийся громче и громче.
Битман повертел головой и не сразу разглядел
крадущийся вертолет, который также устремился к центру. Там, едва видимый, он
начал выписывать круги, барражируя и иногда сверкая, как бриллиант, отсветами
солнца.
Ясно, что у Дома правительства что-то происходило, и
место Битмана было определенно там. И только сейчас он догадался, что и грохот
истребителя, и стрекот вертолета существовали не сами по себе, а налагались на
едва слышимый, но мощный гул, идущий от земли. Поработав в Югославии, Битман
никогда и ни с чем не спутал бы этот страшный звук — грохот моторов и лязг
гусениц далеких танковых колонн.
В город входили войска.
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
Вознесение
Утром хорошо просыпаться от шума дождя. Брызги
порывами свежего ветра влетают через открытую балконную дверь. Где-то вдали
несуетно громыхает Илья-пророк, гоняя молниями ночных бесов. И снова
проваливаешься в сон, недобрым словом поминая первые трели тщеславных пташек,
которые крикнут какую-то невнятицу, словно депутат на трибуне, и потом долго
прислушиваются с нарастающим изумлением — ни аплодисментов, ни криков «браво!».
Или выуживает из бездны сна одинокий степенный комар,
влетающий с улицы в комнату этаким гастролирующим
Стингом. Занудливое исполнение обрывается всего одним
хлопком, где роль второй ладошки играет собственная щека.
И ты снова засыпаешь, вполуха
прислушиваясь к далекой кукушке, которая взялась пересчитывать своих мужей.
Плохо просыпаться от грохота военной техники.
Журналисты завтракали на скорую руку в гостиничном
ресторане.
Битмана трясло от возбуждения. Скорее бежать к Дому
правительства, вокруг которого всю ночь стягивалось кольцо из войск и
противников новой власти. Правительство народного доверия и достатка, еще
неделю назад имевшее поддержку в народе, сегодня стремительно теряло сторонников.
Джордж после известных событий стал больше уделять
внимания овощам. Взяв салат по-шопски из помидоров и огурцов, он придирчиво
обсуждал с официантом способ приготовления блюда. «Сверху посыпаете тертым
острым сыром. По вкусу — соль и черный молотый перец, оливковое масло и розовый
винный уксус!»
Поймав подозрительный взгляд Битмана, оператор
вздохнул и приступил к трапезе. Но вместо пряного и свежего запаха винного
уксуса и оливкового масла салат пах дизельным топливом.
— Что за черт! — воскликнул Джордж.
Битман принюхался — соляркой пахло все вокруг. Из
открытого окна врывался воздух с улицы, а королем улиц сегодня был выхлоп
мощных армейских дизелей.
Битман сорвался с места и побежал к месту событий.
Пегги пила кофе, приготовленный с добавкой трав. Пахло
чабрецом, мятой, еще чем-то горьким. Демонстративно медленно — неспешный
завтрак есть условие жизненного успеха — Пегги и Джордж съели по куску
шоколадного торта. Десерт таял от коньячной пропитки и утопал в шоколадной
стружке.
Соляркой пах даже торт.
Небеса над городом грохотали. Серебряные акулы
истребителей рвали воздух, проходя в бреющем полете в сторону ВИЗа.
Задрав голову, Битман следил за ними, а потом снова
быстро шагал в сторону Дома правительства.
В центре города колыхалась бескрайняя людская толпа.
По проспекту Ленина ползла ревущая моторами колонна танков. Люки машин были
открыты, и из них торчали молодые улыбающиеся ребята. Народ орал: «Ура-а-а!» На
броню танков бросали цветы и цветные женские платки. Город встречал армию как
освободителей.
История разворачивала перед Битманом свои подлинные
шедевры, и он радовался как ребенок. А когда журналист вспомнил,
что на этом можно забыть о позоре советника по инвестициям, то улыбка его стала
от уха до уха, как у Золушки в финале сказки.
Операторы мировых телевизионных агентств ловили в
объектив телекамер восторженные лица горожан, шагавших рядом с боевыми
машинами. И не раз останавливались на колоритной фигуре — мужчине в плаще не по
размеру, который по-детски восторженно размахивал маленьким российским флажком
и что-то надсадно кричал.
Толпа вокруг Битмана то сжималась до невозможности —
можно было поджать ноги и при этом остаться висеть в воздухе, — то
рассасывалась, и тогда можно было дышать полной грудью и даже сморкаться в
платок.
Выхлопами бронетехники дышать было трудно, а когда
облако сизого дыма побежало по площади перед высоткой, где засело правительство
народного доверия и достатка, то стало совсем невмоготу.
Блистало яркое солнце. Лишь отдельные белесые тучки
проносились стремглав, радостно лицезря бедлам,
царящий внизу, и уносились дальше, на восток, к бескрайним сибирским равнинам.
Свежий снег искрился там, где его не вытоптала толпа.
Битман щурился, предвкушая НОВОСТИ.
Один из танков дернулся и, скрежеща по брусчатке,
развернулся в сторону правительственной высотки. Битман было побежал к нему
вместе с толпой. Позади, метрах в десяти мелькала вязаная шапочка Пегги. Она
кричала Битману и показывала рукой на что-то стоящее впереди. Джордж отстал, и
было видно только камеру, которая плыла над орущей толпой.
Битман тоже хотел что-то крикнуть, но вдруг воздух
всколыхнулся и лопнул, как тугой пузырь. Журналист внезапно перестал слышать
крики и самого себя, как будто кто-то нажал кнопку «без звука».
Разинутые рты, возбужденные лица, вувузелы и барабаны
— все было до дикости беззвучно. Битман закрыл уши руками и понял, что оглох.
Повернувшись, он увидел облако дыма, несомое ветром
прочь от танковой пушки, и раскрывшийся бутон пыли и обломков бетона на стене
Дома правительства на уровне 16-го этажа.
Сжимая голову и ничего не слыша, Битман стал энергично
проталкиваться ближе к зданию.
Взбежав по багровым мраморным ступеням, журналист
застрял в плотной толпе, орущей: «Долой!» Людей сдерживали автоматчики в
бронежилетах, в новеньких касках, крытых материей цвета хаки.
Толпа продолжала надсадно орать, требуя крови членов
правительства народного доверия и достатка.
Из соседнего магазина «Книжный мир» солдаты ремнями
гнали мародеров, сбивали их в кучки и передавали полиции.
Вдруг по толпе прошла волна возбуждения. Из подъезда
Дома правительства вышли офицеры с автоматами наперевес, а следом за ними еще
недавние любимцы публики, а ныне ненавидимые члены низложенного правительства —
с поднятыми руками, в грязных, пыльных костюмах. Они шли, затравленно
оглядываясь на окружающих земляков.
Такаев было бросился в сторону, но там стояли татары в
тюбетейках, радостно закричавшие «соколу Жириновского»:
— К нам, к нам, дорогой! — при этом снимая часы и
переворачивая перстни печатками внутрь кулаков.
Такаев затравленно оглянулся и, не останавливаясь,
помчался к зеленому автобусу, куда грузили потерявших популярность политиков.
Битман выхватил из рук Пегги микрофон, развернулся на
камеру Джорджа:
— Десять дней проработало правительство народного
доверия и достатка. Что это было — время свободы и демократии или хаоса и
катастрофы, — покажет время…
— Мы еще вернемся! — крикнул Айшевский. Он шел,
опустив руки и вздернув подбородок.
Камера Джорджа выхватила кусок стены Дома
правительства, на котором расписывались свидетели исторических мгновений.
Посреди стены были крупно намалеваны слова:
ГОСПОДИ, СПАСИ И СОХРАНИ РОССИЮ!
Рядом пылала еще одна надпись:
СТЕНЫ РУХНУТ.
Битману пришла в голову мысль, что этот слоган могли
придумать только термиты.
«…Низложенное указом президента региональное
правительство в скором времени предстанет перед судом. Международные
наблюдатели прибывают на Урал, чтобы обеспечить контроль над соблюдением прав
человека. Поступающие сведения говорят о возможной угрозе гуманитарной катастрофы…»
Пегги выхватила у Битмана микрофон и сунула ему
сотовый телефон.
— Билл!
— Битман, мальчик мой, немедленно езжай в аэропорт и
садись на самолет. Вылетай в Москву, в Питер, куда
хочешь.
— Но тут все только начинается!
— Твоя физиономия с флажком попала во все новостные
выпуски. Меня уже замучили вопросами, чем занимается в Екатеринбурге «агент
мировой закулисы» и «представитель медиакорпораций» Битман. Немедленно убирайся
оттуда! — орал Билл.
Автобус с политиками уехал, но толпа не расходилась. Сквозь
нее медленно протискивался черный пятисотый «мерседес». Он проплыл так близко
от Битмана, что тот невольно вытер полами своего плаща и без того блестящий бок
лимузина.
Битман пошел в сторону микроавтобуса ГТ. Его догнала
Пегги.
— За тобой не угнаться, пупсик! Тебя подбросить до
аэропорта?
Пегги погладила Битмана по щеке. Говорить ей
приходилось громко — Битман плохо слышал.
Встряхнувшись, Битман огляделся и с удивлением увидел
с десяток телекамер мировых и российских агентств вокруг… Килева. Мятежный дух
русской политики вещал:
— Значит, так. Кровавый режим. Никакой свободы слова.
Власть лютует.
Попав в самолет рейса Екатеринбург — Санкт-Петербург,
Битман бросился к своему креслу, протискиваясь сквозь галдящую толпу
пассажиров.
Усевшись и быстро застегнув ремень безопасности,
проверив, поднято ли кресло в вертикальное положение и убран ли столик, Битман
сунул в рот карамельку и стремительно пролистал бортовой журнал.
Все эти движения Битман проделал в ускоренном режиме,
словно он напялил мультяшную Маску или превратился в
Супермена. После чего Битман принялся с ненавистью разглядывать прочих
пассажиров, которые еще не только не успели усесться на свои места, но и даже
застряли на стадии поиска своих мест, кокетничанья с будущими соседками и
укладки ручной клади на багажные полки.
Битман сверлил их взглядом, проверяя на практике
теорию управления человеческим сознанием на расстоянии. Теория не работала.
На соседнем кресле валялась газета «Коммерсантъ-Урал».
Огромные буквы передовицы слагались в слова. А слова,
по известной традиции, в первополосный заголовок:
НАЗНАЧЕНЫ ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ.
Хотите знать, что было дальше? А дальше была ламбада…
Роман «Рябиновая революция»
является художественным произведением. Все герои и ситуации вымышлены автором.
Совпадение с реальными людьми и событиями является случайным и
непреднамеренным.