Татьяна Москвина. Жизнь советской девушки
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2015
Татьяна Москвина. Жизнь советской девушки: Биороман.
— М.: «АСТ», 2014.
В садах российской словесности созрел невиданный доселе урожай эгобеллетристики. Переворошите на досуге премиальные списки нынешнего года: там и Лимонов, и Непогодин, и Готфрик, и Кисина, и Филиппенко. И примкнувшая к ним Москвина. И всяк норовит спешно поведать граду и миру о своих семейных тайнах и жизненных коллизиях, — слов нет, важная материя. Видно, и впрямь уж невозможно писать поэмы о другом, как только о себе самом…
Весьма к месту будет теоретический эскурс. Эгобеллетристику придумали японцы в эпоху Мэйдзи: считалось, что литератор в состоянии достоверно описать лишь свою персону. Побег сакуры отменно прижился на русской березе — отчего бы? Ведь наши беллетристы, уверен, слыхом не слыхали про принцип «сядзицусюги». У советских собственная гордость и совершенно иные резоны. Дело, думается, вот в чем: видимости в русской жизни всегда успешно конкурировали с сущностями (так и просится на язык де Кюстин). А нынче спектакулярность превысила всякую меру: политика, экономика, религия, право, искусство, — за что ни возьмись, все фикции. Единственная несомненная реальность в этой кунсткамере фальшивок — ты сам (подробности у Славоя Жижека). Следовательно, достоин памятника нерукотворного. Будь ты хоть посредственный колумнист, как Непогодин, хоть простая советская девушка, как Москвина.
По совести сказать, советская девушка — типаж не самый любопытный. В лучшем случае — активистка, комсомолка, спортсменка. В худшем… тьфу-тьфу, чур меня! Выкроить 350-страничный том из биографии этого унылого существа я бы не взялся: полноценной фактуры там и на повесть не наберется.
Тут не повредит еще один экскурс в теорию. «Всякий человек имеет право на рассказ о своей жизни, и по логике вещей, по справедливости, оно, безусловно, должно быть включено в список основных прав человека. Иное дело, буду ли я интересен другим своей историей? Тут все, увы, не так просто», — заметил А. Секацкий. Тоже мне, бином Ньютона. Для качественной эгобеллетристики необходим недюжинный талант: Акутагава сумел превратить свою бесцветную поездку в Токио в высоковольтный шедевр. Или нетривиальный жизненный опыт: Гиляровский побывал и в бурлаках, и в босяках, и в солдатах. На худой конец, сгодится довлатовское умение находить комизм в любой жизненной ситуации. А коли нет в активе ни того, ни другого, ни третьего, настоятельно прошу прислушаться к Веллеру: «Сами по себе вы никому не интересны, успокойтесь… Если вы не герой и не звезда, то ваша собственная жизнь со всеми ее подробностями никого не волнует. И можете не стараться описывать ее. Не подражайте «большим людям» — масштаб ваших личностей разный».
Да что нам Веллер? — Сами комиссары, сами председатели. Результатом всякий раз становится продукт вполне апофатического свойства, как у Филиппенко: «Я не посадил дерева. На хрена? Не построил дом, не завел сына… Я не создал свой бизнес. Я ничего вообще не оставил после себя. Я никогда не влюблялся… Я не летал на воздушном шаре, не катался на слоне и не побывал на всех континентах. Я не забирался на гору, не купался в одежде и не купался голышом. Я так и не сделал себе татуировку, хотя и подумывал об этом». Простите, о чем в итоге речь? В сущности, ни о чем. Аствацатуров классифицирует сортиры, Скульская скрупулезно перебирает незабытые детские обиды, Непогодин тщательно культивирует кухонный патриотизм. Скучно на этом свете, господа. Впрочем, преамбула затянулась, давайте к делу.
Так вот, с появлением «Советской девушки» отечественная эгобеллетристика не стала ни лучше, ни веселее:
«Идель Мовшиевич, запрещавший бабушке аборты (отчего в жизнь и явилась моя мама), преспокойно зажил с другой женщиной… Папа развёлся с мамой и женился на «швабре», а потом свил гнездо с женой своего друга… Тётка Шура, навещавшая Изотовых, водительница трамвая, имела двух сыновей неизвестно (нам) от кого — писаного красавца Авенира и дурнавца Сашку, у которого была от рождения заячья губа». Для посиделок за чаем это вполне сгодится, — но для литературы?..
Автопортрет изготовлен из того же материала: походы по грибы, спецшкола с французским уклоном, пионерское детство, игра в подкидного на спички, «Библиотека современной фантастики», вечный страх изнасилования, нудная служба в пыльном архиве, ЛГИТМиК, менструация в 11 и дефлорация в 20. Это ново? — Так же ново, как фамилия Попова. Пусть бросит в меня камень тот, кто докажет обратное.
Должен, однако, отметить некоторый прогресс: прежде Москвина писала про то, что все мужики сво…, а нынче — про СССР и про то, что все вокруг сво…
Начать, по логике вещей, следует с эпохи — той самой, которую Бродский незаслуженно обозвал второсортной. Но у Москвиной она именно такова. Т.М. с гордостью первооткрывателя докладывает про пятикопеечный билет на метро, про докторскую колбасу по 2,20 и водку по 3,62 и 4,12. И про то, что за «Греческую смоковницу» можно было получить трешку на зоне. Вот, собственно, и все обломки империи…
Знаете, пил я ту самую водку: и по 4,12, и по 4,42, и по 4,70, и по 5,30. И пил ее со всеми представителями советской фауны, от богемных гениев до функционеров среднего звена. Я был советским металлургом на крупнейших предприятиях отрасли — НТМК и БрАЗе, советским учителем и советским репортером. Советские психиатры нарисовали мне в военном билете статью 7а за невосторженный образ мыслей — дешево отделался, могло быть и хуже. А советские граждане избрали меня депутатом горсовета — вот тут отделаться не удалось. И прочая, прочая, прочая. Однако вслух толковать о времени и о себе не возьмусь: опыт мой вполне зауряден. Обыкновенная биография, сказал бы Гайдар. Да и что нового можно сказать об СССР после умных и зорких Вайля и Гениса? — Загляните на досуге в «Потерянный рай» или «60-е. Мир советского человека», очень рекомендую. Хотя бы для того, чтоб почувствовать разницу с опусом Т.М.
Советские мемории в биоромане замешены на привычной амбиваленции. «Рубль шестидесятых — это, конечно, был весомый рубль»; «Громада лжи, в которой мы жили, казалась такой незыблемой, такой безнадёжной!» Сударыня, так что подать прикажете-с, конституцию или севрюжину с хреном? Воистину, что у Ленина бесспорно, так это определение интеллигенции.
Впрочем, эпоха у Москвиной — лишь фон для неукротимой авторской мизантропии. Все сво… — вдоль и поперек, насквозь и поголовно.
Соперница: «Назовём эту особу кличкой, которой её припечатала потом Алла Полухина: Мормышка… Нет, не ревность язвила меня, а ужасающая пошлость и глупость Мормышки… Тихонькая такая, не говорит — журчит и шелестит, но шелестит одни глупости… Да ещё с такими губами, которые сами собой навевали мысли о, как выразился Набоков, «томительных блаженствах»».
Экс-любовник: «Это был случай безостановочной деградации… Всё, всё умудрился человек спустить в унитаз — незаурядный ум, обширные знания, несомненную одарённость».
Советская власть: «Перед тобою воздвигается тусклоглазый мертвяк в каменном костюме и чеканит голосом Командора: «Высшая цель партии — благо народа!»…Кремлёвские деды ничего не могли объяснить толком, нормальным человечьим языком!»
Статисты: «Когда иной социалистический человек вдруг осознает, что ему недодали, и начинает жадно хватать и ловить недоступные раньше блага, наступая на других, роняя достоинство, он, возможно, заслуживает снисхождения — но он виновен».
Эмоциональная палитра романа, как видите, не особо разнообразна. В сонмище тварей дрожащих лишь один персонаж право имеет — лирическая героиня. Ибо у нее в анамнезе высокая духовность («Я читала Доде, Мопассана и Экзюпери») и той же пробы сексапильность («На меня просто бросались!»). И вообще, барышня заслуживает лишь комплиментов:
«Это результат жестокого эксперимента по внедрению духа в природу. Это женщина, которой досталась искорка творческого разума. Это я… Я не легла косточками в гумусе своего времени!»
Автобиография плавно перетекает в агиографию, но это зло не так большой руки: редкого отечественного эгобеллетриста минула чаша сия. Гораздо хуже, что написана книжка слогом неудавшегося лирика… ах да, «нормальным, человечьим языком». Со скверными метафорами и ненужными аллитерациями:
«Я приварена к толще, туше, месиву и массиву этой жизни могучим и фатальным паяльником».
Прозу дополняют вирши аналогичного качества, но от цитат воздержусь: впору читателя пожалеть.
Сыграем коду, покуда еще намертво не приварены фатальным паяльником к месиву «Советской девушки». «Из моей нелепой жизни нельзя вывести никакого урока, но что-то понять из неё — мне кажется — можно», — резюмирует Т.М. Категорически не согласен. И понять можно, и урок вывести — вполне по Веллеру…