Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2015
Ольга Покровская — родилась и живет в Москве.
Окончила Московский авиационный институт по специальности «инженер-математик».
Работала системным администратором, сотрудником службы технической поддержки. Печаталась
в «Знамени», «Новом мире», «Урале», «Октябре».
1. Григорий
В московской квартире профессора Федотова перед свадьбой старшей дочери Аллы, августовским вечером, царила подавленность. Родители знали, что интеллигентным людям положено радоваться, растягивали губы, но улыбки получались грустные, радость выходила неубедительно, и все избегали смотреть друг другу в глаза, потому что ощущали неправильность: жених Руслан не подходил Алле и не подходил семье. Он был иногородний — следовательно, возникали подозрения, что его отношения с Аллой замешаны на стремлении получить столичную прописку, с непонятной родней, не приехавшей на свадьбу, непонятным образованием, нагловатыми манерами, диссонирующими с теми, что были приняты в их круге общения, и просто какой-то физиологической чуждостью. Образование тоже вызывало подозрение — папа, Александр Михайлович, считал, что на экономические факультеты поступают тупицы и неудачники. Бабушка, Мария Ефимовна, молча готовила угощение, чтобы родня перекусила после регистрации. Александр Михайлович делал вид, что читает статью в научном журнале, но вряд ли понимал, о чем в ней говорится, потому что подолгу изучал каждую страницу и, спохватившись, возвращался к предыдущей. Мама, Юлия Андреевна, говорила по телефону с лучшей подругой, Натэллой Юрьевной, обсуждая заведомые пустяки: что невозможно ничего достать, что у нее в запасе два комплекта индийского белья, что пить шампанское в загсе — это дурной тон, и тому подобное. Возможно, Юлия Андреевна надеялась, что Натэлла Юрьевна расскажет про Руслана что-нибудь, что развеяло бы семейную тревогу — все-таки его привел в дом ее приемный сын Илья, — но Натэлла Юрьевна ограничивалась хозяйственными советами, и оттого у Юлии Андреевны становилось тяжелее на душе. Красавица Алла пребывала в сладкой прострации и любовалась приготовленным для нее кружевным гэдээровским пеньюаром, а ее младшая сестра Надя, скучая над книжкой, мечтала о порядке вещей, когда бы многочисленные поклонники передавались по эстафете. Она считала, что раз она донашивает Аллины платья и Аллины майки с вышитой внутри ворота фамилией, то честно заслужила наследование безутешных воздыхателей. Хотя бы не всех, Наде хватило бы пары-другой. Можно было ограничиться одним — Гришей, который нравился Наде больше остальных.
Раздался резкий, истерический звонок в дверь, и обитатели квартиры вздрогнули, словно сбывалось плохое предчувствие.
— Это Коля! — догадалась Юлия Андреевна, встрепенулась и бросилась к двери, а у остальных домочадцев отлегло от сердца. Коля в части науки был среди аспирантов самым перспективным, а в части влюбленных — самым безнадежным. Ждали, что он привезет продуктовый свадебный заказ.
Алла не пошевелилась, а Надя выглянула в коридор, хотя Коля в ее наследственных планах не присутствовал. Он был слишком мягок, нелеп и патологически несчастлив во всех начинаниях.
Выйдя в коридор, Надя обнаружила, что Мария Ефимовна, согнувшись, волочет сумку, а Юлия Андреевна утешает едва не плачущего Колю, у которого дрожали руки — то ли от тяжести груза, то ли от душевного волнения.
— Как ты дотащил, милый! — ахала Юлия Андреевна.
— Держите, — Коля махнул рукой. — Хотел продать… все! По спекулятивной цене!
Наде показалось, что Коля не совсем трезв. В обычное время это сочли бы оскорбительным, но сейчас Юлия Андреевна сознавала исключительность момента и делала вид, что не замечает.
— Боже мой, зачем? — удивилась она.
— Все, подчистую! — настаивал Коля. — Думаете, икру не купят? Колбасу?
— Ну-ну, не говори. Тебя задержат, еще не хватало.
— А пускай. И курицу… и ветчину… и зеленый горошек, — он трагически повесил голову. — Может, свадьба не состоится тогда. И Алла передумает…
— Господи, бедный мальчик, — ахнула Юлия Андреевна. — Пойдем, пойдем… — Она повела его в кухню. Надиного присутствия Коля не заметил, как обычно.
Александр Михайлович не вышел — не стал смущать ученика тем, что видит его в неподобающем состоянии.
Надя вернулась к сестре и флегматично доложила:
— Коля пришел.
— Ага, — бросила Алла.
— Не поздороваешься? Он, бедный, притащил килограммов двадцать… для тебя старался.
— Не для меня, — Алла пожала плечами. — Он только и делает, что для кого-нибудь старается. Он из подражания своему любимому Родиону Константиновичу скоро из шкуры вылезет.
Родион Константинович, супруг Натэллы Юрьевны, преподавал на одной кафедре с Александром Михайловичем и являлся лучшим другом дома. У него была репутация альтруиста и человека с активной жизненной позицией, раздражающей эгоистичную и склонную к лени Аллу.
— Он приглашение в свадебный салон чуть не утащил, — хмыкнула она. — Будто на платье свет клином сошелся… Странные люди…
Стряхнув оцепенение, она плавно повела плечом, наклонила голову, матово блеснула в прядях каштановых волос ее жемчужная сережка, а Надя завистливо вздохнула, дивясь гармонии сестриного облика: Алла в любой момент выглядела красиво и соразмерно, словно долго готовилась и принимала позу. Надя перебрала в уме армию Аллиных поклонников с выдающимися способностями и решила, что, наверное, Руслан отличается особенными качествами, которые не разглядели ни она, ни родители.
Когда Колю проводили, она отправилась в комнату, окна которой выходили во двор, и наблюдала за полускрытой в зелени детской площадкой. Кто-то сидел на скамейке, сгорбившись, и Наде почудился в нелепой фигуре Гриша. Она изучала сидящего, потом решила, что утаит его визит от невесты. Открыв окно, она помахала рукой, но сидящий угрюмо разглядывал носки ботинок и призыва не замечал.
Тогда она вернулась в комнату, где Алла изучала содержимое палехской шкатулки, взяла флакон с мыльным раствором и, примостившись у окна, принялась пускать в Гришину сторону радужные пузыри.
Она удивилась, до чего печально плыли, осыпаясь, прозрачные лепестки на фоне двора и скорбного страдальца, но от Гришиного внимания они ускользали. В большой комнате раздались позывные новостей.
— Почему сквозняк? — крикнул Александр Михайлович раздраженно. — Где окно?.. И выключите, выключите, ради бога, телевизор! Этот болтун осточертел… и лезет на экран, и лезет… когда он наговорится, в конце концов!
Надя закрыла окно.
— Ты куда? — тревожно спросила Юлия Андреевна, поймав ее у двери.
— Я сейчас… — объяснила Надя уклончиво. — В окно выронила…
Через несколько минут она возникла перед Гришей, который не изобразил ни радости, ни оживления, только сдержанно пошевелился, поднял косматую голову и протянул:
— Ну что, селедка… как дела?
— Нормально, — ответила Надя, отвергая издевательское прозвище. — Только я не селедка.
— А у меня хреново, селедка. Что у вас — радостное оживление? Невеста в предвкушении?
— К нам ночью кто-то ломился, — поведала Надя. — Страшно так. Мы думали, дверь сломают.
Гриша не заинтересовался.
— Что ж, случается. В милицию звонили?
— Не-ет… что толку? Куда милиция поедет среди ночи?
— Да-да… — Гриша задумчиво покивал. — Моя милиция меня бережет. Что ж они, в самом деле дураки — среди ночи кататься?
Надя присела рядом.
— Ты лохматый, — сказала она, доставая расческу. — Я тебя причешу.
— Ох, селедка, — Гриша равнодушно подчинился ее парикмахерскому вмешательству. — Думаешь, поможет? Не поможет…
— Надо следить за собой, — сказала Надя, которой сделалось тепло, и даже ладони вспотели от волнующего прикосновения к Гришиной шевелюре. — Будешь красивый… ухоженный…
— Оставь, селедка. Не те данные.
— В смысле?
— В смысле, у меня не волосы, а сено. Вот у сестры твоей… — Он вздохнул. — Как мед. Помню, как-то летом… волосы по плечам распущены… душистые… м-да.
— Обычные волосы, — сказала Надя строго. — У нас одинаковые.
Гриша изобразил унылый скепсис.
— Нет, селедка. Не хочу обижать, но ты необъективна. В зеркало чаще смотри. У тебя, — он поднял глаза, нахмурил брови, не встречаясь взглядом с Надей, и вынес вердикт: — У тебя глина какая-то на голове, уж извини.
Надя сделала усилие и не обиделась. Она знала, что ее внешность теряется на фоне Аллиного совершенства.
— Послушай, — произнесла она, запинаясь. — А может… мы с тобой поженимся?
Гриша уставился таким непонимающим вздором, что она осеклась.
— Зачем?
— В смысле, заявление подадим, — оправдывалась Надя, увидев, что вопрос пришелся не к месту. — Нам приглашение дадут.
— Зачем?
— Я туфли куплю…
Гриша уяснил смысл сказанного — в меру понимания.
— Ох, селедка, — пробормотал он. — Опять эти гримасы развитого социализма. Найди другого кого-нибудь. Я, знаешь ли, не люблю профанаций. Должно что-то быть святое, что ли…
Он отстранился, и Наде почудилось нечто брезгливое, словно ему были неприятны ее прикосновения.
— Оставь, волосы повыдергаешь. Буду лысым ходить.
Он бросил печальный взгляд на окно и поднялся.
— Пойду я, селедка. Пока ваше семейство за тобой не сбежалось…
И он направился к арке, сутулясь и не оглядываясь на Надю, которая приняла во внимание все соображения, но не отделалась от недоумения и чувства обиды: Грише следовало проявить деликатность и не демонстрировать, что она для него пустое место.
На другое утро в загсе была регистрация, и Надя, наблюдая за обрядом, изучала Руслана и проникалась родственными чувствами, но мешали его непривычная внешность и впечатление, что они с Аллой не смотрятся как пара. Если Алла походила на фарфоровую статуэтку, то Руслан вызывал ассоциации с мясной лавкой: он был коренастый, приземистый, с вывернутыми красными губами, и его массивное лицо при любом волнении или мускульном усилии делалось багровым. Из загса молодой муж уехал за вещами в общежитие, а новобрачная, родственники и гости переместились в федотовскую квартиру на Щукинской, а к вечеру в кафе, где ожидалось основное торжество. Руслан задерживался, но, казалось что собравшиеся про него позабыли и его присутствие не нужно — тем более что Мария Ефимовна накормила всех обедом, и рвавшихся к столу не было. Присутствовали знакомые и друзья, была троюродная сестра Юлии Андреевны из Одинцово, с которой редко поддерживались отношения, — грузная женщина, затянутая в цветастое кримпленовое платье. Были однокурсники Александра Михайловича, от которых прятали выпивку, множество Аллиных подруг — на редкость некрасивых и неприметных, точно Алла выбирала по контрасту. Пахло духами, водкой и кухней, грохотала, хрипя и дребезжа, музыка из динамиков. Новобрачная щебетала, окруженная поздравителями, так что Надя осталась одна и слонялась по холлу, оклеенному сантехническим кафелем, когда на нее наткнулся Гриша. Он был навеселе и смотрелся в парадном костюме неестественно.
— А, селедка! — окликнул он Надю, хотя она держалась в отдалении. — Ну что? Нашла, с кем подать заявление?
Надя нахмурилась. Ей показалось, что Гриша сказал это нарочно, чтобы услышал находящийся рядом Илья, а Илью она не любила. Он казался ей высокомерным, потому что Илья не обращал внимания не только на Надю — это было явлением привычным, — но и Аллой не интересовался вовсе. Вообще, Надя считала его похожим на семинариста, как она себе их представляла, или сектанта. Ассоциации вызывала прическа Ильи — крылья прилизанных длинных волос, разделенных прямым пробором, из которых выглядывал тонкий, как лезвие, нос.
— Хочет человек туфли купить, для этого надо заявление подавать, — объяснил Гриша Илье. — Наш народ чего не придумает… голь на выдумки хитра.
Илья передернул плечами, словно речь шла о порядках в дикарском племени.
— Что ж… каждый решает вопросы, как может.
— Знаешь, — Гриша потыкал пальцем в Надину сторону, продолжая неприятный диалог. — Подай с Колькой, он не откажется. Коля!.. — он огляделся по сторонам, а Илья состроил холодную гримасу.
— Отстань, что пристал к человеку?
Но Коля, взъерошенный, с несчастным выражением, которое не сходило с его лица весь день, поспешил на зов.
— Что, что такое? — спросил он убито.
— Подай с Надькой заявление в загс, ей надо.
Коля вытаращил глаза.
— В загс… с Надей… почему? — он не справлялся с установкой логических связей.
Гриша замигал — думая, что получается игриво.
— Надо человеку помочь. Женщинам не задают таких вопросов.
Коля растерялся и развел руками.
— Если надо… если помочь… пожалуйста.
Надя возмутилась.
— Я найду, с кем подать заявление, и без тебя! — выпалила она, отворачиваясь, но Гриша не смутился, и только Коля еще больше растерялся.
— Если надо… — повторил он, и Наде стало жалко его.
— Как твоя диссертация? — спросила она.
— Так, — ему не хотелось распространяться на тему, и он вернулся к предыдущей: — Надь, если надо, говори… — И добавил, непонятно к чему: — Знаешь, Родион Константинович одного человека в больницу устраивал, операция была нужна. Все пороги оббил — столько инстанций надо пройти…
Он с благоговением покосился на Родиона Константиновича, который эффектно стоял, выпятив грудь в рубашке с полосками, чуть наклонив голову с зачесанной назад белоснежной прядью волос, и слушал спор между Александром Михайловичем и коллегой — разговор, кажется, шел о Киргизии, о Ферганской долине и об Оше. Наде захотелось едко добавить, что все несчастные, которым оказывал благодеяния Родион Константинович, становились верными и преданными его рабами, а если кому-то помогал Коля, то ему садились на шею и вели себя по-свински. Но потом решила, что это несправедливо. Она подошла к спорящим в момент, когда Александр Михайлович говорил:
— …это их разборки, русских не трогают, русские на базаре не торгуют.
Надя прислушалась, ей нравилось, когда что-нибудь где-нибудь происходило — тем более занимательное. Но коллега отошел, и Родион Константинович поведал Александру Михайловичу доверительно:
— Мы Илюшкиных родителей все-таки разыскали. Вернее, мать. Где отец, кто он — непонятно. Может, сама не знает.
— А надо ли? — засомневался Александр Михайлович. Он считал странной ситуацию, когда от Ильи, который был усыновлен в младенчестве, не скрывали, что он приемный.
— Должен знать родителей, — уверенно пробасил Родион Константинович. — Он ездил к матери на той неделе. В Электростали живет, продавщица. Не пустила… даже разговаривать не захотела.
— Это же травма! — воскликнул Александр Михайлович.
— Это наша обязанность. Мы выполнили. И он выполнил…
Приблизилась Натэлла Юрьевна и, ломая руки, глядя на Аллу, проговорила.
— Ах, как хороша! Королева… Что, Сашка, жалко отдавать?
— Мы же не в люди отдаем… — возразил Александр Михайлович, не скрывая огорчения.
— Великолепна! Кинозвезда!…
На Надю Натэлла Юрьевна, как обычно, не посмотрела. Она и раньше считала, что Надя не стоит уважения, а когда та поступила в библиотечный институт, стала откровенно презирать, потому что, по ее мнению, библиотекаршами работали идиотки, не способные ни к чему, кроме заполнения формуляров и переноски книжных стопок. В отличие от Аллы, которая училась в престижном архитектурном, — к архитекторам Натэлла Юрьевна испытывала пиетет. Сама она была врачом — как говорили, хорошим, но Надя у нее не лечилась, хотя советами Натэллы Юрьевны пользовалась вся семья. Тем временем у двери возникло движение, и Юлия Андреевна, встревоженная и испуганная, замахала мужу рукой. Александр Михайлович направился к ней, и Надя потянулась следом.
В небольшой комнатке администратора Юлия Андреевна указала на телефон и тихо проговорила, почти прошептала:
— Звонят, Руслан в милицию попал…
Александр Михайлович взял трубку, а Юлия Андреевна пролепетала, обращаясь к младшей дочери:
— Господи, что ж такое?
Александр Михайлович выслушал, вставил несколько реплик, повесил трубку и сказал, пряча глаза:
— Ерунда какая. Надо идти в милицию. Выручать.
— Возьми Надю, — встрепенулась Юлия Андреевна. — На всякий случай. Мало ли…
Она всегда говорила о Наде в третьем лице — само разумелось, что дочь прислушается и все выполнит.
— Садитесь за стол! — Александр Михайлович махнул рукой в сторону зала, где бухающая музыка обернулась неуместной. — Не ждите! И не говори ничего…
Потом Надя почти бежала по темной улице, едва успевая на каблуках за Александром Михайловичем, стараясь не попасть в лужу, и спрашивала, запыхавшись:
— Что случилось? Почему?
— Ерунда, — отрывисто отвечал Александр Михайлович. — Ерунда… Вот же… происшествие…
Надя видела, что ему неприятно, ей тоже было неприятно и страшно. Она сообразила, что, если бы Руслана забрали в милицию до регистрации, и даже арестовали, и посадили в тюрьму — она бы вздохнула с облегчением, но теперь он был мужем Аллы, и так просто от него не отделаться. Они долго ехали в автобусе, пассажиры оборачивались на их праздничные наряды, улыбались, и никому не приходило в голову, что у них неприятности. Отделение милиции стояло за вереницей гаражей, накрытое сверху кронами деревьев, дверь была распахнута, и свет уютно освещал крыльцо, и в сочетании идиллической картины с Надиным душевным дискомфортом было что-то зловещее. Они вошли в безлюдный коридор с масляной краской на стенах и пучками проводки. Александр Михайлович приосанился, поправил галстук и приготовился говорить с властями.
— Товарищ майор, — обратился он в зарешеченное окошечко.
Надя, съежившись, обняв себя за плечи, отошла в сторону. До нее долетали обрывки фраз «понимаете…» «свадьба сегодня…» «случайность…» «гости ждут…». В окошечке что-то произошло, и Александр Михайлович отступил.
— Откуда ты знаешь, что он майор? — спросила Надя.
— Как — откуда? — не понял Александр Михайлович. — По погонам.
— Ты различаешь погоны?
— Конечно, — Александр Михайлович развел руками. — Это естественно. Я же мужчина… и потом, у меня была военная кафедра… и сборы.
— А я не умею.
— Тебе и не надо. Не забивай голову.
Открылась боковая дверь, и Александра Михайловича кто-то неприветливо пригласил:
— Войдите.
Надя осталась в коридоре одна. Скользя спиной по стене, она опустилась на корточки и обнаружила, что устала за хлопотливый день и что семейная жизнь Аллы начинается невесело. Выскочил молодой парень, замер от неожиданности и уставился на нее. Надя поднялась так же медленно и вернулась в стоячее положение. Милиционер смотрел на нее молча. У него были свежие щеки, простодушные чуть раскосые глаза и соломенный чуб, падающий на лоб. Наконец он обрел дар речи.
— Девушка! Вы к кому?
Надя задвигала руками и бессвязно заговорила:
— Мы с папой… тут муж сестры где-то… — Она обнаружила, что не знает, как правильно называется муж сестры. — Он по ошибке… свадьба сегодня…
Милиционер выслушал ее блеяние внимательно, насупился, пробежал в конец коридора и исчез. Потом вышел Александр Михайлович и повел Надю на улицу.
— Подождем. Обещали выпустить.
Ему словно физически трудно было находиться внутри. Они стали под деревом, где зудели комары. Александр Михайлович зловеще молчал, и Надя не решалась спросить, что случилось. Вдруг кто-то позвал с казенными нотками:
— Александр Михайлович!
На крыльцо выскочил молодой милиционер и подошел к Александру Михайловичу, кося глазами на Надю.
— А… кто вам этот человек? — спросил он доверительно.
Александр Михайлович принял надменный вид, отметая фамильярность со стороны милиции.
— Зять, — бросил он сухо.
Милиционер покачал головой.
— Послушайте, — сказал он. — Вы… ей-богу… поосторожней с ним. На него ничего нет формально… но это не тот человек, с которым вы… в общем, не ваш.
— Хорошо, хорошо, — проскрежетал Александр Михайлович сквозь зубы, давая понять, что не собирается обсуждать семейные проблемы.
Милиционер внимательно, как при обыске, изучил Надю, удивленную столь явным участием после привычного пренебрежения от Аллиных воздыхателей. Прошло несколько минут, и из двери вылетел, как пробка из бутылки, расхристанный, красный как рак Руслан. На ходу он застегивал рубашку, черные глаза злобно блестели.
— С-суки, — прошипел он и сплюнул на асфальт.
Надя отметила, что Александра Михайловича покоробила эта выходка, но он сдержался. Еще ей не понравилось, что Руслан не поблагодарил и ничего не объяснил, хотя ситуация была вопиющей, — словно не было ничего естественнее, как вызволять новобрачного из отделения милиции. По дороге молчали — Руслан время от времени поправлял зачесанные назад сальные волосы или одергивал рукава костюма. Надя утешалась мыслью, что, нарушь Руслан законы, его бы не выпустили так просто.
Гостям объяснили, что возникла заминка в общежитии — как будто Руслан ждал коменданта, который ушел с ключом, и нельзя было забрать чемодан. Надя не представляла, кто сочинил такую затейливую легенду, но собрание весело подхватило выдумку — ее обыгрывали на все лады, когда произносили тосты. Алла, окутанная белой фатой, счастливо светилась, гости веселились, и Надя, наблюдая радостные лица, решила, что это анекдотичный эпизод, его надо выбросить из памяти и тем более пренебречь словами милиционера, который судит о людях через призму предубеждений своего ремесла, — и вообще, кому верить в такой ситуации, постороннему человеку или родному зятю? Она была уверена, что Александр Михайлович и Юлия Андреевна придерживаются того же мнения. Тем более что за ужином Руслан вел себя образцово, обозначал себя как фон для ослепительной невесты и совершенно не пил.
На другой день он поселился у них. Надя с его воцарением в квартире не нашла каких-нибудь ощутимых перемен, потому что у Александра Михайловича вечно присутствовал кто-либо из молодых людей — иногда очередной привечаемый обитал вместе с ними, так что нахождение Руслана мало что меняло. Только теперь Надя жила в комнате с Марией Ефимовной, переехав из их бывшей с Аллой детской, а ту переделали в спальню для молодых супругов.
Несколько недель витало опасение после скверного эпизода, и Надя невольно гадала: вдруг на Руслана все же придет бумага из милиции. Говорили, что задержание не обходится без официальных писем, так положено. Но случившееся не имело продолжения, бумаг не приходило, и Надя успокоилась. Даже сочувствовала Руслану из-за несправедливого приключения.
Жизнь потянулась спокойно и мирно. Руслан вел себя, как положено обыкновенному человеку: вежливо, спокойно, помогал по дому и участвовал в общих делах, но неловкость оставалась. Надя замечала, что Юлия Андреевна и Александр Михайлович не привыкают к зятю, он вызывает отторжение, и им приходится превозмогать себя. Иногда это было до того явно, что вызывало у Нади чувство стыда, и она решила выразить участие. В один из дней они оказались дома вдвоем — Александр Михайлович и Юлия Андреевна были на работе, Алла в институте, Мария Ефимовна уехала в гости на Кутузовский проспект, к подруге юности Фаине Павловне, а у Руслана был академический день.
Он, прихлебывая, пил чай в кухне, вытягивая красные губы. Надя села за стол. Она не знала, как обозначить симпатию, о чем заговорить, но обнаружила, что растрепанные волосы легли ему на ухо, и вспомнила про встречу с Гришей накануне свадьбы.
— У тебя прядь выбилась, — проговорила она. — Сейчас… — И, достав расческу, она подошла и стала причесывать зятя. Она не поняла, как получилось, что оказалась в Руслановых руках, и он куда-то понес ее. Сначала она не испугалась, решив, что шутка, но, когда он бросил ее на кровать в ее комнате, она поняла, что все серьезно, и ее охватил ужас. Ее руки оказались с силой прижаты к телу. Она вспомнила, что можно кусаться, но пришло такое отвращение, что она не заставила себя прикоснуться ртом к отвратительному телу. Она кричала, брыкалась, было больно и жутко, и не верилось в происходящее, в глубине души ей казалось, что это сон и вот-вот он кончится. Но все кончилось, когда он встал, побагровевший от натуги, вытерся и процедил:
— Сболтнешь — убью.
И, выходя в коридор, бросил через плечо:
— Предупреждать надо было, что целка.
Первым Надиным побуждением было открыть окно и выброситься на улицу, остановила только жалость к себе, но она была ошеломлена и понимала, что промедление временно. Жить она не станет — жить нельзя. Было неописуемо совестно, и Надя уже думала о себе в прошедшем времени, словно о погибшей. Как было хорошо, были мама, и папа, и бабушка, и сестра Алла… но ничего не осталось, у нее нет дома, в нем обитает омерзительное существо, и случившееся так страшно и позорно, что нельзя рассказать. И главное, она сама виновата, ее не заставляли подходить с расческой — лишенный Гришиного стажа детской дружбы, Руслан истолковал ее поступок как заигрывания, и это следовало предвидеть.
Два дня она пыталась приноровиться, проглотить происшедшее — пряталась в комнате, не попадаясь на глаза домашним, но на третий день стало невмоготу. Пришла безумная идея — уехать в другой город, но гирей висела институтская учеба, и знакомых в других городах у нее не было. Тогда она вспомнила про несчастного Колю, неловкие предложения помощи, и он почудился ей соломинкой, за которую хватается утопающий. Она позвонила и предупредила, что приедет.
Коля жил в районе Новослободской. Его родители десять лет назад погибли в автокатастрофе, а воспитавший его дед умер в прошлом году. Он был не один: оказалось, по его квартире передвигается сонм непонятных личностей: тощий молодой человек с алкоголическими глазами, неопрятная женщина без возраста, а в дверь Надя вошла с грубо накрашенной девушкой, которая молча подобрала объемный баул, закинула за спину и удалилась. Этим людям безотказный Коля помогал, ориентируясь на кумира — Родиона Константиновича. Но Наде незнакомцы не мешали.
— Что с тобой? — поразился Коля, заглянув ей в лицо. — Что-нибудь случилось… с Аллой?
Надя едва не разрыдалась, но перетерпела и выговорила через силу:
— Ты говорил обращаться… Помнишь, ты был не против, чтобы заявление подать? Фиктивно. Я не могу дома, только не спрашивай ничего.
— Пожалуйста, если надо, — сказал Коля, испугавшись ее трагического вида.
Вечером Надя не вернулась домой, она позвонила и сказала Юлии Андреевне, что выходит замуж. Через два дня они с Колей подали заявление в загс.
2. Николай
Когда они регистрировались, ее пугала до обморока мысль, что Коля примет их союз серьезно, и всю дорогу обратно повторяла:
— Это не взаправду, я тебе не жена, хорошо?
Допущение, что она полноценно станет чьей-нибудь женой, приводило ее в ужас.
Она сразу обнаружила, что Колина квартира не тихая гавань, как представлялось со стороны, а экзотический и внушающий опасения проходной двор, через который протекали люди, просившие Колю о помощи. После утверждения в квартире молодой жены ничего не изменилось, Надя чувствовала себя не хозяйкой, а таким же бесправным гостем, как остальные. Даже более бесправным, чем они, потому что гости в бесцеремонности мнили себя дома. Хозяйкой казалась странная женщина, которую все называли по фамилии: Заваруева — а Надя не называла никак, потому что боялась ее как огня. Заваруева возненавидела Надю мгновенно и, стоило Коле отвернуться, обязательно делала мелкую пакость. Надя приписала ее к легиону, располагавшему Колиной квартирой как ночлежкой, но выяснилось, что у нее свое обиталище, и вечером она исчезает, а появляется утром. В ее интерес Надя не вникла. Заваруева готовила Коле примитивные супы, варила картошку и сосиски, а за блюда, требующие кулинарной изощренности, не бралась. Пользуясь, что ее неофициальную должность экономки не оспаривали, Заваруева следила, чтобы Наде не перепадало ни кусочка. В первый же день она, заметив, что новоиспеченная невеста приближается к холодильнику, презрительно поджала губы и прошипела:
— Совести нет — жрать на халяву.
Надя испугалась и старалась не появляться в кухне. Везение выпадало утром, с Колей, когда он уходил на работу, и то в виде мелочи — бутерброда или печенья. Вечером номер не проходил, потому что Коля перекусывал на ходу, и в кухне толклись колоритные личности, которых Заваруева не ограничивала. Вечерами Надя пряталась в комнатке, которую выделил Коля, но ночью иногда просыпалась от постороннего храпа — это значило, что кто-нибудь из гостей явочным порядком нарушил ее пространство и заснул в кресле или на полу.
Домой она не звонила. Ей казалось, что прошлое умерло, а вспоминать было больно, поэтому она гнала мысли о родных. Через несколько дней после ухода, когда стало ясно, что это надолго, приехала Юлия Андреевна с огромной сумкой и привезла ее вещи. Долго сидела в кресле и пыталась поймать взгляд, пока Надя ежилась и корчилась напротив. Потом, вздохнув, проговорила:
— Что-то невесело выглядишь. Эх…
Надя не отвечала, и Юлия Андреевна покачала головой. О чем-то она подавленно разговаривала с Колей, потом ушла. Александр Михайлович не звонил. У него не было с дочерями доверительных отношений, контакты он отдал на откуп Юлии Андреевне и не проявлялся, да и разговора бы не получилось.
Скоро Надя столкнулась с денежной проблемой — раньше на карманные расходы деньги выделяла Юлия Андреевна, а сейчас источник иссяк. Стипендия ей не полагалась, так как она поступила с посредственными отметками. В кошельке оставалось пять рублей, они таяли с каждым днем, а Надя откладывала решительные шаги, хотя было понятно, что заработать негде. Она слышала, что мальчишки разгружают вагоны на станции, — даже Гриша рассказывал из студенческого прошлого, кто-то зарабатывал за лето в стройотряде, но наступила осень, и вариант не подходил. Она перестала ходить с девчонками в столовую, подбирала мелочь у киосков «Союзпечати», но в день удавались копеек десять, а еще требовались посторонние траты. На потоке случилось несчастье с однокурсницей — ее муж погиб, упав с дельтапланом, — и подруги собирали по рублю в пользу вдовы. Когда к Наде подошла староста, Надя покраснела и сказала, что у нее нет денег.
— Как не стыдно, — сказала староста. — Такое горе… Что, трудно одолжить у кого-нибудь?
И, раздуваясь от чувства превосходства, она снисходительно предложила:
— Хочешь, я одолжу?
— Не хочу, — ответила Надя.
Рубль она не сдала, отправилась в деканат и забрала документы.
Теперь следовало искать работу. Надя не знала, где ее ищут, и было стыдно, что у нее нет специальности и она ничего не умеет. Недалеко от Колиного дома находилось предприятие без вывески, Надя уныло прочитала объявление у неприметной двери, но поняла, что не сможет работать ни токарем, ни фрезеровщиком, и даже чертежником не сможет, потому что изучала черчение в школе не слишком успешно. Внутрь Надя зайти побоялась.
Вечером она объявила Коле перемену статуса, не объясняя причин, и попросила телефонную книгу. Ей подумалось, что обзванивать возможных работодателей по телефону не так неловко. Книгу Коля не нашел и обещал одолжить на кафедре, а на следующий день позвонила Натэлла Юрьевна.
— Девочка, что такое, — проговорила она звенящим, возмущенным голосом. — Что за новости? Я поговорю с твоим мужем — это не муж, а горе горькое. Думаешь, он тебе позволит что хочешь? Так не делают.
И Натэлла Юрьевна объяснила, что пренебрегать друзьями и близкими семьи — значит, наносить им незаслуженное оскорбление, и если Надя не способна на высшее образование — хотя бы примитивное, — ее прямая обязанность обратиться к друзьям, и они найдут правильную работу, чтобы она, случайно оказавшись в неподходящей среде, не спилась и не опустилась окончательно. Подразумевалось, что эта дорога без вмешательства Натэллы Юрьевны неизбежна.
— Я поговорю с Капитолиной Георгиевной, — пообещала Натэлла Юрьевна. — Она тебя устроит, сама не ходи.
Повесив трубку, Надя чуть не расплакалась от нахлынувшего чувства. Представилось, что, может быть, не все потеряно, — но уныние вернулось с новой силой, когда через два дня Натэлла Юрьевна сообщила, что «хорошая работа» Наде обеспечена: ей предстояло трудиться в поликлинической регистратуре, выписывать талоны, заполнять формуляры и разносить карточки. Про зарплату Надя не спрашивала, но ее предупредили, что будет восемьдесят рублей, как две стипендии, — Надя до этого не подозревала про такие мизерные зарплаты. Она уверилась, что позитивного в жизни не будет, раз близкие люди, еще по большому блату, устроили ее на грошовую и неинтересную должность. А в том, что ее определяла волосатая лапа, она убедилась, когда услышала за спиной негромкие переговоры санитарок:
— При этой… новенькой… не особо. Рот на замок.
— По знакомству, что ли?
— По самую задницу. От Капки.
— Э-э-э-э…
После она замечала косые взгляды и что при ней разговоры прекращаются, но ей и не хотелось общаться, так что она не огорчалась, скорее наоборот.
Оказалось, деньги сразу не даются, существуют понятия «аванс» и «получка», о которых Надя не догадывалась. Приходилось ждать еще, и она смирилась, решив, что доживет — хорошо, а если нет — куда деваться… Она заметила, что тяжело подниматься по лестнице, что иногда кружится голова, но воспринимала симптомы с покорностью судьбе. Один раз она услышала, как сетовала медсестра:
— Господи, дожили. Дети вчера за кусок курицы подрались…
Надя так свыклась с голодом, что не удивилась, но ее ободрило, что кругом аналогичное несчастье. Она только вяло подумала, что кусок курицы стоит драки.
Она не допускала экскурсий в продуктовый магазин, чтобы не мучиться предвкушением. Не было уверенности, что она дотянет до получки, и не стоило изводить себя напрасными надеждами.
Наступил день торжества. Сжимая сумку с честно заработанными двадцатью тремя рублями, Надя гордо ступила на территорию запретной зоны, не сразу осознав, как изменились знакомые места. В магазине было по-сиротски пусто, отсутствовали люди и товары. Надя испугалась, что от недоедания сошла с ума. Вдоль задней стенки магазина тянулись, сверкая стеклом и металлом, чистые витринные прилавки. В торце пустовали ряды деревянных лотков для хлеба. Ни одной консервной банки, ни «Завтрака туриста», ни «Килек в томате», которые Юлия Андреевна выбрасывала из продуктовых заказов в ведро, пеняя советской пищевой промышленности на несъедобную субстанцию. Позади прилавка скучала полная продавщица в испачканном халате, и вид у нее был не торговый, без тонизирующего куража — скорее горестный.
— Простите… — несмело обратилась Надя и осеклась. Продавщица распустила скрещенные на груди руки, обернулась на зов, уперлась глазами в Надю — не так, как смотрели продавцы на надоевших покупателей, а устало, обреченно, и Надя поняла, что это не сон и не сумасшествие. Она вышла из магазина и побрела по улице, думая, что точно погибнет. В третьем по счету магазине обнаружилась горка неопрятной грязно-розовой массы, на которой лежал ценник: щупальца кальмара. Настроение взмыло до восторга, Надя несла домой вожделенную добычу, предвкушая резиновый вкус, и жалела, что нет хлеба, но это было ничего — есть еда, а без хлеба можно обойтись.
— Чем питаешься? — спросил ее вечером Виталя, Колин приятель, который захаживал в гости, — глядя, как она давится нечищеным морепродуктом.
— Щупальца, — ответила Надя лаконично. — Кальмара.
— Ну-ну. Тоже выход…
— Хлеба нет, — пожаловалась Надя.
Заваруева, ревниво наблюдая за кастрюлей, скривилась и процедила:
— Ишь ты! Как барыня живет. За хлебом-то в пять утра вставать нужно…
Проблема питания решилась, и Надя погрузилась в сомнамбулическое существование, из которого не выводили внешние раздражители. Она все делала машинально: уходила на работу, разносила карточки, путала больных и кабинеты — но знала, что ее не уволят, потому что с низших ступеней иерархической лестницы не выгоняют, а нарекания переносила равнодушно. Она считала, что семья полностью ушла в прошлое, не звонила, а когда звонили ей, избегала разговора или не подходила к телефону, а Заваруева, которая усвоила тенденцию, старательно изолировала Надю, сообщая, что ее нет дома или что она не может говорить. Только раз она, повесив трубку, насупилась, подошла боком и нехотя буркнула:
— Это… позвони своим. У тебя бабушка умерла…
Надя вздрогнула, но не позвонила. Она проплакала всю ночь, осознавая, что не увидит Марию Ефимовну и что разрыв, обратимый теоретически, становится необратимым. На другой день она встала, отправилась на работу и не вспоминала о бабушке. Ей казалось физически невозможным поговорить, узнать что-нибудь, прийти на похороны в обиталище Руслана — и бабушке это было уже не нужно. Мама, папа, Алла — исчезли из ее представления о реальности, текла иная жизнь, и в ней не было места старым персонажам.
Месяца через три явилась другая весть из дома. Коля, придя вечером, выглядел мрачным и встревоженным, косился на Надю странно, а потом, отозвав в сторону, сказал:
— Не хотел говорить… Юлия Андреевна не звонила?
— Нет, — отозвалась Надя безразлично. — А что стряслось?
— Стряслось, да. Александр Михайлович пропал.
— Как пропал? — не поняла Надя. В ее старом мире люди не пропадали, а обычаи нового она досконально не изучила.
— Пропал, неделю нет. Всю кафедру на уши подняли, институт. Юлия Андреевна заявление написала в милицию. Никто ничего не знает, — и он виновато развел руками.
Надя выслушала и сочла, что опять бессильна помочь и не стоит вмешиваться. Не верилось, что люди пропадают в никуда, — конечно, он найдется. Мало ли куда заносит. Хотя Александр Михайлович отличался аккуратностью, его звонки из контрольных точек происходили с пунктуальной точностью, но Надя выучила по себе, что бывают обстоятельства непреодолимой силы. Такая же непреодолимая сила мешала ей бежать сломя голову к маме, помогать и поддерживать, и она не ощущала сил для поддержки. Скорее ее вмешательство грозило Юлии Андреевне добавлением трудностей — и Надя, на минуту отвлекшись, впала в привычное оцепенение.
Друзей на новом месте обитания не было, мимолетные Колины гости ее не замечали, и, когда они сталкивались в коридоре или в кухне, на их лицах читалось удивление. Даже общие знакомые не жаловали Надю, считая Колину женитьбу огромной глупостью. Иногда заходил Гриша, но Надя встречала его рыбьим хладнокровием, и он не обращался к ней, даже не говорил ни слова. Только двое уделяли ей внимание и иногда разговаривали, как с живым человеком. Один был Стас, молодой спокойный парень, некрасивый, с виноватым выражением лица, который периодически обитал у Коли по нескольку дней, когда надоедало общежитие. Несмотря на постоянно извиняющийся вид, он был уравновешен, правилен, и обращался к Наде, как к главной: может, помыть посуду? чего-нибудь принести? Второй был маленький подвижный Виталя, который напоминал Наде змею. Обычно он приходил, садился на подоконник, крутил игрушку — глазастого уродца, состоящего из деревянных шариков на резинках, — и пристально наблюдал за Надей, словно видел занимательное действие, а Надю отталкивал его взгляд, потому что в нем был вкрадчивый, ласковый, но чисто мужской интерес. Иногда он о чем-нибудь спрашивал, иногда давал советы, но все таким интимным тоном, что Надю передергивало.
— Что ты на меня смотришь? — ежилась она и вздрагивала, как от холода.
— Ничего, — отвечал он мягко. — Просто.
— Я мужу пожалуюсь, — грозила она.
Виталя легкомысленно отмахивался.
— Брось, какой он тебе муж.
— Нет, — твердила Надя упрямо. — Муж, муж.
— Ну да, на бумаге.
— Откуда ты знаешь?
Виталя усмехался.
— Велика премудрость. За дурака-то меня не держи.
Когда он произносил «просто», голос ясно говорил, даже декларировал, что это не просто, а с определенным умыслом. Но лишнего Виталя не позволял, ограничиваясь изучением, и, сталкиваясь с Надей в коридоре, демонстративно отстранялся, негромко смеясь, — как издевался.
К работе Надя приспособилась, ей даже нравилось наблюдать людей, которые мучаются, болеют и у которых что-то не в порядке. Чем сильнее были страдания поликлинических посетителей, тем ей было приятнее — оттого что плохо не только ей, а еще кому-то. Иногда заглядывала в карточки и, если натыкалась на тяжелую или смертельную болезнь, внутренне согревалась. Когда в автобусе и метро попадались хмурые или огорченные лица, тоже была довольна. Повеселела она и утром, перед началом рабочего дня, когда перепуганная санитарка бросила ей в вестибюле:
— Слышала, Горбачева сняли?
Мысль, что Горбачеву будет плохо, как ей, Надю потешила. Весь день поликлиника не отрывалась от маленького телевизора, и Надя бегала в свободную минуту смотреть новости, но, к ее разочарованию, не происходило жестоких событий, а музыка Чайковского и чарующая плавность балета были слишком благостны. Но потом показали странную пресс-конференцию странных людей, и Надя, увидев, что этим людям плохо — может быть, хуже, чем Горбачеву, — развеселилась.
У подъезда ей встретился местный алкаш, который растолковывал приунывшим пенсионеркам политическую ситуацию:
— Не-ет, эти не удержатся! Надо ж поднести народу с радости, обмыть новую власть, без того никак…
Надя поднялась в квартиру, открыла дверь — никого не было, даже Заваруевой. Надя открыла консервы из сайры, сжевала без аппетита, вытерла банку хлебом и сидела в одиночестве, глядя одним глазом в телевизор. Часов в девять пришли Коля, Стас, еще несколько знакомых — сделали бутерброды и забрали столовые ножи.
— Мы к Белому дому, — сказал Коля. — Пойдешь?
Надя покачала головой.
— Надо оружие. Какое у нас есть?
— Пошли вниз, в подвал, — серьезно сказал Стас. — Арматуру возьмем.
Они ушли. Надя смотрела в окно на темную улицу. Около одиннадцати раздался стук в дверь.
— Открой, это я! — сказали с лестницы, и Надя узнала Виталин голос.
— Не открою! — сказала она. — Нет никого! Все ушли!
Виталя постучал громче.
— Открой, Надь! Ты что — меня боишься? Не сходи с ума!
Надя подумала, что выглядит глупо, и открыла.
— Никого нет, — повторила она. — Все у Белого дома, иди туда.
— Еще чего, — сказал Виталя. — С какой стати? Дай лучше чаю.
Они пошли в кухню. Надя заваривала чай, а Виталя рассматривал ее, как обычно. Потом предложил:
— Хочешь — пойдем посмотрим?
— Куда? — проговорила Надя устало. — Зачем?
— Там танки по Ленинградке идут…
Она налила чай и поднесла Витале на вытянутых руках. Он отхлебнул и усмехнулся.
— Что ж ты так боишься? — спросил он, глядя ей в глаза. — Кто тебя обидел? Впрочем, понятно, что я спрашиваю…
Надя вздрогнула.
— Ты о чем? — сказала она. — Кто наговорил?
— И наговаривать не надо, крайне просто. Раз из дома ушла — значит, кто-то из мужчин домашних. Там у тебя отец и зять. Отец вряд ли…
Надя задохнулась от возмущения на чудовищное подозрение и перебила его:
— Ты что!.. Мой отец!.. Такой человек!..
Виталя покачал головой.
— Не в том дело, какой человек. Просто отцы так долго дочерей не ждут, в детстве приходуют. Значит, разгадка простая — зять. Только зря ты.
— Чего — зря? — глухо спросила Надя, опустив голову.
— В себе замыкаешься, в горе. В лучшем возрасте себя лишаешь радости жизни. Из-за какого-то козла. Он стоит?
— Я не лишаю, — нахмурилась Надя.
— Да посмотри на себя. Ты инвалид. Всего боишься. Я пришел — свернулась, как еж, иголки выставила. Давай потренируемся: я за руку возьму, а ты скажешь «нет», и я отпущу?
Надя неприязненно отодвинулась в угол.
— Не хочу! — сказала она надрывно. — Уйди!
Но он взял ее за руку, а она отдернула и завопила: «Нет!» Он довольно захохотал.
— Видишь, получается! — он шутливо поднял руки вверх: — Все, все, не трогаю! Сдаюсь!
— Перестань… — проговорила Надя с мукой.
— Не перестану. Считай, я доктор. Ну — кричи «нет!».
— Нет, — пробормотала она покорно в ответ на прикосновение, и он снова отдернул руку.
— Отлично выходит. Не страшно же?
— Господи, — пробормотала Надя. — Тебе что — делать нечего?
— Я показываю наглядно, что нормальным людям говоришь «нет» — и они слушаются. Играем, играем…
Он поиграл минут десять, и Надя немного привыкла к его сухой руке и не дичилась. Потом Виталя посмотрел на часы.
— Пойду, пора, — сказал он. — Еще стрелять на улицах начнут. Комендантский час объявили — цирк.
— Боишься? — спросила Надя. Она первый раз за много времени задала кому-то личный вопрос.
— Боюсь, конечно. У нас любой маразм сотворят, никто не удивится.
Он встал, потянулся и сказал:
— Давай еще упражнение напоследок, а?
— Нет! — повторила Надя как заведенная.
— Ох, утомила. Переключайся на другую пластинку. Я фокус покажу — хорошо заснешь…
Надя смотрела в его лукавые глаза и не верила ни одному слову, а когда он провел ладонью по воздуху поперек ее шеи, испугалась.
— Что ты хочешь?
— Провожу границу. Смотри — ниже этого уровня не касаюсь. Договорились?
— О чем?
Он положил ей ладонь на макушку и повторил:
— Договорились?
Наде хотелось тряхнуть головой, но она раздумала и подчинилась, а Виталя массировал ее голову нежными касаниями, спускаясь на лоб, к затылку и за уши. Надя насторожилась, но через минуту почувствовала облегчение, которого давно не испытывала.
— Ну, вот, — сказал он, снимая руки с ее головы. — Теперь я говорю «нет». Хватит, пора мне…
Он подмигнул на прощание и ушел, а Надя обнаружила приятность — приятнее, чем от сознания, что кто-нибудь болеет смертельным недугом. И на другой день, когда из каждого кабинета доносилось «Эхо Москвы», а врачи обсуждали, что будут расстреливать, как в тридцать седьмом, Наде не слишком хотелось, чтобы расстреливали, она заметила, что нейтрально смотрит на мир. Вечером она застала в квартире человек двадцать, половина были незнакомые — и усталые, невыспавшиеся, все сидели за столом и уничтожали за обе щеки припасы, как саранча. Заваруева отсутствовала, и Надя, не желая вторгаться в спаянное застолье, побежала в магазин. Когда она собиралась купить для себя булку, то нашла, что просит две булки вместо одной. Удивившись, она поняла, что подсознательно предположила визит Витали, как вчера, и что она охотно угостит его чаем. Когда все ушли к Белому дому, она ходила по квартире, смотрела в окно и прислушивалась к новостям — не стряслось ли в городе чего-нибудь катастрофического, что помешает Витале прийти. Она не сознавалась, что ждет его.
Он пришел, когда началась программа «Время», и насмешливо спросил:
— Опять полная мобилизация? Революционеры, не к ночи будь помянуто. У нас тоже подорвались, как сумасшедшие…
— Как добрался? — спросила Надя. Она отвыкла от изысканных бесед, и на ум приходили только простые вопросы. — А комендантский час?
Она знала, что толпы народа ходили по улицам, не обращая внимания ни на комендантский час, ни на бронетехнику.
— Так отменили. Ельцин отменил…
Они пили чай, и Надя смотрела в его невнятное лицо пристально, с беспокойным недоумением, которое не оглашала, так как чувствовала понимание без слов. Он действительно понимал, потому что отворачивался, дул на ацетатный вымпел «Ударник коммунистического труда», а потом печально вздохнул и сказал:
— Что ты меня изучаешь, Надюша? Пойми, у меня нет ответа на твой вопрос.
— Какой вопрос? — очнулась Надя.
— Который тебя волнует. Я не отвечу, не знаю. В моих силах — чтобы ты радовалась жизни, а сложности — не для меня, прости.
Она опустила глаза и не отвечала, а он протянул к ней руку и пересадил к себе на диван.
— Ты боишься, — констатировал он. — Не бойся, — и опять, как вчера, положил ладонь ей на макушку. — Мы ведь поняли, это не страшно, правда?
Он гладил ее по голове, и было не страшно, а отрадно, и Надя закрыла глаза, но, когда его рука опустилась и коснулась плеча, она вздрогнула.
— Ну-ну, — убеждал он ее с тихим смехом. — Не бойся, не бойся… Если током бьет, заземляй…
— Что заземлять? — не поняла Надя.
— Если чувствуешь, что в тебе электрический ток и неудобно, вниз направляй, понимаешь? — он коснулся ее шеи губами, и Надю передернуло, как от разряда, но он прошептал успокоительно: — Не бойся, не бойся… Главное, можно сказать «нет»… Что, прекратить?
Он отстранился. У Нади кружилась голова, и она, потеряв опору, чуть не упала.
— Дальше, — пробормотала она, чувствуя, как под его руками становится тепло и свободно.
Уходя от нее, он посмотрел на часы и присвистнул:
— Ого, первый час. Так и на метро опоздаю. Устал я с тобой…
Надя тоже безумно устала. Оставшись одна, она легла навзничь, погасила свет и прислушалась к ощущениям в теле. Главное, что показалось с чувством торжества, — она сильная, сильнее всех, она легко сломает и изорвет в клочья всех, кто попадется, и ничто ей не помешает. Она негромко расхохоталась — не от радости, не от удовольствия, а от того, что новая сила просилась наружу и надо было что-то совершить. Потом она заснула чисто и спокойно, без сновидений и кошмаров.
Приглушенный мелкий смех помимо воли вырывался у нее весь день, но это не вызывало косых взглядов — вокруг радовались победе и тому, что путч ликвидирован. Только в лифте, когда она поднималась с грудой карточек, на нее оглянулся молодой военный, свирепо двинул скулами и сказал:
— Смеетесь? Подождите, досмеетесь на свою голову. Потом не жалуйтесь…
После работы она застала дома Колю и с ним человек двадцать. Надя весь день гадала, как сказать Коле то, что с ней произошло, но обнаружила, что до нее нет дела. Все радовались, шумели, работал телевизор на полную громкость, и стоял дым коромыслом. Надя отложила объяснение до удобного момента. Но потом услышала, что появился Виталя, провел минут десять с ликующими победителями и, не смущаясь, сообщил — словно это было естественно:
— А я к Наде.
Явился в Надину комнату и запер дверь.
Когда он ушел, Надя робко выглянула, но на лицах собравшихся не прочитала ни презрения, ни какой-нибудь эмоции. Все шло так, как шло, своим порядком.
Виталя приходил почти каждый вечер. Один раз они услышали, как вернулся с работы Коля, как он ходит, скрипит дверью и звенит посудой. Виталя обнял Надю и призывно зашептал на ухо:
— Давай его позовем. Ты не против? Он все-таки муж тебе…
Надя поймала себя, что не возмущается, не обижается и не воспринимает Виталино предложение как неординарное. Была неловкость перед Колей, она испытывала к нему уважение и признательность, но не видела мужчину. Она неуверенно кивнула, но в глубине души была убеждена, что сомнительные связи ему чужды и что он гневно и брезгливо откажется. Виталя пошел в кухню, что-то негромко объяснял, и Надя была потрясена, когда в комнате появился Коля с несмелой, но умильной улыбкой, не оставляющей сомнений, и проговорил:
— Надюша…
Через неделю к их компании благодаря Виталиным хлопотам присоединились Егор и Роман. Егор был толстый, рыхлый, часто напивался, а Роман был старший среди них — дальний Виталин родственник. Посторонние гости иссякли, проходной двор в квартире почти прекратился, и жизнь упорядочилась. Сунула нос Заваруева, все поняла, сверкнула ненавидящими глазами и скрылась. Надю забавляло, что она управляет четырьмя мужчинами, у нее никогда не было столько власти над людьми, и ей нравилось. Не смущало даже соображение, что эти люди экономят на единоличном содержании женщины, потому что началась инфляция и зарплаты превратились в ничто. Пьянящее чувство уверенности в себе, в женских силах было ей так незнакомо — обычно она терялась на фоне эффектной сестры, — что остальным она пренебрегала.
Уверенность придавала ей смелости. Она нашла, что тоскует по дому, и в один прекрасный день обнаружила себя на скамейке в родном дворе, издалека пытающей знакомые окна — совсем как Гриша когда-то. Окончательно переломить страх, войти в подъезд, подняться по лестнице и позвонить дверь она не могла. Она сидела, пока мимо прошла соседка по лестничной клетке, баба Валя, обернулась и позвала:
— Надя, ты, что ли?
Надя поднялась с досадой. Ей хотелось остаться незамеченной, и она опасалась, что баба Валя наябедничает Юлии Андреевне и Алле.
— Зайди, — позвала баба Валя. — Бабушка оставила, на память… лежит, а я и не знаю, как передать.
— Что оставила? — не поняла Надя.
— Говорю же, памятку. Видно, чувствовала…
Надя покорно пошла за ней, предчувствуя ошибку — она не знала в бабушкиной собственности памятных предметов.
— Хорошо выглядишь, — похвалила баба Валя. — Расцвела — молодец. Алка-то наоборот скорее… А я голодаю, Надюша. Жорка два мешка картошки из деревни привез, тем и спасаюсь. И то спасибо…
Надя не зашла в соседкину квартиру, она остановилась на пороге, морщась от тошнотворного запаха.
— Возьми, — сказала баба Валя значительно. — От бабушки в наследство.
Надя приняла подарок. Это оказался самодельный шарик к новогодней елке, изготовленный из темно-вишневого бархата и набитый ватой. Сверху были приклеены и пришиты стеклянные пуговички, некоторые Надя узнала — с маминой блузки. Шарик отчасти впитал аромат помещения, так что Надя заносчиво надулась. Почти не глядя, она убрала шарик в сумку.
— К своим-то зайдешь? — спросила баба Валя.
— Нет, — покачала головой Надя. — Не могу.
Когда соседка убралась, она провела ладонью по родительской двери и быстро ушла, пока ее не обнаружили.
Как-то заглянул в гости Гриша — осунувшийся, грустный. Надя, подозревая определенные намерения, нахмурилась и шепнула Витале:
— Только не он.
Но Гриша смотрел сквозь нее, как раньше, и не претендовал, чтобы увеличить собой теплую компанию. Он обсудил что-то с Колей, сел, хлебал пустой кипяток, не притрагиваясь к скромному угощению из сухарей и самодельного плавленого сыра. Естественно, он понимал, что творилось в квартире — увидел или рассказали заранее, — но переменил обычный тон к Наде и обратился ней не шутливо или издевательски, а на равных.
— Видишь, — проговорил он. — Неисповедимы пути. Кто мог подумать… Знаешь — Илюха в Америку уезжает. Зацепился как-то.
Надя подернула плечами — она не переживала за Илью.
— Везет людям, — продолжал Гриша понуро. — Тут не знаешь, как свалить.
— Куда? — спросила Надя.
— Куда угодно! Перспективы — никакой. Макс — помнишь Макса? — занялся торговлей, польские ликеры двигает. Я вообще не знал, что такая гадость существует. Смесь денатурата с анилиновыми красками. Да… — он вздохнул. — Мы в больнице оборудование чинили — подрабатывали. В той больнице главврач уже четыре квартиры от больных приняла по завещанию. Конвейер. По доверенности приватизируют, а потом завещание — и в гроб. Мощная тетка… Капитолина Георгиевна. И денег нам не заплатили, — добавил он задумчиво.
— А мне хорошо, — сказала Надя.
Гриша посмотрел на нее сумрачно и с оттенком пренебрежения сказал:
— Ты всюду устроишься.
Надя приняла его презрение равнодушно, было даже странно, что она безразлична к Гришиной оценке. Единственно, что привлекло, — упоминание о незнакомой благодетельнице, из-за которой Надя удостаивалась косых взглядов, и она поняла, что не зря. Показалось забавным, что у Натэллы Юрьевны имеются криминальные связи, и не просто связи, а дружеские отношения. Она взвесила — может быть, предупредить Натэллу Юрьевну, чтобы та держалась подальше, — но раздумала. Несмотря на убеждения, что Натэлла Юрьевна ей помогла и что прямой долг — открыть ей глаза, внутренний гадкий голос подсказывал Наде, что помощь Натэллы Юрьевны была двусмысленной и странной. И что Надиной зарплаты еле-еле хватало на примитивное существование до инфляции, а теперь едва достает на шоколадку, и что если бы не многочисленные мужчины — неизвестно, что бы с ней стало. Отогнав угрызения совести, Надя успокоилась и забыла о Гришиных словах.
3. Денис
Как-то Надя прогуливалась по осенней прозрачной улице, любовалась желтыми листьями и блеклой голубизной московского неба и не сразу услышала, как ее настойчиво окликнули:
— Девушка! — Надя не подумала, что обращаются к ней, так как голос был незнакомый. — Девушка!
Но вокруг не было девушек, и Надя обернулась. На нее с радостным удивлением глазел молодой парень в черной кожаной куртке, с гладко зачесанными волосами. Надя хотела сказать, что он обознался, но пригляделась внимательнее, и вспомнился визит в милицию во время свадьбы, милиционер с пухлыми щеками и чубом, падающим на лоб.
— Вот встреча! — сказал молодой человек восхищенно.
Надя усмехнулась. Поклонение она теперь принимала как разумеющееся.
— Я так жалел, что имя не спросил! — он запальчиво хлопнул себя по бедру.
Надя назвалась.
— Очень приятно! — сказал молодой человек искренне. — А я Денис.
Надя кивнула, помедлила из вежливости и готовилась продолжать путь, но Денис застрял и беспокойно оглядывался по сторонам.
— Знакомство надо отметить, — заявил он. — Посидим где-нибудь?
Наде сделалось любопытно, куда он ее поведет. На нового русского он не походил, но и бедным не смотрелся. Вообще, в нем произошла разительная перемена, отчего впечатление было не таким, как раньше. От мимолетной встречи в отделении милиции Наде запомнились честный взгляд и ощущение надежности, а теперь его глаза горели дурным огнем, и от него исходил отчетливый привкус опасности.
Он широко взмахнул рукой, тормознул битый «жигуленок», и скоро они сидели в темном подвальчике, а на поданной тарелке разлеглись язык, копченая колбаса и красная рыба — деликатесы, которые Надя в последний раз видела на Аллиной свадьбе. Но за время обитания с Колиной компанией она прониклась собственной ценностью и приняла угощение без энтузиазма, только великодушно отщипнула ломтик рыбы.
— Как я тебя пропустил, — выпалил он, разгульно опрокидывая рюмку. — Жалел потом очень. Растерялся. Ну, как живешь?
— Нормально, — сказала Надя. — Хорошо.
— Вижу, что хорошо. Как папаша-то?
Надя вздрогнула и встрепенулась.
— Ты же в милиции, — вспомнила она. — Поможешь?
Он присвистнул.
— Хватилась! Ушел я оттуда. Все… — он почему-то пригорюнился.
— Все равно, связи остались, — Надя сглотнула и выговорила через силу: — Папа пропал.
Денис не удивился.
— Да, — согласился он и махнул рукой. — Не повезло. Сейчас пропадают. Что говорить…
У Нади от констатации факта холодок пробежал по спине.
— Как-то… поспособствовать? Находят же?
— Кого-то находят… заявление подавали?
— Конечно.
Он кивнул.
— Узнаю. Если получится…
Он выпил еще рюмку и добавил:
— Просто с зятем-то вашим… ухо востро. Не ссорились они?
Надя собралась с духом и затронула страшную тему.
— Ты сказал, чтобы держаться подальше, — проговорила она. — Почему?
Он сделал гримасу.
— Мутный он тип. Была информация… лет пять назад у бабульки одной взяли дорогую вещь. Никто не видел, но слухи ходили. Был налет на квартиру, ей дали ломом по голове и якобы взяли особую штуку — большой бриллиант, редкий — розового цвета.
Надя подняла брови. О бриллиантах она имела понятие умозрительное, книжное — они были вроде пиратов или мушкетеров. Она и не подозревала, что бриллианты существуют в реальной жизни.
— Откуда у бабульки бриллиант? — поинтересовалась она с интересом. — После семидесяти лет советской власти?
— То-то и оно. Бабулька темная. То ли купеческая дочь, то ли спекулянта… О бриллианте не знали, а когда ограбили ее — слухи полезли. Взяли рецидивиста, он вину принял, мол, был один… У него ничего не нашли. Клялся, божился, что по мелочи взял — пенсию да гробовые… Потом на зоне сгинул. Но зятек ваш у него был в знакомцах — вроде ни при чем, только на него сразу вышли авторитетные люди, и он в бега ударился. А доказательств нет. И бриллиант этот, может, не существует. Мифический. Только байки, что, мол, величиной с орех…
— Грецкий? — переспросила Надя, уточняя информацию.
Денис осекся и задумался. Потом уверенно сказал:
— Вряд ли… За грецкий его бы в порошок стерли. Они, я думаю, по миру номерные, как партбилеты. Каждый на учете… Обычный, лесной… а вообще, не знаю.
— М-да, — резюмировала Надя мрачно и замолчала.
Денис наклонил голову, мерзко подмигнул и проговорил:
— Так что, как нам поближе познакомиться?
Надя рассмеялась.
— Почему нет? — сказала она.
Ей было все равно, и она понимала, что просто так он, разыскивая Александра Михайловича, пальцем о палец не ударит.
Денис посерьезнел.
— Когда? — спросил он свирепо.
Надя продолжала смеяться.
— Хоть сейчас.
— В смысле? — он панически рыскал глазами. — Где? К тебе поедем?
Надя весело и медленно покачала головой. Она наслаждалась его замешательством.
— Муж дома. И не один. Если хочешь — здесь и сейчас.
— Ты серьезно? — спросил он.
Она кивнула, взяла его за руку и повела, как ребенка, за портьеру, где была дверь в туалет.
Вернулись они минут через двадцать. Денис был ошеломлен, хватал ртом воздух, как выброшенная из воды рыба, и возмущенно повторял:
— Так же нельзя. Это беспредел!… Фу… ей-богу. Что ж ты выделываешь-то!
Пока он приходил в себя, Надя осторожно налила себе шампанского, чтобы не перелилось через край, — кавалеру, переваривавшему впечатления, было не до этикета. Она отхлебывала газировку и негромко посмеивалась, радуясь эффекту. Денис молчал, развалившись на стуле. Потом, решившись, выпалил:
— Приходи ко мне жить! Ритку выгоню к чертовой матери. Ну ее к свиньям — понты да истерика… Приходи, а? Будешь дома сидеть. Ты учишься, работаешь? Плюнь на работу, сколько ты там получаешь — копейки?
— А муж? — спросила Надя насмешливо.
— К черту мужа! Зачем он тебе? Я серьезно, ну?.. Он кто?
— А ты кто? — спросила Надя в упор.
— Не скрываю. Работа у меня опасная и жизнь опасная. Но подругу вкалывать не заставлю за гроши.
— Опасная… — подумала вслух Надя. — Грохнут вместе с тобой.
Денис замотал головой.
— Не… не по понятиям. Да не бойся, что ты…
Надя продолжала думать.
— Я не боюсь, — призналась она внезапно. — Я как во сне… хочу проснуться — не получается…
Денис посмотрел с сочувствием.
— До чего твой хмырь довел. А я на руках буду носить.
Наде захотелось бросить работу, не являться в поликлинику, не слышать скандалов, не считать гроши. И чтобы на нее не кричали умалишенные и убогие, не смотрели косо сослуживцы, и чтобы не давали ей понять, что она никто и будет никем.
— Ну, неси, — велела она.
Денис замахал руками, требуя счет.
Пронес он ее шагов десять, для проформы, и стал ловить машину. Приехали к ободранной пятиэтажке где-то на Нагорной, вошли в убитый подъезд. Надя неприятно удивилась пределам запущенности — было грязно и пахло, словно мусоропровод не чистили никогда. Денис открыл дверь на третьем этаже, лениво вышла низенькая крашеная блондинка в обтягивающем трикотаже и кисло скривилась на Надю:
— Это кто еще?
— Пройди, — коротко сказал Денис и подтолкнул Надю в кухню, а сам увел блондинку в комнату. Скоро раздался визг, истерическая ругань, потом хлопки оплеух. Надя встретила звуковой штурм с абсолютным спокойствием. Села на табуретку, открыла сумку, достала бабушкин посмертный подарок и внимательно разглядывала. Бархат сохранил неприятный дух соседкиной квартиры — затхлости и кошек. На ткани красовались разноцветные пуговки — белая, зелененькая, пунцовая, перламутровая… Еще была аппликация из лоскутков — в виде цветка, и на лепестки приклеены стеклянные бутылочные осколки — синий, зеленый… но Надю заинтересовал один, светло-розовый, правильной формы, со слюдяным блеском. Она повертела шарик, ловя розовой бусиной свет, и вдруг та вспыхнула изнутри, словно фонарик. Надя вызвала в памяти лесной орех, потом грецкий и обнаружила, что ничего не знает о бабушке. Дома та не говорила, не рассказывала — молчала, готовила и спрашивала, кого покормить и что постирать. Тем временем перепалка переместилась в коридор, ругань сделалась громче, и растрепанная блондинка, удерживаемая Денисом, прорвалась в кухню, бросив с ненавистью:
— Чтоб ты сдохла, падаль!
Галантный экс-любовник вытолкнул ее на лестничную клетку, следом полетели вещи, и дверь захлопнулась.
Дикая сцена не смутила разучившуюся удивляться Надю, она спокойно убрала следы предшественницы. На следующий день она отправилась на работу и подала заявление об уходе.
Система оповещения в поликлинике работала безотказно. Не прошло и двух часов, как Надю позвали к телефону. Это оказалась Натэлла Юрьевна.
— Что ты задумала, дорогая моя, — проскрежетала она звенящим от недовольства голосом. — Неправильно поступаешь. Люди на тебя рассчитывают, а ты бросаешь работу, никому не говоришь, на всех плюешь. Это черная неблагодарность с твоей стороны. Я не говорю, что ты на меня наплевала, но в тебе другие люди принимали участие, а ты подводишь…
Надя, оглушенная недовольным голосом, которого беспрекословно слушалась с детства, сжалась, а через несколько секунд почувствовала такое облегчение, что захотелось рассмеяться. Неожиданный выговор напомнил ей театр абсурда, она молча положила трубку. Сперва она решила, что Натэлле Юрьевне нравилось унижать ее и держать на низких ролях для удовлетворения чувства превосходства и мелкой мести родителям — за много лет знакомства повод мог возникнуть. Но вспомнила про Капитолину Георгиевну, про ее страшную деятельность, и подумала, что работница поликлинической регистратуры может быть кладезем информации об одиноких больных. Закралось подозрение, что она нанесла Натэлле Юрьевне ущерб в новом бизнесе и что на нее, наверное, имели какие-то виды. Но в любом случае ей это было безразлично, и, выйдя из поликлиники, она испытала чувство облегчения.
Она хотела зайти за вещами к Коле, но Денис убедил ее, что надо наплевать на жалкие тряпки, начиная новую жизнь. В Колиной квартире действительно было мало вещей, и они были жалкими — настолько, что Денис даже не представлял, и Надя решила не срамиться. Она позвонила, сказала, что не придет, чтобы ее не искали, и этим дело ограничилось.
Для Нади все переменилось. Она жила в странном районе, где не чувствовалась принадлежность к Москве, в неопрятном доме, среди несимпатичных соседей, которые дрались по ночам, гадили в подъезде и гуляли по улице в домашних шлепанцах, — но она была свободна, не ходила на работу и ничем не занималась. Денис требовал, чтобы она готовила, но кулинария не отнимала много времени. Он часто приходил поздно, иногда вообще не приходил, много пил, причем состояние опьянения естественным фоном сопровождало его деятельность: он пил с утра, садился за руль и уезжал, вечером возвращался с дикими глазами, выпивал снова. Он требовал, чтобы в доме был запас водки и закуски — для внезапного визита компании собратьев. Он жаловался, что работа тяжелая и кровавая и что его шеф Валерий Иванович — крутой бизнесмен, не стесняющийся в средствах. Но Надя в глубине души была равнодушна к Денису, к их совместной жизни, и не беспокоилась, что с ним что-нибудь случится или что что-нибудь случится с ней.
Несколько раз она заводила разговор об Александре Михайловиче, но по тому, как Денис злился, понимала, что поиски напрасны, а потом перестала спрашивать, потому что каждое возвращение к теме было ей болезненно и вызывало приступы тоски и бессонницы.
Через какое-то время стало скучно. Делать было нечего, разговаривать не с кем, заниматься делом не хотелось. Ей не хватало людей, но к старым знакомствам она не возвращалась — мешал водораздел, который прошел между ее прежней жизнью и теперешней. А новые знакомства удручали. Между прочим, она вспомнила о том, что сидело занозой в подсознании: она ничего не знала о бабушке. Проанализировав семейные предания, она поняла, что не знает, откуда бабушка родом, чем она занималась, как жила и где их родовые корни — про это не говорили. В семье не было ни старых фотографий, ни старых предметов, и только Юлия Андреевна глухо вспоминала о чрезвычайной бедности. Надя знала о бабушкиной подруге Фаине Павловне — и все.
Через Дениса, который уважительно отнесся к просьбе об исполнении родственного долга, она выяснила адрес Фаины Павловны — это оказалось просто. Надя с замиранием сердца, сжимая формальную коробку конфет, шла в старый дом на Кутузовском проспекте. Она видела Фаину Павловну в детстве, один раз, но помнила, что та одинока, что у нее нет ни детей, ни близких родственников, и было опасение, что она опоздает и застанет чужих людей.
В том, что Фаина Павловна одна, Надя убедилась сразу — старушка оказалась неухоженной, и это контрастировало с ее величественным видом. Надя привыкла, что бабушка была аккуратна, следила за собой, мылась, причесывалась, носила чистое, не говоря о содержании квартиры, а у Фаины Павловны было полное разорение, грязный пол, душный запах, сырые стены в потеках и в грибке. Одежда ее была неопрятна, и еще Надю напугало присутствие жутковатых личностей в одной из комнат. На двери этой комнаты красовался замок, но личности, как только обнаружилось присутствие постороннего, выползли в коридор, злобно щуря глаза, и Надя почувствовала себя неуютно. Она притерпелась к кругу общения Дениса, в котором бывали колоритные персонажи, но таких особей она не пустила бы на порог. Это были два бледненьких, как поганки, с запавшими глазами, тихих, субтильных мужичка, от вида которых мурашки шли по коже.
Фаина Павловна, держа гостью на лестнице, долго и придирчиво расспрашивала, кто такая и зачем, — хотя у Нади сложилось впечатление, что старушка узнала ее с первого взгляда. Мужички стояли в стороне, не вмешивались, буравили Надю взглядами, и ей было жутковато — она жалела о своих фантазиях и думала, что, может быть, даже неплохо, если Фаина Павловна ее не пустит. Но Фаина Павловна сменила гнев на милость и велела проходить.
Разговор не задался. Надя понимала, что глупо и неловко заявлять: расскажите о моей бабушке, — старинная подруга резонно возразит: у покойницы при жизни надо было спрашивать. Поэтому она придумала легенду, что от бабушки осталось мало фотографий, и не поделится ли Фаина Павловна тем, что есть. Но старушка изобразила величественный вид, помотала головой и сообщила, что фотографии она утратила в пятьдесят шестом году.
— Как квартиру обокрали, не найду, — поведала она скупо. — Может, выбросили со злости. А может, с собой забрали.
Зачем было кому-то забирать ее фотографии, она не объяснила — впрочем, Надя в эту версию не поверила. Взгляд, брошенный на старушкину комнату, говорил, что ее собственность лет пятьдесят не трогали — даже газеты в углу были такого изжелта ветхого вида, что, казалось, при первом прикосновении бумага рассыплется в пыль. Конфеты Фаина Павловна куда-то ловко засунула и не предложила внучке старинной подруги не только чаю, но и сесть разрешила не сразу. Расспросы тоже ни к чему не привели. Только раз у Фаины Павловны мелькнуло что-то живое и сорвалось:
— Помню, в войну мы с Машей ехали… Нет, это после войны. А поезда-то были теплушки…
— Куда ехали? — спросила Надя и пожалела, потому что Фаина Павловна осеклась, замкнулась, поджала губы и сообщила:
— Ох, не помню, ничего не помню, — и пожаловалась: — У меня-то отец на войне погиб. В начале сорок второго…
Последовали бессвязные междометия и жалобы на голову. Надя была поражена, она сидела и гадала: зачем скрывать прошлое? Может быть, Фаина Павловна происходит из сверхаристократическо-интеллигентной семьи? Но минуло столько времени… Или дело не в происхождении, не в семье, а в вошедшей в плоть и кровь привычке не говорить лишнего? Пахнуло чем-то неестественным, Надя испугалась, что факты, извлеченные из памяти Фаины Павловны, раздавят ее окончательно, и прекратила расспросы.
— А кто с вами живет? — спросила она напоследок.
— Постояльцы, — оживилась Фаина Павловна. — Благодетели. Что бы я делала без них…
И невпопад пробурчала:
— Новости-то смотришь? Страх какой, что в стране творится, везде стреляют — в Молдавии стреляют, в Грузии стреляют, в Средней Азии стреляют…
Оторопевшая Надя открыла рот, но воздержалась огорчать Фаину Павловну сообщением, что не меньше стреляют в Москве и что ей стоило бы волноваться скорее за себя, чем за страну.
Когда Надя спускалась по лестнице, ее неслышно догнал один из благодетелей, перегородил дорогу и угрожающе спросил:
— Ты родственница?
— Нет, — отшатнулась Надя.
— И забудь дорогу, не обломится. Поняла или повторить?..
Надя, насмотревшаяся на повадки Денисовых друзей, поняла, что повторять не надо. Она рванулась вниз и выбежала из подъезда, глотая свежий воздух, словно вынырнула с глубины.
Вернувшись ни с чем, она осознала, что появились мечты о прошлом. О будущем она не думала, уверенная, что его не существует, но иногда ей мерещились сказки о бабушке, она воображала ее мифическим персонажем с волшебными приключениями, и это утешало, потому что общий фон был безрадостный.
Случилась встреча, которая отвлекла ее от навязчивых мыслей. Как-то раздался звонок в дверь. Денис настаивал, чтобы Надя не открывала, но она посмотрела в глазок, увидела облик, показавшийся ей странно приличным, и, не раздумывая, открыла. На площадке стоял длинный человек, с худым лицом, непородистым крестьянским носом и живыми глазами.
— Здравствуйте, — сказал он вежливо и заискивающе. — А Денис… дома?
— Нет, — сказала Надя, гадая, что пришельца, который явился из почти забытого ею круга, связывает с Денисом.
— Простите, а когда его можно застать?
— Проходите, — сказала заинтригованная Надя, забыв инструкции и запреты. — Если что надо, мне передайте.
— Спасибо, — человек образовался приглашению. Скоро они сидели за столом, Надя угощала незнакомца кексом, который он ел скованно, с церемонностью голодного. Она узнала, что зовут его Сергей и что он учился с Денисом в одном классе и каким-то чудом узнал адрес съемной квартиры.
— Я передам, — пообещала Надя, не сомневаясь, что речь идет о денежной просьбе. — В чем, собственно, дело?
Она понимала, что дальнему приятелю детства не светило ни копейки, — слишком многие просили, дня не проходило, чтобы кто-нибудь из старых связей не клянчил или не требовал денег.
— Хотел узнать, — Сергей сглотнул. — Может, у него работа какая-нибудь есть?
Надя вспомнила, как Денис с друзьями вчера пили допоздна и обсуждали текущие дела, сопоставила с образом визитера, обрела дар речи и спросила:
— Ты что, обалдел? Знаешь, чем он занимается?
Сергей виновато кивнул, собрался и горячо возразил:
— А что делать? Я не знаю, куда идти. Зарплату не платят, блата нет. Другу повезло, он охранником устроился в банк. Но у него родственник какой-то…
— Ты кто по профессии? — спросила Надя со вздохом.
Сергей забормотал что-то о музыкальной школе, что он аккомпанировал кому-то, чье имя Наде ни о чем не говорило, но теперь…
— Неужели, — удивилась она, — в кабаке нельзя устроиться? Вроде ж востребовано?
Сергей горько покачал головой и усмехнулся:
— Не представляешь, какая очередь. С автоматами встречают. Таких, как я, в три раза больше, чем кабаков. Наплодили лишних людей…
— Передам, — пообещала Надя и убедительно попросила: — Но о Денисовой работе забудь. Специфики не знаешь… тебя первого завалят. Они по ниточке ходят, а уж ты…
— И ладно, — сказал Сергей в сердцах. — Так мне и надо, дураку. Семьи нет, никто не заплачет. Вырос уродом, не умею ничего… музыка! Кому сейчас музыка нужна?
Проводив его, Надя задумалась. Первый раз за долгое время она думала о чем-то в настоящем времени. Она не передала Денису Сергееву просьбу, а сказала, что тот заезжал, что у нее чудесная идея, она хочет стать певицей — ведь с успехом поют убогие и безголосые — и что, раз удачно складывается, ей нужны деньги для занятий музыкой. Денис посмотрел скептически, о чем-то подумал, но не озвучил мысль — и возражать не стал.
Теперь по два раза в неделю Надя ездила на другой конец города, к Сергею, в Кунцево, окуналась в атмосферу нормальности — или того, что от нее осталось, — садилась за пианино, вспоминала нехитрые навыки или требовала, чтобы Сергей играл. Когда она слушала музыку или разговаривала с ним, становилось легко на душе и возникала иллюзия, что все со временем наладится. Потом она возвращалась на Нагорную, иллюзия пропадала, и делалось тяжелее, чем раньше. Надя несколько раз думала отказаться, но понимала, что визиты поддерживают ее.
Денис косился, хмурился, но один раз удивил. Вечером, когда она возилась у плиты со сковородкой, он неожиданно притянул ее и буркнул:
— Ты молодец. Я думал, на сторону наладилась… А ты все-таки настоящая.
— В смысле? — не поняла Надя.
— Я думал, ты к Сереге таскаешься — хвост трубой и налево. Мужики вон своих лохушек постоянно по помойкам ловят. А ты такая — и ничего… не изменяешь.
— Изменять? — изумилась Надя. — Зачем?
Она занесла в память, что за ней следят, но поскольку в ее жизни не было ценимой интимности, не было сокровенного, то и нечего было хранить в тайне. Только обескураживала постановка вопроса. Чтобы изменять, надо было что-то чувствовать, что-то хотеть — а у нее не было ни побуждений, ни эмоций, тяжелый сон продолжался.
— Просто я несуществующая… — проговорила она негромко, и Денис встрепенулся:
— Типун тебе!.. Не мели ерунды! — он разволновался так, что руки задрожали. — Не тебе говорить. Это я несуществующий. Временно существую, в долг. Не сегодня завтра… — он вздохнул, помолчал и проговорил ноюще: — Место приглядел… на кладбище… Ходить-то будешь ко мне, а?
Надя пожала плечами, но обещать было выше ее сил.
Она знала, что Денис суеверен. Он со скандалом выбрасывал ее одежду темных цветов, хотя в непривычный черный обрядились все, кому не лень. Это внезапно оказалось модным, и кругом ходили, словно тени в кукольном театре.
— Успеешь, — рявкал он болезненно. — Я жив еще!
И требовал, чтобы Надя носила яркие краски, как попугай, — будто оттенки одежды проецировались на его предполагаемую участь. Вокруг него умирали, и как-то надо было идти на поминки — Надя плохо знала того, кто стал печальным поводом, но ее присутствие по неписаному этикету полагалось. Денис поехал с ней в дорогой магазин, где продавщицы бегали как ошпаренные и искательно заглядывали в глаза малочисленным покупателям, и проследил, чтобы платье, которое она купила, не было черным. Надя не настаивала, а проявила вялое беспокойство:
— Удобно это? — спросила она, опасаясь, что нарушит какой-нибудь закон и окажется белой вороной. — Все придут в траурном, как шахтеры, а я…
— Ничего, — сказал он веско, так, что продавщицы испуганно кивнули. — Обойдется и так.
Надя упивалась приятным ароматом, рассеянным в помещении, тканями, которые приятно было ощупывать, ощущением неслыханной роскоши, но он увел ее со словами:
— Хватит пялиться на тряпки.
В итоге Надя оказалась на поминках в коричневом, а черным у нее был только шарф на голове. Из женщин она никого не знала, из мужчин — некоторых, но не близко, поэтому сидела тихо, не разговаривала, не привлекала внимания. Она пропускала мимо ушей трагические речи и ждала, когда напьются до такой степени, что можно будет сменить печальное выражение лица. А пока она занялась обрядовыми блинами и щедрой банкой икры. Вкусная еда привела Надю в благодушное состояние, она вспомнила, чем ее кормили муж с друзьями, представила, что бы они сказали, увидев ее сейчас, вспомнила совместные забавы и заулыбалась. Она пребывала погруженной в грезы, пока не подняла глаза и не увидела, что в ее довольное лицо пялится Денисов шеф, Валерий Иванович. Он сверлил ее взглядом, но Надя выдержала и не сбросила улыбку, лишь уклончиво отвернулась. Она не считала свое настроение неуместным. Скорее неуместными и ненужными были собравшиеся люди, их дурацкие обычаи, соблюдаемые со свирепой непоколебимостью, и она чувствовала, что власть, которую она имела над Колей, а теперь над Денисом, легко распространить на эту кровавую проспиртованную компанию — стоит захотеть.
Потом мужчины перекуривали, толкались в предбаннике кафе, пугая видом публику из основного зала, а Надя заметила, как Валерий Иванович кого-то спрашивал, ворочая спиной, и догадалась, что речь идет о ней. Потом она обнаружила его рядом, на соседнем стуле. Он по-прежнему буровил ее глазами и протянул руку.
— Ну, здравствуй, — проговорил он тяжело и значительно, но Наде эта важность показалась комической. Она невозмутимо пожала потную руку и вернулась к блинам и икре.
— С Денисом? — спросил Валерий Иванович так же веско.
— Да, — кивнула Надя равнодушно. Подразумевающаяся табель о рангах давала ей право молчать.
Валерий Иванович подумал, поднялся — как выдернулся из грядки — и ушел. Изредка она ловила его тяжелый взгляд, но было все равно.
Какое-то внутренне движение произошло в этот день, потому что дорогой Денис оборачивался на ее профиль затравленно и резко сказал:
— Учись водить, надоело! Расслабиться нельзя…
Он уже расслабился, но Надю не смущало, что он ведет машину, — все водили, выпив, и считали нормальным. Она подняла брови.
— Тебе же нравится.
— Не нравится! — он ударил по рулю, вызвав гудок. — Может, я до коматоза дойти хочу…
Замолчал, весь вечер не говорил, а дома взял еще литровую бутылку, довел себя до вожделенного состояния и заснул в кресле, источая перегарный запах.
Сон продолжался. Надя старалась не вспоминать ни о родных, ни о знакомых, но один раз среди бурных Денисовых разговоров всплыло привычное сочетание имени и отчества.
— …Да он со своим Родионом Константиновичем! — орал Денис в телефонную трубку. — Невменяемый! Молится на него! Хоть кол на голове теши! Да без пользы… да нет, на стрелку…
«Стрелка… стрелка… стрелка…» — выныривало из ругательств и междометий страшное слово, от которого Надя трепетала, ассоциируя с тревожным гаданием, вернется Денис домой или нет.
Она содрогнулась — Родион Константинович, наверное, был в Москве не один, но она сопоставила слова Дениса и всегдашнее поклонение перед Родионом Константиновичем многочисленных адресатов его благодеяний. И хотя она недолюбливала старинного отцовского товарища — вернее, раздражала его репутация и придыхание, с которым отзывался о кумире ее покинутый муж, — она не пожелала бы ему встречи с Денисом и Валерием Ивановичем. Не то чтобы она испугалась — ей сделалось неприятно. Она хранила иллюзию, что ее прежний мир и нынешний существуют автономно, не задевая друг друга, и узнать, что настоящий сжирает прошлый, было болезненно.
Когда Денис успокоился, обсудил дела и заканчивал ужин, она сказала негромко, будто ее не касалось:
— У меня был знакомый Родион Константинович…
— Гад! — взорвался Денис. — Размазать гниду!.. Ничего… дождется! Только крыша его высокая зашатается — припомнят добрые люди…
— Наверное, совпадение, — предположила Надя.
Денис шумно погонял носом воздух.
— Прям — совпадение. Из вашей тусовки, профессор… Хороши у тебя знакомцы…
Он поковырял отбивную и агрессивно потребовал:
— Слей, что про него знаешь. Не сват же он тебе, не брат. Как под него подрыть, ходы есть?
Надя посмотрела на Дениса с состраданием.
— Если это тот, — сказала она. — Он безупречен… идеален.
— Так не бывает. Что-нибудь! Жена, дети, любовница… — Надя взяла солонку, но Денис раздраженно отобрал. — Оставь в покое посуду!
Надя послушно исполнила просьбу.
— Любовниц не знаю. Сын уехал в Америку, говорят. А жена… — Надя вспомнила про Капитолину Георгиевну и внутренне сжалась. — Лучше не соваться.
Денис покивал.
— Знаю, что лучше. Сволочь редкостная.
— Чем он провинился? — спросила Надя.
Денис махнул рукой.
— Чем… Мозги задурил хорошему человеку. У Валерия Ивановича компаньон. Умный мужик, но ведется на всякую оккультную фигню. А у этого… Константиныча… что-то вроде секты, лапшу вешают. Так нагрузил, что он все бабло, что было — вплоть до швейцарского счета, — из дела забрал, к Константинычу свалил, и с концами. И не наедешь на него. Крыша такая… лучше вслух не говорить, целей будешь.
— Да, — согласилась Надя. — Это похоже…
Ее осенило, что всегда казалось странным: все, кому покровительствовал Родион Константинович, становились его преданными рабами.
— Я бы не связывалась, — посоветовала она искренне.
С одной стороны, ее согрело, что люди из отрезанного прошлого, оказывается, добиваются успеха сейчас, — значит, есть шанс, что она оживет и расправит крылья. С другой стороны, она отдавала себе отчет, что ей комфортнее с Денисом, который не вторгается в ее внутренний мир, предоставляя себе, что было бы в окрестностях Родиона Константиновича, который виделся ей неутомимым подвижником, ломающим живые души под личное представление.
4. Валерий Иванович
Надя возвращалась из парфюмерного магазина, радостно владея в сумочке гостинцем, чтобы побаловать себя любимую. Она часто покупала духи, компенсируя ущерб от детских переживаний, когда Аллу считали взрослой и дарили ей взрослые игрушки, а Надю числили маленькой. Каждая покупка занимала Надю несколько дней, потом тянуло к новенькому. Она выливала на себя потоки пахучих жидкостей и находила удовольствие, духи одурманивали ее и давали настроению стабильность злого вдохновения, которое нравилась Наде. Она перешла грязную Нагорную улицу и заметила, что за ней вкрадчиво ползет тонированный «мерседес». Впав на мгновение в панический ступор, она приготовилась сорваться и бежать сломя голову, но дверца приоткрылась, и показался Валерий Иванович собственной персоной.
— Гуляешь? — спросил он.
Надя молчала, понимая необязательность ответа. Он похлопал ладонью по кожаному сиденью.
— Садись.
Надя послушно залезла в машину, и водитель плавно стартовал. «Мерседес» выбирался из промышленной зоны к проспекту. Надя откинулась на просторную спинку и покорно наслаждалась полетом, пока была возможность и не начались передряги, — а что начнутся, она не сомневалась. Не верилось, что кичливый нувориш явился с целью сделать ей приятное.
— Не спрашиваешь, куда едем? — спросил Валерий Иванович требовательно.
— Нет.
Она экономила слова, не вдаваясь в пространные толкования. Вместо комментариев достала из сумочки духи, свернула пробку и осторожно прыснула на руку. Валерий Иванович нахмурился.
— Фу, что такое? Убери.
Надя приложила руку к лицу и вдыхала аромат, отвергая догадки о внезапном событии. «Мерседес» затормозил у кирпичного здания, последовала команда вылезать, потом она шла за Валерием Ивановичем в подвал, по обшарпанной лестнице, нагибаясь под низкими бетонными притолоками, через вереницу дверей, водитель отстал, и Надя оказалась в просторном помещении из нескольких комнат. В первой, обитой гладким светлым деревом, стоял длинный стол с лавками, а в углу находились холодильник и горка с посудой. Следующая была обита и устлана коврами, уставлена мягкими креслами, диванами, резными шкафчиками, с которых свешивались хоботы кальянов. Оттуда вели куда-то двери, что-то журчало, пахло водой и хлоркой. Это была баня.
Валерий Иванович внушительно сдвинул брови, не допуская возражений, и скомандовал:
— Раздевайся.
Надя посмотрела на него с оттенком жалости. Наверху, на улице, в ресторанах, в квартирах, в мире бизнеса и деловых отношений, она боялась его, но сейчас он надувал щеки на ее собственной территории. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде, хотя была в гостях, а он вторгался в чужое царство, где ему следовало не строить из себя предводителя, а поберечься. Она спокойно, не торопясь, разделась и прошла за ним в дальний кабинет.
Потом она вернулась, оставив его одного за запертой дверью, обследовала комнаты, обнаружила небольшой кафельный бассейн с ядовито голубеющей водой, поднялась по лесенке и попробовала воду ногой — холодная. Отправилась искать обслуживающий персонал — было очевидно, что в недрах банного комплекса есть работник, наблюдающий по делу службы местные безобразия.
— А-у-у-у! — позвала она протяжно. — Есть кто-нибудь?..
Открылась боковая дверь, подав струю свежего воздуха, явилась тетка в халате и в шлепанцах и уставилась на Надю.
— Цела? — спросила она с непонятной тревогой. — Все в порядке?
Надя отметила эту тревогу и непраздный вопрос, а также то, что тетку не волновало, цел ли ее спутник. В ответ она мелодично рассмеялась.
— Не знаю, как он, а я в порядке.
Тетка махнула рукой.
— А мужики в таком возрасте… шлак один.
Они стояли друг против друга на кафельном полу — обнаженная юная Надя и пожилая тетка в синей байке — и проявляли бессловесное понимание, словно автоматически настроились на общую волну. Надя попросила:
— Можно воду поменять? Ледяная…
Тетка кивнула и ушла, а Надя встала под душ. Вода в бассейне забурлила. Минут через десять Надя снова попробовала ее, нашла температуру приемлемой, спустилась и стала неторопливо плавать — от стенки до стенки. Ковыляя, кутаясь в махровое полотенце, вылез побуревший Валерий Иванович, замер у бассейна и уставился на Надю, а она, не обращая на него внимания, продолжала плавать. Он смотрел издалека, не подходил близко, как будто невидимая стена мешала ему.
— Ты… как дома, — выдавил он наконец.
Надя вяло отозвалась:
— Почему нет?
Он поежился под полотенцем, словно его бил озноб.
— Не беспокоишься, что со мной? Может, умер.
Надя повернула и поплыла в другую сторону.
— Но не умер ведь. Что беспокоиться?
Он шумно вздохнул и пошел один в парилку. Сидел там, пригорюнившись, опустив плечи, как куль. Потом вылез — бесформенный, размякший, с опухшим лицом. Позвал:
— Галя!
Опять явилась тетка, угодливо склонилась.
— Да, Валерий Иванович? Пиво в холодильнике, рыбу копченую Саша привез — зубатка, свежая…
— Чаю сделай, — велел Валерий Иванович и раздраженно позвал Надю: — Что мокнешь, не на пляже. Вылезай, поговорим…
Они сидели за столом, он, прихлебывая, пил горячий чай, а Надя цедила пиво из бутылки. Валерий Иванович убеждал ее негромко:
— Такие способности использовать надо. Сколько Денис тебе на руки дает? Не больше, чем я ему плачу, я-то знаю. Он на сторону еще вроде меня не продавал… И что за статус — бандитская подруга? В лучшем случае будешь бандитская жена… в худшем — бандитская вдова… Я знаю, такой бык недавно бабу свою грохнул… на ровном месте, моча какая-то в голову ударила, или на работе перенервничал. Деятельность накладывает отпечаток, будь хоть ангел по природе.
— А проститутка — статус? — спросила Надя иронично.
Он погрозил.
— Проститутка на шоссе стоит, пока не заразят или не зарежут… я о другом, не путай. Элитный сотрудник — вот как называется. Работа ответственная. Люди интеллигентные, серьезные, высокого полета… Это тебе не с быками кувыркаться, подход нужен. А то были вчера две бестолковки, плакались, как им плохо, как в родном селе мама пироги вкусно печет… так валите к маме! Забитые, в синяках, от любого звука вздрагивают. Кому таких предложу? Колхозным председателям? Мне нужна — царица! Умелая женщина, чтобы можно было положиться…
— Надо подумать, — протянула Надя.
Через несколько дней Валерий Иванович поселил ее в отдельной квартире в забавном доме на Спортивной, где лифт располагался в странном эркере, а чтобы выйти из подъезда, требовалось пригнуть голову. Но это была отдельная квартира — со старой мебелью из дерева и ампирной сталинской люстрой, фарфоровыми цыганками и мальчиками в пилотках, с вереницами хрустальных бокалов в зеркальной горке, с дубовым буфетом, отделанным фацетовым стеклом, — и количество степеней свободы увеличилось, никто не стеснял Надю вульгарным присутствием. Валерий Иванович только потребовал время от времени принимать нужных гостей. На пробу он прислал приятеля и партнера, Евгения Борисовича, который оказался рыхлым печальным мужчиной лет сорока, с заметной астматической одышкой. Разъяв его на части беглым взглядом и сложив все части воедино, Надя нашла, что человеку визит заранее не доставляет удовольствия, что в его повседневности женщины занимают мало места, и зачем его прислали — непонятно. То ли попросили по дружбе, то ли он сам вызвался, и теперь жалеет… то ли друзья и компаньоны решили, что ему надо лечиться, а он не возражал. Он так нервно озирался по сторонам, топчась в дверях, что Надя выбрала соответствующее направление разговора.
— Думаю, надо выпить, — сказала она и заметила, что Евгений Борисович воспрянул духом. — Кто кого перепьет — идет?
Евгений Борисович оскорблено выпятил грудь.
— Тебе со мной тягаться? Ты имеешь дело со старшим лейтенантом советской армии!
Надя полезла в холодильник за литровой бутылью. Денис приучил ее к алкогольной составляющей нового существования как к чему-то естественному, и она усвоила урок, хотя в детстве крепкие напитки были исключительно прерогативой маргинальной среды. Скоро старший лейтенант запаса, наклюкавшись, покачивался над рюмкой, хлопал ее по плечу и говорил:
— Хороший ты парень. Молодец. И говорить можно, как с мужиком… добре.
Уходя от нее, он немного протрезвел и спрашивал со смешным любопытством, сопровождаемым придыханием от близости интригующей тайны:
— Все-таки не пойму. Тебе платят за это? Если не деньгами, то неявно, но платят же?
— Мне не зря платят, — коротко ответила Надя, категорически давая понять, что тема закрыта.
На другой день она поехала на окунувшуюся в хаос, непривычную Тверскую, злорадно наблюдала, как девушки в обтягивающих рейтузах вьются вокруг машин, и к ней пришло чувство превосходства, потому что она выше стояния на улице и избавлена от унижений случайных маньяков.
Перейдя к Валерию Ивановичу, она не занималась с Сергеем, но как-то встретила его на улице, у метро «Кропоткинская». Выглядел он по-прежнему неважно, но появилась какая-то уверенность в походке и во взгляде, и ей показалось, что он хотел пройти мимо, не поздоровавшись. Насмешливо нахмурившись, она окликнула его:
— Эй, зазнался, как я погляжу.
Сергей остановился как вкопанный и заулыбался всем лицом.
— Как дела? — было заметно, что он обрадован. — Выглядишь шикарно.
Он не делал расспросов, и Надя поняла, что Денис довел до одноклассника новость об их расставании.
— А ты? — спросила она. — Тоже, смотрю, в порядке?
— Да, — в голосе Сергея звучала забавная гордость. — Бросил я эту ерунду. Музыка… кому сейчас нужна. Мы с ребятами за кордон ездим, туда — утюги, сигареты… оттуда — куртки.
— Не женился?
Сергей покачал головой.
— Кто за меня пойдет, — бросил он иронично, но без надрыва, словно кокетничал. — Новые русские у невест в моде.
— Я бы пошла, — сказала Надя.
Он посерьезнел, крякнул и выдавил:
— Иди. Можем обсудить этот вопрос.
— Пойду, — пообещала Надя. — Только теперь не могу. Есть дела… Ты меня дождешься?
— Конечно, — сказал Сергей. — Договорились.
Разговор проходил в шуточном тоне, но оба они — выражением глаз, дрожанием голоса — давали понять, что не шутят. Потом Сергей отправился в метро, а Надя побрела по бульвару, к Арбату.
Скоро Надя заметила, что Валерий Иванович на ходу корректирует планы. Он предназначал ее для деловых контактов, но почти сразу передумал и наезжал лично. У него был гнилой организм — слабое сердце, холецистит со строгой диетой и режимом дня, плохие сосуды и еще букет мелких болезней, навещал он ее редко, и она приучилась располагать временем — уходившим бесцельно, как в песок. Постоянно рассказывали о нападениях на улицах, в лифтах, в подъездах, поэтому она почти не выходила из дома — валялась на диване, смотрела фильмы по видеомагнитофону, мерила наряды перед тусклым зеркалом с пороками амальгамы, наносила макияж, смывала и снова наносила. Семьи Валерия Ивановича она остерегалась, но потом перестала. Домашние в личную жизнь главы клана не вмешивались — старшая дочь жила в Англии, младшая между приступами бурной личной жизни училась в университете, а плохо сохранившаяся приземистая жена, похожая на престарелую каракатицу, не вылезала из загородного коттеджа, и дела мужа ее не волновали. Надя успокоилась и считала, что она останется в его личном обиходе, но как-то он явился с каменным выражением и оповестил:
— На той неделе важная встреча, подготовься.
Надя наморщила нос, но голосом не обнаружила, что новость ей не нравится. Валерий Иванович махнул рюмку, занюхал редиской и продолжал:
— Американец приезжает… надо всю душу вытрясти… и по русским кочкам пустить, поняла?
Он потряс кулаком, похожим на обрубок, с нарисовавшимися на коже сосудами, иллюстрируя действие, которое от нее требовалось. Надя молчала, и он продолжал:
— Встречу организуем на высшем уровне. Девок подгоню, дур набитых, смотри за ними… управляй, как положено. Как бригадир.
При мысли о девках Наде вспомнилась Тверская улица с персонажами, которые казались зараженными витающей в воздухе бациллой разрушения, и она, избегавшая заразы и суеверно уклонявшаяся от контактов с пугающими сферами, несмело возразила:
— Я не справлюсь.
— Справишься! — кулак еще поднялся в воздух. — И справляться нечего. Им такой инструктаж дадут, что пикнуть не посмеют. На задних лапках пойдут. А если квакнут, только скажи — им мало не покажется. Но без начала же не оставишь… испохабят все… чистый бордель устроят.
Он помолчал и добавил:
— Но американцем занимайся сама. Этим дурам деликатный вопрос не доверишь, с гарантией должно быть.
— Что за американец? — спросила Надя.
— Это я так говорю… конечно, бывший наш. Кто сюда из аборигенов потащится. Они жадные, но трусливые, им все на блюдечке подай…
Он тяжело вздохнул и сжевал макаронину соленой черемши.
— Устал я, Надюша, — пожаловался он.
Надя не спорила. Ей оставалось уповать, что американец не приедет — разобьется самолет, пристукнут дорогого гостя по дороге из Шереметьево — как часто теперь случается, — отравят в гостинице паленым спиртом… но она понимала, что пришлют другого, вопрос во времени. Однако с иностранцем ничего не приключилось, прибыл вовремя, и Валерий Иванович потребовал Надю на мероприятие. Она явилась в баню, ей передали троих подчиненных, требующих правильной организации, — Жанну, Инну и Оксану. Вопреки Надиным опасениям, девушки оказались флегматичными и послушными. Инна вообще молчала, и Надя заподозрила, что та немного не в себе. Вчетвером сели за стол в предбаннике, Жанна и Оксана косились на Надю с опаской — видимо, их застращали изрядно, — потом освоились и стали переговариваться сонно, мешкотно. Для них это был привычный эпизод в нелегкой трудовой деятельности.
— Интересное кино, — говорила Жанна, выпячивая белесую грудь, колыхавшуюся, как студень. — Говорят: нет у тебя четвертого номера. А какой? До пятого доходит, как вес прибавлю. Оборзели совсем…
Оксана с оттенком зависти осмотрела представленный объект.
— Хорошо тебе, ты симметричная.
— А ты чего, кривая?
— Не, у меня слева больше, а справа меньше.
— Прикольно.
— Ага, один мне говорит: то так повернись, то так.
— Да ну, незаметно. Это очки надевать…
Надя сидела спокойно и не вступала в разговор. Она представляла, что девушки ей видятся во сне, и воображала, что, когда она проснется, будет смешно. Очень смешно… В залу пока не пускали, шли серьезные разговоры, и дверь была закрыта. Потом приоткрылась, выскользнул Евгений Борисович, трусцой подбежал к холодильнику, но ничего не взял, а обратился к Наде:
— Ты здесь, Наденька? Жарко у них…
Подчиненную бригаду он не замечал, а подсел к Наде на скамейку, обмерил глазами ее голое плечо и руку.
— Хочешь, по руке погадаю? Я умею.
Надя мрачно покачала головой:
— Не стоит.
— Почему? — обиделся Евгений Борисович.
Надя посмотрела ему в глаза. Вопрос казался неуместным — по меньшей мере.
— Хорошего не будет.
Евгений Борисович поразился. Даже немного обиделся.
— У тебя-то? Что о нас тогда говорить? Это у нас не будет! Не стоит и суетиться, сразу закапывать нас надо… А у тебя все впереди, — он забрал ее руку и рассматривал ладонь, нюхая и причмокивая губами.
— Конечно, что удивляться. Линия жизни длинная… Любви много, Наденька… — он выговорил с претензией: — Конечно…
Жанна и Оксана с интересом вытянули шеи. Из-за двери выбрался еще знакомый, накачанный, с кирпичным лицом, Павел Петрович.
— Надюша пришла? — он тоже оседлал скамейку рядом и заявил невпопад: — Не пойму, отчего ты бирюзовое не носишь? С твоими глазами оптимальный цвет. И камни с золотом не носишь… Сейчас можно, не те времена… талдычили: мол, мещанство… а кто надо — понимал, политруков не слушали…
Услышав про камни, Надя поежилась, гадая, не с намеком ли вопрос. Но Павел Петрович изучал ее безмятежно.
— У тебя глаза морской волны, Надюша. Тебе аквамарины подходят. Аквамарины любишь?..
И опять открылась дверь. Постепенно вокруг Нади образовался кружок из деловых партнеров Валерия Ивановича, которые советовали, говорили любезности и вели светскую беседу. «Бригада» сумрачно молчала, наученная не подавать голоса, когда не спрашивают. Потом явился удивленный Валерий Иванович.
— Вот тебе на! А я смотрю: куда подевались? — он сделал знак. — Заходим.
Все потянулись в зал. Надя от порога с неприязнью узнала сидящего в дальнем кресле Илью и сказала себе: конечно, сон. Он довольно изменился, сделался подтянутей, спортивнее, и прическа стала не семинарская, а какая-то простая, но делавшая лицо значительным, только выражение сохранилось без изменений. Надя сопоставила его отъезд с назиданиями Валерия Ивановича и поняла, что он и есть предназначенный американец. Ей сделалось противно, словно предстояло иметь дело с жабой или с другим неприятным существом, но она заметила, что Илья ее узнал. Встреча также не доставила ему удовольствия, и Надя, поймав тень, пробежавшую по его лицу, развеселилась. Ей пришла фантазия, что неловкий недруг забрел по оплошности на ее территорию, попался в сети, он у нее в руках, и она может делать что хочет. Ухмыльнувшись, она приблизилась, села на спинку кресла и беззастенчиво сказала:
— Здравствуй.
Илья еле заметно нахмурился и отстранился.
— А, ты… — проговорил он и философски добавил: — Что ж, советский человек нигде не пропадет. Я знал…
Он поманил Жанну и запустил пятерню с короткими пальцами ей в волосы. Надя видела, что ее добыча сопротивляется и всеми силами стремится от нее подальше, но это противоречило инструкциям, полученным от Валерия Ивановича, — и от себя она не собиралась отпускать удачно попавшуюся жертву. Она усмехнулась и прошептала Валерию Ивановичу:
— Надо погасить свет…
И, когда свет погасили, оттолкнула Жанну и занялась Ильей сама. Деловая компания приняла темноту за пикантный аттракцион, отозвалась одобрительными возгласами, свет не зажигали долго. Потом все-таки зажгли, и Надя, убедившись, что Илья выглядит раздосадованным и униженным, почувствовала торжество. Ее роль была сыграна, она вышла в предбанник и выпила рюмку коньяка, наслаждаясь ощущением власти.
Несколько дней после она провела дома безвылазно, как в тумане, не выходила — боролась с необъяснимым отвращением. Она пила, истребляя запасы покровителя, и становилось легче. Заехал Валерий Иванович, не вник в причину, но не противоречил и не ругал ее. У нее немного отлегло, когда он сказал, что Илья уехал обратно, — это все, что интересовало Надю. Зачем он навещал Москву, и какие их совместные дела, она не спрашивала. Потом, среди слившихся дней, как-то в дверь позвонили непривычно, нехарактерно, и Надя насторожилась, но отперла. Это оказался Денис — смирный, тихий, но Надя знала, что его сдержанная повадка обманчива и взрывоопасна, и приготовилась к худшему.
— Войти можно? — спросил он.
Надя согласилась.
— Входи.
Он переступил через порог, но в комнату не пошел — застрял в коридоре.
— Ты про отца спрашивала, — скупо выдавил он, глядя под ноги. — Про него не выяснил, глухо. Но информация прошла, что секта этого вашего… Родиона Константиновича… бомжа подобрала — без памяти, ушибленного. Полы у них моет и сортиры чистит. Похож внешне. Не то, но, может, пригодится… — он пожал плечами. — Что могу.
С Нади слетел хмель, и она приросла к полу. Денис тяжело вздохнул, посмотрел на нее с тоской и проговорил:
— В расчете.
Сгорбился, втянул шею и ушел. Надя метнулась в ванную и сунула голову под холодный кран, мучаясь болью в сжатом от волнения сердце. Она сообразила, что не спросила у Дениса, где секта и как ее искать, а обращаться к отчитавшей ее Натэлле Юрьевне было мерзко. Но она превозмогла себя, и Натэлла Юрьевна приняла звонок милостиво — возможно, в рамках стандартного бизнес-плана, а может — имея конкретные виды.
Родион Константинович встретил ее доброжелательно, как в детстве, и Надя не сразу совместила знакомого, которого считала практически за родственника и частью дорогого ей мира, с его новым положением. Подозрительная организация занимала половину детского сада на Соколиной Горе. Родион Константинович вышел на крыльцо лично, сопровождаемый двумя уродливыми женщинами без возраста и длинным парнем с впалой грудью, и по виду членов свиты Надя поняла, что это неслыханная честь, которую он оказывает гостье. Хотя сам Родион Константинович не выглядел важно, а, наоборот, старался затушеваться и источал нарочитую скромность.
— Молодец, что вспомнила, — сказал он Наде. — Время такое… старые друзья забывают. Как ваши? Как мама, как Алла?
Надя постаралась не заметить вопросов.
— Мне сказали, у вас какой-то… — она споткнулась на преграде перед словом «бомж» и проговорила «служащий». — Похож на отца…
Родион Константинович обернулся к эскорту и насмешливо закивал.
— Н-да, быстро слухом земля полнится, — бросил он загадочным тоном, и можно было понять, что для эскорта последуют неутешительные оргвыводы. — Сарафанное радио работает, — он сделал трагическую мину и продолжал: — Подобрали одного. В память об Александре, — он оборвался. — То есть, что говорю: в память… Нет, просто — знаешь, Наденька, что я подумал, из предрассудка, — он приобнял ее и повел внутрь, а свита бесшумно двигалась следом. — Я ему помогу, а Александру в это время тоже кто-нибудь поможет.
— Покажите, — сказала Надя резко и, испугавшись, что за хамское требование ничего не покажут, а выгонят, добавила умоляюще: — Можно посмотреть на него?
— Конечно, — Родион Константинович с неподражаемым великодушием обернулся к сопровождающим: — Где Ваня? — Он объяснил: — Мы его Ваней прозвали… так где? На кухне?
Сопровождающие нечленораздельно залепетали, а несравненный гуру продолжал покровительственно:
— Мы его как разнорабочего держим — делает кое-что… в меру собственного интеллекта.
Он повел ее через вереницу комнат и коридоры, в которых застряли остатки детской атрибутики, а Надя думала, что, если Родиону Константиновичу дорога память об отце, он бы мог освободить бомжа-двойника от грязной работы. В ободранной кухонной комнате на кафельном полу сидел опухший человек в обносках с чужого плеча и чистил алюминиевый таз, монотонно стукая о плитки. Надя пригляделась, у нее сперло дыхание и потемнело в глазах, но она пришла в себя и выпрямилась.
— Молодец, Ваня, — похвалил бомжа Родион Константинович и посоветовался с Надей: — Похож, правда?
— Нет… — выдавила Надя. — Не слишком…
Родион Константинович изобразил соболезнование.
— Конечно… я о чертах лица.
Она быстро, почти бегом, выскочила из детского сада, бросив Родиону Константиновичу незначащие слова на прощание. Оказавшись в квартире на Спортивной, заперлась и продолжала пить. Когда становилось невыносимо — принимала холодный душ, тупо раскладывала пасьянс из засаленной, найденной в секретере колоды и возвращалась к стакану. Ощущение сна перетекло в состояние физической болезни и бреда. Через неделю она включила телевизор, увидела прямую трансляцию CNN, дымящийся Белый дом, танки на мосту и нашла, что допилась до горячки. Рванулась в ванную, долго рассматривала зеркальное отражение, стояла, дрожа и лязгая зубами, под ледяными струями и приводила мозги в порядок. Мысленно поклялась не брать в рот спиртного, опять включила телевизор, но горячка не ушла. Тогда она позвонила Валерию Ивановичу и доложила нетвердым голосом, что поедет по магазинам.
— Осторожно, — предупредил Валерий Иванович. — Видишь, неспокойно в городе.
И Надя отчасти утешилась за свою голову.
Она собиралась, причесывалась, старательно подводила глаза, чтобы скрыть болезненные отеки на лице. Она уже готовилась на выход и чистила обувь детским кремом — по привычке, — когда явился взволнованный Евгений Борисович, и Надя получила подтверждение, что у нее нет пьяных галлюцинаций и что в городе творится нечто выходящее за рамки.
— Не ходи никуда! — выпалил Евгений Борисович. — Сиди дома, прошу — не ходи!
Надя на всякий случай посмотрела в окно, но вид на улицу не отличался от привычного — как стоял на углу скупщик ваучеров с грязной картонкой, так никуда и не делся.
— Я тихо, — сказала она. — Машину возьму… Или ты довези — кому я нужна, не тронут… я в классовые битвы не лезу.
— В классовые битвы? Нужна ты в классовых битвах, дурочка. Сиди, говорю.
Он загородил дверной проем.
— Заказали тебя…
Надя опять ощутила себя в параллельной реальности.
— Кто?
— Нашлось кому.
— Ты-то откуда знаешь?
Евгений Борисович пометался по коридору, сел, уронил руки на колени и чуть не заплакал.
— Ну, я. Я… — признался он жалобно.
Надя села напротив и не спрашивала, потому что затруднялась сформулировать вопрос. Наконец она поинтересовалась:
— Чем обидела?
Евгений Борисович замотал головой.
— Ты… как бельмо в глазу. Сил нет, — он закрыл лицо рукой. — Думаю и думаю. Решил избавиться… радикально… не могу — жалко стало.
Он горестно покачался и сообщил с досадой:
— Тряпка я все-таки.
— А сколько это стоит? — полюбопытствовала Надя спокойно.
Он поднял голову, пораженный ее равнодушным тоном.
— Да это… цены не назначают… не принято.
— А как же закон рынка? — настаивала Надя.
Он сухо возразил, возвращаясь в родную среду:
— Это не закон рынка, это закон отношений.
Надя пожала плечами.
— А нам говорят, рынок расставит все по местам.
Евгений Борисович махнул рукой.
— Нашим ребятам тренировка… все равно им форму поддерживать. А сейчас проще — стреляют, одним трупом меньше на улице, одним больше — разбираться не станут. Под заварушку и спишут.
Надя изучала его насмешливо.
— Отменишь?
Он проглотил слюну и молитвенно сложил ладони.
— Отменю… только сегодня не ходи никуда! Если продукты нужны — я сам принесу.
Надя задумалась.
— Хорошо, — сказала она. — Отмени… а я сделаю, чтобы не стоять бельмом в глазу. Будешь меня по-доброму вспоминать.
Он встрепенулся.
— Ты и это можешь?
— Могу, — проговорила Надя мелодично. — Конечно, могу…
— Уверена?
Она взяла его за потную руку и повела в комнату.
Уходя, он твердил:
— С меня причитается, Надя. Серьезный подарок причитается. Не думай, я порядки знаю. Ты только… — он робко заглянул ей в глаза. — Не сдавай меня, да? Это наш маленький секрет будет, правда? Мы же взрослые люди…
— Мы квиты, — ответила Надя. — Ты мне помог. Я поняла, что, если человек стоит бельмом в глазу, надо что-то делать.
Он не услышал, что она говорила, а мечтательно вздохнул и проговорил с чувством:
— Хороший ты парень… Как тебя забыть — такую? Добрым словом, говоришь? А если нет?..
Надя захлопнула за ним дверь.
Она не выходила из дома, как обещала, а на следующий день, не дожидаясь визита Валерия Ивановича, поехала к нему в офис на Таганку. Она бывала там раз или два мимоходом — считалось, что ей не место в сакральном помещении, и охрана переполошилась. Надю провели в переговорную с лакированным столом без признаков пыли, сверкающими пепельницами и искусственным деревом в кадке. Несколько человек прошли мимо, выворачивая шеи, — видимо, наслушались сплетен.
Валерия Ивановича не было долго, потом он влетел свирепо — недовольный ее визитом.
— Что случилось? Что за срочность? Говори, у меня дел много…
— Появились семейные проблемы, — проговорила Надя твердо. — Отпусти меня.
— Какие еще? Проблемы решим. С какой стати?
— Есть человек, который мне бельмом в глазу. Мешает.
Валерий Иванович легкомысленно присвистнул.
— У меня таких людей — знаешь, сколько? Подумаешь! Мало ли кто мешает. Мне мешает каждый второй!
Надя не согласилась:
— Каждый второй — никто. Мне мешает один.
Валерий Иванович передернул плечами.
— Каприз. Нет, конечно — ты свободный человек. У нас не крепостное право. Иди на все четыре стороны.
Он разочарованно отвернулся и приготовился выйти из комнаты.
— Не только, — сказала Надя. — Мне нужна помощь.
Он показал ей гневную мину.
— Я дамские капризы не обслуживаю. Мало кто тебе еще помешает. Если на каждый чих реагировать, беспредела не оберешься.
Надя задумчиво провела пальцем по бортику пепельницы.
— Это не простой человек, — сказала она вкрадчиво. — Он может кого-нибудь заинтересовать.
Валерий Иванович хмыкнул:
— Чем же?
— Розовым бриллиантом. Величиной с орех.
Валерий Иванович закоченел, и Надя отметила, как желеобразно помутнели его глаза. Потом он справился с порывом и сказал рассудительно:
— Бриллианты сейчас не нужны. Инвестиционная привлекательность сомнительная. Цена монопольная — рано или поздно упадет. Схемы ценообразования мутные. Игрушки… Это раньше, когда народ получал по сто двадцать рублей, казалось — сокровища. А нынче куски в миллионы долларов хватают, только клочья летят. Нищенскими камешками не удивишь… — он помолчал и переспросил: — Откуда знаешь про бриллиант? Видела?
— Знаю человека, который видел.
Валерий Иванович презрительно засвистал:
— Фью-у-у! Проще сделаем.
— То есть? — сказала Надя.
— Оставим и не выпустим, пока не скажешь, кто видел. А там по цепочке доберемся…
Надя усмехнулась.
— Не добраться, много лет пытались. А с человеком без проблем — увидишься на кладбище. Это моя покойная бабушка. По цепочке одна дорога… — она поднялась.
Валерий Иванович стоял в рассеянности.
— Рушишь мои планы… — проговорил он с досадой. — Ладно! Но предупреждаю: губу не раскатывай. Думаешь — подарю, раскисну? Это не дамская безделица… Врать не советую: не получится, — он задумался. — Ну, а если совпадет… что твои интересы… и наши… тогда конечно.
— Мне только убрать бельмо в глазу, — объяснила Надя.
В тот же день она собрала немного вещей и позвонила в родную квартиру на Щукинской. Открыли встревоженные Алла и Юлия Андреевна, и Надя пора-зилась, какие у них испуганные, осунувшиеся лица.
— Надя… — бормотали они растерянно, но не сразу пустили ее в квартиру, словно опасались.
— Я к вам, мне негде жить, — объяснила Надя.
Она думала, что ее обнимут, станут целовать, расскажут, как живут, но Алла и Юлия Андреевна были точно замороженные. Юлия Андреевна, не доверяя глазам, погладила ее по щеке и горько скривилась:
— Повзрослела…
Она безнадежно опустила руку и отвернулась.
— Зачем ты пришла, господи… Что ж за судьбы у вас — хоть тебя эта чаша…
Она не договорила.
Надя поняла, чего они боялись, когда через полчаса явился Руслан и пронзительно выкрикнул с порога:
— Кто у нас? Чье? Почему посреди дороги? — и ногой злобно отшвырнул Надины сапоги, которые отлетели и врезались в стену.
Надя расправила плечи, нацепила улыбку и выплыла в коридор.
— Это я, — сказала она и, не дожидаясь реакции, повисла у Руслана на шее, поцеловала и заиграла неверными глазами. — Забыл меня? А я не забыла…
Юлия Андреевна и Алла стояли каменными статуями, наблюдали, не говорили, и в квартире повисло неприятное молчание.
5. Илья
Молчание распространилось на вечер, когда Руслан сидел за столом, разламывал лапами окорочка от куриных мутантов, пальцы у него были жирные и красные, и уши покраснели, когда он ел, и Наде с легкой тошнотой припомнилось, что это его физиологическая особенность.
— Кто твой мужик? — выспрашивал он у Нади с недоброй мнительностью.
Алла не вышла к столу, присутствовала — стоя — Юлия Андреевна, пришибленно молчала и только подавала или убирала тарелки от их старого сервиза, с кобальтовыми синими цветами.
— Бизнесмен, — кротко ответила Надя. — Там неприятности…
— Не на той стороне оказался? — хохотнул Руслан. — Бывает. Эти обиженные пролетарии задницей думают. Вменяемым давно понятно, что на коммунистов ставить — дохлый номер.
Он облизал кость и боком, по-собачьи, раскусил хрящ.
— Наш водитель племянника по моргам разыскивает. Придурок… Второй день шляется. Уволю. Если племянник кретин, значит, и семейка тухлая, с наследственностью… — последние слова были адресованы Юлии Андреевне, с намекающим значением, но та не подала вида, что принимает.
Надя посмотрела на хозяина положения обожающе и преданно.
— Конечно, уволить.
Юлия Андреевна вздрогнула. Руслан недоверчиво оторвал глаза от пухлого куриного куска.
— Хм. Что-то ты слишком лояльная. Это мужик приучил к правильному обращению? Молодец, так с вами и надо. Муж-то твой лох, не зря люди нашлись — жизни его научили…
Надя не поняла. О Коле она давно не имела известий, этот эпизод был отрезан.
— А что с ним?
— Не в курсе? Квартиру у него отобрали. Тетка нашлась ушлая…
Надю осенило.
— Заваруева?
— Не знаю, я не отдел кадров. Притащила девку беременную… а он прописал ее, дурак… и пошло. Ты у него была прописана?
Надя покачала головой, ей даже не приходила такая мысль.
— Нет… кажется, нет.
— Вот-вот. Тоже думала, что для тебя по жизни молочные реки текут? Чистоплюи… ненавижу.
Юлия Андреевна печально вздохнула при этих словах, и Надя услышала во вздохе подтверждение Колиных несчастий.
Руслан положил кость и рассматривал Надю с покровительственным снисхождением.
— Значит, с нами жить будешь?
— Если не прогонишь.
— Зачем прогонять? Живи… Но по моим правилам. Деньги у тебя есть?
Надя опешила от неожиданности.
— Немного…
— Немного? Давай, — он встал, вытирая руки о полотенце и веселясь ее растерянности. — Давай, давай. Что глаза выпучила? Кто со мной живут, личной свободы не имеют. Ходят по моим правилам: шаг влево, шаг вправо… ясно? Без придури. Где твоя сумка?
Он решительно направился в комнату. Юлия Андреевна, всплеснув руками, подалась за ним.
— Руслан… — возразила она робко.
— Что Руслан? Здесь я деньгами распоряжаюсь! Где твой кошелек?
Он бесцеремонно схватил сумку, расстегнул молнию и запустил руку внутрь. Надя опомнилась, собралась и сказала послушно:
— Конечно, конечно. Бери. Мне не нужно.
— Нужно или не нужно — без разницы. В этой квартире деньги у меня!
Он выгреб из кошелька купюры и бросил сумку на пол — Надя отметила, что бросить на диван было бы короче, но он умышленно швырнул под ноги.
— А то некоторые… — он посмотрел через Надину голову, в сторону Юлии Андреевны. — Думают, что в советские времена живут. Что цены одинаковые. И лишних два шага сделать не могут. Политэкономию капитализма не учили в институте? Что сегодня покупали? Где чеки?
Он унес добычу, а Надя заставила себя через силу улыбнуться. Она подняла сумку и пошла в Аллину комнату. Алла, съежившись, понуро сидела в углу.
— Надька, уходи, пока не поздно, — пробормотала она. — Он такая сволочь… — и заплакала.
— Кто, кто там еще недоволен? — прокричал издалека Руслан.
Алла перешла на жалобный шепот.
— Мы зависим от него, понимаешь? Маме не платят… их в отпуск без содержания выгнали, зарплату не дают… а у нас… — она поджала губы. — Знаешь, какая у меня зарплата? На метро не хватает. Я не хожу. Никто не ходит. Все равно смысла нет…
Надя повела плечами, но не выразила сочувствия сестре. Она почти не узнавала ее. Изящная фарфоровая статуэтка, кумир толпы обожателей преобразовалась в неслышную и незаметную моль, а потухшее лицо тронула эрозия мелких морщинок. От прежней Аллы сохранилась балетная гармония движений, создающая облик безнадежного страдания, и Надю отталкивал этот воплощенный укор всему миру. Она спросила:
— Значит, ты не против, если мы его разделим?
Алла уставилась на нее глазами, полными слез.
— Забирай… совсем. Какая же ты, Надька… дрянь…
Надя кивнула, открыла сумку и проверила застегнутое на молнию потайное отделение. Там лежали бабушкин елочный шарик, разивший помойкой и плесенью, и сберегательная книжка. Книжку она извлекла, а шарик, осмотрев, оставила — примечательная бусина была на месте, обильно покрытая слоями лака для ногтей и напоминающая кусок пластмассы. Затем Надя отправилась к Руслану и положила голубую книжечку на стол.
— Мне еще деньги переводят каждый месяц.
Руслан злобно сощурился.
— От бывшего одного. Пенсия.
Он бесцеремонно накрыл книжечку лапой.
— Доверенность мне оформишь. Завтра же.
— Конечно…
— Кто тебя подослал? — взревел он, вскакивая.
— Никто, — ответила Надя, спокойно отворачиваясь. — Веление сердца.
Он в недоуменном бешенстве раскрыл странички и уставился на строчки прихода и расхода. На лице отразился заработавший внутри калькулятор, скакали нули и порядки, учитывались инфляция и курс доллара. Тем временем Надя взяла косметичку, возникла у него под носом и певуче промурлыкала:
— Я с тобой сплю, не возражаешь?
Возникших денежных осложнений она не предвидела, но решила, что выход найдется. Безумная рублевая пляска все равно обесценивала редкие подачки Валерия Ивановича. Надя убедилась в главном — ее власть велика, и Руслан, которого она запомнила олицетворением вселенского зла, теперь обернулся ничтожным щенком. Даже пришло разочарование, что лютый враг оказался не страшным, а скучным, примитивным и не стоящим внимания. Мимолетно пришло в голову — плюнуть и вернуться в съемный уют на Спортивной, но потом прошло.
Квартира, в которой она выросла и провела детство, ощущалась чужой — все было неловко, тягостно, никто не спросил у нее, чем она занималась, отчего вернулась. Только Юлия Андреевна, безысходно погруженная в себя, проговорила:
— Ты очень изменилась, Надя. Ох, как изменилась…
На другой день ближе к вечеру позвонили в дверь. Женщины дрогнули, переглянулись, но не открыли, и Надя поняла, что они остерегаются принимать кого-либо. Потом все-таки пошли — вдвоем. Из коридора доносился неразборчивый мужской голос, и Надя решила, что гость не к ней, но Юлия Андреевна позвала ее рассеянно. На лестнице стоял Илья, Алла спрашивала:
— Как дела? Надолго приехал? — но голос звучал робко и уныло, она не рисовалась, как обыкновенно, и не приглашала Илью зайти. С Надиным появлением Илья прервал Аллу на полуслове, посуровел и сказал:
— Выйди, пожалуйста. Есть дело.
Надя лениво запахнула полы халата. Ей не понравился повелительный тон.
— Не хочу, — сказала она. — Мне и тут хорошо. Что за дело?
Илья сделался истово серьезным.
— Выйдем, — настаивал он, раздувая ноздри.
— Нет у меня с тобой дел, — Надя повернулась и ушла, оставив группу бесплодно топтаться в дверях под неловкий лепет: «Илюша, извини… у нас не убрано… она устала… не спала…»
Незваный гость убрался, и Алла неслышно положила перед Надей визитку.
— Он просил позвонить.
Надя изучила картонную карточку, и шрифт показался ей претенциозным и неприятным.
— Вот еще… обойдется.
Алла упрямилась:
— Он сказал, что тебя касается… может быть выгодно.
Надя отмахнулась. Она по самонадеянности сопоставила визит Ильи с нелепым посещением Евгения Борисовича и решила, что они по одному поводу.
— Ему бы только про выгоду. Все едино — муж твой отбирает. Какая выгода? Почему я должна куда-то бегать?
Но потом она задумалась, и ее осенило, что Илья может знать про Александра Михайловича.
— Хорошо, позвоню, — пообещала она. — Только пускай здесь, можно?
Алла порозовела от страха.
— У нас не убрано, — повторила она на автомате и добавила: — Руслан будет против.
— Подумаешь, цаца.
— Нет, нет, не надо!
Надя заметила, что в доме действительно не убрано, и не просто беспорядок, а словно Мамай прошел по квартире: кое-где отодраны плинтусы, стеклянная дверца в горке расколота и скреплена клейкой лентой, на люстре не хватало одного плафона и торчала лампочка.
— А чего это, — спросила она, — у нас такой разор?
Алла ответила шепотом, хотя ее никто не слышал, — и Наде в новинку была эта дикая манера:
— К нам воры два раза залезали. Все побили, переколотили… перевернули. Причем вандализм какой-то. Курицу из морозилки вытащили и построгали… на фарш практически. Зачем?..
Надя могла объяснить зачем, но не стала. Она даже знала, что именно искали, кромсая мороженую курицу.
— Что украли? — спросила она.
— Ничего. Что у нас красть? Шапку папину старую, две ложки серебряные, деньги — что были…
Надя подумала и решилась.
— Ладно, позвоню.
Она позвонила — Илья не успел уйти далеко и немедленно вызвался встретиться. Оказалось, что он, после приемного детства в приличной семье, освоился в московских ресторанах и кафе и безошибочно назвал ближайшую точку.
— Я надеюсь, ты за меня заплатишь, — предположила Надя вслух, имея в виду, что после Русланова налета на кошелек ей не хватило бы даже на стакан общепитовской воды.
Он брезгливо удивился:
— Что ты такая мелочная.
— Это не я мелочная, бизнесмены у нас мелочные… что ж я их — не знаю?
Она хотела добавить, что достаточно изучила Илью и считает, что он идеально вписывается в общую картину, — но не стала обострять ситуацию.
Кафе было мерзким развеселым заведением для братков, с официантками в мини-юбках и поющими дебилами в хриплом магнитофоне. Илья встретил ее за столиком с поджатыми губами, отчего казалось, что у него белесая щель вместо рта.
— В чем дело? — спросила Надя, стараясь погасить тревогу.
Он впился в нее колючим взглядом, но не спешил. Подождал, пока она сядет, и взялся за меню.
— Что ты хотела заказать? Надеюсь, не черную икру?
Надя ответила вопросом на вопрос:
— А что, на черную у тебя не хватит?
Он нетерпеливо отрезал:
— Я звал не нажираться, а говорить.
Надя рассмеялась, оглядывая сиротскую обстановку, бумажные скатерти с пятнами, пластмассовые цветочки, потертый интерьер и испуганный персонал, повадки которого напоминали Аллину униженность.
— Наверное, у них нет черной икры. Закажи в рамках бюджета. У тебя же запланированы на меня представительские расходы?
Он заказал кофе и дождался, когда официантка отойдет.
— Мне нужна твоя помощь, — сказал он агрессивно.
Надя, сразу увидевшая, что разговор не пойдет об Александре Михайловиче, а напротив — Илья что-то от нее потребует, расслабилась и развалилась на стуле.
Он продолжал:
— Я знаю о тебе намного больше, чем Руслан. Есть доказательства… кое-что я сам расскажу, — он извлек блестящий черный бумажник и положил на стол фотографии, где она была с Валерием Ивановичем на улице, летом, у его «мерседеса». — Не знаю, подослали тебя или нет, мне все равно. Но Руслана не убедишь, что ты у него по большой любви. Тем более о твоей большой любви мне кое-что известно, — добавил он значительно.
Надя молчала и смотрела на него с состраданием.
— А если ты мне поможешь, я тебе помогу. Если хочешь, помогу даже уехать из страны. Вид на жительство в Европе…
— Что мне там делать? — полюбопытствовала Надя.
— Можно зарабатывать официально, в приличных условиях, с нормальным качеством жизни. Хотя ты не представляешь, что это такое…
Надя пропустила колкость мимо ушей.
— Зарабатывать? Кем?
Он скривился.
— В Европе работа найдется. Даже если ты намерена продолжать твое занятие… есть публичные дома…
Надя подумала, что считать окружающих за мусор — вероятно, фамильная черта. Она оттолкнула снимки.
— И что ты хочешь?
Он заботливо убрал фотографии, закрыл красивый бумажник и поправил пиджак.
— Сделаешь, что я скажу. Потом…
Надя не выдержала и рассмеялась.
— Ясно, в чем твоя проблема, — сказала она. — Ты живешь во сне. Как и я. Мы похожи в этом смысле. Так что не пугай. Бессмысленно.
— Видимо, ты не представляешь, с кем живешь, — бросил он сухо.
— Я-то хорошо. Это ты не представляешь.
Она со скрежетом отодвинула стул, приготовляясь встать и уйти.
— Подожди, — вырвалось у него с такой мукой, что Надя не решилась бросить утопающего.
Она придвинула стул обратно.
— Для начала скажи: чем Руслан досадил? Что не поделили?
Его невыразительное лицо покрылось легкой краской, что было из ряда вон — Надя в жизни не видела, как он краснеет.
— Не поделили? Нечего мне с ним делить, он жулье уголовное… думает, что в мутной воде можно ловить… и выйти сухим, — Илья наконец посмотрел прямо на нее. — Он на деньги меня кинул сильно, понимаешь? Не меня даже — структуру… Он не понимает, что за это в порошок сотрут. Была договоренность… международная договоренность… люди вложили деньги… а он вывел активы, обанкротил предприятие и считает, что ему с рук сойдет. Что ему, мальчики тут?
Надя подняла брови и отхлебнула пойло из принесенной чашки.
— Почему же до сих пор сходит?
Илья задвигал желваками.
— Потому что его покровители пока в силе. Пусть не думает, что навсегда. Калифы на час! Кровавыми слезами умоется, такие выкрутасы не забывают, так что смотри, как тебе с ним под горячую руку не попасть.
Надя задумчиво покачала головой.
— Мне все равно. Я не существую.
— Кофе, однако, пьешь, — съязвил Илья.
— Да это не кофе. Бурда… Ничего не существует, все погибло… К кому-нибудь другому обратись.
Она встала и направилась к выходу под ядовитое шипение Ильи — негромкое, но слышное отчетливо:
— Думать ты не можешь, мозги ты включать не можешь, тварь безмозглая. Подожди… жареный петух не клевал.
Вечером, когда Руслан сел ужинать, Надя расположилась напротив, созерцая его лицо и полагая, что за непритязательным хамом скрывается нечто большее, чем она представляла, — не одноклеточный подлец, а более сложное существо, способное преподнести сюрприз.
— Что так смотришь? — буркнул он подозрительно.
— Ничего, — Надя облокотилась на стол и доложила: — Кстати, приходил Илья, шантажировал.
Руслан едва не подавился, закашлялся и налился кровью:
— Что ему надо было?
— Не знаю. Я не дослушала. Он наехал, грозил… зачем мне детали?
Руслан вскочил и стукнул кулаком:
— А, недоносчики появились? Эй! Говорил: чтобы не смели лгать! Не смели! Спрашивал — кто приходил? Я чувствую! Я кожей чувствую! Не сметь!
Надя ласково положила ладонь на его рукав.
— Тш-ш-ш… — проговорила она укоризненно, глядя снизу вверх. — Скажи: а ты правда его кинул?
Она произнесла это с таким искренним обожанием, что он немного остыл.
— Кретин, — пробормотал он. — Думает, самый умный. Нашел каких-то клоунов, одна честь, что паспорта не советские, — и думают, что свистнут: Сивка-Бурка — и перед ними расстелятся. А вообще — не твое дело. Не лезь. Эй! — закричал он снова. — Я кого звал?
Юлия Андреевна и Алла явились и стали в дверях с горьким видом.
— Да-да, — прервала его Надя. — Ты прав…
У нее невольно вырвалось:
— Какой же ты молодец!
Руслан не понял и не поверил — озадачился, но быстро переключился.
— Я кому сказал: все докладывать! Что, не русским языком сказал? Что молчим?
— Тш-ш-ш, — еще раз убаюкивающе проговорила Надя. — Не у всех получается. Мне поручи, я доложу.
— Так на кой черт вы тогда нужны? Вы — на кой черт нужны?
— А можно еще его кинуть? — неожиданно спросила Надя, игнорируя его крик. — Выпотрошить? Растоптать?
Руслан недоуменно стих.
— Хватит с него. Недоумок. Поучили, и хватит, — он хмыкнул. — Что ты такая кровожадная? Оставь — здоровье себе портить. — Он благодушно поучил: — Личное надо отметать. Учись. Его, видно, тоже чистоплюй папочка наставил… заявил как-то: я, говорит, тебя убью, голову отрежу, из черепа миску для собаки сделаю. Кладбищенские, говорит, сейчас без креста, продадут что угодно, хоть всего — только, мол, весь ты мне не нужен, на мыло разве что…
Он получал удовольствие от смакования подробностей. Надя похолодела.
— Он может, — заметила она.
— Врет. Кишка тонка. Кино насмотрелся… в левых видеосалонах. У него наследственность порченая. Слышала — он отца родного разыскал. И четверти века не прошло. Хочет от алкоголизма лечить. Тоже — занятие… не в коня корм.
Он что-то вспомнил и веско уронил:
— Я своего отца — ненавижу…
Казалось, что-то возникло в его памяти помимо воли — паскудное, муторное.
— Какой ты молодец, — повторила Надя. Он враждебно скосился.
— Чего это? С какой стати? Вообще — с чего ты рассказала? Чего ты мне тут дифирамбы поешь?
— Как не петь. Ты ведь мой первый мужчина.
Он обескураженно запнулся, как человек, вдруг выведавший подноготную тайну.
— Это да…
Наблюдая его сытую ухмылку, Надя с ужасом поняла, что он всерьез считает себя не насильником, а естественным первым мужчиной, и уверен, что произошедшее когда-то было нормально и в порядке вещей.
— Ладно, — он снисходительно махнул рукой. — Идите. Теперь с тобой: на чем шантажировал, выкладывай.
Надя подумала и стала рассказывать о том, что с ней происходило, и с удивлением чувствовала облегчение. Она не подозревала, что нуждалась в исповеднике, в человеке вне морали, которому рассказала бы все, не опасаясь падения в чужих глазах. Она старалась максимально откровенничать и ничего не скрывала — только бабушкин посмертный подарок и что с ним было связано. Он слушал внимательно, задавал вопросы, и Надя уверялась, что он гораздо интереснее и масштабнее, чем она привыкла считать. Она почти прониклась расположением к нему в конце рассказа.
— Да, — оценил он, ковыряя в зубе. — Биография — ничего себе. Бурная жизнь у тебя.
Надя отвернулась, на язык просился гневный комментарий, что первопричина ее бурной жизни сидит перед ней и некрасиво ест, а в тарелке у него — свинство.
— Какая есть.
— Это точно — ничего. Кого сейчас удивить биографией и бурной жизнью. Бежишь сломя голову, остальные еще быстрее, и все равно — не успеваешь. Раз поняла, какой я… — он заметно потеплел. — Тебе было с кем сравнивать. Тоже… ничего. Соображаешь.
У Нади, опасавшейся его проницательности и вероятного уличения в злом умысле, отлегло от сердца. Ее поведение он анализировал собственной логикой, а Надина логика в его мире была неправильной, и потому скрытый смысл ее поступков до него не доходил.
Он снова закрылся, отвердел и сверкнул глазами.
— Но со мной — никакой прыти, поняла? Не тот случай.
— Конечно, — Надя кивнула. — Уже поняла…
Перед сном он куда-то вышел, вернулся, стискивая багровый кулак, и, разжав пальцы, выпустил его содержимое на тумбочку — это была купюра в пятьдесят долларов.
— Возьми, тебе, — квакнул он и добавил: — Им не давай, поняла? И не подкармливай — не заслужили. Узнаю — лишу доверия. А я узнаю. Я всегда узнаю… от меня не скроешь.
— Конечно, — сказала Надя, проворно пряча деньги. — Зачем кого-то подкармливать?
Ей показалось, что за стеной раздался протяжный вздох.
С этого вечера Руслан больше доверял Наде и иногда давал немного денег, а отношения с Юлией Андреевной и с Аллой испортились окончательно. Хотя Алла твердила, что ненавидит Руслана, но на деле обижалась на явное внимание к сестре, даже ревновала. Юлия Андреевна качала головой и говорила с потерянным отчаянием:
— Какая ты стала бессовестная. Как же я просмотрела… Как же…
Надя изучала Русланов образ жизни. Он был неприхотлив, не взыскивал качественной еды, не выделял свой стол и питался со всеми, принимая китайскую тушенку, сизую мороженую картошку и ножки Буша. Ходил в дешевых кроссовках и волосатом свитере, как водитель автобуса, но имел дорогой костюм и пару прекрасных ботинок — и наряжался в парадные одежды по необходимости, для деловых встреч. Не имел машины, не водил, но по утрам за ним заезжал белый «вольво», а по вечерам доставлял обратно. Возил его водитель, без охраны — но встречал и провожал до двери. Вооружен ли сопровождающий, Надя не видела — если было оружие, то не афишировалось. Казалось, что вопросы охраны решены Русланом на высоком невидимом уровне — когда в соседнем доме зарезали владельца колбасного ларька, он хмыкнул, пожал плечами и не заинтересовался известием.
Как-то он раскрыл гардероб и стал, щупая, перебирать Надины платья — она решила, что он реквизирует одежду и запрет ее дома. Но он ничего не взял, а скомкал рукава, несколько вещей уронил с вешалок — и не поднял.
— Ничего шмотки, — похвалил он. — Кто покупал, предыдущий хмырь? Не скупился, дурак. Хорошо ты его развела…
И объяснил:
— Пойдешь со мной. Не могу с ней, — он дернул головой, подразумевая Аллу, — никуда ходить. Глазами хлопает, овца… нельзя людям показать. Из хорошей семьи, считается! — крикнул он, адресуясь к Юлии Андреевне. — Вроде воспитывал кто-то!
Надя собралась, и он привез ее, облаченную в яркое голубое платье, в ресторан при каком-то спортивном клубе. Надя решила, что это закрытое заведение, потому что все друг друга знали и Руслан со всеми здоровался. Они сели за стол с человеком средних лет, которого Руслан представил Матвеем Захаровичем. Тот показался Наде странным даже на фоне впечатлений от кунсткамеры из Денисовых приятелей и партнеров Валерия Ивановича. Он был в воротничке истошной белизны, в узорчатых запонках, с плавными движениями, и от него веяло приторными нетипичными духами, в которых Надя различила сандаловое дерево, ладан и еще что-то экзотическое.
Когда настала минута, чтобы представить Надю, Руслан затруднился.
— Это моя… — он споткнулся. — Как это называется? — Надя нахмурилась, предвидя грубость, но он расшифровал: — Сестра жены?
— Свояченица, — подсказал Матвей Захарович вкрадчиво.
— Да-да.
Началась неторопливая приличная беседа. О делах не говорили. Пеняли на правительство и судили, насколько выгодно держать горячие точки, Матвей Захарович рассказывал анекдоты о командировке в Сибирь — как Надя разобрала, он имел отношение к юридической практике, — а Руслан вспомнил, что работал в тех местах в стройотряде. Надя слушала с интересом. Руслан раньше соблюдал стерильный режим информирования о себе, она практически не знала его предысторию, и оказалось, что история обычная, как у всех, и он в чем-то он показался даже симпатичным, похожим на людей. Потом он встал и удалился, а Матвей Захарович склонился к спинке кресла и дружелюбно предположил:
— Вероятно, вы пользуетесь его доверием.
Надя неопределенно согласилась:
— В той или иной степени.
— Знаете, Наденька, вы производите очень разумное впечатление, — сказал Матвей Захарович, и Надя автоматически поблагодарила:
— Спасибо.
— Не за что. Послушайте, — он произносил слова как чревовещатель, почти не шевеля губами. — У меня есть хорошее деловое предложение. Нужно просмотреть кое-какие бумаги. Только. Не красть, не копировать, а просмотреть. Никто не узнает, это недоказуемо в принципе, а кроме того — есть возможность сделать ложный след, прикрыть. За эту мелочь получите десять тысяч долларов. Сможете купить квартиру, жить по-человечески. Думать не надо, соглашайтесь, больше такого не предложат.
Надя откинулась и выдержала паузу, пальцами отбивая такт приглушенной музыки.
— Вы из другого мира, — подумала она вслух. — Раньше мне все предлагали продать душу за две копейки.
— Я, Наденька, душами не занимаюсь, — ответил он охотно. — Поэтому даю настоящие цены. И, кроме того, людям надо предлагать всегда намного меньше либо намного больше. Намного больше — проще.
Надя продолжала его изучать.
— То есть я, по-вашему, стою много меньше десяти тысяч?
— Вы, может, стоите и гораздо больше. Услуга больше не стоит.
Надя возразила.
— Услуга состоит из услуги и того, кто оказывает.
Он кивнул.
— Это правда. Наденька, но сознайтесь, если обратите взор на себя, — разве вы заслужили по жизни квартиру в Москве? В стране две сотни миллионов пашут, бьются, теряют здоровье, а получают сырую комнату в бараке. Не буду обманывать, что мне позарез и я без вас пропаду. Найдется альтернатива, но мой вариант правильнее. Позвоните, — он подал ей карточку и категорически велел: — Спрячьте! Уберите!
Но Надя, игнорируя искры из его глаз, постукивала карточкой по краешку тарелки, а потом сказала вернувшемуся Руслану:
— Вообще-то понятие «доказательства» действует в суде, а из обихода нынешних деловых людей эти термины выпадают.
— О чем речь? — спросил Руслан бодро. Было удивительно, что в бедной профессорской квартире он выглядел парвеню и свиньей в ермолке, а в декорированной зале среди серьезных господ смотрелся как свой и вполне пристойно.
— Я говорю, что люди, живущие по понятиям, обходятся без доказательств. Матвей Захарович, — она помахала в воздухе карточкой и поведала, наслаждаясь ситуацией, — предложил показать кое-какие твои документы и сказал, что ты не докажешь. Бог мой, я достаточно общалась с людьми, которые доказывают по-своему…
— Матвей Захарович? — Руслановы глаза ликующе засмеялись. — Ишь ты, злодей!
К Надиному удивлению, Матвей Захарович тоже не смутился, а сделал досадливую гримасу.
— Да, да, признаю. Ты выиграл. Но я не видел еще здравых личностей, которые отказывались от десяти кусков. Один у меня был… — он вспомнил. — Но тот нищий, оборванец. Нищие отказываются легко — не представляют ценности денег. И голод на мозгах сказывается. Только, Наденька, — посоветовал он озабоченно, — мы люди мирные, но с другими мог получиться грандиозный скандал.
— Вот и ладно, — бросила Надя.
— Бескомпромиссно? У вас нет жалости. Но можно нарваться, — он взглянул на Руслана. — Что ж, завидую.
Руслан победно улыбнулся.
— Первый мужчина кое-что значит!
Он поведал это громогласно. Надя протянула карточку Матвею Захаровичу.
— Возьмете?
Тот вздохнул:
— Оставьте. Мало ли. Пригодится… Зарекаться не стоит…
Когда они выходили, чуть не столкнулись в дверях с Ильей, затянутым в узкий костюм и с галстуком, похожим на веревку. Руслан поздоровался, не пожимая руки, но спокойно, по этикету, и Надя заметила, что Илью передернуло. Он остановился, смотрел им вслед и саркастично проговорил:
— Вы отлично смотритесь вместе. Подходите друг другу идеально. Два сапога — пара.
Руслан не удостоил его ответом.
С этого дня Надя ощутила, что Руслан сделался к ней мягче, чем раньше, — насколько было возможно. Он просил ее помогать, ездить на встречи, переводить бумаги, дозваниваться нужным людям, и Надя угождала на совесть. Ей чудилось, что она действительно отчасти пользовалась его доверием. В деловых отношениях обмануть его было невозможно, но Надя, заверяя его в любви, беспокоилась, что он распознает несомненную фальшь. Но Руслан то ли не понимал, что это такое, то ли считал, что не любить его невозможно, и в этом пункте ее ложь легко проглатывалась. Но главное — он ценил ее дела, и она понимала, что стала полезной, что он это ценит.
6. Руслан
Понемногу Надя узнала круг Руслановых знакомых, но эти люди были ей неинтересны. Большинство были молоды, бодры, хитроумны и скучны, как степь зимой, — несмотря на обильные закидоны, которые тоже были жалки и беспросветны, а большей частью — откровенно безобразны. Надя подружилась только с Матвеем Захаровичем, который относился к ней тепло, любил беседовать и время от времени приглашал на выставки. Надя принимала приглашения, но к выставкам была равнодушна и удивлялась, как ее спутник любуется картинами так, словно ничего не случилось, — и тоскливо завидовала, что в его жизни на самом деле не случилось такого, что мешало бы наслаждаться искусством. Матвей Захарович был давно разведен, а что происходило с его единственным сыном, Надя не понимала: то он лежал в загадочной больнице, то летал в Китай, но упоминался на корабле среди океана, и Надя не верила ни одному слову, считая, что Матвей Захарович темнит. Он старался и не касаться этой темы.
Он привел ее в кафе недалеко от Третьяковки, и они отдыхали, слушая фоновую музыку, иногда прерываемую отбойными молотками со двора. Матвей Захарович был как-то особенно грустен и говорил:
— Удивляюсь я, Наденька, как ты уживаешься с таким человеком, как Руслан. Мне всегда казалось — для этого надо иметь крепкие нервы. Хотя… не понимаю я женщин.
Надя размешивала коричневый сахар — он ей нравился необычностью, и казалось, что у него другой вкус, хотя она не сомневалась, что это самовнушение и что вкус на поверку тот же.
— Как же, вы с ним дела ведете.
Матвей Захарович смаковал виски и не пьянел. Он вообще пил много и постоянно, с утра, — это был его легкий допинг. Но Надя редко видела его пьяным — разве что глубоким вечером, когда с делами было покончено, — а небольшая доза только усиливала его цепкую память и внимательность.
— Дела — не сравнивай, это другое. Что дела. Снюхались и разбежались.
Надя покачала головой.
— Ой, не заливайте.
Она прекрасно знала, что деловые партнеры бывали ближе, чем спаянные супружеские пары, — до отвращения, до ненависти, участники бизнес-тандемов как гири висели на шее друг у друга и ничего не могли поделать.
— Дела — это грубая материя, — продолжал Матвей Захарович, и его спиртной дубильный запах нравился Наде. — А мы толстокожие мужики. И то нервов не хватает. Надо признаться, что в целом Руслан страшный человек. Конечно, мы все не подарки…
Надя застонала:
— Матвей Захарович, опять, ей-богу. Вы со своими провокациями и вечными пари все не успокоитесь…
Матвей Захарович покачал головой.
— Нет-нет, Надя. Какая провокация, бог с тобой. Никак ты меня не простишь, забудь уже. Что, мы с тобой не знаем, каков Руслан? Я в глаза говорил ему не раз. Мы-то цену друг другу знаем — чего притворяться.
Надя подумала.
— Я вам скажу занятную вещь. От других мужчин я ждала хорошего — и получала меньше ожиданий. А от Руслана хорошего не ждала — вот и открываю достоинства. Достоинств у него тоже много.
— Достоинства есть у каждого. Эх, Надя… — он вздохнул. — Если бы я мог сделать тебя счастливой — я бы попытался.
— Вы считаете меня несчастной?
Матвей Захарович фыркнул:
— Считаю? Ты видела себя со стороны? Или думаешь, я идиот? Не отличу счастливую женщину от несчастной?
— По-вашему, я несчастная женщина?
— Ты? — он глотнул виски. — Ты не женщина вообще.
Надя скривилась.
— Здрасте, приехали.
— До свидания. Ты не женщина. Ты спящая царевна. Ты в коконе. Глухо, без перспектив, — он резко взмахнул рукой.
— Может, угадали, — рассудила Надя.
— Угадал, угадал. Что угадывать… Но знаешь, что меня больше всего удивляет? Что Руслан тебя любит.
— Бог с вами.
— Точно, точно. Ну — насколько он способен на такие миндальности. Я иногда ловлю себя на мысли… будь ты половчее — отобрала бы у него бизнес.
Надя вытаращила глаза:
— Что-о-о?
— Вот-вот. Говорю, не сможешь. Глядишь, как люди упускают возможности, — обидно становится.
— Не бредите, прошу вас, — взмолилась Надя. — Какой бизнес? Вам наливать больше нельзя.
— Ты слишком непрактична. Надо иногда… выпускать коготки.
— Руслану пожалуюсь, — пригрозила Надя.
Она не стала объяснять, что Руслан отнял у нее жизнь, семью, близких, радость, способность к нормальному существованию… и взамен отобрать у него какой-то бизнес представляется ей дикостью. Но слова хмельного Матвея Захаровича запали в душу. Она не видела со стороны ни себя, ни эволюцию Русланова отношения и не судила, насколько он к ней привязался за время, пока она жила с ним.
Они вышли на улицу, полную рыхлого, тающего снега, и Матвей Захарович, заматывая шарф, принялся ловить частника, а Надя, увидев на углу таящегося в нише косматого, обмороженного бродягу, вздрогнула, подошла и сунула ему мелочь.
— Зря, — прокомментировал Матвей Захарович, заметив ее маневр. — Это мафия. Такой же бизнес, как у нас. Не удивлюсь, если деньги крутятся не меньшие. А эти калеки чеченского фронта — обычные алкоголики. От дряни закупоривает сосуды, получается гангрена…
— Нет-нет, — возразила Надя, подрагивая от весеннего холода. — Они разные бывают. Видели — этот не просил…
— Ну, если один на тысячу…
Они сели в дорогую машину с государственным номером и невнятным пропуском — неизвестно куда — за тонированным лобовым стеклом.
— А кстати, скажите, — спросила Надя. — Если документы потеряны, восстановить очень сложно?
— Ну… смотря что за документы.
— Личные — паспорт, свидетельство о рождении…
— Паспорт? Идешь в отделение милиции, пишешь заявление об утере, платишь штраф…
— Нет, это когда сразу. А если давно потеряно?
Он зевнул.
— Не знаю… Сейчас, по-моему, проще новый купить. На любую фамилию выпишут по двадцать паспортов, какие хочешь, плати только деньги…
— А вы знаете, как это делается?
Он посмотрел внимательно.
— Ты что, Наденька, собралась в бега податься?
Надя помрачнела:
— Типун вам на язык. Я не для себя… для знакомого… просто так спрашиваю.
Вечером Руслана доставили поздно и пьяным. Обычно он не пил по собственному побуждению, а употреблял, если дела требовали, но это мог быть жестокий запой. Дверь открыла Юлия Андреевна и не утаила отвращения, отчего Руслан взорвался — насколько позволяло состояние:
— Не нравится? Валите к чертовой матери! Сидят на шее… прихожу домой… они рыла воротят.
Надя поспешила принять участие.
— Тш-ш-ш… — она обняла его и повела в спальню. — Все в порядке, хорошо. Ботинки снимем…
Пьяный Руслан представлял мерзкое зрелище и был похож на кусок мяса, пахнущий перегаром. Этот бесформенный шматок, упакованный в костюм, плюхнулся на кровать и пробормотал:
— Что бы я без тебя делал.
Надя снимала с него ботинки, развязывала галстук, и он выдавил жалобно:
— Ты не уйдешь от меня? Нет?..
Наде стал так странен и непривычен его просительный тон, что она застыла. Он уловил замешательство и резюмировал грозно:
— Уйдешь от меня — убью! Поняла?
— Тш-ш-ш… — повторила Надя. — Никто никуда не уходит…
Она раздела его, уложила, и он захрапел, а она наблюдала за его жирными, шевелящимися во сне губами и думала, что, пожалуй, Матвей Захарович прав, что она добилась, чего хотела, и что можно подвести черту и действовать.
Направляясь в офис к Валерию Ивановичу, она не страшилась слежки — с Русланом можно было этого не опасаться. Он больше полагался на чутье, чем на технические средства и посторонних людей. Но действительность ощущалась такой бесформенной, а ее составляющие преобразовывались с такой калейдоскопической скоростью, что была вероятность: уже нет офиса, нет фирмы, нет Валерия Ивановича… Найдя все на прежнем месте, она с облегчением вздохнула, что хоть кто-то цепляется за время. Хотя изменения были — другие обои, двери, охранники, и запах ароматизатора был другой. Валерий Иванович, довольный, в клоунском пиджаке с немыслимой клеткой, увидев ее, несказанно удивился, плюхнулся в переговорное кресло, развалился и завредничал:
— Вот тебе раз! Сколько лет, сколько зим. Что — обратно просимся? Не очень хлебно на новом месте?
Надя видела, что он не рад ее видеть и что он предпочел бы обнаружить ее бедной, исхудавшей и умоляющей о подачке. И она не сомневалась, что он отказал бы ей даже в мелочи на метро. Она не улыбнулась в ответ, не поздоровалась, а сказала с места в карьер:
— Я знаю, где он, видела.
Валерий Иванович спал с лица, пошевелил кривыми пальцами, но прикинулся, что не понял:
— Кто «он»?
Он пыжился, будто ее визит его не касался. Пришла мимолетная знакомая — и все. Стоя напротив, как солдат по стойке «смирно», Надя прилежно объяснила:
— Розовый бриллиант. Величиной с орех.
Валерий Иванович изобразил игру мысли.
— Я-то думал, это сказки. А ты уверена? Разбираешься в бриллиантах?
— Может, принести? Посмотришь и скажешь?
И она глумливо рассмеялась на его моментальную растерянность — он поверил, что все так просто и что сокровище само плывет в руки.
— Нет, — пояснила она. — У него есть цена. Жизнь моего зятя. На таких условиях — получишь, осмотришь, обнюхаешь… К нам каждый месяц грабители залезают. Думаешь, я поверю, что за стеклышком охотятся?
Валерий Иванович делано улыбнулся, сверкнув фальшивой улыбкой со свежесделанными зубами, — раньше, отметила Надя, были кривые и желтые, так что налицо был порыв к цивилизованному обличью:
— Ну, допустим. И где он?
Надя села без приглашения, закинула ногу на ногу, сложила руки на животе и так же, как он, симметрично, имитируя зеркальное отражение, пошевелила пальцами.
— Будет в неприкосновенности. Когда заплатишь цену.
Валерий Иванович неприязненно вздохнул.
— Кровожадная ты. Не люблю кровожадных женщин, — Надя не прокомментировала, что, несомненно, он предпочитает слабых, безобидных и безответных, чтобы вить из них веревки, — но это соображение читалось у нее на лице и было ему обидно. — Может, зачем с ним возиться? Проще у тебя выпытать.
Надя не дрогнула, только усмехнулась над нелепым предложением.
— Что выпытывать? Я сама говорю. Бриллиант у него. Если даже в порошок меня сотрешь, не поможет. Он мной дорожит, — она иронично заглянула в глаза бывшему покровителю, — не больше твоего.
Валерий Иванович задумался.
— Видишь ли, все нелегко, — пожаловался он. — Человек-то не простой. Сильные у него сейчас позиции. Это не бродягу на улице устранить. Это война…
Он картинно побуждал ее вникнуть в положение, но она осталась непроницаема.
— Как хочешь, — она поднялась. В дверях обернулась и произнесла презрительно: — Господи, какие у тебя дела? Неделовой ты человек. Видимость одна…
Когда она выходила, он укоризненно спросил вслед:
— Где Дениса-то похоронили — сказать?..
Надя пропустила вопрос, не среагировав, не вспомнив, о ком речь. Ее занимало другое. Было невыносимо горько, она жалела, что затеяла серьезную игру с человеком, который ни на что не способен, только пугать и лукавить, и что она не удивится, если узнает из газет или из телевизионного репортажа, что Валерий Иванович кого-нибудь сильно раздражил, — и туда ему и дорога. Но это не разрешало панического сомнения, что делать, и к кому обращаться, — а время поджимало.
На следующую ночь их разбудили грохочущие удары. Кто-то ломился и, похоже, с размаху бил в дверь топором. Алла кричала и билась в истерике, у Юлии Андреевны случился сердечный приступ, и Надя, подготовленная к повороту событий, отчаивалась, что если вызвать «скорую», то никакие врачи не полезут в дом, где неистовствуют бандиты. Руслан, прыгавший по квартире в одних трусах, казался испуганным, но быстро куда-то позвонил и встал за оконную раму — наблюдать за улицей. Удары бухали страшнее, Надя была уверена, что дверь слетит с петель и их всех порубят в крошку, как несчастную мороженую курицу, но через десять минут нападающие стихли, какое-то движение произошло на площадке, и нападение успокоилось. Руслан еще два часа бродил по комнатам, матерился, кому-то звонил с дикой руганью. Надя не слышала, кому именно — они с Аллой приводили в чувство Юлию Андреевну подручными средствами — взбешенный Руслан не давал вызвать врачей, и Надя мысленно проклинала себя за затеянную авантюру и за то, что связалась с мелким жульем, способным только изгадить идею. Ей безнадежно представлялось, как убивают всю их семью.
К утру Юлии Андреевне стало легче, и Надя твердо решила отправить ее подальше от эпицентра событий — к дальним родственникам в Воронеж. Но у нее не было ни копейки.
Первым делом она позвонила Сергею, умоляя неведомые силы, чтобы он оказался дома. Сергей снял трубку.
— Помнишь меня? — спросила Надя.
Оказалось, он помнил и даже был рад звонку.
— Мне нужна помощь, — сказала Надя. — Деньги.
— Много? — спросил Сергей, и Наде померещилось, что голос его изменился.
— Хотя бы тысячу долларов.
По Надиным представлениям, на тысячу долларов бедствующие родственники должны принять Юлию Андреевну с распростертыми объятиями и поить и кормить в течение неограниченного срока.
— Узнаю, — сказал Сергей, запнувшись. — Позвони мне… завтра.
Но завтра Сергей не брал трубку, и только противно зудел переливами определитель номера. Надя прекратила бесплодные попытки, поставила в уголке памяти воображаемый крест и связалась с Матвеем Захаровичем.
— Тысяча долларов… — проговорил он нейтрально, так, словно тысяча долларов могла для него быть и непомерной суммой, и пустяком, легко доставаемым из кармана. — Наденька, я не держу наличных. Надо взять из сейфа… это не срочно? Ну, завтра пересечемся…
Вечером ворвался Руслан, топая и ругаясь последними словами. Схватил Надю за волосы. Она его давно не видела таким разъяренным и в первую минуту испугалась, что он вышвырнет ее на улицу.
— Я тебя, тварь, сгною! — прошипел он, брызгая слюной. — Никому доверять нельзя! Что ж ты за спиной шакалишь, денег клянчишь!..
Надя достаточно изучила его, чтобы отличать, когда он разыгрывает представление, а когда сердится по-настоящему. В этот раз он был задет за живое больше, чем когда-либо.
— Не у тебя же просить, — оправдывалась она умоляюще. — Все равно не дашь. А мне очень, очень…
— Не дам, значит, не надо! Их заслужить надо, заработать! Ты что, работаешь? Баклуши бьешь и в носу ковыряешь! Только и ждете, чтобы мне нож в спину, тайком, исподтишка!
Он отвесил ей оплеуху. Ушел в другую комнату. Потом остыл, отдышался — вернулся и злобно узнал:
— Зачем тебе деньги?
Надя, приседая в реверансах и заикаясь, объяснила, что хочет отправить Юлию Андреевну в Воронеж, им будет просторнее в квартире… Руслан, злобно щурясь, слушал и впитывал информацию. Неожиданно ему понравился замысел.
— Давно пора сбагрить старую гусыню. Квохчет и глазки закатывает… бездельница. Только бабки зачем? Еще платить за нее! Пускай так выметается.
У Нади екнуло сердце от ужаса, она терпеливо объяснила, что скаредность вредит в людском мнении, что подумают, будто он разорен… и что не принято, и что некоторые знакомые прикуривают от долларовых бумажек и тратят по тысяче на галстуки… и Руслан, морщась от рисуемых Надей картин, согласился.
— Ладно, черт с ней. Но штука баксов — ее несбыточная мечта. Больно жирно будет. Триста на руки — и билет. В один конец, — он погрозил кулаком. — И чтобы я о ней не слышал!
Но Юлия Андреевна наотрез отказалась уезжать, и дом на два дня превратился в кошмар. Она твердила, что не оставит дочек, что, пока не вернется Александр Михайлович, она не уедет, что ей не жалко себя, и, если ее зарубят ночные нападающие, это будет лучшим исходом. Алла поддержала ее, голося, что у нее никого в жизни не осталось и что мама будет при ней. Надя боялась, что Руслан изобьет Юлию Андреевну. Всыпь он Алле, она не имела бы ничего против, потому что Алла, выбрав в мужья Руслана, была косвенно виновата во всех бедах. Но до рукоприкладства не дошло — Руслан просто взял охапку вещей Юлии Андреевны и принялся рвать и топтать их ногами, а разбирательства кончились тем, что Алла, рыдая, поехала провожать Юлию Андреевну на вокзал. А Надя, устало вздохнув, смиренно приготовилась к худшему.
Матвею Захаровичу она не звонила, но он вышел на нее сам — Надя отметила, что проявился он в то время, когда надобность в деньгах отпала, и она ни гроша не смогла бы передать Юлии Андреевне.
— Наденька, что же ты? — спросил он. — Я жду… Так нужно или не нужно?
— Уже нет, — ответила Надя кратко.
Получив лаконичный ответ, Матвей Захарович не успокоился.
— А, извини за нескромность — женщинам такие вопросы не задают, — зачем тебе вдруг понадобилось?
Надя терпеливо, как будто отношения оставались прежними, объяснила, что деньги для мамы, что Руслан уже дал некоторую сумму, что больше она ничего не просит.
Матвей Захарович удовлетворился объяснением.
— Учти, Наденька, — проговорил он. — Деньги я приготовил, можешь попросить когда угодно. Понадобятся — они лежат, они твои.
Надя ухмыльнулась в пространство, не поверив ни одному слову и отметив, что достойный кавалер предлагает забрать их только в далеком гипотетическом будущем.
— Ладно…
— И еще, — голос сделался привычно вкрадчивым. — Я думаю, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Может быть… стоит переменить жизнь? Сделать следующий шаг? Я, конечно, человек сугубо гражданский и мирный. Перед громилами я так же бессилен, как нормальные люди. Но свою женщину смогу защитить, поверь мне.
Наде почудилась тень очередной провокации.
— Я не брошу Руслана, — сказала она заученно, радуясь, что доставляет кому-то неприятные минуты. — Я ему нужна, мы будем вместе. Я же люблю его…
— Смотри, — сказал Матвей Захарович. — Это странная история.
Надя поняла, что он знает причину периодических набегов на их квартиру — вероятно, раньше не знал, а теперь знает, — и ждала, расскажет или нет.
— Какая история? — спросила она безмятежно. — В чем дело?
— Нет, ничего. Так…
Он предпочел умолчать. Надя повесила трубку и, когда пришел Руслан, уставилась обожающим взором и сказала честно:
— Ты лучше всех.
— Я знаю, — бросил он и насторожился: — Что это за нежности? Опять денег хочешь? Я не дойная корова.
— Все-таки ты лучше всех… — повторила Надя, адресуясь с тезисом не к Руслану, а к себе. Ей было безмерно огорчительно, что он лучше, что все, кто ей встречался, на поверку оказывались слабыми и гнилыми, и что Руслана она невольно ценила выше, чем окружающих.
Матвей Захарович предпочел еще подстраховаться. И дня не прошло, как раздался звонок с неопределяющегося телефона, и звенящий от ненависти женский голос сказал:
— Ты, мразь, если будешь на Матвеевы бабки губу раскатывать, умоешься горючими слезами, ясно? Ни копейки не получишь! Ишь, дрянь подзаборная, разбежалась!..
Надя иронично улыбнулась:
— Вы кто, собственно?
— Узнаешь, кто, — голос захлебнулся в уничтожающей истерике. — Узнаешь, сука. Я тебе такую жизнь устрою, что на помойку сбежишь и молиться будешь, что цела осталась!
Но Надя уловила замешательство Валерия Ивановича в последнюю встречу, его явный испуг перед перспективой связываться с Русланом и как официальная женщина чувствовала некоторую безнаказанность.
— Кишка тонка, коза драная, — отрезала она нагло и положила трубку. И с горечью нарисовала еще крест, сознавая, что кресты множатся, а выход из тупика не виден.
Через день она повезла заявление Юлии Андреевны о неоплачиваемом отпуске. В детстве Надя любила, когда Юлия Андреевна брала ее на работу: там были массивные деревянные столы, по коридорам ходили доброжелательные люди, и Наде неограниченно позволялось брать канцелярские скрепки и вязать в длинные цепочки. Но сейчас гнетущая атмосфера чувствовалась, начиная с холла. Людей было мало, они были подавленные, все пожилые, а боковой коридор на первом этаже оказался закрыт металлической дверью, в которую при Надином появлении двое молодцов споро проволокли огромный ящик.
Заявлению никто не удивился — Надя не сомневалась, что его привычно присоединили к внушительной стопке аналогичных и что их количество приближается к численности состава. Выйдя на улицу из депрессивного климата, она глотнула воздуха и почувствовала облегчение. Не торопясь, прошлась до метро, заходила в магазины, рассматривала бутылочные штабеля из водки «Распутин» и спирта «Рояль» и уныло перебирала мыслями, как быть дальше и к кому обращаться. Выход не определялся, и она решила, что такова судьба — смириться с поражением и пропасть бесславно. В отделе, где резали сыр и колбасу, она стала у кассы, наблюдая, как продавщица ловко перекидывает костяшки счетов, выводит результат и только потом пробивает чек, — и пришла к выводу, что родилась чем-то вроде счетов, что время ее кончилось, она скоро исчезнет, ее так же сломают и выбросят.
Придя домой, она застала перед подъездом роящихся в возбуждении соседей и зевак, а на лестнице — усталых милиционеров, в потрепанной форме, с рулеточной лентой. На этаже обнаружились их выбитая дверь, разодранные книжки, разбросанные по лестничной клетке, и опухшая от слез Алла. В квартиру было боязно заглядывать — от предчувствия масштабов страшного погрома.
— Все побили, — сказала Алла с равнодушием человека, уставшего от переживаний. — Посуду… От дулевского сервиза что осталось — в крупу… Ковер бабушкин в лоскуты порезали… Из печатной машинки выдрали буквы… Чеканку со стены сорвали и сплющили… как молотком… Коралл, который Станислав Алексеевич подарил, — раскрошили…
Она выпрямилась и ясно спросила у Нади:
— Знаешь — зачем это?
— Что-то искали, — ответила Надя без сомнений.
— Что?!
Надя пропустила в квартиру человека, который был в гражданской одежде, но явно при исполнении, и в свою очередь жестко сказала:
— Спроси у своего мужа.
— Моего? — изумилась Алла. — Он больше твой, чем мой. Ты у него доверенное лицо…
Надя взглянула на нее так мрачно, что Алла замолчала.
— Не я его в дом привела.
Разговор был закончен, потому что к ним обратился мужчина с папкой, который осматривал место происшествия с профессиональным интересом и не складывал в уме картину преступления и спартанскую обстановку с небогатыми хозяйками.
— Кстати, шмотки порвали, — мстительно рассказала Алла. — Твои, какие получше. Шубу располосовали, платье голубое распороли… Будем на пару — старые обноски делить…
Надя вошла и, оцепенев, осматривала разгромленную квартиру, ужасалась дьявольской злобе, уничтожившей собрания сочинений и тома библиотеки всемирной литературы, смирялась с потерей немногого оставшегося от родителей, и вдруг нерадостное событие предстало доброй приметой — словно задуманное ею действие происходило уже без ее участия и находилось близко к логическому завершению.
Телефон разбили тоже, но соседи дозвонились до Руслана. Он примчался, рявкнул на сестер, чтобы убирали поживее, но в его глазах Надя уловила несвойственную тоску и растерянность. Вечером, когда она оттирала пол на кухне от меда из разбитых банок, он явился, хлопком ручищи укрепил табуретную ножку, сел и сказал устало:
— Достанут они меня.
— Кто они? — безразлично спросила Надя, возя половой тряпкой по линолеуму.
Он отрезал:
— Не твое дело, — и поднялся. — Поеду куда-нибудь. Жрать хочу.
— А мы?
— Не заработали. Убирайте!
Они убирали, сгребали груды хлама, тряпки, бумаги, черепки, в темноте носили во двор, к мусорным бакам, скрытым в темной нише. Надя избегала подходить к помойке даже днем, потому что та не просматривалась из окон, и кто угодно мог дать по голове просто так. Но сейчас она не чувствовала страха, был несмелый энтузиазм — хотелось верить, что она освобождает дом от лишнего, тормозящего совершение планов.
Руслан уехал. Надя с неудовольствием подумала, как бы он не спятил с ума от огорчения и не заморил их голодом, но под ночь он привез бумажный промасленный пакет с ресторанной стряпней — раньше ничего подобного не делал. Они трое сидели в кухне, жевали холодные шницели с привкусом прогорклого масла, заглатывали стружку кислой капусты и молчали. Каждый думал о своем. Потом Руслан произнес мечтательно, совсем не грозно:
— Да… хорошо, когда есть Воронеж. А то и он не спасет…
Сестры уставились на него круглыми глазами, но не поддержали разговор, и он не чаял, что поддержат.
Среди ночи, когда утомившиеся Руслан и Алла спали как убитые, Надя открыла скрипящую дверцу шкафа, достала старую юбку и убогонькую чешскую блузку, разгладила запылившуюся ткань, и ей почудилось, что история совершила круг, что кошмарные странствия заканчиваются и она как путешественник, который скоро вернется домой.
После налета некоторое время жили спокойно, если не считать комического происшествия, от которого Надя окончательно перестала уважать сестру. Как-то днем она с бдительной оглядкой, вызванной пугающими событиями, зашла в подъезд и подверглась свирепому нападению человеческого существа. Первые секунды Надя оцепенела от ужаса и покорилась участи, но, когда вернулась способность соображать, обнаружила, что нападающий агрессивен, но не опасен: это оказалась незнакомая девушка с полотенцем, которое струсившая Надя моментальным зрением приняла за палку. Полотенцем девушка хлестала Надю куда попало, пронзительно визжа:
— Вот ты где, гадюка подколодная! Я тебе дам! Я тебе покажу! Я не посмотрю, что у тебя мужик крутой! Гадюка бесстыжая!..
Надя, которую застали врасплох, непроизвольно оттолкнула девушку, разглядев мельком: та была низенькая, черноволосая, с длинным носом и не похожа на москвичку — скорее, что-то глубоко провинциальное. Всплыли телефонные угрозы, полученные от безымянной дамы Матвея Захаровича, и Надя приготовилась к серьезной драке, но сразу поняла, что женщина больше вымещает гнев, чем стремится причинить реальный ущерб сопернице. Надя снова оттолкнула ее, крикнув:
— Ты кто, уродина?
— Я кто? — полотенце опять засновало в воздухе. — Жена законная, вот кто!
— Чья жена?
— Не знаешь, кошка драная? Не знаешь, не знаешь? Гришина жена!
Надя не выдержала и расхохоталась — первый раз за несколько лет.
— Ошиблись, сударыня, — проговорила она, смеясь. — Я не Алла. Я всего лишь ее сестра…
Ее еще больше рассмешило, что замечание подействовало как ушат холодной воды: девушка замерла с поднятым полотенцем, и на ее лице отразился отчетливый испуг.
— Ты… вы — Надя? — выдавила она, тараща глаза.
Видимо, догадалась, на кого напала, — и поняла фатальность ошибки. Она что-то знала о Наде такое, что заставило ее забормотать:
— Извините, пожалуйста… Извините, я…
Она отступала и чуть не свалилась с лестницы. Потом в ужасе бросилась вниз, загрохотав по ступенькам. Бухнула железная дверь в подъезде. Надя, еще смеясь, поправила прическу. На мгновение ей показалось, что она вернулась во времена, когда Алла не замужем, бабушка жива, мама и папа вместе, и все неприятности в мире сводятся к мещанским стычкам, вызванным пикантными похождениями.
Потом, дома, она села на разбитый диван и тяжело позавидовала сестре, которая была способна на легкомысленные интрижки. И удостоверилась, что совсем одна и никто ей не поможет.
7. Надежда
Квартиру привели в относительный порядок, но жить приходилось как в сарае. Дверцы шкафов не закрывались, полки оказались сломаны, так что вещи лежали кучей, телевизор был разбит, вся техника тоже переломана. Оставалась нетронутой радиоточка, но вещала такое, что Руслан скрипел зубами и требовал выключить. Один диван был вспорот и вышел из строя. В темное время сидели под голыми лампочками. Одним вечером, когда Алла долго возилась, разогревая ужин, а потом уронила ломтик картошки в горящую конфорку и пошел запах горелого, Руслан плюнул и выругался:
— Тьфу, клуша. Маменькина дочка. Ничего руками делать не умеет.
Он поднялся.
— Дай хоть бутерброд. Принцесса на горошине!
Алла захлопала ресницами с дрожащими слезами. Руслан потянулся к джемперу, который снял, придя домой.
— Куда ты? — спросила Надя, которой одной позволялось задавать вопросы.
— Пошли — микроволновку купим. В круглосуточный. — Он рявкнул: — Собирайся — что, я один должен на вас корячиться?
Надя послушно надела куртку, и вышли на улицу. Стоял тихий июньский вечер, недавно прошел дождь, на асфальте были лужи, чистое небо предзакатно светилось. Бегали дети, сидели старушки, незнакомая молодежь хихикала у соседнего подъезда, даже дворник-молдаванин безмятежно медитировал на картонке у пожарного выхода. Надя автоматически отметила умиротворенность вечера, но они вошли в арку, и спокойствие кончилось. На их с Русланом пути моментально и бесшумно тормознула черная машина, неизвестно откуда взявшаяся, цепкие руки схватили обоих, и Надя очухалась, сидя внутри. Они куда-то ехали. Пока она выходила из оцепенения, ей бесцеремонно заломили руки за спину, так что треснула ткань, и скрутили веревкой, то же сделали с ногами.
— Больно! — пискнула Надя.
— Молчи… — прошипел Руслан, а в бок Надю чем-то ткнули. Ей не хотелось уточнять, что это за предмет, она закрыла глаза. Машина куда-то летела, настолько мягко, что не чуялось хода. От человека, который сидел между ней и Русланом, несло то ли дешевым одеколоном, то ли крысомором. Затормозили, Надя приоткрыла глаза, увидела лицо того, кто обернулся с переднего сиденья, и в ужасе закрыла снова. Заминка оказалась вызвана красным сигналом светофора — поехали дальше. Внезапно Надя ощутила абсолютное спокойствие. Будь что будет. Не требовалось гадать, терзаться, что дальше, и придумывать, как поступать. Не было проблем — их решение взяли на себя неизвестные люди. Вероятно, Руслан их знал, или знал, от кого они, потому что человек с переднего сиденья проговорил насмешливо:
— Что, Русланка? Обделался? Не трепыхайся…
Ногам было неловко, они затекли, Надя попыталась размяться, но снова получила в бок:
— Тоже не рыпайся, разошлась…
Надя замерла. На душе было восхитительно спокойно, она провожала глазами зеленые пейзажи в окне и считала улицы. Машина выехала за МКАД, плутала по битым магистралям подмосковных городков, свернула в необитаемую местность и долго летела по лесному шоссе, где попадались деревни, но потом кончились. Тормознула и встала посреди проезжей части, не свернув на обочину. Надю опалил внезапный страх. Она набрала воздуха в легкие и ждала, что будет. Человек с переднего сиденья открыл дверцу, вышел, выволок Руслана и швырнул в придорожную канаву. Надя почувствовала, что ее тоже тащат, как мешок. Она ударилась об асфальт. Человек вернулся в машину. Хлопнула дверца.
— Сумку!.. — взвыла Надя. Из окна вылетела ее сумка и шлепнулась на дно канавы. Машина рванула с места и скрылась, оставив их посреди пустынной дороги, в глубоком кювете, в слепой зоне относительно высокой трассы, не заметных для отсутствующих автомобилистов. К тому же начинались сумерки — солнце клонилось к горизонту, и видимость потускнела.
— Цела? — с ледяной ненавистью спросил Руслан сквозь зубы. Он дергался, напоминая неуклюжего тюленя.
— Не знаю, — выдохнула Надя. Она упала лицом в мокрую траву и пыталась перевернуться.
— Разберись, черт возьми! Ползи сюда. Достань ручку — у меня в нагрудном кармане. Там лезвие скрытое…
К Наде возвратилось мерзкое чувство. За время вынужденной поездки она мысленно попрощалась с Русланом, и возобновление его наличия было мучительно. Она неловко пошевелилась, нарушила равновесие и скатилась на дно.
— Шевелись, дура! Быстрее…
— Заткнись, — отрезала она, понимая, что в данной ситуации сойдет с рук любая дерзость. Руслан тоже понял, замолчал и ждал, когда она приблизится.
— Напугать решили, скоты, — рычал он, пока она рывками перекатывалась и подползала, сантиметр за сантиметром. Она ткнулась в него головой и долго возилась, задирая джемпер на его груди и зубами вытаскивая ручку из кармана.
— Не урони! — велел он, и, она, конечно, уронила. Еще сколько-то ушло на поиски и на то, чтобы стащить с лезвия тугой колпачок.
— Давай! — подгонял он, но она предпочла отодвинуться на достаточное расстояние, на противоположную сторону канавы, и, оказавшись вне досягаемости, ковыряла веревку, которой были стянуты руки. Освободившись, с удовольствием размяла кисти, дуя на ободранные запястья.
— Давай же! — требовал Руслан.
— Тш-ш-ш, — ответила Надя. Она словно его не замечала. Она освободила ноги, отложила лезвие, поднялась и сделала несколько шагов к сумке, лежащей в луже. Подобрала, отошла и села напротив Руслана.
— Подожди, — сказала она в ответ на его нетерпеливые требования, и он, распознав что-то в ее голосе, замолчал.
Надя подобрала лезвие, повертела и недоуменно потыкала себя пальцем в грудь.
— А сердце-то где? — спросила она, обращаясь в воздух. — Здесь… Как же ребра? — Она ощупала себя и посетовала: — А у мужчин и женщин одинаково? Надо было учить анатомию в школе.
Руслан злобно следил за ее естественнонаучными исследованиями, а она пожаловалась:
— Черт знает, чему учили. От ядерного взрыва спасаться. Все равно не спастись. Автомат держать на вытянутых руках… чтобы расплавленное железо не капало на казенные сапоги… знаешь? А человека в сердце резать — не учили…
Пересчитав ребра, она открыла сумку и обнаружила, что кошелек исчез, но остальное не тронули. Она достала новогодний плюшевый шарик, с ворсом отодрала красную бусину, рассмотрела. Взяла лезвие, подумала, положила на траву. Проверила пуговицы на куртке, оторвала ту, которая хуже держалась, и принялась ребром счищать с бусины лак для ногтей. Отчистила бусину, прополоскала в луже и полюбовалась, глядя, как тусклый свет оживает на гранях. Пуговицу положила в карман. Издалека показала бусину Руслану.
— Из-за него? — спросила она и увидела, как исказилось Русланово лицо.
— Это ты все… — прохрипел он, судорожно дергаясь. — Откуда?..
— Да ниоткуда. Я вообще ни при чем. Добрые люди подсказали.
Она отстранилась от его присутствия. Бусина отправилась в сумку. Потом Надя взяла лезвие, примерилась к рукоятке и вспомнила:
— Ах, да! — сказала она. — Надо же отпечатки стереть, правильно?
Она вынула платок, смочила в луже и старательно протерла тонкую рукоятку. Обмотала ее платком, крепко сжала и приблизилась к Руслану.
— Что тебе надо? — закричал он.
Надя ответила честно.
— Убить тебя.
Он плюнул в нее.
— Мразь! Говорила, что любишь…
— Тш-ш-ш… — повторила Надя успокаивающе. — Это неправда. Это ты меня любишь. А я тебя — ни-ког-да…
Она размахнулась, готовясь к тому, что поразить крупного живого человека сложно, но ей показалось, что лезвие вошло в тело без сопротивления, как в масло, — само.
— Стой! — выпалил он и захлебнулся собственным вздохом.
Она недоумевала, как быстро и просто все закончилось. Села рядом и подождала минут пять. Вынула из сумки камень, залезла в карман Руслановых брюк, достала платок и старательно вытерла обнародованную драгоценность. Завязала в платок, чтобы не выпала случайно. Засунула обратно в карман бывшего зятя.
— Возвращаю, — проговорила она. И снова села, раздумывая. Потом спросила у себя:
— Ах, да! Чем же я разрезала?..
Она выдернула лезвие, подобрала веревку и рассекла повторно. Вытерла кровь о срез. Подумала еще, швырнула веревку и лезвие в лужу. Некоторое время не двигалась, молча наблюдая темнеющие верхушки деревьев и слушая пение кузнечиков. Хлопнула себя по бедрам и сказала, как перед дорогой:
— Ну, ладно.
Решительно поднялась, выбралась из канавы, оглянулась, высматривая огни дачного поселка или приближающейся машины. Изобразила волнение, размазала грязь по лицу и побежала по дороге, размахивая руками и истошно крича:
— Спасите!..
Дальше были случайные «жигули», под колеса которых Надя едва не угодила, и ночь в отделении милиции, где измученная Надя впала в сомнамбулизм и перестала что-либо понимать. Она только видела по значительным и оторопевшим лицам милиционеров, по их осторожным намекам — что они нашли предмет, возвращенный Руслану. Потом — зайцем — ранняя электричка с редкими спящими пассажирами, ехавшими издалека в Москву, на работу. Первый поезд пустого метро — с прозрачным салатовым жетоном, подаренным в милиции. Когда Надя вышла из подземелья на Щукинской, рассвело, небо было радостное, листва свежая, по безлюдному асфальту был раскидан мусор вокруг вчерашних торжищ и киосков, и Надя медленно брела, едва передвигая ноги. Слезы беззвучно катились по лицу, и она чувствовала, что силы оставили ее, что она не только физически измотана, но внутри сломалась какая-то пружина, и она, как тряпичная игрушка, которую бросил кукловод, — беззащитна и ни в чем не уверена. Не в состоянии — ни двигаться, ни говорить, ни даже думать.
— Да, — вспомнила она, тащась мимо помойки. — Пуговица…
Нашла оторванную пуговицу и бросила на дно бака.
Когда она открыла дверь, навстречу с безумными глазами метнулась Алла:
— Что такое? Что случилось? Где Руслан?
— Руслана убили, — выдавила Надя.
Ей представлялось, что Алла вздохнет свободно, но сестра ахнула, всплеснула руками и заголосила:
— Господи! А как же мы? Что нам делать?..
Надя пожала плечами, прошла в комнату, свалилась на распоротый диван и заснула.
Когда она проснулась, услышала причитания Аллы — монотонные и отлаженные. Скорее всего, сестра причитала давно, приноровилась и выбрала нужный тон, словно профессиональная плакальщица.
— Мама, ужасно, ужасно… Я не переживу… Как же…
Когда Надя вышла в коридор, красная от рыданий Алла, со щелочками вместо глаз и распяленным ртом, положила телефонную трубку и пролепетала беспомощно:
— Говорят, хоронить надо. А как? Я не знаю…
Надя отмахнулась.
— Это уж ты. Ты жена законная…
Алла плаксиво сморщилась:
— Мама завтра приедет…
Опять зазвонил телефон, Алла вздрогнула и схватила трубку. Стала что-то говорить — кому-то из Руслановых партнеров. Переговорила и побежала за Надей.
— Ты что, не поможешь?
— Нет, — спохватилась Надя. — У меня дело…
— Какое еще дело?..
Надя взяла телефон, бесцеремонно сбросила чей-то звонок и набрала Родиона Константиновича — его номер она помнила с детства, — но никто не ответил. Она положила трубку, без спросу забрала в прихожей Аллин кошелек с жалкой мелочью и поехала на Соколиную Гору, к детскому саду.
Здание выглядело глухо и необитаемо. Надя еле приметила у косяка неразличимый звонок. Кто-то долго разглядывал ее в камеру, потом открывшуюся дверь заслонила тетка, монолитная, как глыба, с лицом, не выражавшим ничего.
— Нет посещений, — отрезала она.
— Не посещения, я к папе, — заговорила Надя. — Ваня, на кухне работал, который без памяти…
— Ошиблись, — отрезала тетка, оттирая Надю и готовясь закрыть дверь.
Надя спохватилась:
— Позовите Родиона Константиновича! Я к папе!.. Пустите!..
— Он в командировке. Когда приедет — приходите. Не хулиганьте! — тетка спихнула Надю со ступенек. — Милицию вызову!
Дверь захлопнулась.
— Я сама вызову! — закричала Надя, колотя в дверь. Когда заболела рука, она поняла, что это бесполезно — к скандалам они привыкли и милиции не боялись. Она сошла вниз и бессильно опустилась на трубу, огораживающую газон. Почудилось, что где-то шуршит. Надя вскочила — звук доносился от лесенки в подвал. Оттуда выбралась пожилая женщина в халате уборщицы и косынке — с метлой в руке. Заметив, что Надя наблюдает за ней, выпрямилась.
— Иди домой, — посоветовала она. — Не кричи.
Надя вытерла слезы.
— Где Родион Константинович?
Женщина собрала совком мусор.
— В Австрии он…
— Когда приедет?
— Бог его знает. Редко сейчас приезжает. Иди домой, — посоветовала она. — Захотят, позвонят тебе. Мы никого силком не держим.
Произнося это, она почему-то прятала глаза.
— А ты Родиона-то лично знаешь? — спросила она после паузы.
— С детства, — откликнулась Надя мрачно.
Уборщица что-то обдумывала.
— Я не к вашим… — сказала Надя. — Мне к бомжу Ване — на кухне работал, он без памяти, безденежный, зачем он вам…
— К Ване-то? — удивилась почему-то уборщица.
Надя умоляюще сложила руки.
— К Ване, пожалуйста, я не собираюсь в бизнес вмешиваться, с Вани же толку никакого, ни денег, ничего… я заберу его, вам лучше будет, пожалуйста…
Уборщица вздохнула и перевернула метлу.
— Помер он.
— Как… помер?
— На той неделе. Видно, сердце прихватило. Нездоровый человек, и образ жизни… А вообще, не знаю, не врач…
Она помедлила и прожгла Надю, под которой подломились ноги, подозрительным, но наметанным взглядом.
— Точно к нему? Подожди… — она юркнула по лесенке и пропала.
Через пять минут открылась дверь, и к рыдающей Наде вышла другая женщина — в белом халате поверх делового костюма, с профессионально доверительным выражением — служащая рангом выше, чем привратник.
— Что ж вы сразу не сказали, — проговорила она вежливо. — Пройдите…
Надя не помнила, как оказалась в темной комнатке и как перед ней разворачивали бумаги, твердя:
— Извините, родственники донимают, ошибка вышла… А насчет Вани — вот свидетельство… скорую вызывали… доктор сказал — удивительно, как человек долго выдержал… из жалости держали, нашему заведению лишний скандал — труповозка у ворот, но долг мы выполнили… изношенный организм, алкоголь, знаете ли…
— Не пил он! — воскликнула Надя. — Не пил никогда!
Ей совали под нос едкие ватки, стаканы с водой, отдающей ментолом. У кого-то в руках возник шприц, взлетела струя, сопровождающая выдавливаемый воздух, и Надя бросилась к выходу.
После долгих мытарств, выяснений, кружений по городу в поисках следов она без сил вернулась домой и уверилась, что жизнь уходит из тела. Она лежала пластом и не обращала внимания на Аллину суету, на истерические разговоры по телефону, а просто лежала, и ей казалось, что реальности нет, она исчезла окончательно, и кошмарный сон перетек в тяжелые токсичные видения.
На следующее утро приехала Юлия Андреевна — седая, исхудавшая, измученная дорогой в дешевом плацкарте. Обнялась с Аллой:
— Доченька, горе-то какое… Бедная моя…
Надя, через силу вышедшая встречать маму, вяло сморщилась.
— У вас-то что за горе?
Юлия Андреевна укорила дочь:
— Как тебе не стыдно.
— Не стыдно, — ответила безучастно Надя и удалилась. Ей слышно было, как Алла приглушенно скулила:
— Я не могу с ней. Озверевшая совершенно. Мне кажется, — она перешла на шепот, — она Руслана ненавидела. Ей-богу. Она притворялась, она ненавидела его…
Юлия Андреевна утешала, как могла:
— Аллочка, ты несправедлива. Подумай, какая чудовищная травма. Она же чудом уцелела. На ее глазах такое… Не слушай, она не понимает, что говорит.
— Все понимает. Не могу я с ней. Не прощу. Сколько она надо мной измывалась. Где ее муж? Почему она к нему не идет?..
— Понимаю, понимаю, успокойся… — причитала Юлия Андреевна.
— Я с ней жить не смогу. После всего, что было… Она так смотрит…
— Время, — вздохнула Юлия Андреевна. — Время лечит, милая. Пройдет… Все устаканится… Вот вернется папа…
Днем раздался звонок в дверь. Открыла Юлия Андреевна. Вошел, сдержанно раскланявшись, Матвей Захарович, за ним выдвинулись из темноты три человека. Надя, увидев этих людей из комнаты, попятилась, решив, что будут убивать.
— Мы к Алле Александровне, — поведал Матвей Захарович. В руках он держал пухлую кожаную папку. Остальные трое кивнули. Явилась недоумевающая Алла.
— Алла Александровна, — мягко обратился к ней Матвей Захарович. — Вы же не претендуете на то, что вам не принадлежит?..
Переместились в комнату, Матвей Александрович разложил бумаги на столе, жестом фокусника извлек ручку и принялся указывать Алле места для подписи. Трое сопровождающих неподвижно занимали пространство и наблюдали. Все происходило быстро и само собой.
— Бизнес не должен страдать, — объяснял Матвей Захарович. — Вы же не имеете отношения к его бизнесу, Алла Александровна… здесь… и здесь…
— Квартира наша! — выкрикнула Надя. — Не его, он ни при чем! Ее отец получал!
Матвей Захарович вопросительно замер с полусогнутой спиной. Один из троих пронзил Надю белесым, мутным взглядом, облизнулся тонким языком, как змея, и сообщил:
— Квартира вдове остается. Не на улицу же выгонять…
Матвей Захарович кивнул, посмотрел на старшего вопросительно, выудил из папки и положил перед Аллой конверт.
— Это, так сказать, жест доброй воли, — объяснил он.
Старший снова облизнулся и растолковал:
— Пособие. По потере кормильца.
— Да, — продолжал Матвей Захарович. — На первое время. Я смотрю, у вас обстановка… — он брезгливо оглядел разбитую мебель и валяющиеся в беспорядке тряпки и степенно укорил: — Хотя, между прочим, все это — результат самодеятельности покойника. Так сказать, побочной деятельности…
Он застегнул папку, все развернулись и косяком двинулись на выход. У двери Матвей Захарович остановился и мельком заметил Надю, Посмотрел на нее строго.
— Надя, поверь мне: я сделал все, что мог.
Помолчал и добавил:
— Вот уж не думал, что Руслан — человек с двойным дном. Все-таки прошлое тянет. Особенно такое… — Он подобрался и отчеканил по-военному: — Соболезную.
Повернулся на каблуках и вышел — последним.
Алла раскрыла конверт двумя пальцами, будто опасалась обнаружить бомбу, Юлия Андреевна тоже полюбопытствовала. Надя не стала уточнять степень доброй воли визитеров и ее размеры. Она вытащила из кухонного шкафа дорогое виски, которое Руслан принес неделю назад, взяла стакан, отправилась в бывшую бабушкину комнату и закрылась. Больно теснило сердце, и она надеялась, что от спиртного полегчает.
Она напилась так, что пролежала в беспамятстве остаток дня, ночь, и на следующий день, когда Юлия Андреевна стала ее будить, не смогла прийти в себя.
— Надя, — Юлия Андреевна осторожно, но настойчиво трясла ее за плечо. — Вставай… пора.
— Зачем?… — бормотала Надя в полузабытье. — Не хочу…
— Вставай, милая. Похороны… ехать надо.
— Какие похороны? Его похоронили две недели назад… в безымянной могиле… на участке, где неопознанных хоронят…
— Надя! — встревожилась Юлия Андреевна. — Проснись! Надо ехать, Руслана хороним.
— А, Руслана… — вспомнила Надя сквозь сон. — Ну и черт с ним…
Она перевернулась на другой бок и различила, как Юлия Андреевна испуганно сказала Алле:
— А ты говоришь! Она в шоке. Это бред… не знаю, что с ней делать… Нельзя в таком виде… пусть дома остается.
— Пускай, — согласилась Алла желчно. — Там только пьяных не хватало.
На кладбище Надя попала на следующий день. Она не планировала посещать Руслана, но свежая могила располагалась у входа, и когда она проходила мимо, то заметила подозрительное копошение. Присмотревшись, обратила внимание, что на соседних могилах лежат конусообразные кучи венков и цветов, а именно на Руслановом захоронении все раскидано и двое рабочих собирают растительный хлам. Надя насторожилась и подошла. Рабочие, увидев ее, исчезли, но и без расспросов Надя увидела следы вмешательства, сорванную табличку, комья глины поверх цветов и подозрительные ямы. Было впечатление, что могилу пытались разрыть, и Надя поняла, что помешало: тяжелая гранитная плита, которую зачем-то, в обход обычаев, пристроил поверх могилы кто-то из распорядителей — предвидя налет вандалов.
Нахмурившись, Надя отправилась в администрацию, но ничего не добилась: служащая, узнав, о ком идет речь, от страха впала в паралич, прятала глаза и издавала невнятные междометия.
— Секретаря нет, — твердила она, как попугай. — Директор в отпуске. Я ничего не знаю.
Надя, утомившись от обилия впечатлений, поникла и закрыла лицо руками.
Убедившись, что убитая горем родственница не жаждет кровавых разборок, служащая осмелела, приняла наглый вид, но не сообщила ничего содержательного, а только высокомерно попеняла:
— Знаете, что удивляться, в гроб сейчас столько кладут — и цепи золотые, и кольца…
— Не было у него золота, — отрезала Надя. — При жизни не носил.
Она увидела, что разговоры бесполезны, вышла из затхлого помещения на пропитанный скорбью воздух и боковым зрением приметила знакомую фигуру, которая неприметно скользила к воротам. Надя побежала и догнала почти у автомобильной стоянки.
— Что ты здесь делаешь? — выпалила она спине, облаченной в щегольскую ветровку.
Илья обернулся и измерил ее с обычным безразличием.
— Какая тебе разница, — бросил он холодно.
Надя приблизилась и негромко пообещала:
— Если еще кто-нибудь пальцем тронет его могилу… ты не то что на миску для собак… ты у меня на клей для древесностружечных плит пойдешь.
— Ты рехнулась? — спросил Илья участливо, но по глазам Надя увидела, что они поняли друг друга.
— Он за все заплатил, — сказала она.
— За что «за все»? — осведомился Илья с интересом.
— За все, что было… и что могло быть.
Она помолчала и добавила:
— С мертвыми не воюют.
Илья выпятил тонкую нижнюю губу. Налетающие порывы ветра ерошили его волосы, разоряя тщательную прическу.
— Смешная ты… впрочем, понятно. Горе деформирует нестойкую личность…
Они еще постояли во внимательном напряжении: то ли напасть, то ли разбежаться.
— Все у тебя? — спросил он.
— Ты-то что не в Австрии? Или не пускают? Здесь заслужить обязан?
Илья изобразил меланхоличную мину:
— До свидания.
— Ненавижу, — вырвалось у Нади. — Ненавижу тебя и папашу твоего приблудного… приемного…
— Не тронь отца! — взвизгнул Илья внезапно.
— Да руки марать. Он и тебя потому со стороны взял… чтобы не любить… и ответственности не нести, если что… И отцу он завидовал… всегда.
Она повернулась и до дальнего участка, где находились безымянные могилы и ни одного живого человека рядом, шла, не оборачиваясь.
Остановилась. Дул ветер, было неестественно тихо. Далеко, до ограды у глухого леса, тянулось поле, испещренное жуткими маленькими холмиками — без цветов, без имен, с канцелярскими табличками, обозначавшими неизвестный шифр. Надя стояла, чувствуя, как с каждой минутой становится хуже, перехватывает дыхание, давит сердце, кружится голова, — но ноги не слушались, и она не двигалась от заколдованного места. На мгновение померещилось, что она останется, погибнет, и все кончено. Потом что-то прорвало, и она тяжело зарыдала, ее било, руки тряслись так, что не было возможности достать платок и вытереть слезы. Лицо было мокрое, и она не понимала — дождь пошел? Песчаная дорожка была сухая. Мимо проехали кривые «жигули», переваливаясь по кочкам, негромко, но возмущенно просигналили, чтобы она отошла с пути, и это привело Надю в чувство. Она опустила голову и побрела в обитаемую область, туда, где копошились люди и торчали из земли кресты и именные памятники.
Она была на полдороге к выходу, когда незнакомый голос робко окликнул:
— Надя?
Надя вздрогнула и подняла голову. Осмотрелась. Неподалеку, изучая ее, стояла девушка в брюках со следами глины и темной кофте. Надя пригляделась. Что-то озарило знакомое, мимолетное — случайная встреча, ярость, комичное происшествие… и она узнала Гришину жену, которая в подъезде колотила ее тряпкой.
У нее и сейчас была в руке тряпка и бутылка с водой — вероятно, ухаживала за могилой и что-то протирала. Надя вспомнила, где находится, сопоставила, поискала глазами объект, и девушка, угадав намерение, тоже глазами указала ей на крест во втором ряду, где Надя прочла даты Гришиной жизни, прерванной около месяца назад.
В следующую минуту, обнявшись, две женщины плакали навзрыд, и Надя спрашивала:
— Почему? Как?
— Инсульт, — ответила девушка каменным голосом. — Сразу… и в тот же день.
— Господи! — сказала Надя в отчаянии. — Никого нет. Все ушли. Почему, почему?.. Что с нами случилось?..
Они опять плакали, но это были не мучительные слезы, и Надя почувствовала облегчение.
— Как тебя зовут? — спросила она, вытирая щеки.
— Ира…
— И как же ты?..
— Как, — Ира вздохнула. — Вот — хожу… Жду, когда свекровь из дома выставит. Уже присматривается. Кто я ей? Лимита… детей нет.
— Не хотели? — спросила Надя.
— Боялись. Как теперь рожать? Жрать нечего… Я в палатке работаю, пивом торгую. Сегодня выходной…
— Меня тоже, наверное, выгонят, — сообщила Надя.
— Из родного дома? Чего?
— Так… свои счеты.
— Да, — согласилась Ира. — Сестрица? Может… Нехорошо так говорить. Но и она — вклад внесла. Если бы она его не дергала… а зачем? Пустое…
Она наклонилась и поставила бутылку.
— Сейчас жалею, что не родила. Надо было… Все не так делаем… Жалею, что с химического ушла… Хотя — без толку, разве наркоту варить… но это избави бог…
Надя вспомнила:
— Я ведь тоже институт бросила. Может, восстановиться? Не совсем же я пропащая, как думаешь?
— Ты-то?
И они уже смеялись сквозь слезы.
— А ты чего — туда? — Ира кивнула в сторону безымянного участка.
— Отец там, — ответила Надя коротко.
Она нерешительно посоветовалась:
— Не знаю, как своим сказать. Наверное, надо? Хуже нет, чем ждать…
— Конечно, надо, — подтвердила Ира.
— А как? Не представляю. И моя вина… понимаешь? Я родным такой враг… Я тут выяснила — даже бабушку не понимала совсем… за двадцать лет не научилась.
Она посмотрела на Гришин крест.
— Он так и не узнал, что я не селедка, — констатировала она мрачно.
— Послушай, — предложила Ира. — Давай вместе держаться? Вместе проще… не пропадем.
— Не пропадем, — кивнула Надя.
И они, взявшись за руки, направились вместе к выходу.