Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2014
Александр Кушнер (1936) — родился в Ленинграде в семье военно-морского инженера. 10 лет преподавал русскую словесность в школе. Автор более тридцати книг стихотворений и филологической прозы. Лауреат Государственной премии РФ и многих других литературных премий и наград. Главный редактор «Библиотеки поэта» (с 1992) и «Новой библиотеки поэта» (с 1995). Живет и работает в Петербурге.
***
Скажи мне: когда бы не изверг с усами,
Другой кто-нибудь, получив этот пост,
Сажал бы, расстреливал, клал штабелями,
Косил бы, вытряхивал спящих из гнезд?
Я стал перечитывать страшную книгу —
И слезы к глазам подступили опять.
Ни клейким листочкам, ни яркому блику
Меня не утешить, тоски не унять.
Один душегубец, а жертв миллионы,
Несчастные матери, дети, отцы.
Не нужен мне этот листочек зеленый,
Не надо мне этой цветочной пыльцы!
А вы говорите, что верите в Бога.
И я обойтись не могу без него,
Но личность в истории значит так много,
Безумная личность, а Бог — ничего.
***
Цель поэзии — поэзия.
Пушкин
А если бы к власти Рылеев пришел
С Бестужевым, — русской растрепанной музе
Пришлось бы несладко, так был бы тяжел
Гнет: видишь ли, в их аскетическом вкусе —
Сатиры да оды во славу труда
На благо отечества, им и «Онегин»
Не нравился: всё это блажь, ерунда,
Потворство любви и лирической неге.
Неужто, писал он, в стихах не стихи
Важны? Что же важно, — он спрашивал, — проза?
Они б отделили смысл от шелухи,
Нашли бы ответ для такого вопроса,
А женские ножки, а в книге цветок
Засохший, тем более — странная прихоть
Скитаться… «Пророк». И еще раз «Пророк».
Еще и еще раз «Пророк». И не хныкать!
***
На расстоянье, видимо, лет в сто
Никто из нас бы гения в обиду
Не дал, купил бы шубу и пальто,
Вступился бы всерьез, а не для виду.
И, слушая, поди, в десятый раз
Любимую свою, сороковую,
Ты говоришь, что Моцарта бы спас,
Не дал бы умереть ему, любую
Нашел бы сумму, вылечил, служил
Ему, у ног лежал бы, как собака.
У Моцарта была собака, выл
Пес, шел за гробом, полный слез и мрака,
На кладбище остался под дождем,
Домой не шел: разлука не под силу,
И землю рыл, и умер тем же днем.
И сброшен был к хозяину в могилу.
Сон
Подошел в темноте, протянул мне руку,
На ночном поздоровались сквозняке.
Помолчали. Пожаловался на скуку.
Постояли с минуту, как в столбняке.
Отошел. Я во сне потянулся к другу:
Свою руку забыл он в моей руке.
Оглянись! Я не знаю, что делать с нею.
Страх меня охватил, сотрясает дрожь.
Остываю и, кажется, каменею.
Почему ты на статую так похож?
Что там сделали с вечной душой твоею?
Ты загадки мне страшные задаешь!
В гостях
О смерти зашел разговор за столом,
И кто-то сказал, что когда бы комета
Грозила Земле — и всё сразу на слом
Пошло, то его бы устроило это,
А страшно, — сказал, — умирать одному.
И сказано было: Лишить его слова!
И он, стушевавшись, спросил: Почему?
Его пристыдили. И выпили снова.
Снежок под ногами лоснился, скрипя,
Чугунная тумба стояла, как в шлеме,
И я по дороге проверил себя:
Хотел бы я смерти нестрашной, со всеми?
Представил, что нет ничего впереди
У этого сада, ночного трамвая, —
И понял, что я по-английски уйти
Хотел бы, о гибели общей не зная.
Шум
Березы нервно шелестят;
Осины — вообще панически;
Дуб — еле-еле, мрачноват;
А клен шумит меланхолически;
А белый тополь громче всех,
Я так люблю его кипение,
Наружу вывернутый мех;
А ива вся — недоумение:
Как можно плачущую так
Еще клонить, еще раскачивать?
А сосны сухо, кое-как;
А ели пасмурно и вкрадчиво;
Еще ольха — невнятный звук,
Тихоня, скучная попутчица.
Теперь сложи всё это вдруг —
И ты услышишь, что получится.
***
Леса у Толстого в романе не знали
Под Пензою где-нибудь, сосны да ели,
Что замуж их вместе с Жюли выдавали, —
Дичась, за спиной ее глухо шумели.
Вечерних лучей расплескав позолоту,
На них предзакатное солнце глядело.
Они бы восприняли брак по расчету
Как самое странное, дикое дело.
Откуда им знать, шевеля паутиной,
Волчицу с волчонком держа на примете,
Что тень их дымится в московской гостиной
На шелковых креслах, на скользком паркете?
Ни слова о том, как закатное пламя
Горит на верхушках, мы тоже не скажем,
Но эти леса ощущаются нами
Застенчивым, скрытым от глаз персонажем.
***
Кого бы с полки взять? Всех знаю наизусть.
Не Лермонтова же, не Пушкина, не Блока…
Мрачнеет Мандельштам. Обиделся? И пусть.
А может быть, он рад, что потускнел немного,
Как Тютчев или Фет, — и значит, что ничем
Теперь не хуже их и, скажем, Пастернака.
Я сам себе чуть-чуть смешон и надоем
В топтании своем, средь сна и полумрака;
В рассеянье рука потянется опять
К кому-нибудь из них: не к Кузмину ли? — мимо.
Задумаюсь, вздохну: мне нечего читать!
И в Анненском всё так знакомо и любимо!
И я гляжу в окно, и я тянусь к местам,
Укутанным во тьму, с подсветкою по краю:
Ах, может быть, у них за это время там
Написаны стихи, которых я не знаю?
***
Было время понять, что шахтеры —
Испытатели гибели скорой,
Самой скорой и взрывчатой здесь,
А не гонщики, не матадоры,
Чья повадка — рисовка и спесь.
Было время понять, что саперы,
Кровельщики, электромонтеры
И бухгалтер, отчет годовой
Составляя, и помощи скорой
Врач — рискуют своей головой.
Было время понять, что поэта
Жизнь не горше, не слаще, чем эта:
Так же ствол ее плодоносящ,
Если только она не либретто
С себялюбцем, укутанным в плащ.