Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2014
Елена Новикова — окончила Ленинградский политехнический
институт (теперь СПбГТУ) по специальности —
прикладная математика. Работает в рекламном агентстве. Публиковалась в журналах
«Звезда», «Нева», «Полдень XXI век». Живет в Санкт-Петербурге.
Слова приходят
У австралийских аборигенов во время обрядов инициации, которым каждый юноша должен подвергнуться, прежде чем он получит права и привилегии взрослого мужчины, бытует обычай выбивать один или несколько передних зубов. Происхождение и сущность этого обычая неясны.
Дж. Фрезер. «Золотая ветвь»
Агу
Так молится младенец, глядя в пустой потолок: «А-гу!»
Почти «ау», а что тут странного — пришел в лес, нужно выяснить, кто там еще.
— Я бабка-сыроежка, я моховик-дуровик, я лисичка-приличка, а ты кто?
— А я сам еще не знаю… Наверное, Вася.
Имена
Пантелеймон Никанорович был велосипедом. Рама желтая, нарядная, колеса крепкие, можно по горам кататься, на руле рычажки передач. Жил Пантелеймон Никанорович хорошо, а ночевал в подвале, прикрученный к батарее тросом.
И Пелагеюшка — велосипед, только полегче и нежного голубого цвета. Вдвоем им не скучно.
И вот однажды злые люди разрезали трос и взяли Пантелеймона Никаноровича и Пелагеюшку в плен. Где они, как — неведомо.
Больше имена велосипедам она не давала.
А стиральную машину зовут Глашка. Стоило кому-то вымазаться с ног до головы, говорили: «Ничего, Глашка справится!» Она безотказна — стирает хоть днем, хоть ночью, крутится барабан, а у барабана кошка сидит, смотрит, как вертится цветное белье. Это ей интересней, чем телевизор смотреть.
Но к старости у Глашки стала отказывать память — все выстирает, прополощет, а слить воду и отжать позабудет. Скажешь ей: «Глашка, что же ты так?» Попросишь отжать, а у нее только раза с шестого получается.
А ему стыдно новую машину покупать, эту, говорит, чинить будем, она хорошая.
Размер
Она смотрела на картонку, вырезанную по размеру ноги дочери, и начинала верить, что вселенная родилась из точки.
Сердце слона весит 20–30 кг и бьется с частотой 30 раз в минуту. Какого размера у слона грусть?
Сочувствовать
Две женщины в автобусе, держатся за верхнюю перекладину, качаются на поворотах:
— Когда она будет звонить и спрашивать, как дела, ты возьми и скажи, что у тебя серьезные проблемы со здоровьем!
— Но ведь их нет???
— Ну и что?.. Зато она перестанет завидовать и начнет сочувствовать!
Хороший человек
Садоводство, старые домики из досок, грядки с кабачками и зеленым луком. Старушка в платочке, лицо гладкое, свежее, загорелое. Улыбается:
— Вот к Валерию попробуй обратиться — где сядешь, там и слезешь! Только для себя! А вы всегда поможете, всегда можно на вас рассчитывать! У меня снова булыжники закончились, строители говорят, надо еще штук 200–300. Я им сразу сказала, что сосед обязательно поможет, съездит в карьер с прицепом и привезет! Надо обязательно сегодня! Вы ведь такой хороший человек!
Дочка
Она бежала ему навстречу как ветер. Из косиц торчали выбившиеся пряди. Запыхавшись, чуть приоткрыла рот, и стало заметно, что не хватает двух передних зубов.
Небо было ярко-серым, с проблесками солнца, и зелень не пыльная — городской, но все же парк. Она — бежала.
Он немного наклонился, приготовившись ее поймать, и вдруг спинным мозгом почувствовал, что вот это и есть настоящая жизнь и что она — единственная женщина, которая будет его любить всегда.
Маленькая
Детство и лето в Крыму. Черешня в кульке и карусели по дороге к морю.
Новая подружка живет на той же улице, но на склоне горы. У домика одна стена короткая, одна подлиннее. Зовет в гости, поиграть в саду. В беседке, увитой виноградом, сидит серый человек — папа. В папе сидит рак.
В кузове грузовика везут папу в цветах, медные трубы тягуче подвывают. От этой музыки мысли замирают. Люди идут за грузовиком медленные, как сны. Подружка плачет.
— Почему ты плачешь? Пусть его покатают-покатают, а потом привезут домой!
— Ты не понимаешь, ты еще маленькая…
Не послушалась
Девочка играла во дворе с куклой, воспитывала ее, готовила обед из листьев подорожника. Захотела писать.
— Никуда не уходи, я скоро вернусь! — велела она и побежала домой.
Кукла не послушалась.
Свобода
В кармане набралось мелочи на половинку хлеба. В школу не пошли. Шагали долго, наверное, целый час или даже два.
В деревне за железной дорогой, там, где уже близко кладбище, отыскали дом, где живет дядя Сережа. Перелезли через забор, обошли дом, заглядывая в окна, стараясь не попасться ему на глаза.
Земля вокруг дома была совсем черная и вязкая после дождей, и ботинки в нее проваливались почти целиком. Сирень цвела, как обещание чего-то.
Когда хлеб закончился, вернулись домой. А чувство свободы осталось.
Страх
В доме у мостика через ручей живет милиционер. Его мотоцикл с коляской всегда стоит у забора, а у воды пасутся гуси, специальные милицейские гуси.
Дорога домой идет сначала вдоль ручья, а потом обязательно через мост. И когда мальчик идет по мосту, зажмуривая глаза и все-таки подсматривая, гуси вытягивают шеи, тянут к нему твердые желтые клювы и смеются:
— Га-га-га-га-га!
Честность
Пожилая мама со взрослой дочкой у зеркала в театральном туалете:
— Скажи, а если вы с подругой пришли в театр, а у нее на спине платье разошлось по шву — ты ей об этом скажешь?
— Если у меня есть иголка с ниткой, наверное, скажу…
Думать
Большая писательница — это та, которая носит одежду не меньше 52-го размера. Чаще всего встречаются писательницы среднего размера, реже мелкие. Мелкие писательницы обычно злее и талантливее. Впрочем, иногда злыми бывают и большие писательницы. Вообще, писатель не может быть добрым, иначе он растечется сиропом по бумаге и не сможет написать, что думает.
Иногда писатели думают.
Скорость
По-русски — быстрый.
По-украински — швидкий.
По-болгарски — бързо.
По-польски — szybko.
По-словенски — hitro.
Хитрый обязательно обгонит борзого, шибкого, швидкого и быстрого.
На дорогах Словении штрафуют за превышение хитрости.
Говорят
Вот говорят: его бывшая женщина. Может ли женщина быть бывшей, стала ли не-женщиной? Интересно, не-женщина это кто — девушка или мужчина?..
Или говорят: сегодня хороший день. Смотришь на часы, стрелки бегут — хорошие стрелки, хорошие часы. Добегут до конца — хороший день закончится, а начнется, значит, плохой. И хорошие стрелки на хороших часах начнут отсчитывать плохое время. Или наоборот.
А еще: дождь идет. Ноги у дождя длинные и тонкие, как ходули. И так он печально идет куда-то, что хочется затащить его в дом на чай, а потом, когда уйдет окончательно, — долго сушить на веревках одеяла, занавески, воспоминания.
Летать
— Тебе часто снится, что ты летаешь?
— Часто.
— А крыльями ты машешь?
— Нет, я руками гребу, как будто плавниками, только не в воде, а прямо в воздухе. И за мной гонятся люди снизу, и я стараюсь набрать высоту, отталкиваясь руками. А ноги поджимаю, чтобы они не схватили меня и не унесли обратно вниз.
Встать
В отеле у самого Красного моря она сидела в холле с чемоданом и ждала, когда приедет автобус и отвезет ее в аэропорт. Девушка загорелая, крепкая, руки-ноги сильные, как у языческой статуи. Рассказывает:
— В детстве я занималась прыжками в воду, между прочим, довольно успешно. Была в сборной города. Но однажды на тренировке неудачно прыгнула: травма позвоночника, парализовало. Ноги. Лежала полтора года, за мной ухаживали мама и брат. Однажды все ушли из дома, и я осталась одна. Лежала и читала книгу. И вдруг звонок в дверь! Я забыла, что парализована, и встала. Шагнуть уже не удалось, упала сразу же. Но это было начало.
Разрыв
Сначала ты делаешь вид, что ничего не происходит, появляешься с нарочито жизнерадостным и бодрым видом, гасишь накапливающееся раздражение, как окурки — о первый попавшийся предмет… Потом перестаешь понимать, а зачем ты, собственно, приходишь, и какого хрена этот бодрый вид, и вообще…
И вдруг в один прекрасный миг, который, кажется, ничем не отличается от других, и не произошло ничего, а просто какая-то глупая рыба заглянула тебе прямо в глаза из аквариума в торговом центре где-нибудь на Сенной, — ты вдруг понимаешь, что это конец. Что ты больше не придешь никогда.
Добро
— Ты любишь делать добро?
— Конечно!
— А как ты узнаёшь, что это оно?
Чужой
— Одел я ласты и маску и поплыл вдоль кораллового рифа. Можно было плыть довольно долго вдоль берега, а какая красота! Все оттенки розового, сиреневого и голубого, все шевелится, то ли от их подводного ветра, то ли само так живет. Рыбы плавают, кто стайками, кто поодиночке. Желтые, полосатые, золотые! Никто не обращал на меня внимания, а одна рыба — синяя, большая, глаза навыкате — взглянула и поплыла прочь. И я подумал, наверное, я ей не понравился. Да и что думают обо мне кораллы, я тоже не понимаю. Плохо, может быть, думают. Я здесь чужой.
— А рыба небось тоже подумала, что вы с кораллами заодно, и только одна она здесь синяя, пучеглазая, одинокая…
Плыть
— Вся эта гимнастика рук и лягушачье дрыганье лапок не имеет никакого отношения к слову «плыть». «Плыть» — это когда ты забыл, что у тебя есть тело и что оно делает!
Нищий
У ворот, ведущих к Преображенскому собору, женщина без возраста, в потертом, когда-то зеленом, берете:
— Дай Бог здоровья вам и вашим близким…
Мимо, торопясь куда-то, идет молодой мужчина в длинном пальто с кожаной папкой под мышкой. Бубнит себе под нос:
— Я сам нищий, я не видел Рима…
Стихотворение
Девочка писала стихи: про цветы, принцесс и принцев, про зиму со снегирями и кислый лимон, про ложку, которая прыгает в стакане, когда идет поезд. Учительница сказала, что надо написать про героя войны.
— Не умею, — сказала девочка.
— Это просто, — сказала учительница, — есть хорошие рифмы: на века — рука — издалека. Сегодня напишешь, а завтра его прочитают по школьному радио.
— Я хочу домой! — сказала девочка.
— Напишешь и пойдешь, — сказала учительница.
Она закрыла девочку в классе и куда-то ушла вместе с журналом. Когда вернулась, стихотворения так и не было.
— Я хочу в туалет! — сказала девочка.
— Напишешь стихотворение и пойдешь, — сказала учительница.
Девочка написала стихотворение и пошла в туалет.
Любовь
— Вот иду я по парку и вижу: ворона. Классная ворона — растрепанная, нахальная, разве что не матерится. А мимо женщина идет. Скучная, депрессивная, батон домой тащит. И вот ворона ей и говорит…
— Прямо так и говорит?…
— А чего ей криво говорить? Конечно, прямо. Дай, говорит, батон. А женщина тупая, не понимает, дальше идет. Ну, ворона ей все и сказала вслед…
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно… И вот думаю я, что ворону эту я люблю гораздо больше, чем эту женщину, хотя она вроде и человек… Может, неприятности у нее… Всегда в любви есть что-то неправильное…
Зоопарк
— А ты не боишься идти на эту вечеринку? Ведь ты же там никого не знаешь…
— Я ведь не боюсь ходить в зоопарк. Я иду и смотрю: вот лев, вот попугай, вот змея… Какие они? Как себя ведут? Я же не дружить с ними иду!
Известный писатель
Он шел по Невскому в своей оранжевой кепке и, сворачивая на Малую Садовую, подумал:
— А кто-то видит меня и думает: вот идет Сидоренков в своей оранжевой кепке…
Нет, лучше так:
— Вот идет писатель Сидоренков в своей оранжевой кепке…
Нет, лучше так:
— Вот идет известный писатель Сидоренков в своей оранжевой кепке…
Угощайтесь
Запах этой одинокой квартирки был таким знакомым, что защемило в носу. Почему дома пожилых людей пахнут одинаково? Валерьянка и корвалол слились с ароматом цветущей герани, хозяйственным мылом и жареным луком. И что-то еще телесное, и старая мебель, и корки апельсина, сохнущие на окне…
Хозяйка забрала все, что принесли, и предложила чаю. Долго заваривала, но получился все равно некрепкий. Потом сидели прямо на кухне, через гипюровые занавески мерцали уличные огни, автомобили шуршали, и чей-то голос неуверенно выводил: «Я сама себя нашла с трудом…»
Хозяйка всплеснула руками (ой, совсем запамятовала!) и принесла к столу коробку конфет: «Угощайтесь!»
У гостьи была хорошая зрительная память, и она помнила эту коробку ассорти с немыслимыми желто-фиолетовыми цветами. В прошлом месяце не хватало двух конфет, а еще одну, справа в верхнем ряду, месяц назад съела она сама.
Утка
Вечером в пионерском лагере показывают кино! С самого утра у столовой висит афиша!
На длинных деревянных скамейках усаживаются отрядами, предвкушая. Проектор потрескивает, иногда пленка обрывается, и в зале зажигается свет.
Советских моряков захватили в плен и под пытками заставляют отречься от Родины. Какие-то азиатские люди. Моряки с обаятельным Вячеславом Тихоновым во главе борются за свободу. Документ, подписанный кровью, несут под рубашкой, он мокнет под проливным дождем, несколько подписей стерлись. Несут в консульство, доказать, что не остаются моряки добровольно. Добрые и бедные люди обязательно помогут, иначе на что надеяться?
Наши победили и идут к самолету. Остались только те, чья подпись смылась, но все равно ведь победа, правда?
— Мне иногда казалось, что они там и погибнут, — сказала одна девочка, всхлипывая.
— Ты что, действительно переживала? Это же утка! — ответила другая.
И первая девочка сразу представила, как утка сначала бежит по воде, хлопая крыльями, а потом взлетает, все выше, выше… И небо синее, и в нем еще утки. О чем они говорят?
Думать дальше
— Мама, а ты хотела бы покататься на машине времени?
— Да, наверное. Только, наверное, их две, машины. Одна катает так, что ты все видишь, а вмешаться не можешь. А вторая переносит тебя в другую эпоху, и ты там живешь.
— А на какой ты хочешь?
— Я хочу как тень. Чтоб увидеть и понять.
— А я хочу отнести в блокадный Ленинград свежий батон и конфеты. И отдать какой-нибудь голодной девочке!
— Когда я была как ты, я тоже об этом мечтала. А когда я стала думать дальше, я поняла, что девочка может съесть весь батон целиком и умереть. Ведь тех, кто выжил, начинали кормить очень понемножку, чтобы желудок привыкал… Да и просто убить могли девочку из-за этого батона.
Плагиат
На прогулке собирали землянику. Она росла прямо на обочине, красная, душистая, мы шли дальше и дальше и дошли до шоссе побольше, и вожатая сказала, что это шоссе в одну сторону ведет к Выборгу, а в другую — к Ленинграду. К Ленинграду — это домой, а к Выборгу ближе, лагерь на Карельском перешейке. Тогда и родился замысел: накопить корок хлеба, унося втихаря с обеда. Чтобы подольше продержаться! Яблок еще, апельсинов, ну, если, конечно, дадут, — и побег! Как все удивятся, какой он смелый! Хлеб сушил на солнце, чтобы не закис. Тайник устроил прямо в мешке для обуви.
Однажды утром по лагерю объявили тревогу: оказалось, сбежала девочка из старшего отряда. Нашли ее, впрочем, довольно быстро — она на попутке доехала до Выборга и ждала электричку.
Он достал сухари из тайника и стал грызть, закусывая яблоком.
Подвиг потерял смысл. Он знал такое слово — «плагиат».
Свадьба
Виноградные ветки висят прямо над головой, как на картине Брюллова. Но не дотянуться, росту не хватает. Поставили на бочку, получилось. Виноград сладкий, праздничный.
Тут же, на бочке, можно и спеть. Прямо сейчас сочинить и спеть: про жениха, невесту, про теплое море с медузами, про корову Майку и про родившегося у нее теленка, про миндальное дерево на склоне горы. В пять лет можно петь о чем угодно, и все тебе будут аплодировать.
Гости чокаются бокалами и кричат «Горько!». Это хозяйка женит своего сына Мишу, стол накрыли прямо во дворе.
Молодежь хочет танцевать, а ты спрашиваешь хозяйку, она сейчас веселая и добрая:
— А теленочка можно посмотреть?
В ответ смеются:
— Зарезали теленочка… Это же свадьба!
Ради меня
— Я его спросила — а на что ты способен ради меня? Он сказал — потушить сигарету о руку.
— И что?!
— И потушил.
Предложение
— Если ты сделаешь сейчас аборт, я на тебе женюсь…
Наказание
Ей разрешали гулять до задней калитки. Дальше — нельзя. Там ручей, спустившийся прямо с горы, бежит по камешкам, холодный, шустрый.
Она подходила к калитке и смотрела. Иногда отрывала листик с куста и пыталась докинуть до ручья. Но листик легкий, не долетал.
— Я ничего, я только пущу кораблик! — решила девочка.
Корабликом, правда, оказался сандалик. Нечаянно. Правый. Весело скакал, перебираясь через камешки.
Догнать не получилось, больно босиком по камням. Уплыл сандалик в самое Черное море…
Пришлось возвращаться к бабушке, сознаваться. Бабушка рассердилась и заперла девочку в комнате, а сама ушла. Наверное, за новыми сандаликами.
Девочка стояла у окна и смотрела, как проходят по двору другие дачники. Вот тетя Зина прошла, а вот Ирка дразнится из-за дерева. А тетя Зина заметила девочку и спрашивает:
— Ты чего здесь стоишь?
— Бабушка ушла, а меня заперла-а-а-а! — заплакала девочка.
— Ну, давай я тебя вытащу! Открывай форточку.
Девочка встала на стул, дотянулась до форточки. Там была марля от комаров. Тетя Зина аккуратно открепила марлю и взяла девочку под мышки. Еще немного, и девочка на свободе. Только вот ноги поцарапали — марлю-то гвоздиками крепили, хоть и пригибали потом.
Тетя Зина принесла зеленку:
— Ох, попадет мне от твоей бабушки! Ты уж сиди здесь, рядом с крыльцом.
Девочка спряталась в куст. Ей очень хотелось увидеть бабушкино лицо, когда та обнаружит пустую комнату. А потом девочка выпрыгнет из куста и скажет: «Вот я!» А бабушка скажет: «Наказание ты мое…»
Урок
Два мальчика что-то строят из бывшей пружинной кровати.
— Ты чего гуляешь? У тебя урока не было?
— Слушай и учись! Я поднимаюсь на третий этаж и звоню в дверь… Если бежать вниз сразу через две ступеньки, то успеваешь оказаться на улице раньше, чем она дойдет до двери и откроет! И ты честно можешь сказать, что ты звонил, но тебе не открыли. Наверное, учительницы не было дома!
Детский сад
Они забрались на территорию детского сада и целовались прямо под фонарем. Фонарь качался на ветру, и тени вокруг жили своей таинственной жизнью. Пахло осенью, мокрыми листьями под ногами. А одна березка, как свечка, вспыхивала в свете фонаря.
Он думал, что он уже совсем взрослый и что целоваться классно.
Она думала, что это был путь, и они дошли до самой его вершины, и все, что дальше, может быть только хуже. И что, пока не поздно, лучше вместе попасть под какую-нибудь машину.
Она сказала об этом ему. Он пожал плечами:
— Зачем, если все так здорово?!
— Ты не понимаешь, — обиделась она.
Оригинал
— Она такой оригинал — подарила собственную картину. На ней изображена лестница, которая одним концом стоит на земле, а другим уходит в небо! А вверху черные птицы и луна…
— Такую лестницу люди рисуют уже несколько тысяч лет, и называется она Лестница Иакова… В Библии про нее сказано. Правда, вместо черных птиц были ангелы.
— Но она об этом точно не знала! Она же не читала Библию!
Староста
Они оба стояли у доски, красные, как после бани. Тонкие шеи вылезали из уже ставших короткими пиджачков. Близнецы отличились — вырвали из дневника страницы с двойками, а на новых наставили себе пятерок.
Учительница прохаживалась вдоль рядов с указкой и вызывала следующего октябренка. Октябренок вставал и говорил, что ему стыдно за близнецов, что он бы так не поступил.
Девочка Таня разошлась не на шутку.
— Ведь это же ложь! — возмущалась она. — Разве октябрята могут лгать? А вырвать страницы — трусость! Вот она, Таня, сразу бы сказала родителям, что у нее двойка. И пусть ее хоть выпорют!
— Молодец, Таня, — похвалила учительница, помогая себе постукиванием указки. — Принципиальный подход! Была бы ты уже в средней школе, тебя бы назначили старостой.
Таня вспомнила фильм: мальчик с девочкой что-то перепутали и попали в военное время. В их школе было гестапо. Фашисты ходили по деревне и отбирали у людей еду. А помогал им в этом местный житель — Фрол Титыч. Староста. Он знал, у кого из соседей где удобнее прятать.
Тане стало очень стыдно. Она села, покраснев еще сильнее близнецов, и поклялась себе никогда-никогда не выступать больше на собраниях.
Волнуемся
Майские праздники. Садоводы празднуют на природе, засучив рукава. По вечерам спутниковое ТВ и курица на костре. Современная бабушка, закурив, звонит по мобильному телефону:
— Как там Мишенька? Болеет? Температура??? Мы так волнуемся!.. Мы каждый день пьем за его здоровье!
Фигура речи
— Мама, а что такое «фигура речи»?
— Это когда мы встречаем на улице тетю Эльзу, и она нас приглашает пить чай.
Не бывает
— Мама, а бывает у троллейбуса номер — 00?
— Нет, не бывает.
— А видишь, вот он едет, и на нем написано — 00!
— Значит, не бывает, но есть…
Обиднее
— Жили-были три девочки: Полина, Катя и Света. Представьте, что Полина и Катя неразлучные подружки. Но именно сегодня они поссорились. Катя уселась читать книжку и на Полину не обращала внимания. Полина нарочно стала играть со Светой в догонялки. Они бегали, хохотали, иногда она украдкой взглядывала на Катю, но та была целиком поглощена книжкой. Как вы думаете, кому из девочек было обиднее всего? — спросила учительница.
Это в классе шел разговор о дружбе.
— Полине! Катя на нее совсем внимания не обращает, никакого! — сказали одни.
— Кате! Не успели они поссориться, как она другую подружку завела! — возразили другие.
— Свете! Но она это завтра поймет, когда они помирятся, а с ней играть не будут! — это сказала красивая Маша с длинной косой, с ней и правда в классе редко кто играл.
— А разве втроем играть нельзя? — спросила учительница.
— Можно… — нерешительно произнесла Люся со второй парты. — Вот к нам иногда приходит папина еще одна жена, и мы все вместе пьем чай.
— Вот это, по-моему, гораздо обиднее… — задумчиво сказал двоечник Коля, пуская в красивую Машу с длинной косой бумажный самолетик.
Люди
— По какой дороге пойдем?
— Налево… Нет, постой… Лучше направо. Мы с той стороны поворачивали, помнишь?
— Я давно запуталась. Я в лесу вообще не ориентируюсь.
— Ну, давай попробуем прямо. Там еще такая тропинка была, обходила сосну с двух сторон, забавно.
— Давай. Ой — видишь! Белый!
— Красавец! Срезай аккуратно, у него еще много ноги подо мхом… Ух ты, не червивый?
— Ни разу! Чистенький! А вон еще!
— Надо здесь еще походить, они любят расти большими семьями… И я вижу! Сразу два! Богатыри!
***
— А куда мы собирались идти?
— Пойдем прямо, куда-нибудь да выйдем!
— Куда-нибудь не очень-то интересно. Мы уже километрах в пятнадцати от станции, а если еще десятку добавим, то что? Здесь ночевать? Последняя электричка уйдет.
— Без тебя знаю! Но если заблудился, лучше идти в одну сторону. У нас же не тайга, обязательно выйдем на какую-нибудь дорогу. А то будем кружить по лесу.
— Ну, давай прямо.
— Ой, гриб! Красный!
— Что-то у меня уже корзинка тяжелая, а сколько еще ее таскать?
— Не хочешь, не бери. Мне жалко такой гриб в лесу оставлять.
***
— Опять белый… Вот когда не надо, они тут как тут! Иной раз ходишь, ходишь — ни одного…
***
— Вот уже и темнеть начинает. А где дорога?
— Тропинка же ведет куда-то…
— Может, ее лось протоптал… Или волк!
***
— Смотри, кажется, там забор! И люди…
— Тише ты… Ты думаешь, люди — это то, что нам сейчас нужно? Пойдем-ка лучше поищем дорогу…
Повелительное наклонение
— Что такое повелительное наклонение?
— А что вам в школе говорят, когда вы в столовую завтракать идете?
— Говорят: «Дети, быстро помыли руки!»
Приходи
Они почти подружились, и на прощание он помахал рукой и сказал: «Будет плохо, приходи!»
Она шла по черному мокрому тротуару, заляпанному кляксами желтых листьев, и понимала, что не придет… А ведь так хочется! Но она могла прийти просто так, а не когда плохо, сдавшись, расписавшись в собственном бессилии, с поломанными, так сказать, крылышками, — нет, этого она не сможет…
Тяжелая
Незадолго до смерти он сидел на кухне и ел суп. Суп был легкий, на курином бульоне, оранжевыми крапинками светилась морковка. Напротив трехлетний внук пытался собрать в одну золотистые капельки жира.
Солнечный луч заглянул в окно, и дед зажмурился.
— А ты чего не ешь суп? — строго спросил внук.
— Очень тяжелая ложка…
Могу
Она сидела на скамейке и смотрела, как в пруду ныряют утки, добывая себе обед. День был как на картинке, и много народу из тех, кто зимой почти незаметен, вылезло встречать весеннее солнышко.
Была и другая весна, да… Он почти решился:
— Скажи, что ты без меня не можешь, и я уйду от жены…
— Могу, — ответила она.
Мимо пролетела стайка школьников на велосипедах. Серьезный человек с лопаткой и ведерком направился к пруду, его мамаша, хлопая крыльями, следом. Парочка остановилась посреди дороги целоваться.
Чужая жизнь расцветала, звенела, шептала, пускала кораблики…
— Могу, — повторила она.
Депрессия
— Ты думаешь, человечеству нужна твоя депрессия?
Ушел думать. Полчаса думал, вернулся:
— Не собираюсь я отдавать какому-то человечеству свою депрессию. Она мне самому нужна!
Она за это время успела довязать левый носок и начать правый.
Правильно
— Мама, а если я всегда все-все буду делать правильно — я буду счастлив?
— Честно говоря, нет. Счастью, например, совершенно все равно, все ли пуговицы у тебя застегнуты… — ответила мама, застегивая Денису школьный пиджачок.
— Но ведь это неправильно?!
— Правильно. Иначе представь себе счастливый мир — миллион людей, застегнутых на все пуговицы…
Гул города
Этот город достался ей даром, со всеми его трамваями и мостами,
сосульками — замерзшими рыданиями крыш,
застрявшими в снегу снегоуборочными машинами,
злыми старухами и старухами добрыми, благолепными,
помойками, рядом с которыми те, кто думает, что живет хорошо, выкладывает обноски для тех, кому, может быть, хуже,
школьниками, собравшимися покурить за углом,
запахом пышек,
собаками, закапывающими в снег свои тайны, которые весной обязательно станут явью,
тысячами машин, выдыхающими в морозный воздух свою душу,
небом, нанизанным на шпиль собора,
ларьками, в которых жарят блины для «сударя» или «сударыни»,
каштанами, похожими в мае на фейерверк,
пробегающей из одного теплого подвала в другой упитанной крысой,
пожарными сиренами,
кариатидами, которым, к счастью, не дана речь…
бомжами, что спят на плацкартных скамейках в метро,
новогодними елками из вонючей пластмассы,
со всеми снами и призраками, от которых воздух становится плотным.
Глотая его, становишься многими, кто здесь есть и был.
Как будто у тебя не голова, а кастрюля, и в ней кипит и булькает все, что накидал за столетья Безумный Повар.
И из этой какофонии нужно выпарить что-то осмысленное, одну-единственную собственную жизнь.
Рай для Раи
Она привозила их в начале лета и выпускала на траву. Кто-то оставался стоять в недоумении, принюхиваться, а кто-то шмыгал под забор и прямиком в лес, только хвосты мелькали над кустиками с черникой.
Жизнь постепенно налаживалась, оформлялась, и все тринадцать котов, подобранные на тринадцати разных помойках, в живописных, как они это умеют, позах облеживали пространство веранды — кресла, перила, ступеньки.
Породистая среди них была одна, как ее называли, Персона, персидская рыжая киса. Про нее Рая рассказывала особенно возмущенно.
Персону вынес в морозном январе из дома мальчик, которому мама велела выбросить ее по дороге в школу. Мальчик спокойно опустил почти еще котенка рядом с сугробом и ушел, объяснив: «Она писает где попало».
«Эта дура не понимает, что делает, это он ее так же точно выбросит когда-нибудь» — так говорила Рая про мадам, которая в тот морозный январский день завела свой красный «гелендваген» и скрылась за поворотом.
Персона знала, что у Раи она одна породистая, знали и остальные коты. Трудно им было смириться, что Персону лучше кормят, что ее расчесывают специальной щеточкой. Но ничего, привыкли. Да и сама Персона постепенно меняла стиль жизни. Впрочем, привычку писать где попало она бросила сразу и навсегда, звериным чутьем угадав, что встреча с Раей — это ее счастливый лотерейный билет.
Собственно, эта история закончилась хорошо, но есть множество других: брошенные котята, родившиеся под забором щенки, старые коты, пережившие своих хозяев. И находятся люди вроде Раи, которые подбирают, ищут хозяев, устраивают в приюты, лечат, делают прививки — этим четвероногим, выбрав именно их из всего мироздания как свою бесконечную боль и ответственность.
И если где-то потом их ждет рай, то он должен быть оборудован совсем не так, как для других, тоже хороших людей. В раю для Раи над цветущими садами вместо херувимчиков будут летать котята с крылышками, а вместо арф и сладкоголосого ангельского пения будет звучать до седьмого неба умиротворенное хоровое «мур-р-р-р-р»…
Чемодан
Лето пришло неожиданно, как гость с чемоданом: я у вас здесь немножко поживу.
Уселось посредине мира, раскрыло чемодан, и из него вылезли: две чайки, старое колесо, футбольный мяч, пугало огородное стандартное, артикул 712498, билет на электричку до станции Лисий Нос от 8 июля 2004 года, левый кед, панама красная в белый горошек, мухобойка, фляжка металлическая 1 шт., фонарик, пара коробков спичек, зонт-автомат с видами Венеции и чешско-венгерский словарь.
— Куда мне это все! — воскликнула Алевтина Петровна и заплакала.
На кухне вскипел чайник, оповещая мир удалым разбойничьим свистом.
Птиц Алевтина Петровна выпустила в окно. Они сделали вид, что падают, а потом взмыли сразу под самую крышу.
За окном в роскошной по-сезановски зелени краснело здание детской туберкулезной больницы. В парке при больнице по ночам пели лучшие в городе соловьи, причем совершенно бесплатно.
Опустевший чемодан лежал посреди комнаты, раскрыв свою пасть, или, если хотите, чрево. Шкафы опасливо жались по стенкам, чашки в серванте прятались друг за друга, книги дрожали всеми страницами, будто им холодно, даже обложки не спасали.
Алевтина Петровна помнила, как ее бабушка хранила в чемодане шубу, пропахшую нафталином. Когда наступали холода, она вывешивала шубу на балкон — проветрить, но запах был стоек, и, посражавшись день-другой, бабушка снова прятала шубу в чемодан до следующей зимы.
Алевтина Петровна подошла к чемодану и понюхала. Нет, нафталина не было. Тогда она осторожно протянула руку и повертела ею перед чемоданом. Но чемоданная пасть была спокойна, зубами не щелкала, не нападала. Алевтина Петровна закрыла пустой чемодан и поставила его в угол, и только после этого решилась выпить чашку чая.
В саду детской туберкулезной больницы гуляла мамаша с коляской. Там специально была вымощена дорожка, по ней можно было ходить по кругу, а сам сад прятался за большим каменным забором. Алевтина Петровна его видела, так как жила на четвертом этаже, а это гораздо выше забора.
Неужели такой малыш, и уже больной? — расстроилась Алевтина Петровна. И услышала странный шорох. Прислушавшись, она поняла, что звук идет из того угла, где стоит чемодан. Алевтина Петровна подошла, послушала еще внимательней — да, оттуда. Алевтина Петровна попыталась чемодан приподнять, но он оказался тяжелым.
Она оттащила его на середину комнаты и открыла. Из чемодана полезли: две соломенные шляпы, сачок для ловли бабочек, две банки пива «Вена», кружка из нержавеющей стали, календарь за 1997 год, садовый совок, «Опыты» Монтеня, спицы с вязаньем и театральный бинокль. Самым тяжелым, килограммов на пять, оказался мешок с сахарным песком. Такие мешки бабушка покупала в сезон варки варенья. Последним из чемодана выскочил рыжий лохматый кот и сказал «мяу».
Алевтина Петровна хотела изловить кота, но не тут-то было. Кот рыжей молнией взлетел по занавескам на карниз и недобро оттуда посматривал.
Алевтина Петровна тяжело вздохнула и отправилась допивать чай. На полпути, спохватившись, она вернулась к чемодану и, снова закрыв, поставила его в угол.
Чайки то и дело пролетали мимо окон туда-сюда. Кот наблюдал за ними с интересом, но прыгнуть не решался.
В углу зашуршало. Уже уверенным шагом Алевтина Петровна подошла к чемодану, легонько пнула ногой, вытащила на середину, открыла.
Из чемодана полезли: удочка-донка, кирзовые сапоги, маленький топорик с чехлом, Фихтенгольц Г.М. «Основы математического анализа в 2-х томах», сборник японских сканвордов, две пачки сигарет «Петр I», картофель московский хрустящий, пижама в полоску и маска для подводного плавания.
Кот, успокоенный временным невниманием Алевтины Петровны, спрыгнул и стал аккуратно подбираться к пачке с московским картофелем. Раз ее лапой — она отскочила, притаился, спину выгнул, караулит. Выбрал момент — и как нападет! Только хруст, только восторг, полная победа.
Алевтина Петровна стала постепенно привыкать к происходящему. На кота смотрела без возмущения и пыталась припомнить, есть ли в холодильнике сметана, чтобы его покормить.
Она подумала, что надо бы вещи сортировать: то, что может пригодиться, откладывать, а остальное выставлять в мешках рядом с помойкой — вдруг пригодится кому-то другому. Все-таки много хороших, полезных вещей оказалось в чемодане.
Но пока она думала, что именно может пригодиться ей самой, лето как раз закончилось. Оно присело на дорожку, улыбнулось застенчиво, а потом забрало свой чемодан и ушло в далекие края. Наверное, в Австралию.
Что-то оно взяло с собой, но самое главное… Ах, воскликнула Алевтина Петровна, самое главное оно все же оставило! На мешке сахара гордо восседал рыжий кот, как памятник самому себе или просто милая галлюцинация.
Яблоневый сад
Я помню яблоневый сад, тот, что вырубили, чтобы построить твой дом. Обычная панельная пятиэтажка-муравейник, из окна видно, как играют во дворе в настольный теннис. Шарик стучит о стол, словно косточки скелета того мира, в котором мы жили тогда.
Пушистая верба над канавами с водой, заячья капуста и еще травка, дрожащая мелкими ладошками на ветру, — пастушья сумка. На теплотрассе — первая мать-и-мачеха.
Соседка сверху приносила твоей маме нарциссы с дачи, пила чай. Как известно, чай пьют часов пять, отхлебывая мелкими глотками: важно, чтобы чашка не пустела. Сидеть с пустой чашкой — плохой знак.
Но полная чашка не спасла, соседка умерла от рака, да и квартира в твоем доме давно уже продана. Там некому жить — твои родители ушли один за другим в яблоневый сад.
Еще темная банька в деревне у твоей бабушки, утварь, печка. Тазы, котлы, березовые веники. Веники готовили с весны, шли в священную рощу, пели песни, водили хороводы, просили прощенья у берез, ломали ветки.
Твои мужчины вклеены в фотоальбом, как высушенные бабочки. Рядом с каждым портретом мечты — сбывшиеся и разбившиеся. Даже слова звучат похоже (разбывшиеся), чего уж спорить, что было, а чего не было.
Этот мечтал нарядить тебя в белые рукавички. Тот — написать все свои стихи на рулоне обоев и завернуть тебя в них, как мумию. Рассказывать все секреты не буду, да и альбом еще не закончился — вот вам гусиное перо.
Еще были куры. Твоя бабушка выходила на двор и звала их — цып-цып-цып. Бросала пшено горстями. Говорливые куры ей отвечали, кланялись. А за домом — картофельное поле цвело.
Ты тоже умела договариваться с утварью, картофелем и курами, знала их тайные языки. Колдовала веником и паром. Но математика изменяет ум, пытаясь выстроить мир в стройную систему. Теперь ты веришь в формулы судьбы. Считаешь, пользуясь программами и страшными словами: дисгармоничный аспект, управление домами, асцендент…
Баню выстроила новую, вместо кур сороки на соснах, а вместо картошки белые лилии. А еще не носишь очков, только линзы, а за рулем поешь.
Мы не меняемся, просто художник пишет один слой поверх другого. Но если посмотреть на картину особым зрением (зануды ученые думают, что это ультразвуковая рефлектоскопия в инфракрасных лучах), можно увидеть сразу и навсегда: и березовую рощу, и баню, и двор с теннисным столом, и лилии, и яблоневый сад.