Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2014
Константин Гришин. Для внутреннего пользования. — Барнаул, 2014; Константин Гришин. Записная книжка, или Рассказы о барнаульской богеме. — Барнаул, 2014.
Костя Гришин из Барнаула написал книжку и мне прислал. Книжка обоюдоострая — можно листать с обеих сторон. С одной стороны критика барнаульских поэтов, с другой — записная книжка с записями и выписями в духе Гаспарова. Причём старолитературные выписки: про кто кого опрокинул, Гумилёв Ахматову или наоборот, про то, как Лотман не интересовался частной жизнью Ерофеева, и ещё одна, — позаимствованы непосредственно у Гаспарова. Последнее время мало появилось подражаний «Записям и выпискам». Это плохо. Подражаний «Записям и выпискам» должно быть много.
Что сказать по критике?.. Она содержательна. Я последнее время полностью разуверился в содержательной критике стихов (см. наш полилог про Наговицына-Мумий-Тролля-Меркюри-Земфиру). Критика стихов должна быть только формальной. Литературные критики хороши, которые биты бывали.
Что представляют собой «Записки о барнаульской богеме»? 1) опечатки и неправи ные прочтения (типо «Хоразм»-оргазм), 2) случаи из жизни а) с моралью, б) без морали, 3) выдуманные рассказы о самом себе.
В рецензиях и в записках автор косит под Ходасевича. Вообще, пишет под впечатлением от «Некрополя». Основные мотивы записей Константина Гришина (он же «Андрей Махаон»):
1) Желание удачно жениться: а) чтобы эмансипироваться от мамы, б) «чтобы занять у жены много денег», в) чтобы «просто видеть красоту».
2) Желание читать, страх сделать ошибку в прочтении и вытекающее из этого противожелание максимально ограничить пределы чтомого — «Я не читаю чужие кексы».
3) Страх разоблачения: «Так вы, я так понимаю, декадент?..»
4) Интерес научных руководителей к современному кинематографу я тоже замечал (это у них, видемо, от недоумения, осложнённого прозрением в собственную неполную ценность): «Как вам «Опасный метод» Кроненберга?» Я склонен толковать это как намёк бросать литературу и уходить в сценарии. Тем более заметки Кости Гришина сами собой перетекают в наброски вольного романа о самом себе (так же как КВН перетекает в «Уральские пельмени» и «Реальных пацанов»).
Также скачал и несколько раз отслушал критический круглый стол под управлением Бориса Кутенкова. Был сокрушен.
Слушая высказывания, можно подумать, что критика — это что-то такое мистическое, чему нельзя научить. Это чепуха. С тем же успехом можно утверждать, что без непосредственного вмешательства Духа Святаго (снисхождения прибавочной благодати) невозможно грамотно писать по-русски или водить машину. А это абсурдно. Критикование ничем не отличается от работы корректора или редактора. Корректор исправляет правописание, редактор правит стиль. Критик примерно знает, как должен выглядеть роман, повесть, рассказ или стихотворение, вот он и сравнивает предлагаемое ему с образцом. Хитрость в том, чтобы во время поверки «даже не думать» о вопросах: а) почему собственно эта форма считается (мной или кем-то ещё) образцовой? б) зачем вообще всё?..
А так как наши критики не могут эти вопросы удерживать в голове нераздельно-неслиянно, то у них критическая хула скомкивается в пургу о жизни и судьбе. Думаю, оттого что они в 90-е слишком резко с марксизма перешли на Дерриду. Понятно, что критик вовсе о книжках писать и не хочет, а хочет писать о своём Себе и его роли в судьбах мироздания. Только писать об этом надо не сразу, а немного погодя.
Гаспаров шутил. Вся критика сводится к «это стихотворение нравится мне, потому что оно больше похоже на Бродского, чем на Евтушенко, а Бродский нравится мне больше, чем Евтушенко». То есть начинающему критику следует просто формально сравнить предлагаемое стихотворение с «Пророком» Пушкина или «Клёном» Есенина. И всё. А к вопрошаниям о том, «зачем вообще всё?..», следует приступать, лишь написав первые 100–150 типовых критических статей.
1) Надо выкинуть из учебных планов всех немцев: от Канта до Хайдеггера. Никакой немецкой философии не существует. Как правильно говорил Шопенгауэр, это гон, пурга и сатанизм. Вместо этого научите детей приводить доводы и шире смотреть на язык и шоу-бизнес
2) Перед тем как ставить под вопрос какую-либо форму, будущий критик должен точно описывать эту форму. А уже потом рассуждать, почему эта форма сложилась именно в такой конфигурации. Нас, к сожалению, учили наоборот.
3) Критик, в отличие от простого читателя (книжек много, все читают разное), должен давать себе отчёт «А почему, собственно, мне нравится то-то и то-то?..». Сначала критик что-то хвалит или ругает, потому что старшие сказали, ну а потом надо всё-таки эмансипироваться и обосновать, почему велик Свифт и ничтожен Гриммельсгаузен, например. Или наоборот. Отчего ничтожен Свифт и велик Гриммельсгаузен. А также, «в отличие от простого читателя», критик должен с осторожностью культивировать свои привязанности к преждепрочитанному. Отлюбил книжку, нуихренсней.
На круглом столе была сказана хорошая вещь. Критик сейчас должен быть шоуменом (балаганным дедом). Для этого надо расширять пространство борьбы, а также внедрять хозрасчёт. Предположим, сотрудничает критик с театром: он им статьи пишет, а они его актёрскому мастерству обучают — с целью становления в качестве балаганного деда.
Я немного побыл в роли критика театрального. Театр — древняя вещь, уже при Вольтере он работал телевизором для людей в Париже. Мы испорчены крупным планом, а как воспроизвести крупный план в театре?.. Носить с собой морской бинокль?.. Когда все ходили в кинотеатр, там картинка была величиной в 2–3 человека — как раз древнегреческие боги. Соприсутствие массы людей заряжало. Дома та же картинка — про гномов, и даже Хищник там маленький и насекомый. Логично, что кинище для дома мутировало в сериалы про жизнь бессмысленных в своей никчемности людей и эльфоф. Нужно ещё умудриться на сериал подсесть или сразу смотреть его в легком отупении после работы, когда психика осажена.
Потом пошёл на радио. Оказывается, очень сложно начать говорить по сути дела. Почему-то с языка первым делом лезут вводные «Как я уже говорил…», «Как всем известно…», «Я думаю, что…» и прочая чепуха. Многие от вводных не могут перейти к сути дела. Так и несут пургу о «международном положении». Ну понятно, в личных отношениях поговорить о погоде. Но на радио-то зачем эфирное время переводить. Вся литература, наверное, родилась из вводных, когда человек так и не смог (или не захотел) перейти к сути дела. Людям хочется поговорить. Многие люди разговаривают с телевизором. Многие люди говорят друг с другом, как с телевизором.
Я думаю, проблема в рема-темном строении предложения и в его глагольности, сказуемо-подлежащей структуре. Говорят, где-то в Англии детей учили так рефераты писать, чтобы первая половина следующего предложения полностью повторяла последнюю половину предыдущего. Пора на китайскую структуру переходить, назывно-истолковывающую.
Потом я немного пообщался с подрастающим поколением, и я могу сказать, у нас замечательная молодёжь. В общении с молодёжью есть большой плюс — чувствуешь себя очень умным. Потом радость быстро сменяется грустью: 1) потому что общение с глупыми людьми вообще очень утомляет; 2) они всё очень медленно делают; 3) общение с ними напоминает день сурка, потому что они ничего не усваивают. Потом начинаешь припоминать, что и сам был в их возрасте таким же дебилом, и тут снова начинаешь радоваться и уважать себя. Дальше опять идёт волна депрессии, потому что приходится постоянно напоминать простые вещи — что работа должна быть сделана, что помысленное должно быть записано, что неплохо бы читать книжки, что желательно составить график и прочие подобные. И тут вновь осознаёшь свою тупость, потому что ведь пришлось прожить полжизни, чтобы самому усвоить такие простые вещи.