Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2014
Сергей Ивкин (1979) — поэт, художник, критик. С
1999 по 2009 гг. вёл фестиваль авторской песни «Свезар».
Публиковался в журналах «Урал», «Знамя», «Крещатик»,
«Дети Ра», «Aesthetoscope» и др. Один из составителей
третьего тома Антологии современной уральской поэзии, 2004–2011 (под ред. В. Кальпиди, Челябинск, 2011). Соредактор журнала «Белый
ворон» (Екатеринбург — Нью-Йорк). Автор книг «Пересечение собачьего парка»
(Екатеринбург — Н.Тагил, 2007); «Конец оценок» (Екатеринбург,
2008); «Воробьиные боги» (Челябинск, 2009).
Плавание
Александру Павлову
от перемены мест
суммируется жажда
всего что недобрал
от перемены мест
заслышав благовест
вначале чаял каждый
сховать себе добра
сыграв запретный квест
но вывернут баул
в нехоженую скатерть
и проглотив протест
сквозь пальцы видишь ты
медлительных акул
под музыку распятий
низвергнутых с небес
в разинутые рты
гонимые тоской
мы вышли за пределы
фантазии отцов
и страха матерей
сияющий эскорт
сиятельного тела
несли ему лицо
над гривами зверей
по замыслу Творца
и по причине пьянства
забыт державный шаг
открыты двери в клуб
где выложил в сердцах
наличку оборванцу
и слушал не
дышал
рэгтайм фригидных труб
в конце любой тропы
пусть даже будет пристань
охотничий азарт
спекается в понты
и проще всё забыть
как будто бы туристом
ты переплыл свой ад
и это был не ты
Вавилон-сутра
я просыпаюсь
слышу: «сова, сова»
Таня смотрит канадскую кинокартину
наматывая на палец
произносимые там слова
по пути на работу я проваливаюсь в
витрину
сон две тысячи десять
еду домой в метро
в вагоне соседи меняют окраску кожи
особенно дети
дама напротив хитро
смотрит в меня
и я начинаю тоже
у нас во дворе
с гитарой сидит таджик
аватара Роберта Неста
Марли
растаманский берет
футболка «Хайле
Селассие жив»
из созвездия Гончих Псов изумрудный
карлик
сон две тыщи
одиннадцать
занимаюсь в постели с женой
две кровеносных системы слились и
бьются
кошка пытается вклиниться
кружится надо мной
превращается в инопланетное блюдце
падают шторки
на ощупь открытый кран
вместо воды выпускает цветные нити
некорректное выведение информации на
экран
счастье случается
если выбило
предохранитель
Художник
Две тысячи тринадцать, сентября
десятое, пятнадцать: сорок девять…
Я вижу за компьютером себя,
но со спины. В ограниченьях Тени
прописано: не позволять уви—
деть вас объекту наблюдений, дабы
последствия унынья и любви
не исказились в поступивших данных.
И я себя не видел, но ковёр
примялся там, где я стоял, но лампа
зажглась сама собой, и от неё
пал силуэт на монитор и на пол.
Какое-то мгновение — и вот
разорвана иллюзия, и в прежнем
тот самый я, пока ещё живой,
механики небесной слышу скрежет…
С того момента, как замкнул петлю,
я лучше понимаю сам себя, но
мне проще было думать, что я сплю:
так можно любоваться обезьяной,
не поминая Дарвина. Мне жаль,
и он не прав, и прочие светила.
Чтоб заглянуть за облачную шаль,
пяти цивилизаций не хватило.
Всего лишь слабость… Рудимент тоски.
Сентиментальность — что-то вроде
трещин.
Я наблюдал рисуемый эскиз
впоследствии не доведённой вещи:
в ней не хватало жителя среди
закрученных в спирали коридоров,
в которых я,
вернувшись, наследил,
и в наказанье нахожусь в которых.
Хранители
Дочка разложит игрушки в круг
и начинает считать с лисы:
…Рыжая
знает, зелёный — друг,
…чёрный и белый, они —
весы,
…жёлтый и синий ворчат
опять,
…их пересадим подальше от
…красных, которые
крепко спят,
…спрятавшись к серой в большой живот.
Доктор сказал, что такой язык
слышит не в первый раз, потому
повода нет беспокоиться. Сын
доктора даже учил ему.
Я попытался заговорить,
то есть вступить в игру на правах
равного, не попадая в ритм,
но соблюдая табу в словах:
……Старый большой любит
жёлтый хвост.
……Как бы смеяться, но
смеха нет.
……Синяя грива задаст
вопрос.
……Взрослая
сможет найти ответ.
Дочка глядит на меня светло
и, прижимая к себе кота,
шепчет за ухом ему: …Пришло
…время, теперь ты расскажешь там.
Плюшевый кот, словно мы в кино,
на задних лапах идёт ко мне.
Морда всё ближе. Вокруг — темно.
Дочка глядит. Не сбежать при ней.
Кот утыкается мне в рукав
и произносит, слегка рыча:
………СтаРРый
Большой испугаться пРРав.
………Маленький ЧёРРный хРРанить сейчас.
………СтРРашный
пРРозРРачный повеРРх двеРРей.
………ВзРРослую
тРРонуть пРРи нас неРРьзя.
Девять тряпичных цветных зверей —
личная гвардия и друзья.
Приснилось море
Кислый привкус коньяка и мёда.
Милая моя, скажи: мы где?
То ли это клятая свобода
у пирата в жёлтой бороде,
то ли это сон такой случился,
где нас держат в трюме корабля,
и к пиратам я пошёл мальчишкой,
чтобы выйграть
время для тебя?
Стойкое похмелье после шторма,
конвоиров людоедский вой,
я пытаюсь возвращаться в норму
в 5 утра в холодной душевой.
И опять оглядываюсь: где ты, —
протянув ладонь сквозь жуткий сон.
Точно то же небо над планетой,
над которой
бредил Стивенсон.
Точно так же ржёт полковник Ливси,
точно так же Трелони
пуглив,
точно так же Смоллет
матерится
в шаге от спасительной земли.
Вот и остаётся точно так же,
глядя в полыхающий закат,
чтоб не сдохнуть
от говна и жажды,
верить одноногому
зека.
«Не боись,
девчонку не обидят,
если слово скажет Борода».
Сильвера свои
пришьют на Крите —
я успею вынырнуть сюда:
в серый Рай центрального Урала,
в крохотное съёмное жильё,
где ты никогда не умирала,
где живём, сокровище моё.
Праздник
На языке добрян
называлось «бесчестием», потому
генерация вымерла. На языке родони,
если калькировать, — «радость глядеть
во тьму».
Эдгар бы Аллан По отшутился: «во клюв вороне».
Нежные жёны внезапно сходили с ума,
требуя столпотворения и банкета.
Душною ночью ты всё рассказала сама:
это привычка праздника в центре лета.
В гомон русалий не допускали мужчин;
тех, кто подглядывал, чаще всего
топили.
Женщины все исчезали; не выясняя
причин,
мужия находили счастие
в музыке или в пиве.
Я тебя слушаю, выключив верхний свет;
собраны вещи, утром тебе на поезд.
Завтра одна из вас поцелует Смерть
на берегу реки в камышах по пояс.
Garota de Ipanema
В мёрзлой маршрутке на волнах шансоновой шелухи
слышу: Антонио Карлос Жобим прогревает салон —
«Девушка из Ипанемы»
(Винисиуш де Мораиш —
стихи).
Лишь начинается музыка, сразу становится
весело и светло.
Песенку эту с утра, наводя марафет,
перевирала желанная дочь болгар:
«Знойная девушка цокает мимо кафе,
два музыканта глядят на её загар».
Так ничего не сложилось, Снежана, в
том тысяча девятьсот
девяносто четвёртом
у двух несмышлёных котят.
Только осталось, что музыка — мёдом
из сот,
всё исцеляющий и примиряющий яд.
В глянце раздаточном как-то нашёл
статью
про Элоизу Пинейру, входящую ровно в час
за сигаретами в сумрак, где мате пьют
два трепача, сочинивших бразильский
джаз.
В мёрзлой маршрутке, рассекающей
Уралмаш,
я попросил, Снежана, у ангелов,
сложно ль им,
чтобы в Болгарии ты по утрам на пляж
цокала мимо кафе, где звучит Жобим.
Фуга
Свободная кельтская женщина.
Келья. Кровать.
Дверь отпирать или кровь отворять,
ночь пировать или хлеб воровать —
мясо зубами рвать.
Свободная кельтская женщина.
Банши. Живот
с ней говорит по ночам
(сам по себе живёт,
ей никогда не лжёт,
больно и долго жжёт).
Свободная кельтская женщина.
Ярость. Гнев.
Айсберг спокойствия между плаксивых дев.
Между ягнят отдыхающий сытый лев.
Спящий младенец,
внесённый в случайный хлев.
Свободная кельтская женщина.
Нищеброд.
Выживший выродок,
порча холёных пород.
Та, кто стоит на границе обеих
природ.
Книжною пылью плотно забитый рот.
***
В. Балабану
Практика ангела: в чей-то усталый быт
втиснуться критикой и прищуром.
Поезд проходит Киров. Сосед храпит.
Утром глаза продираешь
— за окнами Муром.
Все города похожи: Кунгур-Курган.
В каждом буфете дымящийся кофе с
корицей.
Камень заброшен. И вот ты идёшь по
кругам,
вниз отражаясь то рыбой,
то
белкой,
то
птицей.
Около августа
1
Спичечные дни: коробок облаков полон
и ни одной сигареты.
Бедный синоптик, деливший лето
между
купавами и садоводами.
Кондиционеры в офисах начинают
медленную сарабанду.
Вот и мелодия достигает скорости,
взрываются лампочки.
И продолжают гореть на полу в лужах
сиропа.
Осторожное синее пламя. Даже руки не
обжечь.
Автомобили чиркают по потолку, но не
зажигаясь.
Дни ломаются.
В августе привезут керосин и сухое
горючее.
2
Лестничный марш Ракоци.
Если сбегáть
вниз, то крóшатся пломбы;
вверх
— закладывает барабанные.
На каждой паузе распахнутое окно.
Нижнее зарешёчено. Несколько
человеческих окурков
вполголоса
обсуждают своего генерала.
Я жил на последнем этаже.
Между рамами до весны остывало пиво,
до
осени митинговали мухи.
После ухода гостей я рисовал на
кухонном плафоне
ещё
один или одного.
За три года — шесть. За семь —
девять. На восьмой я уехал.
Игла патефона дошла до центра
пластинки.
3
Есть только слух и эхо. Слух и эхо.
Когда выходят в сад и семисвечник
над головой истошно подымают,
небесный свод похож на парашют.
Горгиппия, полуночный транзистор,
купи себе другой звукосниматель,
передающий только белый шум.
4
Увеселённый светский игуан,
отягощённый стрекозиным зреньем,
не заходи в моменты говоренья
по винтовой в проточный ресторан.
Там ждёт тебя основа из основ —
восточно-европейская культура,
лежащая на щупальцах Кутулу,
сожравшего Тортиллу и
слонов.
Коктебель
Ты получаешь bonus:
судьба сначала.
Ты собираешь вещи и едешь
— ту-ту! —
до моря.
Смотришь на крупных
— размером с собаку —
чаек
и понимаешь, что ты не вернёшься
домой, и…
больше уже никогда
никуда
не
захочешь.
Снова депрессия:
поиски смысла и вкуса…
Дети на пляже зароют тебя в песочек.
Видишь,
летит самолётик, похожий
на Иисуса.
Не получается…
Лезут кошмары —
память.
То, что ты делаешь,
ты объяснить
не способен.
Ты говоришь
о себе,
о себе,
о себе,
словно спамер.
Тоже шедевр нашёлся с
аукциона Sotheby.
Ты получаешь…
Розыгрыш лотереи
может стать розыгрышем…
Но кто-то
держит тебя,
даже верит в тебя,
болеет
лишь за тебя.
Слышишь
тихий свистящий шёпот?