Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2014
Константин Комаров (1988) — родился в Свердловске. Поэт, литературный критик, филолог.
Аспирант филологического факультета Уральского федерального университета.
Критические статьи и рецензии публиковались в журналах «Урал», «Новый мир»,
«Вопросы литературы» и др. Лауреат премии журнала «Урал» за литературную
критику (2010). Стихи публиковались в журналах «Урал», «Уральский следопыт»,
«Бельские просторы», в ряде сборников и альманахов, на журнальном портале
«Мегалит». Автор трех сборников стихов. Участник и лауреат нескольких
поэтических фестивалей. Живет и работает в Екатеринбурге.
***
Свет не изучен — измучен
жёсткой излучиной глаз,
голосом школьной физручки
зимний орёт декаданс.
Катится солнце на бойню,
градусник ртутью залит.
И никому здесь не больно,
и у меня не болит.
***
Расшатан воздух нашатырный,
и звук перенаправлен вспять.
Отныне свет — весь наш, а ты не
желаешь этого понять.
В крупинках полусонной соли
одна зима идёт за две.
Мир как бы говорит нам: сорри
и удаляется за дверь.
Мы остаёмся. Остаёмся.
Не расстаёмся. Двое. Мы.
И не сдаёмся. И смеёмся.
И дорастаем до зимы.
И в сердце дотлевает ветошь
невыжитого вдругорядь.
Ты всё увидишь — ты поверишь.
Не мне тебя разуверять.
***
Сегодня шёл снег,
а я вчера слёг —
вокруг меня сверк—
анье и шёлк.
Бумага лежит,
событьем не став,
на сердце у лжи
отныне нет прав.
Скажи мне, что я
не знал бы и так —
что шепчет, штормя,
октябрьский мрак,
не видимый нам,
не слышимый нам,
идущий по снам,
как по головам, —
простой имярек,
валящийся с ног —
варяг или грек,
а может быть — бог.
***
Из дому выйдешь. Сквозь людей
пройдёшь — печальный и скуластый
и в магазине суперклей
приобретёшь. И склеишь ласты.
Смахнув слезинку со щеки,
густой щетиною обросшей,
наденешь вместо них коньки,
но сразу же и их отбросишь.
И, наплевав на дождь и град,
на снегопад и зной палящий,
не в нарды, не в футбол играть
отправишься, а сразу — в ящик.
И выиграешь право петь —
немного глухо и капризно —
о том, как сложно умереть
в стране подобных эвфемизмов.
Но, приучивши карандаш
к недолговечному покою,
возьмёшь себе и дуба дашь
над недописанной строкою.
***
Восходит новая трава из—
под растерянной земли,
и резвые звенят трамваи,
круглы их морды, как нули.
С тобой мы преданы пороку,
но также преданы мечтам,
за нами вором по пятам
веснаидётвеснедорогу.
И облако, как пиво, пенно,
и мы — немного смущены —
тайком выдёргиваем перья
из белоснежной тишины,
звучащей благостною мантрой
другим обещанного дня
в контексте будущего марта,
где ты не встретила меня.
***
Так ключи живут в кармане,
в гардеробе — пальтецо,
так обречены трамваи
на трамвайное кольцо.
Так сминают оригами,
так в тепле стлевает плед,
так снежинка под снегами
выплакала свой скелет.
Так снимают маску с маски,
так идут среди гурта,
так скрипят без всякой смазки
ржавые ворота рта.
Так безликое хилеет,
так влетает моль в плафон,
так диктуют ахинею
в ненадёжный диктофон.
Так в дыму мучном и тучном
пеленают пустоту,
так бухают, потому что
не горели на спирту.
Так терзают мыслей тюбик,
передёрнув на зарю.
Так не любят. Так не любят.
Так не любят — говорю!
***
Я обожрался белены,
мне велено идти сквозь стены,
но сны мои воспалены,
как гибельные гобелены.
О, сны. Какая нега в их
дневном невидимом гниенье;
так разлагает снеговик
себя под птиц весенних пенье —
необязательных грачей,
которые нужны здесь просто
как знак реальности ничьей,
как с ангельского лба короста.
Таков мой устричный острог,
измятый, гелевый, лубочный,
где безнадёга между строк
сворачивается клубочком,
и мухой тишина кружит,
раскрытой тайною летальной,
и дохнет на стекле чужих
зрачков — избыточной деталью.
***
Слово лежит во рту,
будто бы лазурит.
Пламенем на спирту
не говорит — горит.
Вплавлена в плексиглас
сонная немота.
Тонущий в плеске глаз
не различит цвета
каменных мотыльков,
дымчатых облаков,
радужных угольков
и золотых песков.
Но стрекотанье звёзд
радует дурачка
до закипанья слёз
на глубине зрачка.
Он подносил ко рту
карту кривых зеркал
и целовал их ртуть —
плакал, не умолкал.
Но наконец умолк…
И показалось мне
в страшной, как серый волк,
сказочной тишине
звоном пустых кольчуг,
каплею на ноже —
что я ещё молчу,
но говорю — уже.
***
Всё то, что мне ещё не спелось,
всё, что на языке горчит,
я вижу на пустом дисплее
апрельской пиксельной ночи.
Пока трясёт глухие грани
моя неверная рука,
на небе, словно на экране,
плывут, как титры, облака.
Дорога стелется скатёркой
всё в деревянную кровать,
а что метафоры затёрты,
мне с января еще плевать.
На скромные запросы птичьи
у словаря беру взаймы.
И вновь моя весна почти что
неотличима от зимы.
Я наблюдаю, полумёртвый,
очередную смену вех.
И дворники бегут и мётлы,
как флаги, поднимают вверх.
Но я живу лишь вечерами
и, набросавши стих вчерне,
смотрю, как луны-ветераны
сияют о своей войне.
Страницы мудрые, как старцы,
листаю в тишине ночной
и сочиняю эти стансы,
не претендуя ни на что.
Простыни
1
Простыня — прямоугольный кусок ткани,
употребляемый для застилания постели.
Из Википедии
М.
Промахивая в два прыжка ступени,
не замечая текстов на стене,
мы погружались в тихом исступленье
в солёные пустыни простыней.
Они последним были нам приютом,
сквозь них всё норовили мы врасти
в тот мир, который лишь обэриутам,
быть может, получилось обрести.
Покуда гнозис замещал экфразис
на заоконной бешеной земле,
нам здесь мерцал единственный оазис
бутылкой минералки на столе.
Секунды измерялись в киловаттах,
рассвет смеялся, как заклятый враг,
и нас с тобой, ни в чём не виноватых,
выбрасывало в пыльный полумрак
размытого, растерзанного утра,
несвежего, убийственного дня,
и солнце полыхало, словно урна,
но шла лишь вонь от этого огня.
Мы наспех недоверчиво прощались,
сворачивая в шёпот спелый крик,
и амальгамы с ртутными прыщами
являли мне чужой бесхозный лик.
Качались жизни чёртовы качели,
скрипели санки деревянных снов,
и вырождалась, как в сухарь — печенье,
тоска в потоки беспризорных слов…
Когда ж мне скажут божии холопы,
что весь свой век я бредил по нулю,
что рай земной по дурости прохлопал —
я им простынки эти предъявлю.
2
Простыня — длинное, сбивчивое письмо.
А. Кот-ву
Напиши мне простыню,
Лёха.
Я тогда не прострелю
вдоха,
я тогда не прослыву
рыжим
и останусь на плаву,
выжив.
Напиши мне простыню
нынче.
Хочешь — в духе «просто ню»,
хочешь — Линча.
Лёню там упомяни,
Нину.
Я от этой простыни
не простыну.
А скажу я в смуте дней
тощих —
«Не пиши мне простыней
больше» —
верить мне тогда не смей
ни на йоту
(спутал всё зелёный змей
идиёту).
Нас с тобою небеса
вздули.
Почему б не написать?
Х…и?
Напиши мне простыню,
Гюльчатай, а?
Я над нею постою —
почитаю
да, глядишь, и прозвеню
свежим словом.
Напиши мне простыню!
Будь здоровым!