Пять писем с той стороны
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2014
Вячеслав Курицын — прозаик, критик, журналист,
сценарист. Родился в Новосибирске, окончил факультет журналистики Уральского
государственного университета. Начиная с конца 80-х гг. прошлого века
публиковался в большинстве российских толстых журналов, был постоянным автором
«Урала». Автор множества книг, изданных в России и за рубежом.
В начале девяностых я сочинил несколько статей о том, что смерти нет.
Логика была такая: занимаясь духовной деятельностью, мы, помимо букв и картин,
вырабатываем волшебный небесный продукт, он где-то Там
концентрируется в замечательную субстанцию, в которую и мы со временем
благополучно влипнем. Да, физическое тело пожрется жерлом вечности, но главное
сохранится в виде, что ли, хлопьев души. «Мы» в этом рассуждении было щедрым,
размашистым: в него входили не только творцы, но и все, кто способен к любви, к
восхищению видом далеких гор, к милости всякой… ну, ясно.
Одну из таких статей я опубликовал в январском номере журнала «Урал» за
1993-й год. В конце того же века его «дали для прочтения в камеру» Виктору Эн,
пребывавшему (а скорее и ныне пребывающему) в пенитенциарном учреждении за
таким-то номером, что в Ац-кой губернии. Виктора
мысль о бессмертии задела за живое, он написал мне письмо на адрес редакции.
Сообщил, что сидит пожизненно («а это должно сказать обо всем»), пожелал мира и
всех благ моему дому. Признался, что пишет стихи, не пренебрег цитатой. Воззвал
к милосердию («Мои возможности мизерны, и я взываю к милосердию, иного мне не
дано»). Попросил прислать литературы по теме.
Тут как раз сгорел вместе с соломенной хижиной в буддистском лагере под
Москвой мой приятель Игорь Юганов, который незадолго
до этого выпустил (под псевдонимом И.Ю.) сборник философских миниатюр.
Вот одна миниатюра Юганова:
Если хочешь, чтобы бесы оставили тебя
в покое, оставь в покое их.
Вот другая:
Если могильную плиту класть прямо на
гроб, а не на землю, которой он засыпан, тяжесть камня будет использована менее
эффективно. Для того, чтобы удерживать того же самого покойника, потребуется
более тяжелое надгробие.
Вот третья:
Чужая душа — не потемки, скорее —
сумерки. Иногда вечерние, а иногда утренние.
— Непростое, изумительно интересное и глубокое мышление И.Ю. восхищает, —
сообщил Виктор в ответном письме. Посетовал, что лишь вскользь соприкасался с
литературой и искусством, а потому не понимает некоторых терминов, но
присовокупил, что отнюдь не считает это бедой. «Как паразитическое растение
(этот смысл с лучшей стороны) каждый питался и питается чужими мыслями в
поисках своей истины», отметил Виктор и пообещал, закончив письмо, отправиться
в путешествие по миру мыслей в поисках Истины (в этом случае с большой буквы).
Поделился, кроме того, свежими стихами, отчасти уже навеянными
творчеством И.Ю.:
Время, как дикий зверь, в засаде выжидает
Когда наступит миг смертельного прыжка
Неутомим тот зверь и дело свое знает
Коварство затаив, он лишь дрожит слегка
На мой взгляд, это замечательные стихи, но из педагогических соображений
я не стал хвалить Виктора. Меня смутило, что он недостаточно внимательно прочел
мое письмо: я подчеркивал, что Игорь погиб если не мученической в высоком
смысле слова, то вполне мученической в обыденном смысле слова смертью, а Виктор
просил поблагодарить Игоря «за дар его мыслей». Возможно, впрочем, мой
корреспондент решил, что я, как человек, публикующийся в журнале «Урал», уже
имею доступ к метафизической субстанции, а значит, способен поддерживать с
покойным автором товарищеский контакт.
В последних строках Виктор изъявил интерес к продолжению переписки,
подтвердил свою увлеченность «теоретическими проблемами смерти». Тут как раз —
поправив предварительно верстку своей первой книги — упал из окна в
Екатеринбурге мой друг Роман Тягунов (в порядке ли самоубийства, с помощью ли
третьих лиц, история умалчивает и, похоже, уже умолчала). На могиле Романа
высекли его строки:
Уснувший вечным сном
Уверен, что проснется,
Когда его коснется
Наш разговор о нем
Есть у Романа и иные стихи, имеющие, как мне в тот момент показалось,
прямое отношение к теоретическим проблемам смерти. Например, следующие:
Невесты опускают руки,
Столб поднимается к черте,
Где безголовая старуха,
Эквилибрируя на брюхе,
Щекочет ноздри темноте.
Система вечная, земная
Кроит дюралевый топор:
Невесты ахнут, узнавая,
В упавшем летчике Ивана
И обнажатся до сих пор.
Книжку Романа, еще пахнущую типографской краской, я и отправил Виктору в
качестве презента номер два, изложив и обстоятельства гибели автора.
— Уважаемый Вячеслав Николаевич, — ответил Виктор. — Здравствуйте!
Сегодня получил Ваше письмо, которое окрасило светлыми тонами мое бытие. От
всей души благодарен Вам за принесенную Вами
безграничную радость жизни в моем замкнутом пространстве остановившегося для
меня времени. Ваша душевная отзывчивость очень значима для меня.
От мнения о поэзии Тягунова Виктор воздержался, из чего я сделал вывод,
что она не пришлась ему по душе. Зато Виктор вновь выразил восхищение
творчеством Игоря Юганова, привел еще несколько
цитат, переписал несколько фрагментов из Библии, чье-то изречение «Истинная
философия, если ее слегка отведать, уводит от Бога. Если же ее глубоко
зачерпнуть, приводит к нему». Поделился своими мыслями, сообщил, что мы все
ходим под знаком смерти.
— Отделима ли она от Вечности Мироздания или приложная
часть какого-то мига Вечности? — вопрошал Виктор и сам себе отвечал, что какой
бы мы ответ ни выбрали, он вернется «под завесу тайны возле Бога».
Четвертое письмо последовало буквально через неделю; Виктор, словно
договаривая то, что не успел договорить в третьем, предлагал моему вниманию
новые стихи. В них сообщалось, в частности:
Мгновеньем жизнь тебе дана
В ней разберись, к чему она
Всю чистоту, что в горнем том
Лучше найди в себе самом
Дальнейшие строки, а также весь контекст вновь загибали мысль к исходной
точке: жизнь и ее исход есть тайна, подробности ведомы только Богу, а человек
лишь способен задавать (себе и небесам) неразрешимые вопросы. В принципе,
оспорить эту конструкцию довольно трудно; единственное,
что в ней смущает, — статус говорящего. Запрыгнув в это логическое колесо, он
начинает считать себя причастным к духовной деятельности, которая при таких
раскладах оказывается механизмом по производству риторических вопрошаний. Механизм пыхтит, машина едет, духовная деятельность
осуществляется… процесс идет. Сизифова несколько процедура. Но совершенно достаточная, наверное, в ситуации пожизненного заключения.
Человек старается, думает, сопоставляет, заходит на тему с разных сторон…
Далеко не каждый пожизненный заключенный может похвастаться столь насыщенной
внутренней жизнью.
Что я ответил Виктору на третье и четвертое письмо, восстановить сейчас
невозможно: свежих смертей с глубоким философским подтекстом и с приложением в
виде книги небольшого формата, уместного для конверта, в тот момент, слава
Богу, не случилось. Можно предположить, что я, подыгрывая респонденту,
ограничился какими-то общими словами о неизъяснимой загадочности мироздания.
Так или иначе, какой-то ответ Виктор получил, ибо пятое письмо — вдвое больше
предыдущих, на четырех тетрадных страничках — вновь начиналось словами
благодарности за поддержку. Далее сообщалось, что в ответ на мой вопрос о том,
что, собственно, привело Виктора в его уже почти по-настоящему отдаленные
места, он готов рассказать свою историю. Я отчетливо помню, как десять с лишним
лет назад споткнулся на фразе «отвечая на ваш вопрос»: мне определенно
казалось, что вопроса этого Виктору я не задавал. Ну, пожизненный заключенный,
бывает. Скорее всего, убийца. Вряд ли он совершил террористический акт,
сопряженный с посягательством на объект использования атомной энергии, вряд ли
изнасиловал лицо, не достигшее четырнадцатилетнего возраста: таких
злоумышленников, мне кажется, не заинтересовали бы теоретические проблемы
смерти. А убийство — что же, обычная отечественная история.
Примерно так и оказалось: Виктор сообщил, что по молодости дважды отсидел не будет уточнять за что, а уж в девяносто четвертом
убил четверых. «Писать какую-либо фантазию вроде защиты чести или случайности произошедшего не хочу, это не в моих понятиях». Не
против-таки человек был рассказать что-то о своих понятиях. И, несомненно,
рассказал бы, прояви я заинтересованность, но я на письмо номер пять не
ответил. Сначала забыл, потом еще что-то, потом уехал надолго из Москвы, не
захватив с собой конверта с адресом. Но история не лезла из головы; пару раз в
год я начинал вдруг раскаиваться, что не ответил Виктору на последнее
откровенное послание.
Меня смущало: вдруг Виктор подумал, что я не ответил, узнав про четыре
убийства? Возненавидел, запрезирал, испугался. А я не
потому не ответил. Дела заели. Жизнь так распорядилась. А человек думает, что я
струсил. Это, может, и ладно, но что точно плохо, возмутительно даже для моей литературоцентричной натуры: я перешиб его зарождающуюся
речь. Он только-только — окрыленный, вероятно, моим доброжелательным вниманием
— начал говорить не об абстракциях типа «Я часть той силы, которая вечно ничего
не хочет» (это он снова из И.Ю.), а о себе. А я его — вжик и из сердца вон.
Прошло, стало быть, десять лет, я вернулся домой в Москву, нашел эти
письма. Выяснилось, что очень неплохо помню почти весь сюжет. То, что
рассказано выше, я сейчас сверял, конечно, с источниками, цитаты выписывал, но
в общих чертах мог рассказать все это и по памяти. Я помнил, что почерк
кругленький. Казалось, что помнил конструкцию фраз. Что главная информация была
сформулирована так «Моя неосторожность стоила жизни четырем человекам». Сейчас
смотрю, сформулировано иначе:
— «Платить по счету жизнью суждено. Ведь «Не убий» мной заповедь забыта».
А это забытое «не убий» — четыре жизни…
«Платить по счету…», как я понял, автоцитата.
Автора, если честно, хочется поправить: жизнью-то он не заплатил, только
свободой. Жизнью заплатили другие. И, если вновь обратиться к первому процитированному
стиху Виктора, «Время как дикий зверь», там та же история: что же страшится
лирический герой смертельного прыжка, если это он сам на кого-то, извиняюсь,
смертельно напрыгнул?
Вернуться к переписке, обратить внимание автора на сердечную недостаточность
этих строк, призвать к эмоциональному ответу? Это будет общение по существу,
призыв к честному разговору, содержательное высказывание. Но не слишком ли
странно вновь возникать в чьей-то жизни — через десять лет? И смогу ли я
сформулировать свои претензии с нужной долей деликатности; воспитан я, вообще,
не особенно хорошо и могу легко ляпнуть что-нибудь
обидное. Вот на Новый год поставил я, допустим, отличную елочку. Вижу, в чате фейсбука мигает зеленый кружочек у любимого друга Д.,
отбывающего свои восемь (семь осталось) лет за преступление, не связанное с
насилием над личностью, в той же самой Ац-кой
губернии. Похвастаюсь, думаю. Пишу, что у меня отличная елочка. «Хорошо», —
отвечает Д. «А у вас там есть елочка?» — спрашиваю я. Представилась мне уютная
камера, телевизор в углу мерцает, гирлянды… если уж у
них там интернет, почему не быть праздничному дереву. «Мы в лесу», сухо ответил Д. И мне показалось, что я допустил, что ли,
бестактность. Лучше не писать мне писем в тюрьму. Но история Виктора не давала
покоя… Изложить ее в статье, адресованной социально
близким? Тоже есть моральная проблема: получается, что я использую чужую
трагедию в собственных корыстных (ну или творческих, но это одно примерно и то
же) целях.
Все вопросы, впрочем, решились сами собой. Это я запомнил из письма номер
пять лишь ключевую информацию о четырех смертях; в действительности же там
содержались и иные важнейшие сведения, о которых я совершенно забыл. Виктор
сообщал, что состоит в переписке с редактором газеты «Жизнь и вера» миссии
«Свет на Востоке» (это баптисты видят такой свет), который использует выдержки
из писем убийцы и его стихи в статьях и радиопередачах. Оканчивает, помимо
того, заочную библейскую школу. Поддерживает — еще более того! — связь с
женщиной-имамом, которая уже выслал ему Коран со своим смысловым переводом, а
также хадисы Пророка. Интерес Виктора к Корану, по его мнению, нельзя назвать
случайным. Он хоть и русский, и жил на Украине (где и случилось то, что
случилось), но родился в Душанбе. И молитвы на арабском в радиоэфире его чем-то
восхищали.
— Звучание, ритм или еще что, не знаю. И Восток всегда манил. Что-то
интуитивное, что ли. Связь с символом «веточки конопли в клюве», как в
миниатюре И.Ю.? Но здесь намного выше, хотя и связь имелась. Отдельные суры и аяты заставляют непроизвольно задуматься немного глубже,
чем имелось представление о тех или иных вещах. Читая и размышляя, нахожу
истинное умиротворение безо всяких прикрас. Может, и не написал бы этого, но
вы, Вячеслав Николаевич, вроде по утрам напеваете что-то из кришнаитов
(информация из журналов то ли «Октябрь», то ли «Новый мир», которые как-то
мельком удалось посмотреть). Меня интересуют буддизм, тибетские монахи, «Этика
жизни» Елены Рерих…
Ну, раз так, то мне можно, наверное, умыть руки, если последняя метафора
не выглядит излишне библейской. У моего корреспондента нет дефицита
собеседников и идей. Уж не знаю, кто из вышеперечисленных
прислал ему в действительности роман «Мудрая кровь», за который Виктор
благодарит в одном из писем меня, но данное произведение, переведенное на
русский известным охальником Митей Волчеком, расширяет кругозор не хуже Елены
Рерих. Логика, согласно которой мои напевы из кришнаитов побуждают
визави рассказывать об интересе к сурам, вряд ли нуждается в содержательной корректировке.
Надеюсь, что женщина-имам не прекратила переписку, услыхав о кришнаитах, а факт
использования стихов в христианской радиопередаче пойдет Виктору в плюс, когда
он станет ходатайствовать об условно-досрочном (оно и
для пожизненных предусмотрено, через 25 лет; пока, правда, ни одного случая не
зафиксировано). И с использованием чужого сюжета все вроде в порядке: Виктор
называл мне имена-фамилии баптиста-редактора и женщины-имама, из чего разумно
предположить, что и я фигурировал в его письмах им отнюдь не инкогнито. Значит, и я могу, в свою очередь, говорить о нем, тем более что имя
героя — вымышленное, а зон, где сидят пожизненно, в России пять, и я не выдаю,
идет ли речь о «Вологодском пятаке», «Белом лебеде», «Черном беркуте», «Черном
дельфине» или «Полярной сове».
Во всех этих рассуждениях небезынтересна еще, как
выразился бы иной любомудр, контекстуальная диагональ, а именно тот факт, что
Виктор Эн не просто существует на свете (1948 г.р., рано еще не существовать),
а существует в каждую без исключения секунду, в том числе и в ту секунду, когда
нажимаю я на эти «н», «а», «э», «т», «и». В Москве два часа шестнадцать минут, Виктор спит.
Возможно, именно на букве «е» к нему явился Иисус, или Кришна, или вот Игорь Юганов. Цитатой из Юганова и
закончу:
Потому что люди не заказывают музыку.
Они хотят, чтобы музыка заказывала их.