Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2014
Максим Лапшин (1969) — родился в Ярославле.
Получил техническое образование. Первая публикация в журнале «Юность» в 1998 г.
В 2010 г. в издательстве «Флюид» вышла повесть в новеллах «Сделано летом».
Зубков вернулся в город на двухчасовой электричке. У жены продолжался
отпуск — она осталась на даче до следующих выходных. Войдя в прихожую, он
устроил на стуле красную спортивную сумку с надписью «Ралли-76» и вдохнул
воздух давно обжитой, когда-то родительской, век не ремонтированной квартиры —
такой знакомый, такой родной.
— Лена! — негромко позвал он.
Тишина. Только маятник настенных часов мерно постукивал в гостиной и муха жужжала высоко под потолком. Зубков блаженно
потянулся. Он любил эти редкие часы домашнего одиночества. В небольшой семье из
трех человек такое выпадало на его долю нечасто. Жена и дочь,
живые, непоседливые натуры, не признавали обстановки малоподвижной задумчивости
— готовили, разговаривали, принимали гостей, пели, спорили — и его увлекали за
собой.
На кухне вечно звенела посуда, бубнил телевизор, из комнаты дочери
улюлюкало радио — и все дружно обсуждали политику, моду, хоккей, Малахова,
вязание крючком и сорт помидоров, который следует посадить на даче. В этой
жизнерадостной кутерьме Зубков был готов крутиться бесконечно, но если
случалось, что оставался дома один, то — не скучал.
В нем просыпался кабинетный ученый, мыслитель-дилетант. Зубков брал с
полки книгу, усаживался в кресло и открывал заложенную пожелтевшим календариком страницу. Читал в основном
на военную тему — об Отечественной 1812 года, о русско-турецких, о
русско-японской, о Первой и Второй мировых. После отца осталась неплохая
библиотека — широкая стена гостиной со стеллажами была заставлена книгами от
пола до потолка. Когда чтение не шло, он перебирался к письменному столу и
доставал из выдвижного ящика спичечные коробки. В течение часа, двух
неторопливо выкладывал из спичек слона, Пизанскую башню, велосипедиста…
Особенно хорошо получалась голова Чарли Чаплина в котелке — на нее уходило три
коробка. Попутно размышлял о мировой гармонии, о тоталитаризме, о судьбе
России…
Сегодня он уехал с дачи в тайной надежде посидеть
в гостиной с томиком Тарле, начатым еще перед майскими праздниками, да так и
оставленным на пятидесятой странице. Интереснейшая книга, замечательный автор.
Зубков вынул из сумки двухлитровую банку с деревенским молоком и вошел в
кухню. Налил кружку молока, отрезал ломоть белого хлеба и уселся на свое
фирменное место — в узкую нишу между столом и холодильником. Вновь с
удовольствием прислушался к тишине в квартире.
На даче в эти выходные было шумно — все косили. После поздних майских
гроз трава быстро пошла в рост и местами доходила до середины голени. Полтора
дня Зубков без устали проходил по участку с триммером в руках, изредка останавливаясь,
чтобы долить в бачок бензина или переброситься парой слов с женой и с
кем-нибудь из соседей.
По пути в гостиную он заглянул в комнату дочери. Лена заканчивала
третий курс экономфака.
Училась она основательно, с прицелом на красный диплом, первые два экзамена
летней сессии были сданы на пятерки. Зубков с женой иногда подтрунивали над
дочерью, говоря: «Будешь, Ленка, и дальше так учиться, весь блеск очей
растеряешь, мальчики интересоваться перестанут!»
Лена слушала спокойно, с ее внешними данными — высокая, стройная, с
гибкой талией — фигурой она была в мать, остаться без внимания ей не грозило. К
тому же она знала историю родителей — отец с матерью познакомились, когда обоим было за тридцать и за каждым закрепилась прочная
холостяцкая слава.
Зубков заглянул в приоткрытую дверь. Аккуратные стопки книг на столе,
плюшевый медведь на розовом покрывале, тонкий аромат духов. В хрустальной вазе
на круглом столике у кресла — большой букет роз. Цветы эффектные, с
густо-зелеными листьями, на длинных стеблях, бутоны крупные, темно-бордовые.
У Ленки новый кавалер, догадался Зубков, не знает еще, какие цветы она
любит. А она — сама как крепкая свежая роза — предпочитала цветы попроще, ей по вкусу были ландыши, сирень, ромашки, а уж
если розы, то кустовые, густо обсыпанные мелкими нежными бутонами веточки, а не
эти метровые монстры с пудовыми головами.
Зубков улыбнулся, радуясь за дочь. Счастливая она все-таки, Ленка! Как
это здорово, быть молодым, умным, красивым, получать
нужную специальность, и все это где — в стране, которая так же сильна, молода и
красива, и у нее поразительное, светлое будущее!
Взгляд его скользнул ниже, и улыбка медленно сползла с лица. На столике
рядом с вазой лежал посторонний, странный предмет. Зубков помедлил — он считал
себя не вправе входить в комнату взрослой дочери в ее отсутствие, — но все же
вошел. На круглом белом столике рядом с вазой лежали часы — большие, круглые,
мужские, на кожаном ремешке. Зубков застыл в полной растерянности. Часы… здесь…
зачем? Впрочем, он уже начинал догадываться, зачем и почему.
Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы обо всем догадаться. Третий
курс — это вам не третий класс. В городе лето, все по парам, травка зеленеет,
солнышко блестит, молодые гормоны играют… Ну и что,
что сессия, красный диплом? А может… Да нет, ничего не
может — дело простое, как рисовая каша.
Но почему так скоро? Еще неделю назад не было никаких букетов. Ленка
вместе с родителями провела выходные на
даче. Мать предлагала ей остаться дома — в понедельник экзамен, на даче толком
не позанимаешься, но она все равно поехала.
Привела в порядок клумбу перед домом, сходила с матерью в лес. По всему
было видно, что ей хорошо на даче, в город ее совсем не тянет. Если бы не
экзамен, осталась бы и дольше. И вот пожалуйста —
часы, букет…
Зубков не носил наручных часов уже лет десять. С тех пор, как обзавелся
мобильным телефоном, его «Командирские» были брошены в ящик письменного стола —
он даже точно не помнил в какой. В последний раз натыкался на них года два
назад, когда искал дедушкину фотографию. Зато он твердо знал, что мужчина,
который носит часы, снимает их только перед сном. Даже посуду моет в часах. А
некоторые и душ так принимают.
Он взял часы со столика. Тяжелые, механика. На
циферблате окошечко, сквозь которое видна причудливая работа точного механизма
— пульсирует пружина, крутится шестеренка, бьет молоточек. С тыльной стороны
тоже стекло и надписи, надписи на иностранном.
Никогда не имевший дела с роскошью Зубков сразу понял, что часы дорогие.
Ни у кого из его знакомых таких не было. Даже Глухов, знакомый по даче, по
слухам — долларовый миллионер, таких часов не имел. Джип, две квартиры в
Москве, дача — это у него было, а вот часы носил такие, что и не взглянешь.
Тонкий серый корпус, стеклышко мутноватое… А у этих и
стекла-то как будто нет — прозрачное, чистейшее — воздух, да и только! И
стрелочки, стрелочки — тонкие, филигранные и поблескивают — холодным,
нагловатым блеском. Ремешок из какой-то пузырчатой кожи, замок хитрый, с
кнопочками, непонятно, как и застегивается-то. Зубков представил, как этот
ремешок охватывает запястье хозяина, и ему стало неприятно. Почему-то
показалось, что рука эта грубая, волосатая, неразборчивая. А уж про лицо, голос
— и совсем думать не хотелось! Эх, Ленка, Ленка…
Вернув часы на столик, Зубков ушел в гостиную. Взял с полки Тарле,
устроился в кресле. Долго сидел без движения, не перелистывая, не понимая, о
чем в книге речь.
Наконец, оторвался от страницы. Первым делом взгляд его наткнулся на
диван с продавленным в центре сиденьем.
Обшивка на валиках треснула, передняя ножка была отломана — диван опирался на стопку книг.
Помнится, Зубков собрал в эту стопку все неугодное о Второй мировой. Среди
прочих досталось и маршалу Жукову с его
«Воспоминаниями».
Над диваном — картина, яхта в вечернем море. Жена подарила на
пятидесятилетие. Купила у местного художника на вернисаже, зимой. От перепада
температур краски вскоре потрескались, а холст пошел волной. «Так даже и лучше,
— успокаивал супругу Зубков, — выглядит как старинная.
Я еще раму наждачкой потру, и будет вылитый
Рембрандт!»
Он отложил книгу. В квартире было так же тихо, но ощущение уединения
исчезло. Напротив, казалось, что там, за дверью, кто-то есть. Ходит по
коридору, заглядывает на кухню, трогает предметы в комнате дочери. Большая
темная тень, вот-вот готовая сгуститься до осязаемой плоти — с затылком,
плечами, с крепкой волосатой рукой…
Хозяин часов. Грубый незнакомец. Чужой, чужой, чужой!
Зубков встал и прошелся взад и вперед по комнате. В одном и том же месте,
около дивана, под ногой тоскливо поскрипывала половица. Он остановился и
надавил на нее пяткой. Скрип!.. Он надавил еще раз. Скрип!.. Еще, еще, еще раз!
Скрип-скрип-скрип!.. Топнул — половица звучно крякнула.
Он распахнул дверь и замер на пороге гостиной, словно ожидал, что из
сумрака коридора на него действительно двинется темный силуэт.
Стучал маятник настенных часов. Жужжала муха. Прерывисто колотилось
сердце. Зубков чертыхнулся и пошел к столу. Достал из выдвижного ящика
тонометр, надел манжету. Когда прибор перестал гудеть и
манжета выпустила воздух, посмотрел на экранчик
и присвиснул. Он заглянул в блокнот с записями.
Давненько не было таких высоких показаний!
Выпив таблетку, постоял у окна. По воскресной улице прокатывали редкие
автомобили, прохожих почти не было. За пять минут прошла одна пожилая женщина с
дворнягой на поводке.
Позвонить жене? Сказать, что у дочери подозрительный знакомый? Бросит
грядки, примчится, взволнованная, напуганная. А что изменится? Да ничего!
Ничего уже не изменишь. С того самого момента, как лежат эти часики на белом
круглом столе, цыкают своими тонкими стрелочками, — ничего!
Зубкову захотелось пойти к дочери, взять эти проклятущие часы да и шмякнуть их о чугунную батарею. А что останется —
в окно, в форточку. Вон из нашего дома! Но вместо этого он пошел на кухню.
Налил рюмку дешевого коньяка. По правде говоря, пить ему не хотелось. Запах у
коньяка был резкий, противный. К тому ж высокое давление, таблетка…
Он выплеснул коньяк в раковину и вернулся в комнату. В настенных часах
зашуршало и ударило четыре раза. Зубков достал из стола спички.
«Сложу «Титаник», — подумал он. — Вернется Ленка, покажу ей картинку.
Вот, скажу, Лена, — это «Титаник». На нем плыли богатые и думали, что им все
можно. Чем закончилось, знаешь… Может, догадается?»
Он высыпал из коробка спички. В книжном альбоме о знаменитых кораблях
мира нашел большую черно-белую фотографию «Титаника». Посматривая в книгу,
принялся выкладывать на столе силуэт знаменитого лайнера.
В прихожей щелкнул замок. Хлопнула входная дверь, брякнули брошенные на
тумбочку ключи.
— Папка, ты дома? — раздался голос дочери.
Зубков замер над столом с зажатой в пальцах спичкой.
Открылась дверь, показалось радостное смугловатое лицо Лены.
— Папка, привет! Как дела на даче? — спросила она, расстегивая ремешок
туфли.
Зубков кашлянул и поздоровался с дочерью чужим, глухим голосом.
— Иди на кухню, я персики принесла! — звонко прозвучало из глубины
коридора.
Зубков тяжело встал и поплелся на кухню — так невольники когда-то
шли на галеры. Нужно было искать слова,
набраться решимости для разговора с дочерью, а на него вдруг навалилась
усталость, кольнуло в боку.
Он сел в свою коронную нишу и, глядя, как дочь хлопочет на кухне, молча
поглаживал колено.
— Цветы мои не скосил?.. В лес ходили с мамой?.. Был на даче дождь? —
сыпала вопросами Лена.
Зубков отвечал натянуто, односложно.
Дочь поставила на стол тарелку с влажными, золотисто-розовыми персиками,
вымыла посуду, заглянула в холодильник.
— Ты молоко привез! Хочешь, я тебе рисовую кашу сварю?
Зубков отрицательно покачал головой, откусил горьковатый на вкус персик.
Лена засмеялась и салфеткой промокнула сок у него на подбородке.
Посерьезнев, сказала:
— Ты сегодня какой-то бледный. Устал или, может, нездоровится?
Зубков пожевал и произнес, глядя в стену:
— Во многом знании много печали…
— Это откуда? Из Бродского?
— Это, Лена, из жизни.
— Папка, не хмурься, не идет тебе! Ты сразу лет на десять старше
становишься.
Она тоже откусила от персика и скривила лицо.
— Бе-е-е, невкусные! Обманул продавец, зараза!
Говорил, сахарные, сахарные… Хорошо, что всего три штуки купила.
— Мужчинам, Лена, вообще надо верить с осторожностью. Говорят, знаешь,
одно, а делают совсем другое.
— Ты это о ком? Дядя Леня опять что-нибудь натворил? Я помню, как он у
тебя прошлым летом бензин занимал, — Лена хохотнула и передразнила голосом
соседа по даче, редкостного плута и скупердяя: — «Ни
найду никак, Михалыч, сваю заначку — ить цела канистра была!»
Зубков невесело усмехнулся.
— Ой, как на дачу хочется! — мечтательно произнесла Лена. — Хорошо там! В
среду сдам экзамен и укачу до конца недели!
Зубков недоверчиво посмотрел на дочь.
— Что, у тебя в городе других дел, кроме учебы, нет?
— Нет, — без запинки ответила Лена. — Следующий экзамен двадцатого. И он
легкий! Будем на даче с мамой ватрушку печь. Приедешь в субботу, а у нас
ватрушка! А лучше в пятницу приезжай, я тебя с вечерней электрички встречу.
Зубков слушал и не слышал. Он рассеянно кивал головой и думал, что хватит
уже ходить в разговоре кругами, пора сказать, что видел в комнате букет,
спросить про часы, про их загадочного владельца, кто бы он там ни был… Пока Зубков собирался с мыслями, Лена выбросила
несъеденные персики в мусорное ведро, сходила к себе в комнату и обулась.
— Папка, я ушла! — долетел до кухни ее звонкий голос. — Вернусь не
поздно.
Хлопнула дверь, и Зубков очнулся, словно разбуженный этим звуком. Он
промчался по коридору и рванул дверь в комнату дочери. «Часы, часы, часы», —
пульсировало в его сознании.
Часов на столике не было.
С бешено колотящимся сердцем он подлетел к окну, выходившему во двор. Зубков был готов увидеть там все, что угодно, — огромный сверкающий
джип, в который садится его дочь, и его вальяжного владельца, спортивный «феррари» с пижонски откинутым верхом и водителем не менее
пижонского вида — все, даже инопланетянина на космическом корабле, лишь бы
встретиться наяву с той тенью, которая бродила по квартире, лишая его покоя и
душевного равновесия.
Но ничего особенного он там не увидел. На тротуаре стояли, разговаривая,
двое подростков, мимо них катила детскую коляску молодая мамка с третьего
этажа. Лена вышла из подъезда и зашагала через двор своей энергичной походкой.
Завернула за угол.
Вернулась она в двенадцатом часу ночи. Сквозь матовое стекло двери
проникал в коридор свет настольной лампы. Лена вошла в гостиную и увидела на диване
Зубкова.
Он спал, сцепив на груди пальцы рук, с чуть запрокинутой назад головой.
Она принесла из спальни плед и укрыла похрапывавшего во сне отца. Перед
тем как выключить лампу, посмотрела на выложенную из спичек картину. Это была
голова Чарли Чаплина в котелке.