Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2014
Александр Калужский (1958) — поэт, переводчик. Родился на Чукотке, жил и работал в Свердловске. Сейчас живет на юге Калифорнии.
Сонора
Сушь от нескончаемого зноя;
жёсткий, словно крылышки стрекоз,
кроет воздух яблоко глазное
едкой солью от горячих слёз.
Паволокой цвета киновари
наплывает марево, и в нём
никнут долу дерева и твари
под неутихающим огнём.
Впереди хребтов багровый контур
и провалы меж отрогов гор,
где уже когтил гигантский кондор
этот издыхающий простор.
***
Сквозь густеющий сумрак река наполняет покои
перекличкой буксиров, медлительных волн переплеском,
перебежкой огней по затихнувшим заводям, кои
вторят промельку их лёгким отблеском по занавескам;
и, конечно же, запахами: свежепиленым тёсом —
скажем, лиственничным или, может быть, даже кедровым… —
в это время легко уходить по течению, плёсом,
оторвавшись от хвори под благоуханным покровом.
Перевозчик наляжет на вёсла бесшумно и рьяно,
указав безучастным кивком на скамью на корме, и
понесётся челнок в темноту, к заполярным полянам,
к енисейским полям унося-увлекая Орфея.
Кавказская овчарка
Памяти М.Ю.
От завес комарья, от густого репья,
от бурьяна в Палёном логу
полыхает под струпьями шкура моя,
и хребтину согнуло в дугу.
Чую: невмоготу разгребать духоту
и натужный кузнечиков порск,
от плешин Машука до подножья Бешту
и обратно в жару в Пятигорск…
Он исчез без следа, и валилась вода
улетавшему наперерез —
кабы ты оградила его, Кабарда,
от гонцов ненасытных небес!
Птичья вишня
Словно в кинокартине давнишней,
свет был теплым и падал в наклон
от прибрежных кустов птичьей вишни
до парома на остров Ольхон,
озаряя повисший отвесно
между ней на пароме и мной,
между хлябью морской и небесной
неожиданный дождь проливной.
И, глазея на толщу покрова,
что валился сильней и темней,
я внезапно почувствовал: снова
мне уже не увидеться с ней.
Всходит август, и впору заплакать,
забрести с колотушкой в тайгу
и плодов ее вяжущих мякоть
позабыть на чужом берегу,
где обкатана временем галька
и следы куликов на песке…
«Птичья вишня», английская калька,
шрамик-памятка на языке.
Траве в ответ
— Что ты делал там? — спросит трава,
поменявшись местами со мной.
— Подбирал в путь-дорогу слова,
чтобы помнить о доле земной;
чтобы к свету от этих корней,
когда тело моё станет тлен,
поднимались напевы о ней
в полный голос
на девять колен.
Короткая суббота
Метёт низовой, неуёмный
с кромешных полярных задворок
вдоль Пушкинской улицы тёмной
и метит за ворот;
влетают незримые спицы
за шиворот ли, в рукава ли
и гонят — скорее укрыться
в том полуподвале,
где плещется свет на ступени
от лампы над притолкой низкой,
где густо дымятся пельмени
в дюралевых мисках
и сонно сочится истома,
как белая пена с шумовки;
и мнится: отец уже дома
из «командировки» —
что все здесь по случаю встречи
пируют, не зная заботы,
и что не закончится вечер
короткой субботы.
Заморозки
Заморозки. Прядки хризантем
клонят книзу мерзлую осоку…
— Этот сад, родная, не эдем;
мы, похоже, от него к востоку;
остываем у большой воды
на пути к ненайденному саду,
где волной размытые следы
до утра хранят ее прохладу;
где звезда, прорезав синеву,
обрывает речь на полуфразе…
Легкий звук сквозь острую траву
узких лепестков, летящих наземь.