Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2014
Валерий Сосновский —
поэт, журналист, психолог. Окончил философский факультет Уральского
государственного университета. Стихи публиковались в журналах «Урал»,
«Звезда», «Нева», «Слово/Word», альманахах. Живет в
Екатеринбурге.
***
Я видел тебя во сне. Ты плыл в золотистом шаре
С бутылкою «Каберне» один на пустом бульваре,
И вслед за тобою шла граница света и мрака,
Сирень сквозь тебя плыла, и ветер трепал рубаху.
Последний луч облаков светлил лишь самую кромку.
То вдруг затихал, то вновь вокруг разносился громко
Фоновый ритм фонарей, похожий на звуки бонга,
И выше всех сизарей звучала труба Армстронга.
И ты уносился прочь, на стройный фрегат похожий.
Тебя настигала ночь, но не настигала все же.
Тебя провожала вдаль тревожная рябь пространства,
И пух с тополей печаль снимала, как лоск убранства.
И я за тобой бежал, покуда хватало мочи,
И что-то тебе кричал, разборчиво и не очень.
Как мячики, все слова раскатывались в кусты, и
По клумбам, и на асфальте, красные, голубые!
Слова отвлекали взор. Тебя же не достигали.
Слова сплетали узор сирени, небес, печали.
Вокруг меня из аллей, повисших вразброс, как пальцы,
Газонов и тополей слова замыкали панцирь.
Слова — это фонари, колонны и капители.
Слова — это сизари. Они уже улетели.
Слова — это вспышки. Ты ей скажешь — она заплачет.
Слова — это букв кусты. Слова ничего не значат.
Мой крик переходит в стон. И, вздрогнув, я покидаю
Словами сотканный сон, иллюзию, город, майю.
На дольний условный мир, вдохнув, налагаю вето
И вглядываюсь в эфир, слегка напрягая веко.
И, взглядом проникнув стены зарослей, вижу в мглистой
Мерцающей пустоте, бесценной изнанке смысла,
И твой золотистый след, и тонкие струны мира,
И дивный предвечный свет. И тут умолкает лира.
Вдоль замерзшей реки
Отправляйся туда, где поселок с заводом,
Где застыла вода и не ждут ледохода,
Где синеет гряда, на которую льется
Тусклым светом слюда заходящего солнца.
Там любые шаги заглушаются снегом;
Вдоль замерзшей реки двигай берегом левым,
Мимо старых домов, мимо новых развязок
(Сигаретный дымок станет горек и вязок),
По тропе вдоль реки, только против теченья
(От поднятой руки разбегаются тени),
Дальний свет фонарей, ближний отсвет сугробов,
По вечерней поре, как любитель походов,
Мимо тех пустырей и задов магазинов,
Где, бесспорно, острей погружаешься в зиму;
Пустырей, гаражей, где и черт не отыщет,
Где с Гомером в душе и золой в костровище
Вечеряют бомжи. Распивай четвертину,
И живи не тужи, и ступай себе мимо.
Отправляйся опять, как давно ты здесь не был,
Где деревья парят под темнеющим небом,
Можешь руки ломать у моста под опорой,
Потому что зима не кончается скоро,
Можешь сам по себе сгинуть в сумраке трещин
И не верить судьбе (а себе еще меньше),
Закадычным друзьям, мимолетным подругам,
И, конечно, властям — суть кухаркиным внукам;
Вдоль замерзшей реки с голубиным отливом,
Хоронясь от тоски, двигай берегом левым,
Ты увидишь огни, опустевшие скверы,
Позабудешь одни, сыщешь новые стены,
Там сиянье реклам, городское убранство,
Словно Левиафан, пожирает пространство,
Там сверкают кресты куполов золоченых,
Там гранит, и мосты, и пруды, и вороны,
И решеток ажур, и проспекты пустые,
Там на взгляд Петербург, а на ощупь — Россия,
Что взметнула свои города и заводы
На дешевой крови полутемных народов,
Что стоит на костях своих пасынков сирых
И сжимает горстями кровавую лиру.
Вспоминай же теперь, кто еще тебя любит,
Уходи от потерь, и от промысла судеб,
И от смысла вообще. Ты ходил одиноко.
Эту реку уже не направишь к истоку.
Отправляйся куда-нибудь, к людям и свету.
Не оставишь следа, и спасибо за это.
***
О.Р.
Ты помнишь, мы жили в игрушечном городе, где
Дома серебрились, дробились в ребристой воде,
Вверху крановщица ткала облака на весу,
Пытались прижиться очки у отца на носу,
В чести были пьяные споры о смысле добра,
Кренились заборы, поодаль дымила труба?
Мой вздорный, мой радостный ангел, ты помнишь, когда
В младенца влюблялась плывущая в небе звезда,
И пахло сиренью и дымом плохих сигарет,
Дождем и портвейном, и тем, чему имени нет,
И сладостный страх был «любовью», и слезы текли,
И горестный прах возвращался в объятья земли?
А в чистом остатке всегда оседала печаль
На серых мостах, на листве, улетающей вдаль,
И мы убегали на север с рублем в кулаке,
Где что-то искали геологи в горной реке,
И время за нами гремело, как старый состав,
Набитый томами, людьми и сомненьем, кто прав.
И вот уже дочки из школы под ту же сирень,
И тянут чулочки, и крутят любовь, что ни день,
А мы стали больше домов и мудрей, чем вода,
Изведав, как больно из детской шагнуть навсегда,
Картонные страхи оставив в картонном раю,
На призрачной плахе вглядеться в глаза январю!
Но неба так много теперь над твоей головой,
Промыта у бога душа серебристой слезой,
Ведь небо есть орган дыханья, мой ангел, мой друг,
Под небом бесспорно лишь прикосновение рук,
И все предрешилось, и все разрешилось, когда
В младенца влюбилась плывущая в небе звезда.
***
Я молюсь о больных, озаренных редеющим светом.
Я молюсь об иных, что умрут, но забыли об этом.
Из глухого окна я смотрю в полусумрак тревожный,
Где зардела луна, схоронился последний прохожий.
Из ночных гаражей выступает походкой нестойкой
Предводитель бомжей — император дворовой помойки,
Беспризорных собак созывает пронзительным свистом,
Чертит огненный знак костылем в летнем воздухе мглистом.
И въезжает во двор колесница из чертовой бездны,
Пышет дымом мотор, затмевая и небо, и звезды,
Отовсюду глядят сотни черных, зашторенных окон,
За которыми спят горожане в забвенье глубоком.
И пока они спят посреди одеял и подушек,
Шестеренки скрипят и терзают их бедные души
В нестерпимом огне, извергаемом встроенной пещью…
И вздыхают во сне, и кричат, и безумно трепещут!
И свершается круг: два таджика вокруг колесницы
Грузят мусор, и вдруг — только пыль над домами клубится.
Никого больше нет. О, дворы без конца и без краю!
Наступает рассвет. Узнаю тебя жизнь, принимаю.
Кофе и сигареты
В краю иных забот мы совершали круг,
Который создает прикосновенье рук,
И на лихой проспект, оставшихся без сил,
Нас вынесло из бед маршрутное такси,
И день давно остыл и отступил назад,
И вечер наступил, и посмотрел в глаза:
В моих сгустилась тьма, в твоих зажглись огни,
Зимой сходить с ума — безумье, mon ami,
Сквозь сумерки плыла, спокойная совсем,
Торжественно-светла, «Кофейня № 7»,
И столик у окна покачивал слегка,
Нам не нальют вина, продержимся пока,
И кофе нам несла, гордясь длиною ног,
Красотка из числа приятных недотрог,
И ангел твой парил над дымом сигарет,
И я опять курил и все искал ответ
В бессвязной болтовне, легко летящей в ночь:
«Нет истины в вине, тоске, стыде и проч.,
Но — колос из зерна и голос из глуши —
Судьба, как есть одна, взрастает из души,
И в ней — восторг, печаль и легкость бытия,
Души моей печать скрепляет сон и явь,
И жизнь, и смерть — смотри — и благодать, и боль
Всегда несу внутри, всегда несу с собой,
В ней — злоба и война, и в ней — любовь и свет,
В ней столик у окна и наш приятный бред,
И мы с тобой вдвоем, не узнаны никем,
Плывем во тьму времен в «Кофейне № 7».
Трамвайные пути синели за окном,
И я себя простил под ангельским крылом.