Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2014
Юлия Золоткова — родилась в
Северодвинске Архангельской области. В 1989 году переехала в Свердловск.
Окончила Уральский государственный университет (факультет искусствоведения и
культурологи). Была внештатным корреспондентом газет «Уральский рабочий»,
«Вечерний Екатеринбург», «Подробности», «Областная газета», писала статьи о
екатеринбургских художниках. Публиковала научные статьи и статьи по искусству в
журналах «Вопросы культурологии», «Известия УрГУ», «Архитектон», «Театральный сезон» и др. Автор нескольких
поэтических книг.
1. Старый Крым
Таврия… Киммерия… Крым… Как часто холодными екатеринбургскими вечерами мы думали о его теплом воздухе. Как потом вспоминали его белые камни и его бело-желтую меловую землю, где росла иссушенная солнцем глянцевая, крупно- и мелколистая темная зелень. Вспоминали его горы, которыми заканчивались все дороги в маленьких городках с одноэтажными белыми мазанками из белого известняка и ракушечника, горы, видневшиеся отовсюду. Вспоминали его самобытные поселения разных культур с их экзотическими памятниками. Вспоминали его море, волнующее и волнующееся, всегда разное, в которое погружаешься, словно прикасаешься к ласковой и вольной стихии. И вспоминали его свободно рассекающих воздух ласточек в высоком небе, которые, словно проводники, ведут вас по этой древней, своевольной, полной тайн и откровений земле…
В Крым мы поехали с моим любимым мужем Андреем Коряковцевым, писателем, философом — и бывалым путешественником, знающим, как открывать страну не с туристического фасада, а непосредственно изнутри. Заранее решив путешествовать по Крыму дикарями, мы взяли с собой палатки и спальники, чтобы не зависеть ни от кого и хорошенько познакомиться с полуостровом.
Приехав в Симферополь и купив карту Крыма прямо на вокзале, мы наметили маршрут нашего путешествия, а точнее, надумали объехать весь полуостров по периметру. Симферопольский вокзал представлял собой смесь южного шика с белыми колоннами и пальмами и восточного базара, где на каждом углу продавали спелые пушистые персики. Мы поторопились взять билет на автобус и поскорее уехать оттуда, поскольку вокзальная суета не вязалась с нашим ожиданием отдыха и приключений. Наш путь лежал в городок Старый Крым.
Первое, что поразило в Старом Крыму, — это растущие по всему городу вишневые и абрикосовые деревья, изгибающиеся под тяжестью плодов. Здесь, на юге, они дразнили своей сочностью, как в нашем климате дразнит малина, призывно алеющая вдоль дачных участков, и были также относительно хозяйские, а относительно ничьи. Нам сказали, что на улицах городка и вишни, и абрикосы можно есть просто так, то есть срывать горстями. Идя по Старому Крыму, мы ели ягоды и фрукты и упивались все пронизывающим солнечным светом, теплом и царящим вокруг очарованием.
Как настоящие исследователи экзотических мест мы сразу отправились в центр культуры. Это был краеведческий музей, где нам поведали историю этой земли — Древней Киммерии, на которой за годы ее существования кто только не жил… Когда-то давно здесь кочевали алано-сарматские племена и потом надолго обосновались крымские татары. А еще раньше тут побывали греки и основали свою крымскую колонию — Херсонес. Были и итальянцы — генуэзцы, от них осталась крепость в Судаке и развалины крепости в Феодосии. Набегали турки-сельджуки. Были евреи и, смешавшись с татарами, породили новое этно-образование — караимов. Существовала довольно большая армянская диаспора, и армянские часовни и монастыри встречаются по всему Крыму. Воевали здесь друг с другом скифы и готы. А в ХVIII веке сюда пришли русские и основали портовую крепость — Севастополь…
Андрей очень точно почувствовал эту крымскую многонациональность и впоследствии выразил свое ощущение так:
Крым украинский, Крым татарский,
Крым русский, греческий, ничей,
цивилизованный, дикарский,
Крым шумных ялтинских ночей,
храни свою разноязыкость,
разноплеменность, разноликость!
Пускай стенанья муэдзина
не заглушат колокола!
Тень Вавилонской башни, видно,
до Крыма самого легла…
Эту поликультурность Крыма нам и предстояло открыть.
2. Мечеть Узбека
На следующий день мы захотели посмотреть мечеть Узбека, где хан Золотой Орды принимал мусульманство. Нас сопровождал туда экскурсовод Саша. Мы шли по узким улочкам Старого Крыма, и Саша рассказывал, что городок имеет три части: русскую, украинскую и татарскую, но в татарской была еще часть болгарская… Так, словно веером, расслаиваются народы на разные этносы, народности, ответвления. Каждый народ пытается утвердить свою самобытность. Я полагаю, это были не дунайские болгары, а те остатки болгар Великой Болгарии, которая располагалась между Черным и Каспийским морями до разделения ее на Дунайскую Болгарию и Волжскую Булгарию. Сложно сказать, откуда пришли сюда эти люди, возможно, из Согды и Бактрии, как говорят некоторые источники, возможно, они смешались с местными алано-сарматскими племенами… Давно это было, а остатки тех историй сдул ветер… Возможно, это были болгары, которые уже много позднее бежали из Дунайской Болгарии от турецкого ига?.. Все может быть.
В болгарской части протекал источник, а по улице важно разгуливали гуси. Мы с удовольствием приникли к этому источнику с ледяной ключевой водой под раскидистым лимонным деревом.
Мечеть располагалась в татарской части. Она была небольшая и очень древняя. Рядом корявыми кирпичными выступами возвышались развалины старинного медресе, заросшего травой. Саша рассказывал о мечети и хане Узбеке, забравшись на развалины, а потом они с Андреем стали философствовать, ну совсем как когда-то татарские средневековые студент с преподавателем. Мне было хорошо. Мы подошли к мечети и попросили служителя, возможно муллу, показать нам мечеть. Но он сказал, что, к сожалению, она закрыта.
Тогда я стала рассматривать лежащие на возвышении надгробные камни с арабской вязью, и мне казалось, что время, как и в обратно наклоненной вязи, течет вспять. Вот так когда-то давно, наверное, молились мои татарские предки… Но советское время наложило обновляющий отпечаток на весь мой мамин татарский род. Все его члены, включая женщин, получили высшее образование и смогли обеспечивать себе жизнь разными техническими и медицинскими профессиями, не желая, как я предполагаю, обратно в мрачное средневековье. Это были уже совсем другие люди.
Однако меня привлекала в татарской культуре какая-то тайна, частичку которой несла в себе и я. Возможно, это особое восприятие цвета, живописности, образности, которые моя мама в конце жизни выразила в своих уникальных цветных графических рисунках… Возможно, именно с этого чувства и начинается любовь человеческая к природным ценностям. Словно во мне просыпается тот самый особенный, древний, пришедший из глубин прапамяти, воспитанный с детства, отточенный образованием и преобразованный в искусстве изначальный пантеизм. (Еще доязыческий и дорелигиозный…)
А в жизни это проявляется в любви к ракушкам, глине, кости, камешкам, дереву, косточкам и другим природным материалам, из которых я делаю свои бусы, подвески, браслеты, сумочки, чехольчики, ксивнички и раздариваю их друзьям, близким знакомым и родным и другим хорошим людям…
3. Сурб-Хач
Дальше нам предстояло открыть для себя Сурб-Хач — армянский монастырь, ставший музеем. Саша проводил нас до дороги, ведущей к монастырю, и оставил. Мы поднимались по пологой широкой тропе в горы и на пути встретили одинокую могилу армянского святого. Монастырь предстал перед нами средневековой крепостью. Защищать армянам свою христианскую веру приходилось от многих народов, живших на этой земле или приходивших сюда.
Мы зашли внутрь. Нам показали просторную трапезную со сводчатыми потолками, располагавшуюся на нижнем ярусе монастыря. Здесь было хорошо и уютно и легко дышалось… Но именно здесь происходило «низменное» с точки зрения христианства насыщение плоти.
Средний ярус представлял собой площадку, на которой лежали каменные хозяйственные детали, армянские надгробные камни, и стену. Видимо, это была своеобразная Стена Плача, у которой находились надгробия воинов-монахов, защищавших монастырь. Складывалось впечатление, что это — место раздумий о земном и бренном.
В верхнем ярусе монастыря располагалась молельня. Там горели свечи и лампады возле раскрытых древних армянских книг. Это было сакральное место медитаций и молитв. Под ногами в молельне оказались вмурованы могилы армянских князей и вельмож. Странное это было чувство, словно стоишь на чьих-то костях, чьих-то жизнях… Здесь приходила мысль, что время повернуло вспять, что рядом с тобой присутствуют и умершие и живые, но казалось, что смерти нет, есть только другое качество жизни, другое ее измерение…
Мы вышли из монастыря и поднялись вдоль его стены на гору, над которой в вышине проносились ласточки. Отсюда барабан монастырской церкви казался совсем маленьким. Мы спустились к источнику у подножия монастыря, который истекал из стены в каменный желоб, и подумали, что когда-то вокруг кипели страсти, но потомки сохранили эту архитектурную красоту, и теперь мы можем ею любоваться и вот так, у источника, передохнуть в долгом пути. Не это ли теперешнее мирное предназначение Сурб-Хача?..
Мы прошли к небольшой гостинице, где на втором этаже веранды было кафе. Нам принесли дамлу из ягненка. Такой нежной, тающей во рту дамлы я никогда еще не ела. Мы наслаждались окружающей красотой и следили за полетами ласточек. И тут прыснул дождь, превращаясь в южный ливень с отвесной стеной воды. Время сгустилось и перенесло нас в прошлое… представилось, что где-то рядом, в горах, пасет свое стадо ягнят пастух и в его руках оживает и томит тягучей армянской мелодией древний музыкальный инструмент — дудук…
И тут откуда-то из города, прорезая дождяной шум и словно подхватывая горную мелодию, донеслось дальнее пение муэдзина. Журчал родник, и под его негромкий мотив на меня стали наплывать образы, которые много позднее превратились в стихи.
Зажженная лампада.
Открытая «Псалтырь».
В горах, сокрыт от взгляда,
армянский монастырь.
Неблизкая дорога
к монастырю ведет.
…А в городе подолгу
муэдзин поет…
Здесь воздух сух от плача,
звенящего в ветвях.
И солью обозначен
рисунок на камнях.
Но путник отдыхает
и молча воду пьет.
И ласточка летает.
…А в городе светает
и муэдзин поет…
Эту ночь мы ночевали в палатке недалеко от православной часовни святого Пантелеймона. К источнику у монастыря шли люди всех национальностей. Здесь происходили милые сценки с играми маленьких детей. Родители умилялись своим чадам и следили, чтобы они не ссорились и учились дружить. Когда мы подошли, нас пропустили к источнику без очереди, поскольку мы были путешественники, а значит, странники, а оказывать покровительство странникам у всех народов считается делом чести.
Мы ночевали на краю поля, где в древности происходила драка скифов с готами. С тех времен остался камень с полукруглыми окаменевшими разводами плесени, которой много тысяч лет, камень, хранивший память о том бое. Всю ночь нам снились древние сражения…
4. Феодосия
Приехав в Феодосию и немного устав от тяжести рюкзаков, мы решили снять жилье и оставить вещи. Ища жилье не на вокзале, а в самом городе, мы наткнулись на надпись: «Крым — это Россия». Действительно, в Крыму никто не говорил по-украински, все говорили по-русски. Андрей достал фотоаппарат и начал фотографировать эту надпись. Тут-то нас и заприметил местный житель — коряжистого вида дед.
Когда дед узнал, что мы из России и, более того, с Урала, то, видимо захотев с нами поближе пообщаться, предложил сдать жилье за полцены, на что мы и согласились. Жилье представляло собой дом с двумя комнатами, заполненными железными кроватями. Видимо, там иногда размещались военные. В саду росло абрикосовое дерево, и нам принесли полную миску абрикосов, которые здесь за еду никто не считает. А по саду и дому, как военный страж, грациозно расхаживал черно-белый породистый далматинец.
Дед оказался русским националистом, ругающим украинцев и евреев. Он смутил меня фразой: «Если вы не интересуетесь политикой, политика заинтересуется вами». Я поняла, что политика очень живо и напрямую касается сейчас каждого человека на Украине. Например, в украинских школах преподают по-украински, и все документы делают на украинском языке, поэтому украинский приходится учить всем. Но в Крыму все упрямо говорили по-русски.
Потом, уже в Екатеринбурге, я долго не могла забыть феодосийского деда с его каверзными вопросами, хотя он только отражал состояние тогдашнего украинского общества.
Национальные вопросы — самые «больные» вопросы в мире. Люди не вольны выбирать себе родителей, а следовательно, и национальность — это то изначально неизменное, что есть у человека, и люди держатся за свое первородство, как за что-то постоянное и незыблемое в нашем текучем и постоянно меняющемся мире. Мне кажется, это несколько инфантильное право человека, которое его «греет», пока он не научится гордиться другими собственными достоинствами — благородными поступками, профессиональными достижениями, ценностями общения с людьми и другим — тем, что является общим для всех национальностей. Я думаю, именно диалог с людьми других культур и других национальностей должен прийти на смену противоборству прошлых веков.
Чтобы развеять неприятный осадок от феодосийского деда, мы пошли на пляж и первый раз в Крыму искупались в море… Пляж был весь заполнен лежащими отдыхающими. Море освежило и дало ощущение радости и легкости в теле. Упругая вода качала и держала на плаву. Если немного отплыть, то казалось, что мы сами становимся похожими на корабль, который маячит где-то у кромки горизонта.
Здесь наше воображение настиг Грин… Вот именно на том корабле отплывает сейчас, наверное, на свой сказочный остров Санди — владелец золотой цепи…
Мы решили пойти в музей Александра Грина. Красивый музей был сделан как раз для мальчишек и девчонок, начитавшихся рассказов и повестей Грина. Он походил на часть шхуны с мачтами, веревками и парусами. Внутри он также напоминал корабль.
Нам интересно рассказывали о судьбе Грина, приехавшего из северорусской Вятки, много скитавшегося и осевшего в Крыму. Живописным дополнением к гриновским образам стал музей Айвазовского, в котором море с кораблями очень походило на то, которое мы видели вживую в Феодосии. А потом мы гуляли по городку, наблюдали настоящее море, волны, плывущие корабли… и уехали смотреть так называемые «фрески Феофана Грека», которых там, скорее всего, нет, но байкой о которых привлекают туристов.
Вечером мы ужинали в кафе и любовались Феодосией, синим небом и желто-белыми домами. Врезался в память песочного цвета замок. Здесь играли подростки в мяч, и над замком сновали, щебетали и пикировали вездесущие ласточки. А в воздухе было разлито сумеречное, несколько тревожное и все-таки волнующее красотой южных красок — напряжение.
Переночевав у деда, мы уехали в Коктебель.
5. Коктебель
В музее Коктебеля все дышит Волошиным и его гостями: Мариной Цветаевой, Сергеем Эфроном, Анной Ахматовой, Николаем Гумилевым…
Первым делом в Феодосии нам показали лежащий профиль Волошина на одной из гор. Как писал Максимилиан Волошин, сама земля запечатлела здесь его присутствие. В музее царил культ Волошина. На стенах красовались портреты Волошина известных русских художников-авангардистов. Были и рисунки самого Волошина. Мы рассматривали уютный альков Волошина, где возвышалась погрудная скульптура египетской царицы…
Больше всего нас заинтересовало зеркало столетней давности, в которое гляделись все именитые волошинские гости. Я осторожно заглянула в это зеркало, и оно всколыхнулось, как от дыхания тех поэтесс, что гляделись в него. Все-таки мне не хотелось бы повторить судьбы ни одной из трагических поэтесс прошлого и самобытных поэтесс настоящего, а хотелось бы прожить свою собственную неповторимую жизнь. Андрей попробовал сфотографировать меня в зеркале, но получилось не очень четкое изображение, и только моя полосатая блузка цвета конфет «морские камешки» подтверждала, что на фото — это я.
Мы вышли из музея. Перед нами урчала, шумела и извивалась пляжная коктебельская толпа. Входить в нее как-то не хотелось. Мы пошли в сторону кафе и после вкусного, скворчащего обеда с сочащимися мясными пирожками и ароматным чаем с грустью констатировали для себя, что купаться в таком соседстве как-то совсем не хочется. На пляже негде было ступить. Людская телесность дразнила взгляд своей беззастенчивой обнаженностью. А где же знаменитая южно-восточная стыдливость? Все смешалось на пляже, как в вавилонском столпотворении. От такого индивидуального обезличивания действительно можно было удариться во всяческие отстаивания собственной идентичности…
Но солнце клонилось к закату, и нужно было искать место для палатки и ночлега. Нигде не удавалось найти укромного тихого местечка у моря. В конце концов, мы сняли место для палатки в кэмпинге за большие деньги и, забравшись в палатку, сразу уснули.
Ночью кто-то подходил к палатке, тихо разговаривал, и то ли мне это снилось, то ли так и было на самом деле, рядом стояли и разглядывали наше убежище двое местных хиппи — парень и девушка. В этот момент мне снился хипповский лагерь и люди, которые приветствуют нас дружески и с любовью. Было так хорошо во сне, словно мы попали в круг своих друзей. Казалось, что нам удалось наконец, греясь в их дружеских лучах, скинуть усталость этого года…
Утром, собрав палатку, мы отправились вдоль побережья в поисках кафе. Кафе, которое появилось на нашем горизонте, напоминало те злачные забегаловки, которые так сочно описаны у Грина. Мы взяли кофе и булочки. Кафе было вполне южное, соответствовавшее месту, и рядом с европейскими столиками и венскими стульями располагались лежачие места с кучей парчовых засаленных подушек, чтобы посетители могли растянуться по-восточному, потягивая кофе или покуривая кальян. Посетителей еще не было.
Я оставила Андрея с вещами в кафе и спустилась к морю. Было прохладно купаться, но наблюдать за морем тоже оказалось особым удовольствием. Волны выносили гальку на берег, камешки перекатывались, каждый раз складываясь в новый узор, волны на море были довольно крупные, и погода была еще облачная. Я читала стихи Волошина о вневременной жизни земли, о жизни моря, песка и стихий… и мне становилось понятнее это исконное и вечное бытование Земли и это идущее из глубины человеческого существа древнее стремление человека к морю, к своей изначальной стихии. Но приходило понимание и того, что жизнь человека на Земле уникальна и индивидуальна. Она конечна, но складывается каждый раз, как узор камешков на песке. Этот жизненный отпечаток неповторим. И сам человек также влияет на этот рисунок, определяемый всеми событиями его жизни. Таков итог существования, запечатлевающийся в памяти людей и в человеческих художественных произведениях…
После завтрака мы поехали в Судак.
6. Судак. Генуэзская
крепость
По дороге в Судак Андрей неожиданно разболелся простудой. Мы решили найти недорогое жилье, чтобы его подлечить. Нас провели в коллективные сады, разгороженные на крохотные участки, где определили в маленький фанерный домик. Участок был весь в плодовых деревьях, и снова можно было наесться вишен, но их уже как-то не хотелось. Мы вскипятили чай, и Андрей лег в постель. К полудню он немного оклемался и настоятельно захотел пойти в город, к морю и к Генуэзской крепости.
Нам совсем не понравился Судак, весь обтянутый проводами и линиями электропередачи. Однако его культовое место — Генуэзская крепость — было живописным и интригующим. Крепость была построена генуэзскими мореплавателями, в эпоху Возрождения искавшими себе новые колонии. Им понравилась крымская земля, видимо, напоминавшая родную Геную, где также органично переплелись восточная и западные культуры.
Крепость представляла собой стену и средневековую башню. Туда можно было забраться и посозерцать море через узкое окно, разделенное надвое тонкой колонной и завершающееся двумя арками, которое словно переносит вас в куртуазное Возрождение. Как-то я подумала, что важно, через какой проем окна человек смотрит на мир, какая граница очерчивает его взгляд. Так, окно в Генуэзской крепости словно выражало идею любви, свободы и человечности. Из него хорошо было бы смотреть паре, каждой из своей половинки, и видеть море и корабли, обрамленные романтическим ореолом. У такого окна хорошо было вести куртуазные беседы и слушать возрожденческие истории. Такие, например, как та, что подогревает здесь туристическое любопытство…
…У местного вельможи, владельца крепости, была дочь. Когда она вступила в пору юности, она полюбила юношу. Отец не решался сразу отдать дочь юноше в жены и придумал ему испытание — сплавать в Геную по торговым делам. Уговор был таков, что если его предприятие будет удачным, то юноша должен, подплывая к крепости, поднять белый флаг. А если он погибнет — флаг должен быть на корабле черным. Юноша удачно сплавал, но, чтобы обмануть пиратов, встретившихся ему на пути, он поднял черный флаг… И когда подплывал к крепости — он забыл сменить флаг!.. Девушка, увидев черный флаг, подумала, что ее возлюбленный умер, и бросилась в отчаянии с башни в море, разбившись об острые скалы. Юноша тоже не смог пережить горя и тоже вскоре погиб.
Грустная легенда саму крепость и весь Судак окрасила в нашем воображении в печально-романтические тона. Мы решили посетить маленькое культовое сооружение, расположенное в этом месте, — храм всех религий. Каждый народ, приходивший сюда и захватывавший крепость, располагал здесь свое сакральное место. Вокруг было действительно живописно. Квадратный белый храм с золоченым круглым куполом посередине. Рядом южные деревья. На земле изящно белели виноградная и оливковая средневековые давильни, где в древности танцевали, работая, подростки и юноши… Они танцевали, а мимо проходили девушки с кувшинами воды. И, может быть, иногда девушки давали юношам напиться и подтанцовывали им, босые, на белой растрескавшейся земле?.. Девушка-экскурсовод красочно живописала об этих танцах на киммерийских виноградниках зачарованным посетителям, пока в синеве неба летали, радуясь теплу и буйному жизнелюбию виноградных побегов, крымские вольные ласточки…
Мы не стали купаться в море в Судаке, поскольку весь пляж, также как и в Феодосии и Коктебеле, был полностью заполнен. Купив лекарств Андрею, пошли на городской рынок за едой. Еда была дорогая, и мы купили копченого морского окуня за достаточно высокую цену. Купили и каких-то недорогих фруктов. Вернувшись в снимаемый сад, мы отужинали окунем, аккуратно очищая его от слипающихся красных чешуек и бережно поровну деля вкусно пахнущую копченую мякоть. Мы проваливались в нежную пористую поверхность белого хлеба, упивались сочностью дыни, пили чистейшую ключевую воду и, наконец, совсем оценили Судак как итальянский портовый город, пусть даже и эпохи Возрождения…
Потом решили сходить в душ, поскольку нам сказали, что ненадолго в сад дадут воду. Вода здесь — ценность. Вода для купания есть не везде, а так как от жары постоянно хочется искупаться, то ценишь каждую такую возможность. Это была закрытая душевая кабинка в одном из садов, на свежем воздухе. Прохладная вода падала сверху фонтаном, весело брызгая, и мне казалось, что это сам лукавый Рафаэль своими кисточками пишет абрис лица Екатерины Александрийской или чаровник Леонардо выписывает прекрасную Леду…
7. Ялта
Впереди была Ялта. Столько раз воспетая писателями и поэтами, имевшая славу курорта европейского уровня, Ялта оказалась для нас дороговатым удовольствием, и мы проехали ее быстро, не став даже останавливаться на ночлег. На Ялтинском вокзале я впервые увидела магнолию. Оказывается, магнолия — это дерево. Она цветет огромной бело-розовой цветочной шапкой… От магнолии очень резкий запах. Но вообще-то она красива.
Ялта — это город Чехова. Он любил ее, в ней писал свои шедевры, в ней купил себе дачу на гонорары, продав все свои авторские права. В конце жизни он обрел здесь заслуженный приют, но так и не успел им насладиться.
Дача Чехова, легкая и просторная, имеет дачную архитектуру. Она двухэтажная и очень напоминает южный летний дом европейских писателей. Однако современный мемориальный налет мешает в полной мере почувствовать творческую атмосферу писательского труда и писательского быта. Нам все рассказывали о чеховских кепочках, которые он часто менял… В саду было много растений, и нам еще рассказывали о садовнике Чехова и показывали как реликвию скамейку, где Чехов сидел, предлагая посидеть на ней и нам, но чего-то все-таки не хватало…
Все впечатление совсем испортило выступление местных поэтов, отягченных регалиями, которые читали хорошо поставленными голосами свои тяжеловатые стихи.
Мы пошли на набережную, любуясь улицами и архитектурой Ялты. Здесь действительно было приятно гулять и прохаживаться. Вдоль набережной стояло много судов. Мы купили воды и погрузились в созерцание портовой романтики…
…И снова, в который раз в Крыму, нас настигли гриновские образы. Вон там, за тем столиком, за стаканчиком терпкого кьянти набирает, наверное, капитан — старый морской волк команду отъявленных негодяев и бродяг для своего очередного дьявольского предприятия!.. Дул ветер, но солнце дрожало в брызгах… и неожиданно у нас перед мысленным взором все поплыло и начало смещаться… Представились несчастные суденышки, под струями дождя и ветра несущиеся навстречу своему непостижимому морскому счастью… Суденышки охотились за богатством. И уже слышался матросам и капитану звон золота, представлялись россыпи драгоценностей, и от этого крепче сжимались клинки в крепких пиратских руках. А после какой-нибудь морской схватки в покинутом богом акульем углу, израненные, потрепанные, но счастливые, перебирали пираты добычу и везли своих пленников на заброшенный в океане остров, чтобы там их и оставить…
8. Капсельская бухта
В поисках уютного побережья, где мало людей, нам посоветовали отправиться в Капсельскую бухту. Поехав в том направлении, до Капсели мы все-таки не доехали, а высадились где-то на полпути к бухте и отправились к морю. Мы проходили по выжженной земле, напоминавшей пустыню, если бы не маленькие холмы, на которые мы постоянно взбирались. Ни тебе пышной растительности у моря, ни тебе пирамидальных тополей и кипарисов, ни тебе пустого песчаного пляжа. Только сухая, выжженная земля.
Все-таки мы нашли уютное местечко с галечным пляжем недалеко от моря, где уже расположилось несколько человек с палатками и стояла пара машин. Но это было совсем не то, что на остальных пляжах. У моря не было никого, и можно было вдоволь поплавать и побултыхаться в лучах заходящего солнца. Расположились мы под экзотически выгнутым деревом, на песке. Недалеко протекал ручей с пресной водой. В соседней палатке жила молодая семья с ребенком, жила так тихо, как дыхание южного ветра… Насобирав дров и набрав воды в котелок, мы стали готовить ужин. Пока закипала вода, легкими штрихами ложились путевые записи в наших блокнотах, а потом огненными сполохами стали взвиваться, вспыхивать, искриться и исчезать в чернильном небе строчки великих поэтов… Было романтично сидеть под деревом у палатки, где на костре готовится ужин, недалеко плещется море, и в закатных сумерках оно серебриться и золотиться, а через некоторое время на воде появляется дрожащая лунная дорожка…
Вечер был так очаровательно хорош, что, выкупавшись, мы долго созерцали море и наконец наслаждались югом, тишиной и красотой места. Легли спать, когда совсем стемнело и на сине-фиолетовом небе появились звезды. Но только мы устроились на ночлег, как в одной из машин врубили на полную громкость Малинина. Ну, конечно, если все так хорошо начинается, то обязательно жди подвоха! Маленькая ложка цивилизованного дегтя в бочке древнего меда… Впрочем, несмотря ни на что, мы были почти счастливы и сладко уснули.
9. Севастополь и
Херсонес
В Севастополе нам довелось впервые услышать украинскую речь в Крыму, и то рядом с украинским ресторанчиком национального вида. На украинском языке ругались два престарелых обывателя: муж и жена.
Мы оставили вещи в камере хранения на автовокзале и пошли на набережную… Город поразил своей русской архитектурой ХVIII–ХIХ века и очень напоминал Питер, только был весь белый, а не лилово-серый, как Питер, и был весь пропитан солнцем. Мы прошли мимо высоченных круизных судов на пирс, который, судя по всему, был и пляжем, поскольку с пирса в воду спускались лестницы. И снова с удовольствием мы отправились купаться.
Море волновалось и билось о пирс, словно смеялось и издевалось над плавающими людьми. Андрей спустился по перилам и отплыл недалеко от пирса. Он плавал осторожно и аккуратно, не погружая голову в воду… Да, это было правильно.
Я тоже с удовольствием плавала в этой стихии… Мне нравилось ощущение покачивания на воде… Море хотя и пугало, но держало на волнах, словно играло, как великан с котенком. А когда от проплывающих судов пошли волны, — это стало особым удовольствием — удерживаться на них. Море здесь было словно прирученное, и мы не боялась его.
Днем мы поехали в Херсонес. Это удивительно живописные античные развалины, которые поселяют в душе радость и восторг. Мы бродили по ним, как по древнему городу: натыкались на колонны древних храмов, на храм Артемиды, на греческие дома и хранилища воды, на виноградную давильню и давильню оливок и на другие постройки. Здесь вся архитектура была соизмерима человеку, хоть и сохранилась частично: где-то по пояс, где-то без крыш домов, где-то стены домов остались только наполовину… Недалеко велись археологические раскопки.
Мы прошли к морю. Купаться в этих развалинах, среди белых мраморных камней было бы особой радостью, но мы не купались… Андрей сел на камень и устремил свой взгляд вдаль, ну прямо как античный философ, Сократ, например. Так он и запечатлелся в моей памяти в Херсонесе: сидящим на берегу в черной футболке с рисунком Пикассо, изображающим Дон Кихота, в синих джинсах и с хайратником на голове — погруженным в свои философские мысли…
Выйдя к театру Диониса, расположившемуся амфитеатром под открытым небом, мы увидели, как готовится античное представление по Софоклу… Купив билет, мы вместе с актерами погрузились в перипетии античного понимания столкновения личности с роком и долгом. Нам снова напомнили о человеческих жертвоприношениях античных язычников. Античное общество наказывало человека за то, что он не подчинялся роду и року. Впрочем, такое проявление человеческой воли в драме, как бунт против фатализма высших сил, было понятным и человечным, как и вся греческая цивилизация, идущая путем познания и творчества. И здесь, в Крыму, рядом с морской стихией, такое бытование свободолюбивой, почти средиземноморской культуры было естественно и органично, и мы, прикоснувшись к ней, словно надышались свежего воздуха.
Здесь бесстрашно как будто жила
и вдыхала простор приморский,
и обрушивалась волна
в возмущении черноморском,
но восторгом дышала душа,
средь античных развалин купаясь,
дерзко в солнечных брызгах дрожа
или в ласточку преображаясь.
10. Бахчисарай
Бахчисарай — маленький городок-поселение у подножия Крымских гор. Он очень экзотичный. Здесь центр татарской культуры, и люди строятся по-восточному, сохраняя свой особый восточный колорит.
Мы вышли из автобуса и сняли жилье у настоящей крымской татарки — тети Шуры. (Татары, живущие с русскими, как правило, берут себе русские имена). Снять жилье у тети Шуры оказалось в 10 раз дешевле, чем мы сняли бы у украинки. Тетя Шура была изящного вида женщина: худая и гибкая, подвижная как ртуть, чем-то она напоминала девушку, с тюльпаном длинных волос, заколотых небрежным коконом, она двигалась легко и грациозно. Мы пошли по извилистым улочкам Бахчисарая куда-то вверх. Дом тети Шуры был белый, как многие дома в Крыму, на Украине и вообще на юге. Здесь, за калиткой мы впервые увидели куст ягоды-шелковицы. Она кисленькая на вкус и внешне напоминает темно-синюю малину…
Нас определили жить в стоящую отдельно, всю застекленную веранду, слегка занавешенную ажурными белыми занавесками. В эту веранду, уже потом, когда мы там жили, осторожно заглядывал, любопытствуя, маленький мальчик — сын тети Шуры…
Хозяйка уговорила нас и столоваться у нее, и все три дня, пока мы там жили, — ели национальную крымско-татарскую еду: всевозможные острые салаты, тушеные кабачки, баклажаны и другие приготовленные особым способом овощи, остро приправленные перцем. Такую еду и мы готовим летом и осенью, но приправы кладем немного, подчиняясь собственному вкусу.
У тети Шуры был небольшой сад — неизменные вишни и абрикосы сразу появились у нас на столике. Мне нравилось у тети Шуры, поскольку ее сад и дом отчасти напоминали мне бабушкину и дедушкину дачу под Москвой, где я жила в детстве летом.
Тетя Шура пригласила нас в дом ужинать. У нее не было столов и стульев, и сидели мы на своеобразных топчанчиках… Столик тоже был низенький, какой-то деревянный куб. Тетя Шура очень органично вписывалась в этот интерьер, она сидела по-турецки и активно нас потчевала, поднося пиалы с салатом, передавая хлеб, разливая чай. Она рассказывала историю своей семьи и показывала фотографии своих родственников со всего бывшего Советского Союза, похожие на все фото советских людей и советских семей, а узнав, что я наполовину татарка, стала называть нас «своими»…
Тетя Шура приехала жить в Бахчисарай со своими сыновьями. Мужа у нее не было, но семью оберегал брат или другой родственник-мужчина. Старший сын у нее уже вырос и жил отдельно. Средний сын у тети Шуры погиб — утонул мальчишкой, она плакала, рассказывая нам об этом, и мы очень-очень ей сочувствовали. А младший мальчик был поэтому ею особенно любим и храним, и она неохотно отпускала его с нами, когда нужно было показать куда-то дорогу. Тетя Шура рассказывала нам о достопримечательностях Бахчисарая и говорила, что очень рада, что сюда едут отдыхать и смотреть на эту культуру люди. Конечно, она гордилась красотами своего городка, тем более что здесь было на что посмотреть и было из чего извлечь урок, что мы поняли позднее.
Вечером мы отправились погулять по Бахчисараю. Был тихий, очаровательный вечер. Вокруг росло много деревьев и кустов. В домах присутствовал какой-нибудь восточный изгиб — то крыша особо круглая, то сарайчик выгибается полукругом. Улочки были узкие, а вдоль улиц кое-где росли пирамидальные тополя… Волосы гуляющих девушек и юношей особо красиво светились на фоне закатного солнца. Мы срывали вишенки и упивались неторопливым, нагретым солнцем, явно нежным и уже немного остывающим вечером.
11. Ханский дворец
На следующий день мы пошли в ханский дворец и ханскую резиденцию золотоордынцев. Первым делом — попытались снова проникнуть в мечеть. Хотя нам и говорили, что женщин в мечеть не пускают, меня с Андрюшей спокойно пропустили в нее, попросили только снять обувь. Мы поднялись на второй этаж, пространство которого было невысокое, на полу мягкими ворсистыми колечками щекотали пятки ковры. Потолок был выпуклый — полукруглый. Недалеко сидели люди и негромко переговаривались. Мы устроились на ковре, и нас охватило чувство отрешения и умиротворения. В мечети было прохладно, так же хорошо и прохладно, как бывает в костеле в жаркий день. И чувство возникает где-то похожее: душа отрешается от земного и отдыхает. Этому способствует вся атмосфера несуетности большого пространства, мягкого света, струящегося из окон, особый настрой посетителей. Мне нравилось это ощущение. Наверное, для подобных самоуглубленных медитаций и нужны культовые сооружения всего мира и всех религий, для отрешенного умиротворения, отдыха и обретения гармонии с миром и самим собой.
Мы вышли из мечети и пошли во дворец. Архитектура татарских дворцов чем-то напоминает китайскую — дворцы, пагоды. Это большие коричневые прямоугольные здания с огромными, во всю стену окнами, тонко декорированными цветной рейкой. Мы ходили по дворцовому комплексу и погружались в татарскую культуру. Комнаты во дворцах были просторные, но затемненные, на окнах — витражи. В помещениях хана: диванчик, культовые вазы, резные столики, музыкальные инструменты. В «диване» — комнате для собраний — по периметру стояли диваны, усыпанные подушками, а в центре мог находиться фонтанчик с истекающей из него водой. Здесь было светлее.
В женских комнатах было как-то особенно темновато: присутствовало некое круговращение тканевых принадлежностей для сна… в нише стояли сосуды для купания — кувшинчик (кумган) и тазик. Для полуночного отдыха в комнатах ханских жен предполагались фрукты в вазах, много диванов с подушками, музыкальные инструменты. Но почему-то не очень хорошее складывалось впечатление от этой полусумеречной жизни. Было как-то немного темно и душно. Это рождающееся чувство тесноты, несвободы складывалось не случайно. Жизнь ханской семьи проходила в гареме: у хана было много жен, любовниц и наложниц, которых охраняли рабы и евнухи. И никуда носа не смей высунуть… Зарежут… Какая уж тут свобода, одна неволя!..
Нам показали скульптуру крымской татарки — худой, красивой, страстной и несчастной. А во дворце главной жены хана поразил ящик для переноса красавицы, он был весь из тонких пластинок, через которые женщина все видит, что на улице происходит, а ее не видит никто. В закрытых дворах дворца главной жены хана фонтаны напоминали маленькие ступы… Здесь проходила жизнь ханских жен и их маленьких детей. Складывалось впечатление, что жизнь и культура мусульманского дворца вилась, как не оканчивающаяся нить Великого шелкового пути, или арабская вязь в декоре восточных зданий, или арабески в старинных арабских книгах и рисунках тканей, а точнее, в зримом пространстве дворца был запечатлен образ самого восточного способа мыслить, основанный на идее бесконечности, бессмертия. Меня он смущал своею незавершенностью.
12. Бахчисарайский
фонтан
Нас провели к Бахчисарайскому фонтану, который воспел Александр Пушкин. Он посетил Бахчисарай и услышал его легенду, которую рассказывают всем посетителям дворца. Хан полюбил христианскую девушку. Она не ответила ему взаимностью, он пленил ее и заточил в своем дворце. Но девушка чахла и предпочла смерть любви хана. Хан долго тосковал, а потом приказал построить этот фонтан. Вода из фонтана протекала по нескольким чашам: из одной растекалась по двум, потом снова в одну и заканчивалась в своеобразной спирали — символе бесконечности. Этот фонтан слез выражал неутолимую ханскую любовь и печаль… Вода протекала по двум чашам, то соединяясь, то разъединяясь, что говорило о бесконечном непонимании девушки и хана… Этот фонтан постоянно сочится, как источаются тоскою сердца…
У фонтана всегда два живых цветка. Их кладут сюда с тех самых пор, когда этот фонтан был построен. Здесь же находится бюст Пушкина. Поэт почти точно воспроизвел легенду в своем «Бахчисарайском фонтане», только гениально возвысив ее до лирической поэмы. Кстати, сам реальный фонтан Пушкину не понравился. Он вообще описывал свое крымское путешествие без симпатии. Но вот коснулось реального события творческое воображение поэта, и Бахчисарайский фонтан заиграл всеми своими лирическими красками…
Мы гуляли по бахчисарайским дворцам, и я представляла себе, как золотоордынские ханы уходили отсюда со своим войском завоевывать весь мир. Потом они приводили в этот дворец пленников и пленниц всех народов, но были ли они счастливы? Их неуемная страстность только распалялась от битв, и, приходя под сень тенистых садов и сумрачных комнат, к своим женам, могли ли они утолить ее темными крымскими ночами?.. Эти женщины были только рабынями, как и весь завоеванный ханами мир. Но приносило ли это жестким мужским душам покой?
Я подумала, что мне очень повезло родиться на Русском Севере и воспитываться в русской культуре… С детства я впитала в себя вольнолюбивый дух, присущий северорусским женщинам. Мне посчастливилось узнать цену любви, естественной в выборе, с ее ошибками и победами, радостью и горечью, нечаянными открытиями и вспышками яростного гнева, неутихающими бурями и вновь голубиным курлыканьем по ночам. А также с дуэтными блюзовыми вариациями и дерзкими джазовыми импровизациями, всеми этими коловращениями и возвращениями к себе и друг другу, то есть всем тем, что составляет особенную черту свободы человека.
А для этого когда-то мои бабушка и дедушка должны были уехать из Казани, от нелюбимых профессий, которые им предназначались их семьями (дедушку хотели сделать муллой), уехать в Подмосковье и выбрать свою судьбу, отличную от предначертанной их родом.
И когда-то моя мама, татарочка, вышла замуж по любви за моего русского папу, вопреки возможному, но несвободному браку с богатым и преуспевающим татарином. Она вышла замуж за папу и уехала на Русский Север, кстати, отвергнув и возможную аспирантуру в подмосковной Дубне. А в Северодвинске родилась я.
В своей семье, где было много смешного и трагического, серьезного и романтического, профессиональных предпочтений родственников и выбора собственной души, я росла, училась, влюблялась и ссорилась насмерть, впитывая в себя всю эту внутреннюю изначальность моей будущей личности. В ней соединялись уютная колыбель моего рода, гениальная мировая художественная культура и жесткая, но понятная реальность внешней жизни.
Я свободно и отчаянно искала свою истинную любовь. В Андрее — русском философе и писателе — я увидела ту же свободу, к которой меня «привили» еще в детстве и которую я обнаружила в поэзии Пушкина. Теперь же, открывая жизнь одной из ветвей моих далеких предков, я испытывала удивление и горечь, в чем-то понимая и не понимая, оправдывая и не оправдывая их…
Мы побродили еще по музейному комплексу, посмотрели выставку и книги, предлагаемые Центром татарской культуры, сходили на могилу хана Гирея, пофотографировались и пошли к тете Шуре ужинать. Как знать, может быть и она когда-то предпочла свободу в выборе рабскому благополучию с нелюбимым мужем, но только вот осталась одна с сыновьями… Как знать…
Мы пришли, а тетя Шура грела воду, и мы смогли омыться в ее очаровательной садовой «душевой». Назавтра мы собирались в Чуфут-Кале.
13.Чуфут-Кале
Чуфут-Кале — это скальный город. Путь туда очень длинный и трудный, — через горы. По дороге мы проходили православный храм в горах, где было много паломников, приехавших смотреть и целовать какую-ту древнюю икону. На Чуфут-Кале мы шли по старой аланской дороге. Местность представляла собой гигантские известняковые округлые образования, где делали себе жилища монахи, немного выше обитали ласточки.
Нам рассказывали, что длинную вытянутую скалу в древности называли Драконом, поскольку люди совершали здесь человеческие жертвоприношения и говорили, что эти языческие жертвы принесены чудовищу. Возможно, бессознательно эти жертвы предназначались чудовищу, которое живет в нас?.. Отсюда же скидывали непокорных влюбленных. Здесь было много сражений, народы воевали между собой за место под солнцем.
Мы поднимались на Чуфут-Кале по крутой дороге и карабкались по выпуклым большим валунам. Чуфут-Кале — город на этих огромных валунах. Здесь также есть строения: каменные дома, мусульманский мавзолей и синагога. Посередине города проходит дорога, а по краям города — отвесные скалы…
Караимы — народ, получившийся от смешения двух народов: татар и евреев. Такие этнообразования от соединения двух «ветвей» восточной крови в мире есть во многих странах… В Испании заключались браки, например, между мавританками и евреями испанского происхождения и наоборот. В южной Италии также есть подобные образования. По всей России, Америке, Восточной Европе и по всему миру есть такие семьи. А такой восточный народ, как хазары — кочевники, которые, видимо, также смешивались с евреями, переняли даже еврейскую веру — иудаизм.
Но везде это очень сложное и небезопасное смешение народов, очень уж разные культуры. Кому-то удается сохранить гармоничный баланс, и семьи получаются крепкими и самобытными, где каждый умудряется при общем ладе сохранить свою индивидуальность. А какие-то подобные семьи несчастливы, сталкиваются разные культуры, религии, бытовые привычки, вкусы, даже профессиональные предпочтения, и семьи распадаются. Быть может, от общей невнимательности, нечуткости, самовлюбленности представителей этих семей.
Самый острый конфликт этих двух народов — арабо-израильский конфликт, который усугублен борьбой за землю. Сохранить мир в семье удается только изначально гибким во взаимоотношениях людям, где и дети и взрослые уважают самобытность другого, схожего народа, особенно попадая в поле других культур.
Татар и евреев, поляков и англичан, грузин и чукчей, французов и вьетнамцев влечет друг к другу какой-то глубинный изначальный огонь, можно назвать его огнем страсти, а можно — любви, ведь когда-то все народы были родственные… Но годы исторического развития мира наложили слишком глубокий культурный отпечаток. Мусульманство и иудаизм, так же как христианство и буддизм, индейские культы и католичество, протестантизм и индуизм… стоят порою как скалы друг напротив друга, словно в Чуфут-Кале.
Но, может быть, здесь сама природа помогает преодолеть этот конфликт? Жесткий горный ландшафт со струящимися водопадами и ключевой водой в тенистых долинах, обдуваемых теплыми южными ветрами, где растут орешники, порождает эмоциональный восторг и негу отдохновения. Возможно, все на этих горах совершается стремительно, как ожог от ледяной воды… И так же стремительно чувства приходят в норму…
Или не всегда? Так, например, нам показали мавзолей дочери мусульманского правителя, бросившейся со скалы в юном возрасте. Что стоит за этой трагедией? Какую тайну хранят в себе эти горы?
Чуфут-Кале — так просто не залезть
сюда, здесь мавзолей татарский есть
и синагога, и один звучит мотив,
народов двух смешенье воплотив.
Здесь пропастью раскинулся овраг –
давнишней распри воплощенный знак,
но встречи назначают на тропе
влюбленные в горах Чуфут-Кале…
Сердечный вопрос оказывался всегда очень тонким и сложным, словно порою люди и в Чуфут-Кале ходили как по лезвию ножа… Но, вероятно, преодолеть эти противоречия могут только внутренне сильные люди, ставшие личностями. Именно такие люди и берегут хрупкий мир между народами. А уже их подрастающие дети и вовсе не понимают смысла таких конфликтов. Особенно если живут не в Израиле или Палестине, а в странах, где национальные проблемы преодолеваются поликультурностью и политкорректностью. Ведь, смешиваясь, народы расплескивают свою национальную культуру, свою кровь, но, как кислородом, насыщаются другими…
Тем не менее, такой народ, как караимы, существовал когда-то и сейчас растворился среди татар, евреев, украинцев, итальянцев, турок, русских, греков, армян… Он стал частью крымского населения — самобытного, но приветливого и доброжелательного, испытывающего гордость за свою историю и свою культуру. Здесь помогают людям отдыхать и с удовольствием демонстрируют достопримечательности этой солнечной, плодородной и такой культурно разнообразной земли.
14. Симферополь
Мы приехали в Симферополь, утомленные путешествием, но счастливые, радостные и отдохнувшие. С чувством удивления и благодарности за открытия мы покидали эту самобытную землю. Каждый нашел в Крыму что-то близкое своей душе. Мы открывали для себя историю и культуру народов, живущих и живших здесь. И я, наконец, почувствовала жизнь и душу, круговращения и коловращения, бытование и бытийствование человечества на этой Земле…
А также узнала что-то новое о себе, о любви и обо всем человеческом роде!
Мы вдоволь насладились морем, наелись фруктов и ягод, напутешествовались и теперь хотели что-нибудь взять с собой на память. Снова увидев персики, мы подумали, что они впитали в себя всю сочность крымского солнца. Они истекали соком и звали взять их с собой, чтобы еще раз в поезде, или дома, или в других путешествиях насладиться частичкой крымской земли. Так мы и сделали.
А в небе, рассекая воздух, падая и взлетая, кружась и пикируя, прощались с нами крымские ласточки, свободные и своевольные, лукавые и доверчивые, стремительные и ускользающие, словно приглашая нас еще раз сюда вернуться.
P.S. Март 2014 года. Последний месяц события на Украине развертывались стремительно, и мне очень больно за тот национальный раскол, в который попала Украина и который предугадывался уже тогда, в середине 2000-х годов, о которых идет речь в этой автобиографической прозе. Мне было бы очень жаль, если бы Крым утратил свою этническую самобытность, поскольку именно в Крыму мы наблюдали тонкое взаимодействие разных национальных культур, их дружественный повседневный диалог.