Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2014
Николай Волженцев — поэт, прозаик, краевед, врач. В 1970 году окончил лечебный факультет Оренбургской государственной медицинской академии, был заведующим больницей, заместителем главного врача. Печатался в журналах «Берега Тавриды», «Урал», альманахах «Оренбургский край», «Гостиный двор» и др. Удостоен звания «Почетный гражданин села Черноречье».
Мир таинственный, мир мой древний…
Сергей Есенин
Чернореченские свадьбы1
В селе свадьба. Женится сын Ивана Семчина. Невеста — из городских. Как заведено, гулянье начинается и идет в доме жениха.
Жених и невеста и все участники свадьбы, как и требует обычай, должны пройтись по главной улице — отметиться, свадьбу развернуть перед земляками — и себя показать, и зрителей потешить.
Мы с братом давно не были в селе. Хочется посмотреть праздник. Гости выходят со двора. Идем мимо свадебной толпы. Там совещаются, решая: как начать гулянье?
— Дружку надо катить впереди! — кричит кто-то.
А в санки уже уселся гармонист. Его выталкивают, а он сидит, не хочет вылезать из саней. Толпа в нерешительности топчется на месте.
Взмахивая руками, быстро перебирая ногами, подпрыгивая, несколько человек вдруг отделяются от толпы, словно заводя и себя, и гулянку, — выплясывают.
Сбившиеся кучей, остальные гости медленно, неуверенно, словно раздумывая, трогаются с места. Зажглась гулянка, зашевелилась! Завелся наконец, поплыл по улице праздник!
Раскачиваясь из стороны в сторону — то подвигаясь, то останавливаясь, — свадьба медленно, но неуклонно приближается к центру села.
Среди участников гулянья много не местного, незнакомого народа. Это приезжие, родственники невесты. Наши сельчане в своем привычном праздничном обычае: разодеты, наряжены кто во что горазд, — они задают тон празднику. Куролесят, развлекают и себя, и собравшихся возле магазина, глазеющих на свадьбу людей. Эх, как выхлестывают пляской по улице!
Вон Нюська Пашаева. Она нынче доктор. На ней белый халат, на шее висит стетоскоп, в руках огромная бутыль самогона. Угощает всех встречных и поперечных, лечит целебной микстурой.
Высокий, худой, ряженный в длинное, ветхое-преветхое женское платье мужик. Губы подведены яркой помадой, свеклой на щеках намалеваны румяна. Косынка на голове съехала набок, в зубах цигарка. Взметая пляской снег, выкидывая вперед длинные ноги — коленца выдает! Мешающие присядке края платья заткнуты в голенища валенок. Гости подбадривают его одобрительными вскриками, подплясывают, гакают, гукают в такт пляски…
Замолкла гармошка. Отдыхает гармонист. Останавливается и плясун. Глубоко, часто дышит — запыхался! Свадьба как бы замешкалась, остановилась — тоже отдыхает. Нюська подает как награду отплясавшему мужику стакан самогонки. Тот залпом выпивает. Горло перехватывает от деревенского напитка. Резко выдыхает. Закусывает соленым огурцом, поданным на тарелке вместе с хлебом, — долго машет головой, как бы отряхивая с себя обжигающий дух и запах самогонки. Несколько минут стоит отупленно, словно окаменев или ошалев от этого напитка. Невидящим взглядом смотрит себе под ноги и — вдруг начинает валиться в снег. Его подхватывают под руки и волоком тащат к саням. Гармонист освобождает место.
— Угормонился!2 — с сочувствием и досадой всплескивают руками стоящие рядом бабоньки. — Эх, самый лучший плясун был.
Двое гостей, из ненашенских, запрягаются и с трудом, еле-еле тянут враз потяжелевший воз.
Свадьба двигается дальше. Дошла до магазина и остановилась. Помахали гости руками, потопали, поперебирали ногами, громыхнули двумя-тремя частушками и остановились, не зная, что делать дальше. Топчутся на месте, словно в раздумье: дальше в конец улицы идти или поворачивать обратно?
Неуютно им здесь — перед публикой. Никакой реакции от зрителей. Молча смотрят. Ждут: что будет дальше? Может, поинтересней что-нибудь выдадут, смаракуют гуляки? Эх, не удивишь здешний народ…
Гармонист еще раз тряхнул мелодией, пытаясь поднять свадебный настрой… Одна, вторая баба запевают… Но никто больше не поддерживает.
Замолкают бабы и гармошка. Словно сконфузившись и собой, и молчанием зрителей, свадьба вдруг засобиралась, подалась обратно и быстро скрылась во дворе жениха.
Тихо на улице, словно и не было праздника.
— Эт што за праздник? — обсуждает свадьбу толпа у магазина. — Сами чуть не спят. Никакого веселья. И себя, и друг друга никак не растормошат. А тож, глянь, выпятились — по улице прошли… Лучше б не показывались — сидели бы в избе иль во дворе толклись… Чиста скука… Прям панихидный ход… Вот раньше — свадьбы…
— Эх! Нет, не те нонче свадьбы, — грустно подтверждает, вздыхая, кто-то из зрителей, — нет того раздолья, как раньше…
И мне вспоминается прежнее время. Деревенская свадьба зимой 1956 года… Столько лет с той поры отмахнуло!..
***
Зима. Бодрость. Румянец. Веселье. Пляс солнца в разрисованных морозом окнах. Пляс гулянок, праздников, а их зимою не счесть в деревне. Сегодня в селе свадьба. Выходит замуж Татьяна Пашаева. Ее жених — Иван Комиссаров. Он работает трактористом в колхозе. У дома невесты, возле ворот толпится народ. Все ждут. Мы, ребятня, пробиваемся вперед. Тоже ожидаем, когда начнется, пойдет свадьба. Родственники жениха выкупают невесту3. Наконец в сенцах раздаются крики, шум. Первыми выскакивают из дома дружка с подружкой. За ними шествуют молодые — жених с невестой. Родственники и жениха, и невесты гурьбой вываливаются со двора на улицу и сбиваются в шумную, горланящую толпу. То разбиваясь на отдельные кучки, то снова собираясь в толпу, свадьба со всеми ряжеными, с песнями и плясками под гармонь, с исполняемыми тут же на ходу шутливыми свадебными представлениями катится по улице.
Впереди гуляющей, бушующей удалью, поющей толпы идут молодые. Рядышком их родители. Чуть позади выступают со своими гармонями гармонисты и дружка с подружкой.
На невесте, по последнему крику деревенской моды, сшитое на заказ местной портнихой и швеей Машей-немой4 приталенное, аккуратно облегающее фигурку пальто. Из-под накинутой на голову густой пуховой шали краем выбивается вуаль. Длинное белое свадебное платье, выступая из-под пальто, почти касается дороги, легонько шелестит по снегу.
На женихе тоже новое, с каракулевым воротником, пальто. Слева на груди красуется алый бумажный цветок. На голове кожаная шапка с цигейковыми отворотами спереди и по бокам. Уши шапки завернуты кверху и тесемками завязаны аккуратным щегольским бантом. Горделивый, ухарский вид у жениха.
Прежде чем начаться застолью, иногда гуляющие обойдут все главные улицы несколько раз. Жениха и невесту усаживают в красивые, обитые изнутри войлоком, разукрашенные яркими бумажными цветами, разнаряженные разноцветными шелковыми лентами сани. Лошадь и вся упряжь тоже разукрашены. Развеваются на ветру привязанные к дуге, вплетенные в гриву коня яркие ленты, красуются на уздечке бумажные цветы. Звонкоголосо заливается привязанный под дугой маленький медный колокольчик…
Горной
Первый день праздника — горной, гуляют в доме жениха. Свадьба по узкой, проторенной санями зимней дорожке пробирается к дому. Санки уже возле ворот. На крыльце с иконой отец и мать жениха встречают молодых. Самые близкие из их родни тут же. Они осыпают новобрачных охапками сухого хмеля. Отец и мать благословляют молодоженов и приглашают их и всех остальных в дом. Первыми входят молодые. Вслед за ними, толпясь, следуют гости…
…Нам, детям, ни в чем никакого запрета нет. Заходи во время гулянок в любой дом. За это нас не ругают. Веселые, хмельные гости иль сами хозяева чем-нибудь да угостят с праздничного стола — сладким, вкусным. Лапшевником, курником попотчуют, кренделями, розанцами… Нет, не цыкнут на нас — обязательно приветят!..
Поглазев, вылетаем с клубами пара на раздольный праздничный двор. Ватажками, по два-три человека стоим на крыльце. Больше не надоедаем, не лезем в дом. Меру знаем, а все равно ведь любопытно! Потопчемся во дворе — и к окнам подступаем. Облепим их и целый день готовы торчать тут — смотреть в окошко на удивительный этот праздник.
…За столами, поставленными в ряд, на длинных скамьях сидят гости. Вначале застолье идет, не торопясь, — чинно, ведь празднику продолжаться три дня. Нынче отгуляют в доме жениха, а завтрашний день — блины — праздновать в невестином доме. Третий день — овин, тушенье огня. Это уже расходная.
…Смотрим мы, ребятня, в окна — ничего не пропускаем! Самым меньшим из нас надоело уже тереться возле окон. Гляди, как званые гости, протискиваемся в саму горницу, чтобы погреться вроде: «Промерзли, мол, до самых косточек — готовьте, хозяева, и нам угощенье».
А там, в горнице, — вихрь! Все мелькает перед глазами. Разноцветные платья, веселые, радостные лица девушек — подружек невесты, и женщин, выбатывающих5 дробь каблучками. Женщины под дробь пляски окатывают, обмахивают весь празднующий люд звонкой озорной песней.
Родственников на свадьбе — полсела. Родители жениха в желании удивить щедростью, весельем и хлебосольем своих родных, сватьев и прочих гостей — стараются вовсю! Смотрите, люди, как веселимся, как тешимся мы. Полюбуйтесь да по-доброму и позавидуйте. Как-никак важное событие для нас, родителей. Cына женим. Новая семья в селе появилась. Порадуйтесь и нам, и нашему счастью, пожелайте добра и радости, любви, благополучия молодым на всю их жизнь.
Надо так отметить семейное торжество, так щегольнуть, подроскошнуться6, размахнуться, чтоб крепко, на многие годы запомнился праздник — всем: и гостям, и зрителям. (А зрители — все остальное, не попавшее на гуляние село.)
И бабы, и мужики столпились, сгрудились — стоят возле двора и в самом дворе. Вместе с детьми притиснулись к окнам и женщины, тоже заглядывают в дом, где набирает силу, разгорается свадьба. Любопытно, интересно. Как там жених? Как она — невеста? Как держатся, ведут за столом гости? Обо всем, что видят, они громко рассказывают стоящим рядом и поодаль своим подружкам, не сумевшим протиснуться к окнам. Не пропустят ни одного слова, ни одного события праздника в доме — все передадут, все донесут. Все зрители, и те, что смотрят в окна, и те, что стоят рядом с ними и поодаль, — все как будто вьявь присутствуют на свадьбе, как будто она идет у всех перед глазами.
— Горько! — кричат гости.
Смотри, целуются. Вяло-вяло! — с подначкой, как будто слышат эти слова жених с невестой, приговаривают, выкрикивают в окно бабоньки.
— Стесняются, наверное, робеют, — понимая и сочувствуя молодым, поясняют они стоящим возле них гурьбой землякам. Снова припав к окну, вдруг вскрикивают:
— Опять «горько!» требуют. Ну вот, сейчас закрепко, по-настояшшему он ее обхватил, не понарошке целуются. Да затяжно так, — удовлетворенно и успокоенно, громко, чтобы слышали все вокруг, обсуждают женщины действия жениха и невесты.
Жених и невеста
В самом центре стола, видные всем гостям, сидят жених и невеста. На женихе черный костюм, белая рубашка. Из нагрудного кармана пиджака слева аккуратно выступает уголок накрахмаленного, отглаженного белого платочка, справа красуется приколотая к костюму бумажная роза. Видный, заметный на селе человек Иван Комиссаров. Он тракторист. Профессия эта, как и шофера, в ту пору пользовалась особым уважением и почтением у селян. Тракторист не просто тебе колхозник — обычный человек, не только лопатой и вилами работать умеет, но и с техникой дело имеет. Отошла в былое лошадиная тягловая сила, исчезла почти, забылась. На механический лад пересел сельский уклад. Теперь нигде в сельском коллективном быту без трактора не обойдешься, нигде без него в хозяйстве не управишься. Никакую в селе работу без него представить невозможно: весенняя посевная, сенокос, уборка хлеба, озимые — все на тракторе. С ранней весны до окончания зимы — ежедневная вечная страда у тракториста: в суете, в колготе, эх, бесперечь в хозяйственных делах, в постоянном круженье сельских забот, круглый год в неразлуке со своей техникой. Таков ты, сельский обиход. Куда денешься?.. Самый нужный, самый незаменимый на селе человек — тракторист.
…Иван поначалу как бы растерян торжественностью события и положением жениха, пристальным всеобщим вниманием к себе. Он словно ошарашенно, изумленно смотрит на развернувшийся вокруг него праздник. Среди шумного, суетливого развеселья, причиной которого его свадьба, и он сам, и его невеста являются, Иван чувствует себя сейчас непривычно, стеснительно. Кажется, даже новый праздничный костюм сейчас вызывает в женихе неловкость, скованность. Привыкший в сельском быту к одежде незатейливой, простой, и в будни и в праздники удобной, привычной и родной — Иван чувствует себя в нем очень и очень неуютно. Не в своей чашке-ложке жених, будто ненароком к себе на свадьбу попал. Он словно только-только сейчас начинает понимать, осознавать важность нынешнего события, только-только сейчас неотвратимо и ясно определять для себя особость своего положения, постигая и принимая его как начало другой, новой, отличной от прежней — личной своей жизни. Cемейный человек он с этого дня.
Постепенно растерянность, смятение с лица исчезают. Посреди бушующей, веселящейся свадебной толпы Иван опять кажется невозмутимым и спокойным. Свадебный распорядок, определенный обычаями жениху, он выполняет добросовестно, подчеркнуто деловито, с показной старательностью и покорностью.
Шутливые дружеские окрики, замечания, подначки, советы гостей принимает спокойно, с добродушным вниманием. Но все чаще и чаще он переводит взгляд с веселящейся свадебной толпы куда-то вдаль, задумчиво опускает голову над столом. Старается отогнать, отмахнуть вновь смутно, неотступно подступающую обеспокоенность. Прикрывая замешательство, снова напускает на себя безразличный, даже ухарский вид. Тщетно! Напрасно! Не получается! Да что же это за мысли такие в праздничный день? Беспокойство? Растерянность? Так и лезут, и прут со всех сторон к жениху на свадебный стол. Не отмахнешься, не отодвинешь их никак! Он — семейный человек… Заботой заволакивается лицо, думой туманится взгляд. Стирается показная беспечность…
Серьезен Иван. Лицо сосредоточено, строго важностью происходящего события. Как он сейчас не похож в свадебном празднике на того прежнего человека, каким мы его видели в буднях и знали всегда.
Глядит сквозь праздник, сквозь гуляющую толпу — куда-то вдаль, напряженно, пристально, словно хочет увидеть, что же там за свадьбой, за гуляньем впереди, — как будто всматривается в свою грядущую семейную жизнь. Какой она ему видится? Неведомая, таинственная, чудная, желанная?.. Как она сложится? Что дальше ждет его? Наверное, только добрым и радужным видит и нынешнее событие, и свое будущее жених…
Может, так оно и будет, Иван. Не беспокойся, не волнуйся. Конечно, на всякие события богата жизнь. То теплом и солнцем с лихвою окатит, а то и неуютом обдаст. Не подгадаешь завтрашние дни. И не надо.
Помни нынешний день и в радости-счастье, и в ненастье. Береги общую с женушкой судьбу. Пусть твоя душа будет радушной, а жизнь радостной, такой, какой ты ее сейчас, может, видишь и хочешь видеть впереди. Дай Бог тебе счастья.
Невеста, как и требует деревенский свадебный обычай, держится скромно и с достоинством. На лице нет подчеркнутого, напоказ выражения покорного терпения бушующей вокруг гулянке. Ведет себя обыденно как-то, будто праздник ее и не касается. Лицо ее выражает безмятежность и спокойствие. Кажется, эта спокойная сдержанность присутствует в ней постоянно, в любой обстановке — и в житейских всполохах, и в обычной жизни. Доброе, приветливое лицо ее располагает, невольно притягивает к себе взгляд.
Карие большие глаза, тонкие, словно подведенные, черные брови, небольшой, аккуратненький нос, маленькие, чуточку пухлые губы выделяют ее лицо — неброской, спокойной, чистой красотою.
Маленькая, хрупкая, с тонкими чертами лица, как она не похожа на своих сельских ровесниц — рослых, крепких, разбитных, расторопных, хватких, никогда не унывающих, грубоватых и дерзких, на язык острых, озорных, всегда готовых на ядреное, крепкое ответное словцо!
Вуаль, по краю украшенная бумажными розами, обрамляя смуглое лицо невесты, делает ее еще милее, привлекательней. Она напоминает красавиц на почтовых открытках и виньетках, которые посылают наши девчата в армию парням — будущим своим женихам. Похожа и на городских девчонок, что приезжают летом отдыхать к родственникам в село (такая ж тонкая и хрупкая, как они).
— Ну, патретина прямо! — шепчутся бабы. — Какую куклу отхватил себе Иван!
И у нас, ребятишек, екает сердце! Смотрим на свадьбу в окно и не сводим, не сводим глаз с невесты. Сокрушаемся про себя: «Эх, почему мы не взрослые!»
Вздыхаем, успокаиваем себя, шепчем: «Ничего! Придет и наша пора…»
Завидуем Ивану, что ему досталась такая красавица. Затаенно (как взрослые ведь) размышляем: «Понимает, чувствует ли она свою красоту? Довольна ли она, что выходит замуж за Ивана? Доволен, понимает ли Иван, какую невесту он отхватил, какая красавица ему досталась, стала его женой? Достоин ли он ее?»
Блины
В первый день свадьба только-только разгорается. Во второй день вовсю уже кипит. Гулянка выкатывается на улицу. Родители невесты и их родня выстегиваются во всю мочь: «Нет, не ударим в грязь лицом! Не хуже других мы. Не просто так праздник мы затеяли, а по важной причине. Прибавка в нашей родне — молодая семья. Порадуйтесь с нами. Замуж дочь выдаем. Смотри, село, как гуля-я-е-ем!»
А земляки: и гости, и зрители, и сейчас, и потом — спустя годы, может, будут сравнивать, вспоминать об этом празднике: «вот какая свадьба была у тех-то и тех-то. С вывертами, прибаутками, ряжеными. Как вычудяли, как выгудали на этой свадьбе! Какие приключения, развлечения, игры — и вспомнить приятно!..»
…С песней и пляской катится с одного конца села на другой гулянка.
***
Эй, земляк, радуйся свадьбе! Не стой изваяньем: крутись, шевелись, веселись! Не кисни, не чахни! Не время и не место сейчас быть таким: лучше уйти и не портить праздника. Не для этого нынче день. Веселись, если можешь! — И других весели, выводи праздник на кипень, на задорный рубеж. Примеряй праздник на свою фантазию, на свой манер. Чуди, гуди, развлекайся! Разведи плечи, грудь расправь, подними голову, тряхни кудрями. Сам встряхнись! Эх, топни ногой да притопни другой! Спляши, спой! выкинь шутку-прибаутку! Грянь затеюшку озорную, ту, что на этот миг к тебе торкнулась, сдобри, сгусти веселым настроеньем, да, на потеху себе и другим, влепи ее в праздничное раздолье — окати забавой доброй, надолго чтоб все запомнилось! Что хочешь делай, затевай, выдумывай развлечения на свой выбор, розыгрыши, какие придут на ум, веселись и играй, но не переходи дозволенного — не рушь, не задевай святую радость праздника…
***
Показывая себя, шумно движется по селу свадьба. Всех захватывает праздник. Веселье бьет через край. Гуд, гам, плеск гармошки, пересвисты, крики. На одежде, на шапках, на шалях гостей разноцветные бумажные, в городе к такому случаю купленные цветы. Бурлит, кипит движением пестрая толпа. Сколько ряженых! И мужиков, и баб. Женщины в мужской одежде: в рубахах, пиджаках, брюках. Лица в саже. Голоса делают хриплые, грубые. Цигарки с самосадом в зубах. Пытаются их разжечь, кашляют, шутливо делая затяжки, пускают дым — как будто курят. Вот одна из ряженых заскакивает в дом. Хрипло, натуженно басит:
— А ну, хозяйка, налей-ка стаканчик крепенького, забористого — притомились мы что-то.
Хозяйка едва узнает в ряженой — сродственницу.
— Ба! Да это никак Манька Мелихова. Вот язви те в душу — как вырядилась!
Угощает, привечает гостью, все по обычаю, как положено.
Мужики тоже не лыком шиты, тоже нарядились. Кофты, платья, юбки нацепили. Во все лицо на щеках свеклой румянцы наведены, губы помадой подправлены. Путаясь в женском одеянии, шутливо приноравливают крутой размашистый шаг на мелкую походку. Ёрничают, выплясывают, широко из-под платья раскидывая ноги, присядкой идут по улице. Такие коленца выделывают — аж снег вихрем поднимается, столбом во все стороны летит!..
В каких только нарядах не увидишь моих земляков! Тут и черт, тут и ведьма. И турчанки, и цыганки, а не то шах-падишах, не то турецкий султан — в яркой чалме из полотенца на голове.
Запорожский козак с люлькой в зубах и наклеенными длинными, свисающими до плеч усами, в большой мохнатой шапке и малиновых шароварах. И звездочет-чародей в разрисованном яркими звездами высоком остром колпаке, в длинном, до пят малиновом халате. А этот высокий сельчанин с вымазанным сажей лицом, нацепивший вывернутый наизнанку овчинный тулуп, — кого изображает? Переваливаясь, по-медвежьи, неуклюже топая, выплясывает посередине толпы, что-то выкрикивает, как бы пугая, хрипло и громко. Но даже детям, сбившимся вокруг свадьбы, — не страшно. Показывают пальцем на ряженого и хохочут: какой смешной получился дядька!
У двух ряженых — хлипенького мужичонки и здоровенной бабы — в руках бутылка водки и стакан. Выскакивают из толпы к каждому встречному-поперечному, подхватывают, утягивают в гудящую, поющую толпу. Угощают, потчуют. Хочешь ты или не хочешь, но за здравие молодых, за их счастье нельзя не выпить. Принимай угощение — полный стакан водки. Закуси аппетитным соленым огурцом. И иди дальше, своей дорогой — с богом, да помни нас и эту свадьбу!..
…Захмелевшие гости подставляют ножки друг другу, летят охапками кубарем в сугроб, барахтаются, женщины визжат. Шум, смех на улице…
— Дорогу!
Два мужика в женских нарядах (в сбившихся на голове платках, в длинных неказистых юбках старинного, почти столетнего покроя) везут на санках дружку. У дружки на плече красная лента, на шапке, на пальто, как и у всех, цветы. Важно сидит и понукает запряженных в санки захмелевших сельчан.
— Ишь! Важный! Хватит. Теперь я покатаюсь, — опрокидывает санки черт.
Дружка запутался в сугробах и в полах пальто. На салазках сидит уже черт. Почти настоящий: с рогами и хвостом. Черт добродушный: длинный нос, улыбка расплылась до самых ушей. Хвостом у черта приделана заплетенная черная коса. «Вот это шиньон!» — ахнули б сейчас девчата.
В нынешнюю пору черт вряд ли бы рискнул с таким роскошным хвостом выйти на люди — на праздник. В момент умыкнули б девчата: чего зря прическе такой пропадать.
Впереди, среди бури свадебного гулянья, как бы сосредоточенные в новом, радостном для себя событии, еще не совсем утомленные этим шумом и гамом, — всем, что вокруг творится, словно их оно и не касается, — невозмутимо, степенно и серьезно идут жених и невеста…
Взятие невестиного дома
Пока свадьба шествует по селу, часть гостей, чаще всего из родни невесты, готовят новую озорную потеху. Предусматривается ли эта забава в свадьбе или, как водится в деревенских гуляньях, — выскакивает по наитию, фантазии чьей-то разгоряченной, взвихренной праздником веселой разгульной души? Мужики и бабы с ведрами, деревянными лопатами, метлами взбираются на занесенную сугробами кровлю невестиного дома (устраиваются на дворовой части крыши, по ее краю — над дорожкой от ворот к крыльцу).
А кто-то, гляди, пытается взгромоздиться аж на надворотню (двускатную дощатую узенькую кровельку над воротами — она тоже под снегом). С ведром и лопатой лезет, да, уж и залез! Приготовился к встрече: ну, точно курица на насесте — на этой кровельке сидит!
Все заняли свои места. Каждый на своем рубеже засады. Усевшись в сугробы, меж собой переговариваясь, сельчане ждут свадьбу. Их задача — шутливыми всяческими катавасиями препятствовать, мешать свадебной ватаге попасть в дом невесты. Часть невестиной родни притаилась и возле плетней во дворе: если гости сюда сунутся, чтоб и здесь оборону держать.
Вот наконец-то из соседнего переулка на главную улицу шумно выплывает свадьба. С заполошным гиканьем, пересвистами, с ухарскими задорными песнями приближается к невестиному дому. Жениха и невесту уже подвезли на санях ко двору. Для шутки и для обычая несколькими охапками снега припорошив, окатив их, для порядка и распорядка праздника поволновав, побудоражив слегка, засевшие на крыше и на воротах сельчане милостиво пропускают молодых в дом. Теперь осталось горячим, роскошным приемом встретить и приветить остальных гостей.
Тут могут добавить и пустить к празднику еще одну штуку-шутку, вот такое учинить. Ворота изнутри на крепкий дубовый засов закроют. А калитку на крючок захлестнут. Не пройдешь, не заскочишь во двор!
…Разнаряженная, хмельная, веселая толпа подходит, выкатывается к невестиному двору. С разгона упирается в запертые ворота, сбивается грудою.
— Не пускают! — с шутливым недоумением кричат из переднего ряда притиснутые толпой вплотную к воротам гости.
— Закрылись!.. Заперты ворота! — обескураженно и растерянно подтверждает остальная толпа.
— Преграду изделали. От го-ло-ва-ны-ы!.. О дык, умники-затейники! От — забавники! Что ж перед етой преградой так и будем стоять, головами качать, ветром брагу разгонять, изображать развеселье! Так и будем топтаться?! А можа, эту избу пропустим и другое место приглянем, туда гулять пойдем?! — в шутливой манере (а будто насурьез), словно раззадоривая и поднимая всю свадебную ватагу к немедленному ответному действию, звонким вскриком обращается кто-то из гостей к гомонящему, гудящему, орущему, хохочущему и гогочущему, сбившемуся возле ворот хмельному люду.
— Отопр-ё-ё-м!.. Натиском возьмем, робя! Давай сюда все, к воротам живо — жми! — исступленно, истошно вопят, готовые сейчас же прямо брать штурмом ворота, — с юности самой до зрелой поры, до старческих почти седин — огрызки Стеньки Разина. Заводилы почти во всех озорных сельских делах и разгуляньях, самые отъявленные и отрывные среди сельчан, они, расталкивая толпу, протискиваются наперёд, к воротам…
— Берем на приступ их! На приступ айда! — кричит заполошно вся толпа. Радуясь возможности вдоволь потешиться, покуражиться вволю, отметиться, блеснуть озорством и удалью, разгуляться забурлившей от хмеля силой. — Будем брать! — зычно выкрикивает она и с разгона дружно наваливается на ворота, начинает мерно и ритмично раскачивать их.
Полотнища ворот то прогибаются, продавливаются створками во двор, то отдают, откатываются, пружинят обратно назад. Скрипят в навесах жалобно и надсадно.
…Толпа откатывается назад и — снова бросается в натиск… С придыханьем кричат (сами командиры и сами исполнители), сами командуют, сами и подхватывают гости, — дружно, хорошо несут команды — как песни!
— Эээх — раз!.. Да ишо раз!.. Наддадим!.. Да поддадим!.. Держись — ворота!..
Никак не расхлябать ворота. Не поддаются. Отступает толпа. Утомилась!.. Устала!.. Стоит отдыхает.
На крыше и на воротах засевшие в засаде сельчане тут уж не упустят момента. (Получили, улучили-таки повод поликовать.) Радуются возможности посмеяться, потешиться, шутливо покуражиться над сбившимися у ворот гостями. Довольны собой: хорошо приготовились к встрече! Славную закавычку учудили: и себя развлекли, и глазеющих на свадьбу сельчан спектаклем поте-ешили!
— Эй, Боцман, килу-то, килу-то подбери, ох, килу какую на-е-е-л, отраст-и-и-л. Больша, мешает, наверное. А ты-то куда, Кизячонок, лезешь? Силенок-то совсем нет. Каши надо больше есть. Куда лезут, ну, куда прутся, рвутся? Все малохольны какеи-то подобрались, рахитошны прям… Ворота раскрыть не могут. И воротешки-то пустяковы, на замах титешного ребенка тока, — без разгона шутя перемахнешь! — уже хорошо хлебнувшие, разгоряченные хмелем, подначивают они обступившую двор свадебную ватагу. Вихляясь и шутливо изменяя голоса, повторяют, ёрничая, командные окрики и выкрики штурмующих земляков, передразнивают их — словами измываются, изгаляются прям.
— И-и-и — раз! Ишо — раз! Что, кишка тонка?! Не выходит? Не отворятся ворота никак? Во хмелю да в пляске силенки все растеряли, а? — словно всурьез интересуются, донимая гостей, засевшие на крыше и воротах сельчане!
За живое задетая насмешками свадебная толпа, уже не сговариваясь, молча осаживается назад — и всей силой и мощью снова наваливается на ворота. Обратным пружинящим движением полотнищ ворот она как бы отмахивается, отбрасывается обратно. И снова мчится на ворота. Упираясь в створы, упорно, настойчиво раскачивает полотна: вперед-назад, туда-сюда!..
Пришла пора засевшей на крыше и на воротах, стерегущей двор ватаги не языком уже, а руками отбиваться от яростного натиска нападающих. Ведрами, лопатками, метелками сверху сыпет и сыпет, кидает и метет она снег на пытающихся пробиться во двор земляков. Вихри снежные клубятся над воротами и штурмующей толпой.
Кое-кто из нападающих идет в обход, пытается окольным путем пробраться во двор, с задов через плетни пронырнуть к дому. Но и тут встречают отпор. Стерегущие двор сельчане осыпают снегом, ссаживают удальцов, сталкивают с плетней назад, не дают пробиться к крыльцу.
…Все сильней, упрямей напирает, жмет толпа на ворота, продолжает раскачивать их:
— Ребя, не унывай, — во всю силу дави! Ну-ка так! Ну-ка ишо!..
От упорной раскачки, толчков, тычков, сотрясания крючок в калитке прыгает, после каждого рывка вскакивает, запор в воротах встряхивается, покачивается в гнездах, потихоньку сдвигается с места.
А сверху, с крыши и надворотни, на сгрудившихся, прильнувших к воротам гостей бесперечь сыпется и сыпется снег. С лопат, с ведер, с метелок на них летят и летят снежные охапки, комья, вихри. Радостно, весело, с шутками-прибаутками, подначками, приговорками продолжает охаживать свадебную гулянку родня невесты — потчует от души, как следует свадебных гостей.
…Еще раз свадьба отступает и снова изо всей силы — наддает!
…Прохрипели, жалобно простонали, взвизгнули покорно и обреченно ворота от могучего натиска толпы. От неимоверной силы рывка и напора запорная дубовая дрына выскакивает, вылетает из засовных скоб, падает в снег, крючок с калитки слетает, ворота и калитка распахиваются настежь — и вся толпа с разгона, потеряв опору и равновесие, летит вперед, проваливается, вкатывается на простор двора. Люди падают, перескакивают друг через друга, в глубине двора сбиваются грудой в огромную, шумную, шевелящуюся кучу…
Теперь не только сверху (с крыши и ворот), а уже и со двора эту всю сбившуюся в кучмалу свадьбу посыпают, забрасывают, закидывают снегом — щедро гостей привечают забавники, родственники невесты.
Кучмала ворошится, копошится. Гости корячатся, стараясь выбраться из нее. Поднимаются и снова, спотыкаясь друг о друга, летят кубарем и кувырком в сугроб.
Охапки, комья летят и летят по двору. Вихрями кружится, клубится снег. Настоящая поземка, пурга стоит. При ясной, чистой, безветренной погоде надо всем двором повисла снежная мгла.
Разгребая снег руками, как из воды выныривая, чертыхаясь, выбираются из барахтающейся толпы гости. Уворачиваясь от летящих на них отовсюду, со всех сторон снеговых охапок, внагинку — один за другим, гуськом и поодиночке бегут к крыльцу, чтобы спрятаться, укрыться здесь наконец от этой неуемной рукотворной бури. А и тут оказывается, приготовлен фокус. Ничего себе! Стоишь на крыльце, в ус уже не дуешь, дух радостно переводишь. «Ну все! — думаешь. — Все напасти уже позади…» В дом идти собишься. А тут на тебе! получай! Давно поджидавшие этого момента, засевшие на сенцах веселые, хмельные удальцы обрушивают, сталкивают на гостей огромный ком, целую лавину снега. Окатили снегом с ног до головы!.. Стоишь как белый снежный статуй. Барахтаешься, чертыхаясь, выбираешься из этой снежной охапки. Не ругайся, земляк! Терпи шутку! Свадьба ведь!
Преодолев все препоны и препятствия, устроенные забавниками — родней невесты, отдуваясь от толкотни и давки возле ворот, от скоростного пробега через двор под самодельным бураном, выбравшись из-под снежной лавины на крыльце, заскочив наконец в сенцы, гости облегченно вздыхают.
…Смахивая с шапок, со всей одежды, вытряхивают насыпавшийся и в карманы, и за шиворот, и в рукава снег, громко топая, обметая, сшибая его с валенок, — кто хохочет, а кто и поругивает (и шутливо, и всерьез) зачинщиков озорного приема. Оживленно переговариваясь, продолжая громко топать, отряхивая валенки, входят в дом. С грохотом раздвигают длинные скамейки, усаживаются за стол.
А бывает, и такую выдумают шутку-прибаутку. Возле дома невесты во второй день свадьбы ворота, наоборот, распахиваются настежь. На опорные столбы во всю ширину ворот привязывается крепкая веревка. К ней прилаживают, закрепляют доску-сиденье. Получаются качели. Кто-то усаживается в них и начинает раскачиваться. Во весь размах со двора на улицу, с улицы на двор раскачивается хмельной гуляка. Попробуй проскочи, проскользни во двор! Не промызгнешь, не проскочишь, пока не остановишь и не ссадишь разгулявшегося качельника. В свадебном развеселье качели можно вгонодобить, развесить и в проеме двери в сенцах, и на входе в дом. Успевай только ссаживать деревенских удальцов, шутников земляков, иначе не проберешься дальше на гулянье.
В летнюю пору во время свадьбы еще больше творится забав. Если зимой, привечая гостей, могут угостить снежным душем во дворе невесты, то летом можешь угодить под настоящий водный ураган. Перебирай чаще ногами, быстрей заскакивай в дом!.. С ног до головы стараются окатить каждого гостя!.. Ох, охальники!.. Я вам!!! Мотри-и!.. Сцеплю граблями, с крыши сташшу — буйт потеха!…
Каких только развлечений не придумывают на свадьбе для веселья, радости и хохота, для своей и всеобщей потехи мои земляки, казаки и казачки. Всего не вспомнишь, всего не перечтешь. Каждая свадьба своим раздольем, особостью и выдумками богата…
Пока гости собираются к застолью, на улице готовится и идет уже этот шутливый спектакль. Ни одна играемая в казачьем селе свадьба без него не обходилась …
Гвоздь свадьбы — дед Алексей Акимович Новоженин! Со всех концов села, жители бегут к дому Пашаевых — не просмотреть бы!..
Дед Акимыч
Что и говорить — не без того, грех водился за дедом: любил крепко выпить, частенько выпивал. Нет, утверждать не станешь, что от желающих на эту озорную роль не было отбоя. Нет, не скажешь, что немало было таких сельчан, но находились и были, были и другие, кроме Акимыча, исполнители этой роли7 — разгульные тоже, ох удалые ребята… Но все они как-то не личились, не смотрелись в сравнении с дедом Новожениным, спротив его выглядели невзрачнее, хлипче, что ли, — мелкота одна… В гордость сельчанам, играющим свадьбу, было присутствие на празднике именно деда Алексея.
Если его приглашали на свадьбу, свою потешную марку держал с достоинством и удовольствием, на размах, от души, весело, озорно, да с крепким, ядреным словцом, в общем, так, как жил в обыденной жизни. На острые, со всякой перчинкой-начинкой слова Акимыч был мастер. В крутой словесной перепалке редкий мог с ним спорить. Перешибет, хоть кого заткнет за пояс!
И в буднях и праздниках искони на Руси ценились люди задорные, острые на язык, скоростные и на серьезное, и на шутливое, на веселое и озорное — емкое, меткое слово.
Правда, Алексей Акимович соглашался на свою шутливую роль в одном только случае — если свадьба затевалась у родственников. Прочим сельчанам отказывал. И сегодня праздник у родни, поэтому он и здесь.
Без шапки, в накинутом на плечи длинном, до самых пят овчинном тулупе по лестнице на крышу лезет усатый, c небольшой бородкой, высокий, кряжистый человек. Следом за ним с ведром горячей воды и дубовым веником пробирается дружка. Без пальто, в своем торжественном свадебном костюме, с бутылкой водки и закуской на подносе карабкается вслед и жених. Ведро с опущенным в него веником дружка ставит в сугроб возле старика на самом гребне крыши. Густыми клубами, туманом поднимается, вьется из ведра пар.
Жених наливает полный граненый стакан водки. Старик махом выпивает и бросает пустой стакан через плечо назад, прямо во двор. После обжигающего нутро напитка что может быть слаще и родней для закуски, чем соленый огурец?!..
Закусив, дед глубоко, умиротворенно вздыхает. Оглядывает стоящую возле дома толпу, село, поле за селом — как будто впервые все видит.
Не то самому себе, не то собравшимся внизу людям старик, растопырив руки, что-то бормочет. Подходит к ведру. Дружка подносит еще один наполненный почти до края стакан. Старик выпивает, не закусывает, морщится и трясет головой и — вдруг сбрасывает с плеч полушубок, скидывает валенки — и предстает перед глазеющей внизу публикой — в чем мать родила.
Не спеша достает из ведра намокший горячий веник, осматривает его, как бы проверяя на годность и примеряясь к нему, еще раз старательно, неторопливо обмакивает в парной воде, встряхивает в руке и со всего маху стремительным хлестким ударом ошпаривает им себя. Еще, еще раз — все сильнее, все крепче хлещет себя веником, выстегивает по груди, по ногам, по спине, по бокам!.. Парная на открытом воздухе!.. Банный спектакль Акимыча. Все быстрей и быстрей, все резче отмахивает веником дед — с удовольствием, как в настоящей бане…
Народа все больше возле дома Пашаевых. Бабы тоже тут. Ахают, но не уходят. Прикрывая лицо рукавом или углом просторной кашемировой шали, хоть и украдкой, и с укором, но смотрят на это положенное по обычаю представление.
— Срамота-то какая, срам-от, — осуждающе шепчут, бунчат друг другу. — Бесстыдник-то какой, охальник!.. В пожилых годах ведь, а полез, выставился на все село.
…Что это?! Проявление какого-то древнего свадебного обычая? Отголосок былого, идущая издалека шутливая или серьезная часть свадебного обряда? Или одна из многочисленных забав, игр, выдумок, на которые особо гораздо ядреное, озорное казачье племя? Что означает это представление? Показывает радость начала супружеской жизни? Может, подчеркивает стать, и силу, и удаль мужскую?
…Эх, гадай и думай о чем хочешь. Предположений найдется много…
…Завелся, разгулялся дед, знай хлещет и хлещет… наяривает себя веником!.. Гомонит, кричит:
— Хорошо-то как — ядреный корень! Раздолье какое! Эх, любо, раскудри твою в деревню! Эх, ладно!
…Дом Пашаевых стоит на небольшой возвышенности, как бы разделяющей село на две части. Одна поменьше — прицерковная, другая, — включающая центр и противоположный край станицы. На этом взгорье (заметенный землею, в старину бывший крепостной вал) с кровли любого дома видны и та и эта стороны села.
И с того, и с этого края села далеко — отовсюду виден купающийся на крыше дед…
Как бы притихла, скукожилась каланча в центре села — почти самое высокое строение рядом с возвышающимся на крыше дома могучим стариком8, гулякой и охальником — Акимычем.
Далеко-далеко надо всеми улочками-переулочками, над дворами и домами разносятся перемеженные, сдобренные крутыми, крепкими словцами веселые, торжествующие кличи, озорные, ликующие выкрики деда. Льются, льются они над селом вестью о свадебном празднике, призывом к гулянью, застолью. Громкие, громовые клики и песни слышны даже на околице…
Вот дружка подносит ему новый, наполненный до края стакан водки. Полдружка (в подмогу дружке он тоже на крыше) держит наготове закуску на подносе: те же огурцы, помидоры соленые, квашеную капусту. Подает только что принесенную тарелку горячих щей. Вьется над тарелкой вкусный, ароматный пар, густой, забористый запах щей обдает, будоражит толпу.
Дед останавливается, залпом выпивает водку, по-скоростному уметает, уплетает закуску и снова продолжает парную.
От охрипшего (после длительных криков и пенья), но еще раскатистого голоса — морозный воздух словно трескается, дребезжит. Набирая всей грудью воздух, дед словно выдыхает, выпаливает, вычеканивает слова. Частушки выдает — одна другой ядренее. По-молодецки задорно заводит и тянет застольную песню. Прерывает ее, опять вступает в шутливую перебранку с сельчанами, собравшимися перед домом.
Сколько длится это зимнее купание на крыше? Полчаса, час — больше, меньше?.. Но вот дружка с полдружкой подходят к захмелевшему крепко, уставшему от бани, пенья и выкриков старику, из ковша окатывают, поливают его горячей водой… Пар клубами стелется над крышей, катится волнами по кровле, окутывая и деда, и дом… Накидывают на пунцового, покрасневшего, как помидор (не то от водки, не то от бани этой, не то от мороза), деда овчинный тулуп. Разомлевшего купальщика — с уважением, как особо важную персону, — под руки сводят с крыши, бережно, осторожно по лестнице ссаживают вниз. Провожают в дом, где он одевается, чтоб продолжить гулянье.
Вот тут только по-настоящему праздник и начинает разворачиваться…
Дядя Гриша
А что же это происходит за столами на том конце горницы? Что за столпотворенье образовалось?
В переднем углу, укрытый тулупом, на скамейке кто-то лежит.
Бабы, они любопытнее всех, подходят к скамье, сбрасывают тулуп. В одном исподнем, закрыв глаза, скрестив, как усопший, руки на груди, тоже не последний озорник и забавник, почти всех свадебных гуляньев и праздников участник — дядя Гриша Вотинцев.
Бабы подыгрывают ему, будто на самом деле печальное событие, — охают, причитают над «усопшим». Бухаются на колени, отвешивают, кладут поклоны, стучат лбами об пол, шутливо отпевая, произносят, вычитывают озорные потешные складухи.
Дядя Гриша упорно лежит и бровью не ведет. Спектаклю конца нет… Надо поднимать, уносить «усопшего», а то свадьба встанет.
Гости подают бутыль самогонки, наливают в стакан и ставят рядом с дядей Гришей — на табуретку. Тут-то он соскакивает с лавки, осушает стакан, снова наливает. Мужики поднимают его на руки и несут по горнице надо всей праздничной толпой.
Дядя Гриша омахивает стаканом самогонки горницу, всех гостей, молодых, как бы прощаясь и поздравляя всех с праздником. Выпивает и, чтоб разбился (на счастье!) пустой стакан, резко бросает его на пол.
Так на руках и выносят дядю Гришу из горницы в другую комнату. Здесь он одевается и снова возвращается на гулянку.
Овин
Тушение овина — последний день свадьбы. Собравшись снова в свадебную гурьбу, гости идут по улице. Посреди всей гульбы — движущейся, шевелящейся, колышущейся во все стороны — невозмутимо держатся гармонисты.
Все три наши гармониста,
Хоть пьяны, играют чисто.
На них шапки набекрень,
За гармонью третий день…
Снова в доме жениха собираются гости. Дядя Гриша Вотинцев опять впереди всех — и тут успел! Развесил качели в дверях, при входе из сенцев в избу. Чалму из полотенца смастерил, в широкий, вдвое шире себя самого, цветастый женский халат завернулся. Длинный красный шарф вместо пояса обмотал вокруг себя. Забрался на качели, раскачивается себе. Все шире, все размашистее. Как крылья, распахивается халат, обмахивая всех домашним ветром. Радуется дядя Гриша, так качелями увлечен, будто и не замечает гостей, — в упор их не видит. Ох, как хорошо! Вверх-вниз. Из избы — в сенцы, ногами крыши касается, назад в дом — потолок чубом уметает. Как ребенок, тешится дядя Гриша! Кричит, верещит, ногами болтает от удовольствия. Вперед-назад! Никак в дом не попасть, не пролезть. Ни снизу, ни сбоку, ни прямо — сшибут качели! Не обойтись без угощенья, а то сорвется свадьба почти при самом конце. Нечего делать, подает гость ему стакан водочки. Качели останавливаются. Выпивает дядя Гриша угощенье. Гость прошмыгивает в дом, к праздному столу. Опять качается дядя Гриша. Следующий гость подает самогонку. Третий, четвертый… Утомляется наконец качельник, соловеет от выпитого. Нехотя сползает с качелей. Гости с криками, с хохотом и гоготом толпой устремляются в дом. Продолжается праздник.
…Вечер. Разжигают костер возле дома жениха. Дым мешается с вечерним сумраком. Самые неутолимые, не растерявшие за эти дни задор и силу гости собираются и толпятся возле костра. С подначками, смехом, криками — прыгают гуляки через костер. Дрова догорают. Тлеющие угли засыпаны снегом. Овин потушен. Гости возвращаются в дом.
В последний раз вспыхивает веселье. Ряды гуляк значительно поредели. Не выдержав схватки с хмелем, многие уже спят. Кто лежит на лавках (а кто и на пол сполз), кто на печке, кто на сундуке, кто на койках…
***
…Эх, казаки, казаки и потомки казаков, сомлели от хмеля. Не сдавайтесь ему, не поддавайтесь, топырьтесь и упирайтесь, станичники. Держи в ногах правду — не черти кренделя! Крепи волю, не теряй силу. Не давай потачки слабинке, хмелем свою стать и крепость не ломай: ни внагинку, ни в горбинку — ровненько шагай. Гулять так гулять: такой зарок у казаков. Такая повадка наша от предков досталась. Не изничтожишь ее — не сотрешь! Казаки — мы! Такая наша порода — буйная, бурная, удалая! В веках калилась, веками ковалась наша хватка-повадка — от боевого, военного риска и опасности, от жизни походной, от службы станичной, — да и гульбища норову придавали.
Как жить — раздольно, от всей души, пусть с риском и с опасностями (на то ты и станичник, на то ты и казак), так и гулять, тоже до полного раздолья, — напропалую, наудалую, не опасаясь, не стесняясь никого и ничего, нараспах — всею душою, радостью, участием, сочувствием, великодушием ко всему белу свету, к друзьям своим закадычным, ко всякому человеку. Таков ты — казак. Таков ты — обычай казачий; и ныне ты в праздниках с нами держаться остался. И брезжишь — и в уюте, и в неуюте. И бунтуешь, и буянишь в нас. Ведешь светом глубинным своим издалека. Нигде никому не позволяешь скиснуть, нигде никому не даешь скукожиться — ни в полном радостном разливе, расцвете драгоценной жизни, ни в монотонном быту и скукоте.
…Казачье раздолье неисповедимо, от счастья и радости неотделимо. Но судьбу наперед по мгновеньям не распишешь. Всякая закандычка на любой момент может выскочить. Какую и не ждешь, и не предполагаешь. Силен хмель? повязал тебя? Зазорного нету. Ты ведь не сдался (никогда никому на белом свете казак не сдается). Приключилась слабинка, на крепость вышла заминка. Не сдюжил казак в прямой и неравной схватке с брагой. Пеняй, не пеняй на себя… Ничего не чувствуешь, ничего не видишь. Беспомощный, беззащитный, как малый робеночек, — головушка упала на грудь. Хоть веревкой вяжи, хоть ругай, хоть по полу катай. В застолье казачья удаль неодолима, в гулянье такая промашка допустима. Со всяким может случиться…
***
…А те, кто держится на ногах, продолжают веселиться. Женщины пляшут, мужики сидят за столами, угощаются и угощают друг друга, курят. Радостные и счастливые продолжающейся свадебной суетой, довольные друг другом, обнявшись, восторженно оглядывают праздничное застолье. Захмелев, поочередно отправляются под лавку или засыпают тут же, над столом. Гармонь с небольшими перерывами пиликает еще. Она, как знамя, переходит из рук в руки гармонистов. Двое из них уже сражены водкой, спят на скамейках. Третий, самый главный, самый неугомонный, самый неутомимый, самый веселый — дядя Вася Бочкарев, — держится, продолжает наяривать на гармони. Никакой хмель его не валит. Как будто ни в одном глазу хмельного нету — перебивая топот и гром пляски, поет под гармонь звонко, задорно. Не зря его Певчевым прозвали.
— Дай хоть отдохнуть и себе, и гармони, и людям. Заиграл ведь, запел всех до хрипоты, заплясал всех до упаду почти! Ничего ведь его не берет, — сокрушается его жена, тетя Настя.
А сама так и продолжает его угощать. Не стаканами потчует, а кружками. На подносе прям ему подает. Так и старается водкой вышибить его из-за стола.
— Настя, Настя, че ж ты делаешь-то, — укоряют ее бабы, — свалишь так мужика.
— Пусть быстрей валится, а то мельтешит и мельтешит перед глазами — ничем не уймешь, так и будет в обнимку с гармонью сидеть.
— Пусть поет всю свадьбу, оправдыват свою уличну фамилию, вон ведь, смотри, — как соловей заливается. Певчевым потому и зовем его, — защищают гармониста бабы.
После очередной кружки самогонки, поданной родной же супругой, звонкий голос дяди Васи осекается. Захрипела протяжно, натужно, растянувшись мехами, гармонь, словно жалуясь, что оборвали игру, замерла в руках у заснувшего за столом гармониста…
***
…Ничего, дядя Вася, ничего, что хмель одолел тебя. Не дадут земляки тебе, кое-как прикорнувшему, — за столом остаться. Потихонечку, бережно под руки возьмут (пыл не вечен — пора! надо, надо передохнуть), с почетом к мягкой постели доставят… Ничего, ничего! Это — гулянье. В гулянье всяко бывает… Случается, что хмель дюжее казака окажется. Опутает рученьки, повяжет ноженьки, головушку оплетет и в сон галопом отправит… Отдыхай! Отсыпайся, казак лихой, певец чернореченский, гармонист и заводила всех сельских праздников! Свадьба не закончилась! Отоспишься и опять на скамейку, в заветный строй деревенских гармонистов. Да успеешь, успеешь еще наиграться, потешить и себя, и земляков, и праздник. Гулянье — иди дальше, а ты — поспи, поспи!..
***
…На смену дяде Васе, отдохнув, отоспавшись, встает и садится за стол следующий гармонист (гармонистов в селе чуть ли не каждый второй). Просит похмелья, забирает гармонь из рук угомонившегося сном дяди Васи и играет.
Снова топот и пляс в доме, грохот тарелок, столов, дребезжанье окон… Свадьба заканчивается только в полночь…
…Но еще целую неделю после этого будут вспыхивать то там, то здесь гуляночки. Не раз придется хозяевам развертывать столы требующим угощенья родственникам — стараться угодить каждому прибившемуся к их дому гостю. Надо приветить каждого зашедшего в дом сельчанина. Пусть даже самый наиникчемный зайдет, — самого заядлого выпивоху все равно надо угостить, выдержать марку, не ударить в грязь лицом. Соблюсти деревенский порядок и обычай, показать, что радость видеть своих детей счастливыми дороже всяких затрат, забот и хлопот. Эх, никуда от обычая не денешься. Накрывай снова, хозяйка, столы для старых и новых гостей! С толком приветь и угости! Чтоб никто и никогда худого слова о свадьбе не мог сказать. Чтоб долго помнилась, на многие, многие годы размахом и удалью, приветом и угощеньями эта свадьбушка.
1 В рассказах сохранён говор старожилов Чернореченской станицы (Оренбургский край).
2 Угормонился (местн.) — угомонился.
3 Выкуп невесты — праздничный веселый игровой обряд, как бы предваряющий начало свадьбы. Происходит в доме невесты. «Покупатели» невесты — жених и его родня — пытаются пройти в дом, ее родственники стараются их не пропустить, шутливо мешают этому. Пробившись в дом, жених со своей родней начинают выкупать невесту. Описано в книге «Чернореченские кокурки», рассказ «Свадьба».
4 Маша-немая — Мария Спасенкина, глухонемая. Замечательная швея-самородок. Многие жители села были одеты ее руками. Шила мужские и женские пальто, костюмы. Особенно удавалась ей женская одежда. В жакеты, сарафаны, блузки, кофточки, платья, скроенные и сшитые Марией Спасенкиной, чернореченские казачки одевались, щеголяли и форсили почти до начала шестидесятых годов.
5 Выбатывать (местн. казачье) — отбивать, стучать, отстукивать.
6 Подроскошнуться (местн.) — сделать роскошней, богаче, не пожалеть денег.
7 Манцур (Петр Григорьевич Манцуров), Максимыч (Лашин Николай Максимыч), вальщики оба, приезжие из Ульяновской области, давно укоренившиеся семьями в нашей станице. Были на эту роль сельчане и из коренных, местных. В хмельной отваге, застольной удали и Петр Григорьевич, и Николай Максимович не уступали местным, бывалым, знающим толк в гуляньях — коренным потомственным казакам, а может, были и покруче и покрепче их… К слову сказать, и Николай Максимович, и Петр Григорьевич вальщиками слыли отменными. Уважали, ценили сельчане своих мастеров. Валенки валять только им доверяли, на стороне не заказывали.
8 О неимоверной силе деда Новоженина до сих пор ходят легенды. Так, например (из рассказов старожилов), двухсотлитровые бочки, наполненные водою всклень, он поднимал почти без натуги. Частенько его приглашали как грузчика на склады. Там, где требовалось для такой работы три-четыре человека, он спокойно управлялся один.