Елена Крюкова. Тибетское Евангелие. Елена Крюкова. Рельефы ночи. Елена Крюкова. Старые фотографии
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2014
Елена Крюкова. Тибетское Евангелие. Роман. — М.: Время, 2013.
Елена Крюкова. Рельефы ночи. Роман. — М.: Эксмо,
2013.
Елена Крюкова. Старые фотографии. Роман. М.: Издательство
«Книга По Требованию», 2014.
Мне довелось прочесть пять книг Елены Крюковой по мере их появления на
свет: «Серафим» (2010), «Юродивая» (2011) и три книги, о которых пойдёт речь в
этом обзоре. На два романа — «Серафим» (см. «Заблудшие души и
пастыри», «Урал», № 6, 2011) и «Юродивая» (см. «Юродивая либо блаженная»,
«Литературная Россия», № 31-32, 03.08.2012) я писала рецензии. И все же
не могу до конца разгадать феномен её прозы.
Для меня остаётся загадочным даже моё отношение к романам Елены Крюковой
— чего в них больше, художественной привлекательности ли, смысловой
притягательности, интриги писателя либо откровения философа.
Что греха таить, в первых рецензиях на романы Елены Крюковой я не
способна была скрыть недоумение, которое рождали у меня истории людей,
посвятивших себя Вере и нёсших свой тяжёлый крест порой несколько эксцентрично.
Или, скажем мягче, своё непонимание смысла романов «Серафим» и «Юродивая».
Особенно «Юродивая», рецензию на которую я закончила признанием, что здесь очень много вопросов без ответов.
Необходимо было прочесть три следующие книги, чтобы непонимание, в
котором я самокритично признаюсь, развеялось и
сложилась логичная линия прочтения прозы Елены Крюковой как постоянного,
далёкого от завершения писательского месседжа.
Линию первых романов, с которыми Елена Крюкова вошла в современную
российскую литературу, «Серафима» и «Юродивой», о служителях Господа,
писательница не оставляла до последних пор, развивая её с немалым искусством, и
в этом контексте стоит рассматривать один из трёх новых её романов, «Тибетское
Евангелие». Здесь «разночтения» невозможны с заглавия. Но следующие книги Елены
Крюковой, «Рельефы ночи» и «Старые фотографии», показывают, на мой взгляд,
перелом в мировоззрении писательницы и смену концепции её прозы. Чтобы
проследить истоки и признаки этого «перелома», позволю себе напомнить о ранних
книгах Крюковой.
В отечественной литературе в середине «нулевых» пошла тенденция образов
пастырей, и Елена Крюкова, возможно, попала в струю с книгой о «крестном пути»
мирянина Бориса Полянского, он же священник Серафим. Тенденция эта имела, по
моему мнению, два источника: литературное «богатство», содержательность темы и
запрос государства и общества на духовные ценности и ориентиры. Елена Крюкова
явно руководствовалась первым мотивом. Её «Серафим» не был «руководством по
духовному просвещению», да и с точки зрения священника, там, наверное, много
ошибок — не в плане фактографии. Насчёт фактов Елена Крюкова упомянула, что
отправляла весь текст романа, в особенности фрагменты со службами, на профессиональную
вычитку священнику, отцу Симеону (Дурасову). Он
внимательно читал, поправил только два места в текстах служб… и заявил:
«Лена, если б я не знал, что это вы написали, я бы подумал, что вы священник и
мужчина». Но я имела в виду некоторые «вольности» относительно картины мира
ортодоксальной Православной церкви, которые бросались в глаза. Ведь роман «Серафим» был литературно очень сложен, в нём сочеталось
много пластов, едва ли не противоречащих друг другу: православный и языческий,
выраженный в постоянном ощущении Природы как Первоначала, лейтмотиве грехов,
совершаемых всеми людьми, включая Серафима, потому что человеческое довлеет
душевному, роскоши подлунного мира, на описание которого писательница не жалела
красок. Плюс любовная линия, вокруг которой и строился роман, — взаимное
чувство Серафима и его прихожанки Насти.
Следом за «Серафимом» появилась «Юродивая», полная вопросов без ответов.
Рада отметить, что ответы теперь явились мне. «Юродивая» — это был роман,
свидетельствующий о писательской и человеческой смелости Елены Крюковой, то
есть обновлённая история святой блаженной Ксении Петербургской, «как
легендарная песня, положенная на новый, современный мотив». Здесь появился ещё
более сложный герой — не человек, входящий в веру, а человек, предназначенный
служить Господу судьбой — либо же Им Самим. Рецензенты
невольно искали в тексте романа параллели с житием блаженной Ксении
Петербургской. Но перекликались лишь «опорные» пункты двух биографий. Пока я,
находясь в плену того общего заблуждения, рассматривала «Юродивую» как перепев
жития святой, концы с концами не сходились. Но стоило чуть абстрагироваться от
столь конкретного прочтения, как понимание сложилось. «Юродивую» невозможно
читать как «вариацию на тему», это самостоятельное повествование-рассуждение,
что будет с блаженным Христа ради в нынешнем жестоком мире. Выбранная
писательницей манера повествования лучше всяких эпитетов свидетельствовала, что
будет тому горе.
Год назад вышел роман Елены Крюковой «Тибетское Евангелие», основанный на
апокрифе о путешествии молодого Иисуса в Индию, Гималаи и Тибет. В этом
повествовании переплетаются страницы якобы древнего текста, записанного то
самим Иисусом в ходе путешествия, то кем-то из его учеников, и романа,
принадлежащего двадцатому веку, с его разнообразными персонажами — от бомжихи Маньки до органистки Лидии. По замыслу автора,
новый Христос уже явился и бродит между ними, не узнанный, — что явилось
развитием темы, заданной в «Юродивой», если не венцом её. На то, что главный
герой — Христос, указывают прямые аллюзии, начиная с имени героя — он Исса хоть в жарких палестинах античного сюжета, хоть в
заснеженных сибирских городах современной России. Сцена Иссы
с побирушкой-потаскушкой «Манькой
с мыльного завода» — едва ли не калька с евангельской легенды о Христе и
блуднице. Однако, в отличие от евангельской блудницы, «Манька с мыльного
завода» не получила отпущения грехов и прозрения в этой жизни — она страшно
погибла, попав под поезд, когда убегала от милиции, а те за ней гнались, потому
что: «Она убила человека! Шесть часов назад! Переспала с ним, убила и ограбила!
— злобно выпалил синий милиционер, молодой совсем парень». Но на отпущение
грехов и прозрение у Маньки осталась целая вечная жизнь… Впрочем,
не исключено, что она ещё явится в следующих жизнях на земле, как Исса явился, — ведь, преломив с ним хлеб и рыбу в грязной привокзальной норе, она
причастилась, стала Его человеком.
Елена Крюкова не хочет в своей прозе разделять религиозные теории вечной жизни
и реинкарнации (как и христианство «разделило» их далеко не сразу). Исса в её романе встречается с Кришной и с Шивой на равных.
«Вытянул руку вперед и посмотрел Шиве в глаза.
— Ты — Истребитель, а я — Рождающий. Ты убиваешь, а я рождаю. Мы друзья».
Птица Гаруда — сквозной персонаж двух религий —
в индуизме ездовая птица бога Вишну, в буддизме Ваджраяны,
один из символов просветлённого ума, — несёт его на встречу с Гаутамой Буддой,
«с моим родным Господом Буддой», отзывается о нём Исса.
Однако не быстро происходит эта встреча — сначала Исса
«просто» лежит под деревом Будды, ощущая невероятное чувство: «Густая синева
лилась на меня, обливала всего холодом, святостью, волей» и
понимая это озарение как призыв идти дальше — к священной горе Кайлас. Спутники Иссы —
купцы-караванщики, которым больше всего достаётся по дороге, — ропщут, считая,
что мытарства и смерть товарищей — «дорогая плата за встречу с Царственным
Светом». Но лейтмотивом «Тибетского Евангелия» становится ответ Иссы купцу Розовый Тюрбан (под прозвищами фигурируют они в
романе, ибо имена есть только у духовных личностей, а у тех, кто ещё не раскрыл
свою душу, только клички): «Друг, не жалей ни о чем». До священной горы Исса доходит один, Розовый Тюрбан гибнет во время
последнего перехода, и вослед ему, летящему в пропасть, Исса
кричит имя: «Юсуф!» А сам он доходит до цели: «И Силы Невидимые, Небесное
Воинство, что отпустило меня на землю прислуживать Господу моему и оберегать
Его, приняло меня в объятья свои».
После выхода «Тибетского Евангелия» стало ясно: писательница сделала
своей магистральной темой размышления о том, что такое вера и кто как её
понимает. Отсюда, из постоянных апелляций к человеческому рассудку, системе
человеческих представлений и о божественном, и о правильном поведении (с точки
зрения религиозных канонов или с точки зрения настоящих добра и зла), и
вырастает в текстах Елены Крюковой то, что можно трактовать как фантазийные
вольности. Её пастыри и святые не случайно очень человечны, в них каждый может
узнать себя, задуматься, как он сам поступил бы в такой коллизии. Даже Исса в своей «сегодняшней» ипостаси наполовину человек:
«И видом тот Бог как человек.
Это — я?! Это — Он?!
Я и Он — одно. Не два. Одно».
Полноправной составляющей романа становятся «человеческие» приключения Иссы, даже такие не «святые», как выпивка и закуска. Можно
даже поспорить, ради какой сюжетной линии писался роман — божественной,
связанной с апокрифом, или человеческой, опирающейся на отношения между людьми.
Талант Елены Крюковой многогранен, и «народ» в его преломлении часто выглядит
едва ли не большей писательской удачей, нежели образы Посвящённых.
Поэтому закономерен интерес писательницы и к простым людям, не
священникам, не блаженным, не новым Мессиям. О них — роман «Рельефы ночи»,
составленный из десяти историй, в каждой из которых разворачивается судьба,
типичная для России ХХ века. Здесь и бывшая княгиня, пережившая лагеря и
эмигрировавшая в Париж, и незадачливые коммерсанты, и женщина, приехавшая за
житейским счастьем в столицу из глубинки… Кстати,
здесь же и апелляции к «Тибетскому Евангелию»: «…четырнадцати лет молодой Исса, благословенный Богом, переправился на другой берег
Инда и поселился у арийцев, в благословенной Богом стране». Тут писательница
прямо говорит о происхождении своего предыдущего романа: «Тибет. Твердыня.
Голубые срезы гор. Чистое бесстрастное небо. …Я не была ТАМ, но я будто видела
ЭТО. Пусть скажут мне, что это святотатство».
«Рельефы ночи» — роман мозаичный. Его трудно пересказать, трудно и
процитировать; каждый «рельеф ночи» имеет своё лицо. Первый, «Каин и Авель»,
трагичен, ибо в нём повторяется драма двух братьев, с той только разницей, что
за деньги убивают не «родную кровь», но «брата во Христе» (забытом убийцами).
Но уже второй, «Яства детства», начинающийся с проводов отца в последний путь,
исподволь переходит к любованию драгоценными эпизодами совместно прожитой
жизни, среди которых главенствующее место занимают «яства», и, несмотря на
скорбь писательницы, настроение у главы скорее блаженное. Рассказчица верит,
что блаженство испытал и её отец, умирая: «Этот яркий, горний золотой небесный
свет, сияющий невыносимо, победно. Через боль. Сквозь муку и скрежет зубовный».
Так, от скорби к радости, от ужаса к облегчению, от «загнанности» к
надежде, колеблется настроение «Рельефов ночи», столь не похожих друг на друга
историй, что на первый план выходит одна идея, объединяющая их в цельное
повествование. Это знание, что все персонажи книги и их живые прототипы —
Господни творения, и о них писательница вещает своим затейливым слогом с такой
же любовью и всепрощением, с каким, хочется верить, Бог взирает на нас.
Божественное начало «Рельефов ночи» менее провиденциально,
нежели «Тибетского евангелия», но оно неотъемлемо и показывается через любовь к
людям.
Книга «Старые фотографии» подчёркнуто
реалистична и как будто противоречит выше рассмотренным книгам. Это
романизированная семейная история автора, о чём не раз откровенно говорится в
тексте; едва ли не документальная книга, одухотворённая личной теплотой,
питаемой к её предмету. «Старые фотографии» составляют три автономные, но
переплетённые опорными жизненными событиями части: «Альбом Николая», «Альбом
Нины», «Альбом Маргариты». История семьи рассказывается так, словно гостю в
доме показывают три пухлых, затрёпанных от постоянного перелистывания альбома с
фотографиями. Главный герой Николай был дважды женат, о его сложных
взаимоотношениях с двумя равно дорогими женщинами и о детстве и отрочестве
девочки, будущей писательницы Елены Крюковой, и рассказывает роман. Иногда
подход «через фотографии» нарочит — не всякую трагедию, скажем, голод в
Поволжье — могли в реальности запечатлеть на фото. Но в таких нюансах и
проявляется то, что «Старые фотографии» всё же не хроника и не историческое
исследование, а произведение глубоко художественное и, несмотря на педалируемую реалистичность, тоже фантазийное. Здесь
уместно вспомнить слова Хемингуэя: «Выдумай так, чтобы тебе поверили». Это
«чтобы тебе поверили» и есть самая важная правда искусства.
В «Старых фотографиях» иной нравственный посыл: «Любовь к родному
пепелищу, любовь к отеческим гробам», — как гениально сформулировал А. Пушкин.
Что для человека важнее дома и семьи?.. Где начинается нравственное воспитание,
закладываются основы духовного роста?
Обыденная семейная жизнь создаёт богатейшие залежи нравственных коллизий,
поверяемых десятью заповедями — и о них можно писать бесконечно. Проблемная
основа сюжета «Старых фотографий» — та, что Николай живёт с Ниной, растит общую
дочь, но первая жена, Маргарита, не даёт ему развод. Она справедливо полагает,
что муж виноват перед ней — изменил, не выполнил до конца брачного обета,
полюбил другую, ушёл из семьи… Двусмысленность положения тяготит Нину,
отравляет семейную идиллию, угнетает и Елену, героиню-рассказчицу. В решении
задачи, что важнее людям и ценнее Богу — любовь или долг, проходят все три тома
«Старых фотографий», и она остаётся заведомо неразрешимой. Но хорошо и
по-Божески, и по-человечески, что, похоронив Николая, Нина и Маргарита
встречаются и прощают друг дружку… Типичное для Крюковой духовное начало текста
здесь замаскировано под поворотами бытового сюжета — однако оно всё равно
«пропитывает» весь текст романа. О семейных перипетиях Елена Крюкова пишет с
тем же восторгом, едва ли не молитвенным экстазом, что и о деяниях Иссы.
Елена Крюкова — художник в прозе (сравнение не голословное — отец
писательницы Николай Иванович и в романе, и в жизни был даровитым живописцем).
Истинная дочь своего отца, любящего и любимого, что явственно прочитывается в
«Старых фотографиях», несмотря на все сложности, мешавшие их взаимопониманию,
Елена Крюкова пишет — будто живописует. Развивая эту метафору, скажу, что
каждый день (роман, конечно же) у нее разная палитра, и ей важно, чтобы из-под
ее кисти выходили разные холсты. Но некий лейтмотив переходит из книги в книгу,
так образуется узнаваемый авторский симфонизм. Лейтмотив Елены Крюковой — поиск
Божественного в человеке, в человечестве, — что подтвердила целая плеяда её
«духовных» романов. Однако «Старые фотографии» на фоне предыдущих книг всё же
выглядят поворотом авторского мировоззрения в сторону большей человечности, бытийности (а не онтологичности!).
Но вывод на основании одной книги делать преждевременно. Дальнейшее творчество
Крюковой покажет, были ли «Старые фотографии» исключением из правила, или
писательница полностью обновит художественную манеру.