Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2014
В Каменке случилась оттепель. Ночью. Не спалось. Слышу — дом зашевелился.
И снаружи, и внутри: расправляет свои деревянные косточки. Мыши? Да нет их
здесь: утеплитель на стекловате. Душа болит и содрогается? Так она всегда
болит. Даже когда весело и легко… И вдруг — поехало: с
крыши срывается поезд, за ним другой, третий — с шумом и гулом. Это метровые
пласты спрессованного, плиточного снега рванули от конька — к земле, к
наземному сугробу. Утром обнаруживаются горы снега, почти закрывшие окна, что
выходят на юг. Северный скат крыши ещё под снегом. Сад тоже зашевелился, и
заборы показали сквозь свои заново проступившие щели соседский какой-то
особенно белый сугроб — с веток и с изгородей обрушился снег. Разом. И снег
стал крупитчатым, как лёгкий сероватый жемчуг, и сугробы вдруг осели,
пустотелые и почти неживые. Ночью вышел в поле — видно, как снег сходит —
медленно и слегка пошумливая; шепча, что ли? Уже и
гряды вспаханной земли показались. Снег уходит почти незаметно, как память по
покойнику: белое — чёрное — зелёное… Вдруг —
вздрагиваю. Ко мне подходят глаза. Идут невысоко от земли, шумя снегом и
чьим-то дыханием. Стою — смотрю. Ничего не вижу — темно. Потом тьма выдавливает
из себя нехотя и осторожно большую башку. Уши
топориком. Собака. В ошейнике. Поводок натянут, длинный, куда-то в сторону, во
тьму, хозяина не видно. Кто с ней гуляет? Так поздно? За деревней? Бог?..
В Киеве случился Майдан. Красные, белые, зелёные, синие, чёрные, жовто-блакитные, оранжевые и ещё чёрт знает
какие раскачали мать русских городов и страну, вновь оказавшуюся двойной
окраиной — Европы и России. Несчастная Украина… Февраль. Холод собачий: в
Екатеринбурге тридцатиградусные морозы. В Каменке, где я живу постоянно,
однажды утром одного из тех дней термометр показал —50╟С. Дрова уходили
стремительно: поленница обеззубела — топлю дважды в день, закладываю в печь по
две охапки, — ничего — живу. Топлю Урал, как говаривал мой товарищ-горожанин,
живший рядом, но так и не понявший и не принявший деревенской жизни, основы её
(особенно зимой) — ДВП: дрова, вода, помои… Именно в
эти дни, сразу после сессии, я прочёл цикл лекций в литературном клубе «Урал»
при редакции одноименного журнала — лекций/занятий/бесед — о верлибре.
Традиционалисты воспринимают крепчающий верлибр как некий просодический майдан
— точно так же, как сами верлибристы (и вообще
современные стихотворцы) смотрят на силлаботонику как
на развалины советской империи.
Просодическая сфера русского стихописания
живёт, меняется, опустевает, обогащается и
восполняется не по законам существования политики, экономики и общества в
целом. Хотя мода и рынок, естественно, корректируют методологию сочинительства.
Однако следует заметить, что факторы социального характера влияют преимущественно
на сферу литературного стихотворчества, которая имеет строгую структуру полевой
природы: мейнстрим — ядро, всё остальное — периферия.
И здесь, в «литературном цехе поэзии», этико-эстетическая сценарность поэтической просодии — не актуальна; здесь, как
в политике, преобладает энергия денег, амбиций, власти (редакторско-издательской)
и пиара (чаще — авторекламы и авторежиссуры).
Подлинный поэтический текст равнодушен к своей просодической форме (и к
содержанию, и к функции). Поэтический текст ориентирован на поэта, на человека,
создающего текст. Поэтический текст — тотально и стереоскопично антропологичен. И — чудесен
(чудо), и — божественен (архетекстовая
предопределённость появления стихотворения). Всё дело здесь не в том или ином
виде просодии (тоническая — верлибрическая),
а — в гармонии.
Гармония — сердце словесности. Художественная словесность вырабатывает
особую энергию (в отличие от инфо-текстотворчества) —
энергию гармонии. Природа такой энергии загадочна, трудно познаваема, но вполне
ощутима. Попытаюсь кратко пересказать то, о чём мы говорили несколько вечеров в
редакции журнала «Урал». Мы — это три десятка сочинителей. Итак, на Урале
морозы, в Киеве Майдан, а у нас — беседы о верлибре, о просодии, о гармонии. О
гармонии поэтической.
В России случился верлибр. Когда? Думаю, нет — уверен: около двух тысяч
лет назад, когда стали появляться первые образцы коренного славянского
(праславянского) фольклора. Колыбельные, погребальные и иные ритуальные
речитативы, речевые жанры и тексты песен, сказов (сказок), былин, притч и
побасенок. Русская былина — верлибр, ритмизованный тонически,
когда роль стихотворной стопы (как это происходит в силлаботоническом
тексте) играет фонетическое слово (например, «мороз + и + солнце»),
фонетическое словосочетание, фонетическая синтагма. Сказ — абсолютно верлибричен. Прямо говоря, любая художественная речь до
14—15 веков просодически являла собой верлибр,
который под воздействием звуковой картины мира, звуковой картины природы был
естественен, «натурален», природен, первороден etc. Просодическая
способность языковой личности активируется ещё в утробном состоянии носителя
языка. Это — общеизвестно. Поэтому просодическая системность и просодическое
изящество словесных художественных текстов определялись самой природой, её
способностью звучать также и человеком напевающим, декламирующим. Гимнографическая поэзия, поэзия духовная только усилила и
закрепила верлибрическую потенцию сказа, былины,
Слова и других сказовых жанров. Думаю, что русский верлибр до 19 в. был
тоническим, или синтагмо-тоническим, когда огромные звукокомплексы и звукоряды, имея одно основное ударение,
поглощали и вмещали в себя лексико-фразовый материал текста.
Однако поэзия и поэтичность — разные вещи. Всё дело в качестве предмета текстотворчества. Генеральными
предметными константами поэзии (поэтического текста, текстотворчества
вообще, а также прозаического и драматургического текстов) являются такие метаэмоции и метасмыслы (идеи,
концепты), как жизнь, смерть, любовь,
но — в нерасторжимом единстве, когда в тексте, манифестирующем комплексный
предмет «жизнь — смерть — любовь»,
возникает феномен метаобразной стереоскопии,
способный порождать более крупные метаконстанты, например, Бог, Вечность, Душа, Дух, Вселенная, Бесконечность, Добро, Свет etc. Квантом гармонии, таким образом, является метаобразная, метасмысловая, метаэмотивная стереоскопия. Гармония — это феномен и
родовой, и видовой, и родо-видовой, и видо-видовой, и родо-родовой по отношению к тексту, к его имманентным,
перманентным, внешним и внутриструктурным признакам. Вообще, художественный
(прозаический, эссеистический, драматургический и
т.д.), а особенно поэтический текст обладает такими базовыми признаками, как воспроизводимость, идиоматичность и
цельнооформленность (данные признаки присущи слову
как единице языка, текста и речи), — именно в них закрепляется основа
поэтической гармонии.
Поэтическая гармония — как единое целое — формируется
и функционирует (т.е. существует) одновременно в трёх сферах (по отношению к
тексту): внешняя (древнегреческое
понимание гармонии как совокупности всех частей системного целого, как
слаженного и эффективного взаимодействия этих частей в процессе работы; а также
гармония культурологической природы; гармония этико-эстетического,
этнокультурного, этнолингвистического, антропотекстового
и т.д. характера);
внутренняя
(языковая, стилистическая, просодическая, музыкальная, интенциональная,
антрополингвистическая и др.); онтологическая (гармония образной, смысловой и эмотивной
стереоскопичности физического, интерфизического и
метафизического). И верлибр, и традиционный тонический стихотворный
текст, безусловно, и существуют, и функционируют, и систематизируются —
структурируются одновременно во всех сферах поэтической гармонии. Существует
также гармония визуально-графического характера: строфостроение,
стихотворные «столбцы», графическая изобразительность и т.п. верлибра и
тонического стихотворения.
Современный русский верлибр, в отличие от стихотворения в прозе 19–20
веков, начинает обретать графические очертания тонического традиционного
стихотворения (хотя сегодня силлаботонические стихи
иногда «записываются» прозой или имеют прозаическую графику с абзацным
членением). Вот стихотворение (превосходное) Алексея Алёхина «Принадлежность
пейзажа»:
Принадлежность пейзажа
туркменские старики
как бы потрескавшиеся
на солнцепеке
с белыми и плоскими
одинаковыми бородами
будто привязанными
к бритым кофейным лицам
в одинаковых курчавых шапках
и пропыленных коричневых хламидах
так похожи
что кажется: повсюду
встречаешь одного и того же старика
и при встрече
он протягивает тебе все ту
же
пересохшую глиняную ладонь
Графика верлибра здесь вполне соответствует традиционной графике
тонического стихотворения. Текст состоит из трёх строф (без знаков препинания и
прописных букв, что делает это стихотворение интонационно, образно и
семантически открытым: отсутствие данных элементов графики и орфографии делает
содержательную структуру текста открытой). Полный анализ этого стихотворения
займёт огромное место, возможно, такой анализ реализуется в объёме книги.
(Аудиторный разбор «Принадлежности пейзажа» происходил в течение 5–6 часов!)
Отмечу лишь, что ритмическая организация этого текста вполне системна и
реализует сверхбогатый и весьма разнообразный ритм (метрической системы верлибр
не имеет). Кроме того, лексика стихотворения представляет собой цельный и
семантически (денотативно, тематически) связанный идеографический класс слов
(функционально-смысловой класс слов). А. Алёхин создаёт уникальный
текст-пейзаж. Пейзаж антропологический. Лишь топонимически обусловленный эпитет (притяжательное
прилагательное) «туркменский» может варьироваться («азиатский»,
«среднеазиатский», «узбекский», «таджикский» и т.п.). Остальные лексемы
— все без исключения — являются ключевыми или субключевыми
словами, — а это уже шаг за/через прозу: Алёхин создаёт стихотворение, в котором реализован сложнейший
предмет «жизнь — смерть — любовь», который, в свою очередь, создаёт эффект
стереоскопии метасмыслов «Вечность», «Бессмертие»,
«Дух», «Бог» («глиняный», «глина» — материал, из которого создан библейский
человек). Пейзаж человека («старики») протягивает, как
луч, как ветвь, как воздух, как сухое пламя, как взгляд, — глиняную ладонь.
«Тебе» — значит — миру, Вселенной, Богу, Поэту. Стихотворение — всё, целиком —
есть чистая, абсолютная поэзия.
Более того, А. Алёхин предлагает (и реализует убедительно и прекрасно)
новый просодический тип стихотворения. Стихотворения, которое наверняка будет
доминировать в русском стихосложении лет через 50–70. Вот основные просодические
и графические параметры такого стихотворения (которое, естественно, должно
иметь все качества внешней, внутренней и онтологической гармонии поэтического
текста):
1. Небольшой объём.
2. Строкоделение производится согласно
объему/длине фонетической синтагмы.
3. Строфоделение определяется содержательной
композицией текста и структурами общей системы смысловых (не фонетических!)
рифм.
4. В целом графическое оформление текста должно быть абсолютно адекватно
интонационно-музыкальной организации стихотворения.
5. Наличие «гармонии гармонии»:
экстратекстовая, интратекстовая
и онтологическая части общей гармонии должны качественно и количественно
соответствовать друг другу.
6. Наличие в тексте комплексного предмета «говорения» —
жизни/смерти/любви, реализующегося в стереоскопической динамике взаимодействия
мета-образов, метасмыслов и метаэмоций.
7. Орфография (окказиональная, неологическая),
пунктуация — свободные.
8. Синтез речевой, прозаической и поэтической интонации, который
формирует «новую музыку» стиха — стиха верлибрического.
9. Наличие и доминирование в тексте лексики с предметным значением (есть
исключения).
10. Квантитативное (количественное, объёмное) равновесие синтаксических и
строфических структур (синтаксис = строфа).
11. Текст стихотворения тождественен фразе
(синтаксема = текст).
12. И др.
Речь идёт в данном случае о появлении просодического кентавра, когда на
основе синтеза просодических вариантов тоники, силлаботоники
и верлибра в процессе текстотворчества и
этико-эстетического (в целом культурного) функционирования различных форм
просодии — происходит рождение нового, вполне самостоятельного вида просодии верлибро-тонической природы. Стихотворение А. Алёхина есть
образец такого нового стихотворения.
Верлибро-тонические стихи пишутся сегодня О. Седаковой, А. Алёхиным, А. Зеленовой,
Е. Симоновой и многими другими. В Западной Европе верлибро-тоническая
просодия преобладала в стихах Пауля Целана, Сильвии
Плат (английский период творчества, особенно последние стихотворения), Филиппа Жакоте. Вот стихотворение Сильвии Плат (в отличном переводе
Василия Бетаки), в котором ещё видны швы тоники и
верлибра и в котором спорадически возникает рифма, обеспечивающая строфостроение текста.
За краем
Эта женщина достигла
совершенства.
Ее мертвое
Тело несет улыбку свершения
без тревоги.
Иллюзия греческого
свободного выбора
Стекает по складкам твердой
Туники. А босые ноги
Твердят: мы дошли. Всё.
Мертвые младенцы, как белые
змейки, —
Каждый у своего пустого
Кувшинчика — свернувшись,
лежат.
Она их втянула в себя.
Обратно. Снова.
Так лепестки розы смыкаются,
когда сад
Застывает, и запахи
кровоточат
Из глубокого сладкого горла
ночного
Цветка. Луна не грустит ни о
чем.
Над глазами — мраморный
капюшон.
И не такое она видала!
И трещины на ней становятся
все черней…
5 февраля 1963
А вот «новое стихотворение» Пауля Целана (в
абсолютно адекватном, прекрасном переводе Ольги Седаковой).
Ирландка, разлукой
замаранная,
руку твою
читает быстрей
быстроты.
Синь взгляда ее сквозь нее
прорастает,
конец и победа
в одном:
ты,
пальцеокая
даль.
В стихотворении три строфы и десять строк-синтагм. Стихотворение тотально
стереоскопично и метафизично (денотативно и метаэмоционально).
В стихотворении Филиппа Жакоте (блестящий
перевод О. Седаковой) три строфы соответствуют трём
ступеням стереоскопии божественного зрения: глаз человека → глаз Бога
→ глаз инобытия.
Глаз:
изобильный источник
Но откуда он бьет?
Из дали дальше всякой дали
из глуби глубже всякой глуби
Я думаю
что я выпил иного мира
И, наконец, стихотворение Анастасии Зеленовой,
в котором метаэмоция жизни-смерти-любви выражается прямо (что бывает крайне редко). Это
— метасмысловое прямоговорение.
наживая врагов
на врагов наживляя любовь
душа коротка —
так, что тени совсем никакой
На Урале случилась весна. В Киеве разогнали Майдан. Убит Музычко. А Крым
вернулся восвояси — туда, где 300 лет его защищали, отстраивали и любили. И
верлибр не победил силлаботонику и тонику. Напротив,
он породнился с ними, явив словесности и филологии новую просодию. Русское
стихосложение стало богаче. Вот и всё. Пока всё. Такие дела.