А. Ахмадеева. Проводник: стихи. В. Иванова. Двенадцать с хвостиком: лирические этюды. Ю. Линникова. Оригами: стихи. А. Сабитова. Дерево в форме реки: стихи. А. Уряшева. Альты: рассказы. Е. Юркова. По ту сторону смеха: стихи. — Челяб. гос. акад. культуры и искусств; молодёжная лит. мастерская «Взлётная полоса», Челябинск, 2014
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2014
А. Ахмадеева. Проводник: стихи. В. Иванова. Двенадцать с хвос—тиком: лирические этюды. Ю. Линникова. Оригами: стихи. А. Сабитова. Дерево в форме реки: стихи. А. Уряшева. Альты: рассказы. Е. Юркова. По ту сторону смеха: стихи. — Челяб. гос. акад. культуры и искусств; молодёжная лит. мастерская «Взлётная полоса», Челябинск, 2014.
Выходила в нашем детстве такая серия — «Мои первые книжки». Были они красочные, тонкие, с крупным шрифтом и действительно первые для малышей, которым и предназначались. Но памятное многим название, по-моему, пригодно и в других обстоятельствах, когда иные из читателей, повзрослев, приобщаются к нему по второму разу — уже в качестве авторов.
В апреле такое приобщение случилось с шестью участниками молодёжной литературной мастерской «Взлётная полоса», которую уже двенадцать с хвостиком лет ведёт в Челябинской государственной академии культуры и искусств (ЧГАКИ) поэт и культуролог Нина Ягодинцева. Конечно, само по себе появление первых сборников не обязательно является событием литературы. Однако эта премьера, на мой взгляд, внимания вполне достойна.
О серьёзном и ответственном отношении к делу говорит уже внешний вид издания — вполне цельного, поскольку четыре стихотворные и две прозаические книжки объединены в кассету. Собственное имя ей присваивать не стали, но часть небольшого, как нынче водится — в сто экземпляров — тиража облекли не традиционной суперобложкой, а оригинальной папкой-коробочкой ручной работы, что вполне соответствует современному тренду на уникальность печатной книги. Под стать ему и лаконичное оформление каждой из обложек.
И всё же, как ни изощряйся дизайнер, настоящая ценность определяется содержанием. Мягкий переход к нему обеспечивает название сборника Юлии Линниковой, напоминающее о японской технике, в которой сложена из фактурного чёрного картона та самая коробочка, — «Оригами». Впрочем, хотя автор временами пробует себя в рамках свободного стиха, ни хокку, ни танки или прочих восточных стихотворных форм здесь нет. А вот ярких метафор, коих всегда ожидаешь от молодёжи, изрядно.
Туманный сон у Юлии «…Как пену,/ Пьёт сливки верб…», лето на босу ногу, а «Пыль, прибитая тёплыми каплями, тает, как сахар…». Между рёбер бьётся «и застревает в солнечном узле» не что иное, как Тихий океан. Представляя звёзды цветами, автор и звёздную пыль видит пыльцой в Саду Творца. Фотоальбом с желтеющими фотографиями у неё становится похожим на гербарий, унесённые воронами крошки лета по весне оттаивают и пускают новую поросль. Зимняя ночь беспробудно темна потому, что, собравшись писать роман, каждый раз опрокидывает чернильницу, а водитель маршрутки собирает «зайцев» по дорогам, как дед Мазай.
В целом ряде стихотворений к подобным сполохам метафор добавляются и проблески мастерства, умения обнаружить и использовать в найденном образе его подспудные возможности. Когда, например, «Янтарный свет стекает с окон,/ Как смола…», Юлия усиливает зрение осязанием: «…Спешу домой по тёмным лабиринтам/ С корзинкою чужого янтаря…»
А вот и слуховые ощущения: «Включая тишину на полный звук,/ Услышать можно музыку, которой/ Так бесконечно связаны деревья…/…И на скамейке парковой Бетховен…/ …думает, что вряд ли хватит жизни,/ Чтоб написать хоть что-нибудь/ Вот так…»
На первый взгляд, вполне себе милая зарисовка, воспроизводящая не слишком оригинальную мысль, что каждый из художников как минимум однажды осознаёт своё бессилие передать полноту природных красок. Однако неслучайность фигуры Бетховена, который, как известно, полжизни творил, будучи глухим, придаёт этой идиллии неожиданный глубинный драматизм.
У Екатерины Юрковой в сборнике «По ту сторону смеха» зёрнами оказываются слёзы, прорастающие в любимом. Смех она слышит в вечернем городе: «…Этот город под вечер,/ конечно, напьётся./ Ни за что понаставит/ столбам фонарей./ Тьма беззубо на то рассмеётся/ и растянется вдоль/ захмелевших аллей…».
Однотонность этого города преодолима там, «…Где радуги, встречаясь,/ взрывают серость. Либо/ дельфины, превращаясь/ в ветра, ныряют в небо…/ И реки блики света,/ как редкие монеты,/ кладут себе в карман…» А в жизненных перипетиях к небу поднимает глаза и автор: «Хорошо облаком плыть./ Не нужна облаку прыть… / Крика в облаке нет./ Боли в облаке нет./ Скуки в облаке нет –/ всё навылет…/ Беды, как в решето./ Облаком плыть решено…»
Впрочем, стремится проникать Екатерина и в заоблачные глубины, пытаясь по-своему представить образ не названного, но вполне узнаваемого Христа: «…веки веков дрогнули…/ идёт Человек вдали…/ неба скорая близость/ тела сквозь/ сквозь кость/ гвоздь. гвоздь. гвоздь…»
В поисках собственных, как справедливо отмечено в краткой аннотации, «формы, смысла, метафорической точности и выразительности» автор ощущает себя то «под дулом Маяковского»: «…я вдруг понимаю, что можно выйти,/ просто выстрелив в висок сна…», то в созвучии с Цветаевой: «…Чтобы ты — оберегом./ Чтобы смех твой берегом был…» Однако наиболее яркие результаты этого поиска и обретение собственного голоса, очевидно, ещё впереди.
Анастасия Ахмадеева в «Проводнике» плачет куда масштабнее: «…А по рекам слёз пусти корабли —/ До далёкой доберутся земли…» Столь эпическая и тем интересная заявка, однако, остаётся без развития. Это слёзы от вполне личных, камерных переживаний («…Чайник кипит, закипает обида,/ И остаются на кухне шаги да/ Связка ключей…»), которые автор пытается отстранить от себя: «…Нет, я в порядке, мама, я правда в порядке./ В книге событий спокойно без вырванных глав…»
Пока в стихах Анастасии нет-нет да пробьются отголоски эстрадной Земфиры: «…Не бойся, любимый город, — ещё вернусь,/ Знаю, что ждёшь. И холодно где-то под кожей…» Но, если судить по заголовку одного из стихотворений, сама ощущая в себе «перенапевы чужих мелодий» и видя, что «…Мир вокруг, как песок разбросанный…», за морем слёз этот автор уже может разглядеть море открытий. Она способна «…По вечерам ложиться на кровать —/ Как будто открывать на небо двери…» И ещё подростковым, в заёмную медицинскую лексику поворотом в заглавном стихотворении вполне передать остроту состояния: «…Дай-ка мне руку, мальчик, пускай она пахнет мятой./ Ты же меня доведёшь?/ До состояния комы…»
По сравнению с подборками тех же авторов в коллективном сборнике «Электрический снег», который «Взлётная полоса» составила и издала тремя годами ранее при поддержке городской администрации (см. «На городских камнях», «Урал» № 4 за 2012), эти книжки выглядят, безусловно, куда более крепкими. Вполне уместным, однако, представляется свежее подкрепление в виде сборника Ангелины Сабитовой, которая недавно перебралась в Челябинск из Новосибирска.
Явно сопротивляясь «перенапевам», Ангелина целенаправленно прибегает к неожиданным столкновениям и выворачиванию привычного пространства и смыслов, доходя до, что называется, сюра — пока ещё, впрочем, лёгкого. Кинематографично раскручивая и обыгрывая обыденную, в общем-то, пословицу «у семи нянек дитя без глазу», она, к примеру, меняет местами детей и яблоки, выданные им теми самыми няньками: «…и яблоко по каждому из нас/ себе берёт/ и каждого из нас в свой рот кладёт…/ кто первым встанет/ и спасибо скажет/ в чьём теле/ семечко они не разгрызут…» Мёртвые у неё погребают живых: «…я помню всех живых похоронили/ мы плакали на братской их могиле…», а в «Неколыбельной» люди не только «тают в небе под окном», но и «головы снимают на виду у всех».
Все эти приветы Сальвадору Дали, однако, вполне позволяют отнести себя к числу игрушечных вывертов, когда рядом с ними обнаруживаются точные поэтические высказывания и находки. Разве и впрямь, до упора приблизившись к запотевшему от твоего дыхания зеркалу, ты не чувствуешь свою предельность — или, упершись лбом в оконное стекло, не оказываешься «лицом к лицу со своим лицом»? Разве не так и происходит в момент пробуждения: «Под плеск будильника/ пытаешься сморгнуть/ нахлынувший пейзаж/ с сетчатки глаза…»?
А вот противоположное действие: «…Ты уснул,/ за тобою вслед выключилась Земля…/ Я не знаю,/ ну как засыпать второй?..» Или уже без определения ситуации, просто ощущение, состояние: «Душа моя, как полая труба./ Я в солнечной воде/ по самый подбородок…» Вот чувство: «…А мы среди снегов друг другу/ струйка света,/ змеящаяся в сердце на бегу…» И в той же «Неколыбельной» зримо представляешь, как на ветру деревья складывают крылья «листьями вперёд». Хотя, конечно, листьями или ветками — тут ещё можно поспорить о как минимум соразмерности…
Игра с деревьями, которые оказываются людьми, причём не единожды — один из запоминающихся приёмов, которые использует в этом сборнике Ангелина: «…мы триедино дерево я слышу голоса/ из-под коры/ я чувствую куда восходят корни…» Значение этого и приёма и связанной с ним образности подчёркивает и заголовок сборника — «Дерево в форме реки».
Но всё же ключом ко многим из её строчек пока что представляется такая: «…негорящих своих стихов/ говорящих дым…». Сделать выбор между говорением дыма, который рождают случайные, хаотические столкновения слов и смыслов, и стремлением сочетать свежесть образа с точностью высказывания — или связать всё это в действительно неожиданную смесь собственного стиля — думаю, ещё предстоит и этому автору.
В «Электрическом снеге» три года назад впервые выступила Анастасия Уряшева. Если тогда умение представлять живые характеры и динамику человеческих отношений в её прозе лишь просматривалось, то сегодня рассказы, вошедшие в сборник «Альты», свидетельствуют о явном шаге вперёд. Вслед за переживаниями одинокой молодой женщины, которой почему-то скучна и противна любовь доброго и заботливого мужчины, предметом повзрослевшей литературной пробы становится вполне бытовая ситуация с кошкой, падение которой с балкона неожиданно скрепляет уже почти распавшуюся было семью. Героиня ещё одного рассказа, уехав в другой город, пишет бывшему любимому, что у неё всё хорошо, счастлива — и не отправляет письмо, опровергнув всё написанное прежде последней строчкой: «…Люблю тебя. Твоя навеки…» Кипят человеческие страсти в глубине оркестровой ямы провинциального театра…
Прочтя название сборника лирических этюдов Виктории Ивановой — «Двенадцать с хвостиком», ожидаешь чего-то по-девчачьи весёлого, детского даже. Заглавие действительно оказывается игрой, когда доходит, что оно буквально составлено из двух: «Двенадцать» и «Хвостик». И они сами обыгрываются и оправдываются текстом — но это уже вполне по-взрослому, как и то, о чём размышляет и пишет автор.
«Двенадцать» — действительно дюжина внутренних монологов героини, которая вначале предстаёт едва ли не юной девушкой, впервые оставшейся с любимым в новогоднюю ночь в пока ещё холодном доме, а к финалу оказывается матерью трёхлетнего сына. И снова мёрзнет в ожидании любимого, который наконец-то возвращается после долгого отсутствия и открывает дверь, и проходит в комнату — и это возвращение едва ли не по шагам вместе с героиней ощущает читатель.
Оправдывая предположения, навеянные заголовком, цикл завершается ноябрём, однако время здесь течёт отнюдь не по календарю. И численное объяснение, как это водится у вполне взрослых прозаиков, — отнюдь не единственное, вот ещё одно: «Тебя нет в моём городе. Два года как нет. Я одна. Цифры. Один и два. Двенадцать…» А завершается всё к лучшему: «Мы спим. Дыхание к дыханию. И между нами, прикрытый нашим теплом со всех сторон, сын…»
«Хвостик» — тоже цикл, но краткий, состоящий всего из двух этюдов. Отнюдь не становясь от этого довеском, звучит он как эхо «Двенадцати», то отвечая ему обертоном, то едва ли не зеркально отражая. Первый — «Это мы» — начинается с картины семейного быта — почти идиллической, но есть в нём тревожная нота: «Наш папа приходит всегда уставший и молчаливый. Он снимает шинель на пороге, целует обеих в щёки. И снова уходит. Только глубже. Туда, где мы тонки и прозрачны, где мы можем быть или не быть…» Завершается, однако, опять хорошо: «Мы будем укладывать наше чудо спать, защищая одеялом, связанным нашими душами. А потом тишина. Двое на балконе следят за белоликим гонцом зимы. Это мы…»
Во втором этюде — «Одуванчике» — тревожного ожидания куда больше: «…Мама сегодня с самого утра: моет — перемывает, переставляет, садится. Сидит. Снова моет — перемывает — перекладывает — садится. Сидит.
— Мама, а когда папа вернётся?
— Вернётся, — шепчет мама. И снова моет — перемывает, переставляет…
Дом ждёт…»
Девочка Ксюша, волосы которой прежде были собраны в тот самый хвостик, а теперь напоминают одуванчик, вспоминает о папе почти по-гайдаровски: «Он должен вернуться. Потому что папа сильный и смелый. Он никого не боится. Он родину охраняет…» А мама, как и все прежние матери, хотя об этом Гайдар не писал, читает «Отче наш…» И на Пасху свершилось: «Дом вместе с Ксюшей просыпается, улыбается и прижимается к папе… который немного морщится от боли — плечо перевязано… Пуля прошла навылет.»
На мой взгляд, «Одуванчик» удачно дополнил комплекс миниатюр, лирическая точность которых позволила весьма требовательному — отвечаю как участник — жюри включить Викторию в шорт-лист Южноуральской литературной премии (ЮУЛП) 2013 года в номинации «Талантливая молодёжь». Сегодня, как свидетельствует повесть «Удали», отмеченная дипломом этой же премии в 2014 году за драматизм и языковую выразительность, автор осваивает новую жанровую ступень.
В шорт-лист ЮУЛП в 2013 году вошли также Юлия Линникова и ещё один участник «Взлётной полосы» — Роман Япишин, который сегодня, как и Ангелина Сабитова, учится в московском Литинституте. В 2012 году, когда эта премия вручалась впервые, одним из её лауреатов в той же молодёжной номинации стала Оксана Ралкова, принятая вскоре в Союз писателей России. Школу Нины Ягодинцевой прошла и лауреат ЮУЛП 2014 года Екатерина Ермолина.
В апреле 2014 года на базе литературной мастерской ЧГАКИ уже в пятый раз прошло совещание молодых авторов «Стилисты добра», на котором среди прочего отбираются участники Всероссийского межвузовского литературного форума имени Николая Гумилёва «Осиянное слово». То, что слушатели «Взлётной полосы» являются организаторами совещания, давно вошло в порядок вещей, но дальше — больше: самые опытные из них формируют молодёжное жюри и пробуют себя в роли руководителей семинаров. А при издании книг, как показывает та же кассета, — и в редакторском деле. Редактором «Проводника», например, выступила Юлия Линникова, «Дерева в форме реки» — Роман Япишин, «Альтов» — Виктория Иванова.
Четвёртый год всё та же Нина Ягодинцева ведёт в академии «взрослые» литературные курсы, где учатся жители не только Челябинска и ближней округи, но подчас и куда более дальних городов. В общем, налицо целая система, на формирование которой от первых занятий до первых заметных результатов и имён ушло целое десятилетие. Зато сейчас, похоже, мы вправе с уверенностью говорить о как минимум прочном становлении в Челябинске новой авторской литературной школы. Причём — и это тоже свидетельствует о высоком уровне проводимой работы — ни один из её лучших слушателей и выпускников не похож на другого.