Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2014
Юрий Могутин (1937) —
родился в семье дипломата, репрессированного в 1938 году. Детство провел в
эвакуации на Урале и в разрушенном войной Сталинграде. После войны учился в
школе рабочей молодежи, работал разнорабочим на стройках по восстановлению Сталинграда,
матросом на рыболовецком судне на Каспии, служил в авиации в Прикарпатье.
Окончил историко-филологический факультет Волгоградского пединститута,
преподавал в Забайкалье русский язык, работал в сибирских газетах. Впоследствии
окончил Высшие литературные курсы. Автор многих книг стихов и прозы и
многочисленных публикаций в центральной и региональной печати. Живет в Москве.
***
Я как разобранный Богом на части конструктор,
А подо мною — Урал, трудовой, трёхколёсный.
Часть меня чукчам развозит по тундрам продукты,
Прочая в шторм на Оби налегает на вёсла.
Птица в плену принимает контуры клетки,
Клетка — подобие в ней содержащейся птицы,
Рыба становится блюдом, запутавшись в сетке,
Люди — лишь спицы Господней большой колесницы.
Быть неубитым таким назначеньем сугубым
Нам позволяют стихи — подстрекатели речи.
И воспаряем на миг над субстанцией грубой,
Чуя, как крылья растут из окрепших предплечий…
***
Был ручным, как граната, и безопасным, как бритва,
Драку и мат предпочитал молитвам.
Всласть нахлебавшись брошенности сиротской,
Не просекал, что жизнь не должна быть скотской.
Слепоглухонемая вещь не в себе — Фортуна
Мимо меня просвистала в сторону, что ли, Хартума.
В поисках этой вещи я обыскал округу,
А неудачи тем часом крались за мной по кругу.
Исподволь прорастали, словно Чернобыль, пустошь,
Сумерки, старость, глаз покупной на скотче
И ожиданье — когда мне грехи отпустишь
И подобреешь ко мне, Авве Отче?
***
Не всё коту валерьянка, слесарю пьянка, сэру овсянка.
Вот и подстрелят тебя и подадут к столу
Как дополненье к отнятому баблу.
Старая песнь, заезженная шарманка.
Это всё в твой огород камни и сорняки,
Это с тебя сняли шкуру и мнут скорняки.
Это твоя хата с краю и с карты стёрта, а карта бита.
Это тебя травят алхимики общепита.
В склянке булькают фронтовые 40 градусов широты.
А найдут — настучат по вые и отнимут влагу менты.
Нет, не всё коту пьянка, мне валерьянка, т. д. и т. п.
Скажешь правду — пришьют разбой, «хулиганку», запрут в ЛТП.
Горячо ль тебе деется, девица, там, где ты сейчас?
Да и то сказать, не надеялся рассчитаться на «мы» и «вас».
Я, незрячий, ясно вижу отсюда, как ты там слетела с бобин.
Тень чего тогда и какое чудо я в тебе любил?
***
У вагонов товарных запах предсмертный бойни,
У решёток вагонных запах тяжёлый зоны.
От сияний полярных волчьим глазам не больно.
Наготове патроны для беглых в стволах конвойных.
Причитанья бессвязны; волки, песцы дежурят
У расстрельных ям в предвкушенье кровавой тризны.
Заурядны казни. Всё, как всегда, в ажуре
Под кровавым стягом лучшей из всех отчизны.
Из костей обглоданных в мёрзлой полярной почве
Воссоздашь ли их, средь живых не нашедших места!
Тех, чьи страшные стоны не доставались почте,
Тех, чья жизнь делилась на до и после ареста.
Этот мир, говоря по чести, большая плаха.
А над ней наливаются кровью хищные звёзды.
Не родился у нас ещё человек без страха,
Что придут и за ним оттуда рано иль поздно.
***
Птах незримый в тишине
Славил Господа по-птичьи.
Подпевать хотелось мне
Вопреки косноязычью.
Ни боба не зря окрест,
А тем паче певчих Рая,
Я пытался вникнуть в текст,
Многих фраз не разбирая.
Соловьиным «фьють, чок-чок»
Намагничена окрестность.
Мой оставшийся зрачок
Наведи, Господь, на резкость.
***
Я ли? — с биркой лежу, с номерком бумажным
В доме, в коме, в больнице, в яме;
В той реке, куда не впускает дважды
Нас Господь, и тени лежат слоями.
Прах того, кому мы служить привыкли,
И затоптанных стадом людским изгоев,
В круговом, повторяемом вечно цикле,
Ибо нам, пришельцам, не светит ничто другое.
В те поры сквозь облачные покровы
Он бесстрастно зрит на наши дурные страсти —
На процесс поеданья одним дикарём другого,
На костях чужих возводящих зыбкое счастье.
Попустил превращенье макаки в карлика Маркса,
А потом был Бланк, заваривший в России кашу…
Может, Зиждитель, замысел Твой сломался?
Вместо хлеба растёт цикута из наших пашен.
До ноздрей свободы! И вся-то она чужая.
А нужда — своя у народа-пахаря сроду.
Погребая одних и тут же других рожая,
Не скудеет Земля, и нету нам переводу.
***
Я родился, как прочие, строго по ГОСТу.
Но когда меня сверлит глазами следак,
Становлюсь незаметней и ниже ростом
И молюсь: нельзя же, Господи, так!
Но ведь всякая власть, известно, от Бога.
Значит, эту, вашу, тоже приемлю.
И зову Всевышнего на подмогу:
Научи проваливаться сквозь землю.
***
Шарики боярки и крушины;
Облепиха золотом расшита.
Лисапеда латаные шины
Выпускают воздух с лёгким шипом.
Заполошный квак-самоубийца
Сиганул спросонья под колёса.
Огурцы пупырятся в теплице,
Расчехляют шильца кровососы.
Гром проснулся в цинковом корыте;
Куличок раскланялся со всеми.
Рай возможен, что ни говорите,
Даже в хитрой рыночной системе.
***
Меж землёй и небом лежит межа;
Еле тащатся тощие клячи туч;
И душа, не значащая ни шиша,
Жадно ловит жидкий осенний луч.
Или это — меч Твой, вершащий казнь?
Но и казнь — награда из Божьих рук.
Всё же казнь гуманнее, чем боязнь
Ожиданья казни и вечных мук.
Всё мирское с уходом теряет вес.
Не возьмёшь обид своих в мир иной.
И мельчает встречный смердящий бес,
Исходя проклятьями за спиной.
Буду пить чифирь и смотреть в окно.
Жизнь уйдёт, куда ей укажет перст.
А просить отсрочки смешно, грешно,
Ибо всё у Бога предрешено,
И вертеп по твоим размерам отверст.