Стихи о любви
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2014
Ия
Сотникова — выпускница
Литературного института им. А.М. Горького, член Союза писателей России, автор
нескольких поэтических сборников. Живет в Невьянске, работает библиотекарем в
школе.
***
И жизни не сойти с размеренного круга,
пока не совершат смертельного витка
усилием двух бездн, вглядевшихся друг в друга,
высокая вода, небесная река…
Уже не погасить душе двойного зренья
и не переменить пылающих орбит,
как не остановить ни мне твое паденье,
ни моего тебе стыда не умалить.
И, тяжкий метеор, решаясь на
движенье,
кровавый — золотой — горячий — ледяной,
ты падаешь в меня, и дрожь совокупленья
пронизывает нас, и боль идет волной…
***
Как на исходе ночи, тьма
овеществлялась —
чтоб никогда уже тюрьма
не отпиралась.
И мы не ждали синевы,
ее разлива,
мы были более мертвы
с тобой, чем живы!
Нам было всё позавчера,
от дней Адама…
Но дули мощные ветра,
скрипела рама,
и на исходе зимних зол,
сухой, колючий,
столетник всё-таки зацвёл,
на всякий случай!
***
Смотрю в открытый окоем —
жить глазу нечем.
Не в этом мире, так в ином
нам будет встреча.
Ты — звук и зов иных широт,
и глас из хора,
за что легла б на смертный одр —
без разговора!
***
И не сам соблазнился Адам,
а попутала Ева.
Я себя в твои руки отдам
возле райского древа.
Не чужая, еще не жена,
плод запретный глотаю.
Неужели невинность важна,
без любви, вот такая?
И бесчинствую, и трепещу,
и кричу что есть силы:
я не то, чем казаться хочу,
чем кажусь тебе, милый!
Чтоб познал ты меня и изрёк
мое имя в мученье…
Ну, и смилуйся, если ты — Бог,
и не требуй отмщенья!
Ибо за искусительный плод,
чьи блаженства и муки
искупая, Спаситель умрет, —
нам воскреснуть друг в друге…
***
Выдумала, прикинь,
тоже: «из инокинь»,
а помани перстом —
двинешь, как за Христом.
Мертвен автопортрет.
Не убаюкать, нет —
как восстаёт со дна
Матерь, темным-темна.
Не попадаю в тон…
Всё положу на кон…
А перед ним — в поклон,
ровно как у икон.
Вот он, родимый, — весь —
Хронос — Танатос — здесь:
буен да нелюдим —
поговори-ка с ним!
***
Будто бы мало своей тоски,
сырости — ну, так что ж —
чаю глотни, отдыхай и спи,
пусть барабанит дождь…
Смертной дремоты не превозмочь,
сон золотой — на лом.
Виевы веки поднимешь — ночь
белая за окном.
***
И наново не выстроили чтобы,
уже не прекратят нас рвать и штопать,
мотать, искать концы, латать прорехи
утехи райские да адские потехи…
Переменяя твердые решенья,
уйдя в свисток, крошась до мельтешенья,
душа, ты обозреешь каждый атом
в себе, любимой — подивись, анатом:
резекция — раскрылась сердца роза —
бери и оперируй без наркоза,
Бог — экзекутор, чье сугубо напряженье:
то погребение, то родовспоможенье.
***
Где младенцу игра и забава,
там анчутке — с тоски
помереть.
Но беда, коль, бесовского нрава,
искусится святынею, неть!
Он сыграет, небес отщепенец,
для себя небывалую роль —
и вскричит неповинный младенец,
постигая жестокую боль!
А не думай — что всё это значит,
гром литавр, оглушительный гонг, —
и лови-отбивай этот мячик,
развеселый, нестрашный пинг-понг!
Вся любовь — по закону контраста,
где гореть нам — вовек не сгореть,
где всего-то на миг и удастся
содрогнуться — и оцепенеть.
***
Прекращение связи. Отбой.
Больше нету сигнала.
Надвигается фронт грозовой
от Москвы до Урала.
Долгу вёдру у нас не бывать,
на любовь тороватым, —
электрический мощный разряд
вечно спутает карты!
И коварной стихии расчёт
безобразней, чем слизни,
и тараном разлука идет
по всей линии жизни,
в борозду между мужем-женой
бросив семя раздора, —
и ты в келье своей восковой
снова ждешь приговора!
На театре военном, ахти,
всё меняется резко…
Сгинут, без вести пав, на пути
все мои эсэмэски.
Связь молчит двое суток подряд —
дальше ты уже вдовый,
в сотах — пусто… А то ж, говорят
нам про месяц медовый!
***
И чего нам ни дай — всё не так!
Дай порты — захотим и пиджак.
Тихий дом — да замучили мыши.
Нам и счастье не есть хорошо.
И ничто не бывает грешно,
коли ждать… А мы ждать не привыкши!
Вот и ты, о мой бедный малыш,
этой дуре с приветом звонишь,
психопатке, бумагомараке, —
не распутать земные узлы:
то здоровье, то хворь тяжелы,
то мужья, то коты, то собаки!
Ты меня называешь женой…
Спотыкаясь о шарик земной,
долу клонится грузное тело,
залегает усмешка у рта:
что бы значила тут красота? —
что и в зеркало нам не смотрела.
И как на смех уже, как на грех,
даст вкусить этих самых утех,
кроме шуток, судьба-разлетайка.
И взбодришься, взыграешь — прыг-скок! —
тут тебя и накроет сачок:
в тесный короб давай полезай-ка!
***
Дальше надсадным хрипом крушить гортань
иль при свече достать перстенек заветный?
Резво бежит по сердцу озноб рассветный —
утренней рани стыда золотая лань…
Вот и настиг, и пригнул, как Ермак Сибирь!
Вот и веревки вей… а звалась двужильной:
до смерти лепетом заворковал — субтильный,
легонький птенчик-младенчик, вьюрок, снегирь…
Шуму забвенных трав —
темноте кровей,
плеску волос твоих, реющих и бесплотных,
обетованной землей прилежу, ей-ей,
в необоримой неге своей животной…
***
Мне в имени твоём — и «дар», и
«сад»
послышится, привидится без блажи,
трезвейшее, святое — Александр,
и, как свеча, затеплится однажды.
В моем дому — за то ли, не пойму,
живёт твоё доверчивое имя,
и пред тобой склоняюсь — потому,
что, верно, не склонялась пред другими…
Утренняя
молитва
На фотографию смотрю
его — как кошка на сметану…
Дозволь мне побывать в раю,
когда из мертвых я восстану!
И пусть ручьи горючих слёз
сцеловывает Божье лето —
мой, в белой маечке,
Христос,
не выходящий из портрета!