Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2014
Юрий
Казарин — поэт, исследователь
поэзии, языковед. Автор нескольких книг стихотворений и прозы. Стихи
публиковались в периодике в России и за рубежом. Профессор Уральского
федерального университета. Живет и работает в Екатеринбурге.
***
Вот Млечный Путь. Вот
потолок.
Зима. Декабрь. Деревня.
Чудо.
Откуда в доме мотылёк? —
Дрова оттаяли. Оттуда —
из глубины древесных сил,
из-под коры осины звонкой,
где жар печной её раскрыл,
как книгу неба над
заслонкой,
где тянет воздухом иным
и чья-то тень встаёт со
стула.
Где смерть, глотая горький
дым,
живую бабочку вернула.
***
Как с похорон — душа в душе
—
идёшь, зависнув в страшном
чуде.
В обледенелом камыше
стоит сосуд воды в сосуде
иной воды, лизнувшей лёд,
воды, задумавшейся в глине,
воды, где прорубь воду пьёт
с хрустальным небом в
середине.
Как с похорон — светло
вокруг.
Светло — и всё болеет
взглядом.
И обнимает землю друг —
последний — первым снегопадом.
***
Бычий выдох лесовоза.
Вывих. Высверк.
И замах.
Это лезвие мороза
ловит солнце на холмах.
Прямо с неба птицы сели.
У рябины сердце съели.
Расклевали. Полетели.
Словно судорогой ели
в призрак севера свело.
Нежно в душу сквозь стекло
опускают свиристели
бесконечное сверло.
***
Душу выхолодит стыд —
ищет всюду середину.
Валенками говорит
небо, тронувшее глину.
Небо нюхает сады.
Кто-то плачет в белом дыме:
тянет стужа из воды
имя смерти — жизни имя.
Лёгкий иней воду пьёт,
тишина себя вдыхает:
в левом ухе дождь идёт —
в правом бабочка порхает.
Человек в снегу болит,
прямо в сердце зябнет птица.
Отовсюду лёд глядит —
на себя не наглядится…
***
С валенок небо, как пух,
обмету
веником здесь, у порога.
В доме запахнет — до света
во рту —
горечью снега и Бога.
Горечью света сквозит
чистота,
девочка дышит на свечки.
Облако слов зависает у рта,
ангел обнимется с тенью кота
—
и засыпает у печки.
***
Наденешь летние галоши
и выйдешь в небо — ночь
светла.
Душа ничья, душа в ладоши
легко, как в лодочку, легла.
Она не снег — и снег не
тает,
а если дунешь на него —
душа ничья, она летает,
как снег, — и больше ничего.
***
Первый снег не для ходьбы.
На снегу следы как тапки.
Коготки да птичьи лапки.
Небо, полное судьбы,
любит, любит наши лбы,
нахлобучивает шапки
на заборы и столбы.
Это вечный снег за Волгой,
где натянут на колки —
колья — проволоки колкой
птичьи лапки, коготки.
Где папахи и охапки
снега, съевшего силки,
коготки да птичьи лапки,
птичьи лапки, коготки.
***
Спят — не спят, потом
зевают,
смотрят в небо на бегу:
кто-то время засевает
на непаханом снегу.
Спят — не спят, не умирают,
умирают от зимы,
детям слёзы утирают
вдоль трамваев и тюрьмы.
Пробегают мимо, мимо
с белым камушком в крови
в горечь мёда, в горечь дыма,
в горечь смерти и любви.
***
Небо звездой наливается всклень.
Необозримое
— стиснуто в поле,
в место, где время отбросило
тень:
волк ли, прохожий, берёзовый
пень…
Ночь золотая сужается в
день,
в счастье, большое от боли.
Речку до моря глотает
таймень.
Дым над деревней стоит
набекрень —
белый, как белая где-то сирень.
Дети без солнца и соли
лыжные гладят мозоли…
***
Я смотрю в себя в этом
месте, здесь,
отовсюду смотрю, как птицы.
Не видать меня. Может, вышел
весь.
Просто выдохся сквозь
ресницы.
И на левый берег, и на
правый брег —
на откос без слёз, где стоят
сарайки,
утром выпали целиком, как
снег,
белые чайки…
***
Спит в сундуке неразменного
снега
между землёй и землёй
человек.
От человека и до человека
небо сочится сюда из-под
век.
Помню ответное зренье
кристалла.
Помню, я знал, что меня ещё
нет.
Свет появлялся, и всё
исчезало,
всё, что без глаз выходило
на свет.
Сердце качнётся. Налево,
направо —
запад с востоком, а шире,
вокруг —
тьма, мирозданье, мышленье,
держава
сна и движенья на север и
юг.
Звёзды вонзаются в мысли
алмаза,
множатся в нежном скольженье
резца
и расширяются в зеркале
глаза —
глаза, не ставшего частью
лица.
Всё обнимается, что не
обнимешь.
Сердцем объятое
— не обоймёшь.
Кассиопею ресницей поднимешь.
Кассиопею слезой унесёшь.
***
Из птичьего щебета, свиста и
шума,
из птичьего шелеста, звука
иного
сначала встаёт, словно
дерево, дума,
потом появляется слово.
Неслыханное. Несказанное.
Душу
оно облекает, как небо,
оттуда,
где слух и уста упираются в
сушу
морозного чуда.
И смертью неведомой веет
простуда.
***
Сердце дерева в птичке,
остальное — сучки:
то ли крику — отмычки,
то ли скрипке — смычки.
В каждом снеге — сухарик.
Сердце яблока — здесь.
Спелых зёрнышек карих,
стылой музыки — взвесь.
Сердце яблочка в птичке.
И озёра — в очках.
И рыдают отмычки
в волосатых смычках.
Пахнет снегом и дыней —
это лыжи-смычки.
Взгляд божественно синий
и зашитые
в иней
золотые зрачки.
***
За окном полыхнут оцинкованные
два ведра —
умываются, бездной окованные,
ледяные пеньки серебра.
Коромысло прогнётся, распятьице,
и врезается в лоб тетива —
так, раскинувшись, ястреб
попятится,
чтобы в крылья ушла голова.
В темноте прогудят оцинкованные.
Донесёшь этот крест
как-нибудь
до конца.
Бабьи руки ведут вдоль небес
— нецелованные —
Млечный Путь
от Творца до Творца.
***
Ночью ударит в дверь
яблоня кулаком,
или башкою зверь,
или журавль: теперь
ходят они пешком —
клювом стучатся, да —
стукнут и ждут, когда
с неба пригнёт сюда
медленная вода
облако с молотком…
Вспыхнувшим молоком
всюду сквозь сон гроза
смотрит тебе в глаза.
***
Слова застряли в глотке.
В сугробах тонут лодки —
горбатые стада.
Луна на сковородке.
И крепнет в каждой водке
летучая вода.
Пусть бездна перельётся
из вечного колодца
в бродячее ведро.
Когда вода напьётся
себя и лбом упрётся
в себя, как в серебро.
***
Зимой светло. Зимой светло,
когда ты смотришь за ограду
и знаешь Божьих глаз
громаду.
Когда навстречу снегопаду
из-под земли растёт стекло.
Так много белой тьмы в лесу,
что имоверной
силой взгляда
не остановишь снегопада,
но звёзды держишь на весу.
Отдашь собаке колбасу —
тоске с глазами винограда.
Она похожа на лису…
***
Вобьешь ли в небо звонкий
гвоздь,
затопишь печь, поймаешь в
горсть
травы прилипчивой охвостья —
один в дому: стучится гость.
Один в дому: крадётся
гостья.
Один в дому. А за столом,
в окно
являясь напролом,
качают вечные сирени
в очах сиреневые тени.
И смерть встаёт из-за стола
—
легко, одна, как дождь
отвесный,
и трогает до белой бездны,
до чёрной шерсти — зеркала.
***
Архитектура крещенского
леса,
снежная липнет на плечи
лепнина.
Воды морозного злого замеса
стынут — и крепнет воздушная
глина.
Артикуляция стужи в колоннах
сосен, построенных солнцем и
глиной,
кристаллизуется в звонах
холодных
и отзывается смертью
старинной.
Великолепной, протяжной и
снежной
смертью, которая кончится
скоро
тенью неясной и нежной —
из-под луны — от забора.
***
Топится печь. Гудит.
Птицей сосна поёт.
Дымом огонь глядит.
Дым из трубы идёт.
В небо. Прямой, пока
горький, пока прямой.
Белые облака —
зрячие, Боже мой…
Пусто. Тепло в дому.
В поле лыжня. Петля.
Ясно теперь, кому
смотрит в лицо земля.
***
Белое поле — постель —
кровать.
Смерть отлюбить — и ходу.
Воду надвое разорвать —
прямо на лёд и воду.
В прорубь, в зияние
заглянуть —
небо к нему пригнуло,
чтобы вечности отхлебнуть.
Время тебя хлебнуло.
Время вечностью не запить.
Смерти глотнуть — и ходу:
слёзы сладкие разлепить
прямо на соль и воду.