Андрей Черкасов. Децентрализованное наблюдение
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2015
Андрей Черкасов. Децентрализованное
наблюдение:
Книга стихов. — М.: Книжное обозрение
(АРГО-РИСК), 2014.
Еще несколько лет назад Андрей Черкасов считался уральским поэтом, фигурировал в лонг— и шорт-листах «Дебюта» и «ЛитератуРРентгена» с пометкой «Челябинск», задающей эстетические ожидания определенного рода (Кальпиди, Петрушкин, Грантс), однако на Урале не задержался, уверенно перебрался в Москву, и вот уже вторая его книга стихов выходит именно там. Выпущена она в рамках проекта журнала «Воздух» (вып. 68). Серии, кстати, ко многому обязывающей и даже в некотором роде предопределяющей особенности поэтических практик автора, который туда попадает. Хотя нет, предопределяет все-таки не сама серия, а литературная политика журнала «Воздух» и сопричастных ему агентов литературного поля.
Андрей Черкасов в этом смысле — поэт эволюционирующий. Новая книга как раз и обозначила вектор его эволюции: автор отказался от того, что называют регулярным стихом, с которого, собственно, и начинал на Урале. Причем формотворческие эксперименты Андрея Черкасова, на мой вкус, интереснее рифмованных текстов, ибо обладают свойством настоящей поэзии: они узнаваемы с первых строчек.
Узнаваемость достигается удачным комбинированием нескольких стратегий и приемов, составляющих индивидуальность поэта. Обозначу их конкретно, но начну издалека.
Прием первый: лаконизм. Казалось бы, аксиома — в литературе, тем более поэзии, не должно быть ничего лишнего, ничего, что немотивированно удлиняло бы произведение. Однако поэзия не математика, здесь нет и не может быть предзаданности, какой-либо универсальной системы правил. На практике мы имеем массу текстов, которые не просто не лаконичны, но намеренно растянуты (например, медитативны), потому как случай ненамеренности — классический случай литературной неудачи. Длинных верлибров и близких им форм в современной поэзии, мне кажется, гораздо больше, чем лаконичных. Даже так: если его автор не заигрывает с японской поэзией, его нерифмованный стих скорее большое стихотворение. Потому и запоминаются Саша Соколов или, например, Ян Каплинский, которые сочетают формообразовательные возможности нерифмованных текстов и смысловую энергетику короткого стиха. Тексты из «Децентрализованного наблюдения» очень динамичны, в них ощутим жанровый потенциал восьмистиший с их лаконизмом, определенным парадоксализмом и смысловой емкостью.
с любой стороны
шум в ушах
по правую руку
кондукторы нет контролеры
по левую руку
постепенно лишается льда
дышать тяжело
перетанцовывать
на месте
том же
Прием второй — паузы. Насчет генезиса этих пауз есть смысл порассуждать отдельно, но несомненна их высокая функциональность в поэзии Черкасова. Они разрежают плотное пространство стиха, впуская сюда воздух, позволяющий легко воспринимать тексты, которые в любом ином случае так восприниматься не должны. Поэзия Андрея Черкасова вовсе не «легче, чем кажется» (напоминаю название первого сборника стихотворений), но она кажется легче, чем является на самом деле. Паузы органично входят в стихотворную материю, сами становятся ее тканью. Черкасов пишет тексты в том числе и паузами, намеренно чередуя смыслы и пустоты, просто необходимые для осознания этих смыслов.
Очевидна онтологическая природа пустоты, наполняющей поэзию Андрея Черкасова, ибо пустота здесь первична, она порождающее начало, из нее появляются обрывки фраз, образы, сюжеты, в своей случайной совокупности и составляющие художественный континуум. Подчеркну, пустота не является объектом рефлексии или саморефлексии в творчестве Черкасова (в отличие, например, от упоминавшегося ранее Яна Каплинского), она дана на уровне ощущений как нечто неизбывное и повсеместно довлеющее над любым из участников коммуникативного процесса. Она и является самым главным его участником, порождающим дискурсы.
Собственно третий прием связан как раз с этим постмодернистским пониманием художественного акта как случайного скрипторства. Я говорю про незавершенность отдельных вещей в книге. Часто — демонстративную, что определяет ее как своего рода минус-прием:
на бесславный автобус
поджигать ли билет?
на бесславный автобус
в государство десен и скул
или
тюльпан
продлевать?
лучше тюльпан
в государство глаз
и
Однако у черкасовской незавершенности есть еще один аспект. По большому счету вся книга воспринимается как единый поэтический текст, не имеющий начала и конца, как бы длящийся в своей процессуальности. А потому настоятельно рекомендую понаблюдать, что будет делать этот поэт далее: длить уже обозначившийся процесс, так и не доводя его до какого-либо завершения, или моделировать другой процесс, что, несомненно, очень сложно и под силу только действительно эволюционирующему поэту.
Эти три приема сами по себе не являются чем-либо существенным вне учета художественных стратегий автора. Итак, стратегия первая. Название книги говорит само за себя: децентрализация наблюдения, когда субъект говорения перестает быть чем-то целостным. Однако он не расщепляется на несколько субъектов, как это встречаем у многих современных поэтов (в том числе уральских: у Туренко, Петрушкина, Корневой, Комадея и др.), но перестает заботиться о жесткой причинности произносимого/моделируемого, перестает выдавать дискретное за целостное. Он словно бы отстаивает свое право на фрагментарное и алогичное видение мира, отражающее специфику нелинейного образного мышления.
знакомое
и воспроизведенное
владельцу знаков
мебель руководителя
ступень полотна
полотенца из в
влажное подметание
страх высоты
рабочему знаков
вэ во ву
зениезна
Субъект здесь периодически побуждает себя к действию — отсюда нередкая инфинитивность или даже инфинитивная императивность: «время ополаскивать полость рта», «так выдерживать ясность затмения», «например / перестать // о птичках / и пограничниках / отечества», «позже пойти босиком вырезáть запятые», — но по большей части он занимает внешне пассивную позицию наблюдателя, отстраняясь в том числе и за счет безглагольных конструкций. Однако эта внешняя позиция скрывает тщательную внутреннюю работу по порождению образов, читай, действительности. Это и есть его истинная деятельность, за которой стоит сверхцель (в нашей терминологии авторская стратегия номер два).
Андрей Черкасов, как и некоторый круг молодых авторов «Воздуха», нацелен на преодоление реальности, замещение ее иной реальностью, не являющейся сконструированной по привычным лекалам репрессивных норм. Этот романтический революционный заряд в художественных практиках, возможно, не всегда очевиден и не всегда продуктивен, но именно он определяет установку на эксперимент и в целом неконвенциональную поэтику целого ряда авторов, среди которых Андрей Черкасов не выглядит радикалом, ибо его образы обладают свойством визуальности, и их динамические ряды, смикшированные паузами, все-таки заставляют вспомнить об онтологии (см. выше) и прекрасном, пусть это прекрасное как категория для теоретиков новой поэзии устарело.
Глобальный метафизический посыл тем не менее дает стихи легкие и яркие. Ощущение, как если кто-то взял пленку из кинофильма, беспорядочно нарезал кадры и склеил, вставляя в виде швов засвеченный материал, а потом запустил все это в виде короткометражки на большом экране. В «Ассе», по-моему, что-то такое показывали, «сны Бананана» называлось и смотрелось на одном дыхании, но судьбы Бананана автору «Децентрализованного наблюдения» я не желаю.