Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2014
Александр Костарев (1990) — родился в Екатеринбурге, учится на философском
факультете Уральского Федерального университета. Стихи печатались в журналах
«Волга», «Урал».
***
Лиса поймала мышь, а та, как речь, —
живая тоже, бьётся в рыжей пасти.
Она её весь день могла стеречь,
как строчку стерегут счастливой масти.
Она её почти что на лету
схватила, вспоминая чувство это,
когда живое вертится во рту —
доступное лишь зверю и поэту.
***
Вот она, осень, не книжная, не золотая —
только сырая, тоскливая, вставшая в пробку.
Город, спрессованный в точку, и ты — запятая —
размещена не по адресу ангелом робким,
да и безграмотным, после неверного дома,
даже в другой части улицы — зонтик раскрыла,
ждёшь коренного, как будто в войну, перелома,
а ведь у ангела, кажется, склеены крылья.
Вот она, осень, и с ней-то мы не разминёмся,
как самолёт в потерявшем доверие небе
и повседневная смерть. Что от нас остаётся?
Чёрные ящики с рифмами, белая небыль.
***
Детство ушло дорогами жёлтого кирпича,
медленно закатилось мячиком под машину
или лежит под стёклышком, что по нему скучать?
Нет ни одной причины.
Светятся изумрудами новые города,
сами себе на память там будут жить другие.
Так по вещам, которых и не было никогда,
чувствуешь ностальгию.
***
А мне сегодня, представляешь,
престранный сон приснился, где
мы по Венеции гуляем,
как будто ходим по воде,
и чайки — там бывают чайки? —
о чём-то жалуются нам
и пересказывают байки
адриатическим волнам.
Никто и не заметит, если
мы тут походим в стороне
и пропадём в закатном блеске,
неисцелимые вполне.
***
Не было ничего,
кроме тебя такой.
Неба над серым го
с серой его рекой.
Не было ни черта —
этих домов-домов.
Может быть, только та
фотка да пара слов,
что ты сказала мне,
что я тебе сказал.
Не было, было, не…
Разве в твоих глазах,
как отраженье: тень,
блики и голоса,
долгий июньский день,
веточка в волосах,
что-то ещё, ещё,
скрипка без скрипача,
маленькое плечо
и поворот плеча,
чёрная кошка, чай,
твой неуёмный смех,
всё, что мы невзначай
вытянули из тех
мест, где туман густой
и облака — его.
Кроме тебя такой,
не было ничего.
***
Это после никчёмного дня —
стойкий ужас нахлынувшей ночи,
что идёт и идёт сквозь меня
и не хочет оставить, не хочет
называть себя музыкой сфер,
что играла, но сделалась тише.
Если я вдруг умру, например,
по случайности — ты не простишь мне.
Кто-то будет тебя целовать,
кто-то небо молитвой подкормит…
Но кому надиктует слова
губ твоих стихотворная форма?
***
Кириллу Азёрному
Посмотри, как меняется мир в зеркалах,
как вода по воде умирает от жажды,
как выходит наружу беспомощный страх
и рассказ начинается словом «однажды».
…мы вернёмся домой, никому не сказав
наших новых имён и не выдав недуга,
отражением, запертым в мутных глазах
захмелевшего друга.
***
Многолюден, но бесчеловечен
зимний вечер, центральный проспект,
где рекламным безумьем подсвечен
скучных лиц безупречный доспех.
Мне здесь жить и работать на ощупь,
худо-бедно скучать по тебе,
то и дело бежать на всеобщий
ежедневный турнир по ходьбе.
Мне летать в аппаратах летальных
над фавелами памяти, мне
примерять башмачок твой хрустальный
всем подряд, мне увидеть во сне,
как пространство сжимается в точку,
и в контексте того января
ты сначала встаёшь на носочки,
а потом понимаешь, что зря.
***
Время неизлечимо —
все мы больны одним.
И никакой причины,
чтоб не прийти за ним,
кто бы он ни был, кто бы
ни защищал его
словом любви от злобы
времени самого.
***
Выходят из ночного клуба
и в круглосуточный ларёк
бегут, меж делом огонёк
спросив у двух, сидящих в клумбе.
Кричат за перекрёстком: «Глеб!
Ты где пропал? Тебя же ищут».
И мёрзнет на скамейке нищий
под вывеской «Горячий хлеб».
Мы едем на такси домой,
а ночь растёт неудержимо,
и до того непостижима
вся эта жизнь с её тоской.
***
Где-то в Европе, в кафешке в кресле
(пусть так и будет) сидишь, и если
даже вернёшься, то не всерьёз.
Как бы мы жили в одних широтах,
вместо зеркал друг для друга, что ты,
мой генератор случайных слёз,
слёз и улыбок, нам было б грустно
в этом пустом, повсеместном, русском,
диком предгорье, но не ландшафт
это теперь, а такое время,
что, напиши только: «Здравствуй, племя
Мла…» — постареет твоя душа.
Но, окажись ты в моих объятьях,
в красном, оранжевом, белом платье,
мы бы не знали, куда нам плыть, —
быт ли, не быт; я твержу годами
эти стихи о прекрасной даме,
значит, других и не может быть.