Ольга Покровская — родилась и живет в Москве. Окончила Московский авиационный институт. По специальности — инженер-математик. Работала системным администратором, сотрудником службы технической поддержки. Печаталась в журналах «Знамя», «Новый Мир», «Урал», «Октябрь». Роман «Страна безумия», повести «Аркадиана», «Темный оборот луны» размещены в Интернете.

 

 

Белки

Владелец небольшого производства Николай собирался воскресенье провести с семьей, но раздался звонок, и сонному предпринимателю сообщили, что приехала то ли комиссия, то ли делегация, транспортные средства у мэрии газуют усиленными движками, и нужно встречать гостей. Николай дозвонился начальнику цеха, натянул брюки и послушно уехал, оставив жену Таню в досаде и недовольстве.

Их деревенский дом на окраине города был преобразован в коттедж, но соседи захаживали запросто. Таня принялась рассеянно убирать комнаты, тут явилась двоюродная тетка Вера, которая любила ошиваться в доме без причины — на случай, если чего-нибудь перепадет. Таню обычно раздражало, что родственники вертятся под ногами, но сегодня она приняла тетку милостиво.

— Ты подумай, — пожаловалась она, протирая стол. — Опять какие-то делегации, бездельники… лишь бы на халяву. Как собаки драные, ей-богу, — колбасы кусок покажи, они на брюхе поползут. А я мужа не вижу.

— Он бизнесмен… — проговорила Вера, подпуская в елей немного яда. — Ему положено, большой человек.

Таня хмыкнула.

— Большой человек! Какой он большой человек? Все на мне, ей-богу!

Тетка сделала смиренное лицо, стараясь незаметно пошарить глазами по сторонам — не лежит ли чего бесхозного, поклянчить.

— Все на мне! — повторила Таня. — Это я бизнесмен-то! Я его всю жизнь на хребте тащу! Как покупали новую линию для ДСП, я же с утра до ночи коммерческие предложения вычитывала… на всех языках. Думаешь, он бы вник? Сложный процесс! Тут же конкуренция!

Вера закивала с истовой серьезностью.

— Это не телогрейки шить, — продолжала Таня. — Технологии на мировом уровне. А сам он пальцем не пошевелит. Ведь тут же… — она вздохнула тяжело, — стоять на месте нельзя. Дескать, достиг чего-то и лежи пузом кверху. Надо вперед идти. А ему, — она махнула рукой, — все безразлично. Поставь — стоять будет. Положи — лежит. Без меня и телевизор бы плазменный не купили, и машину не поменяли. Вокруг дома нет газон сделать — красиво, как по телевизору показывают… а ему картошку посадить. А окучивать, собирать? Вот и выходит, все на мне. Одна я… и не нужна никому. Еще страшнее — когда при семье и совсем одна.

— Ну уж, — возразила Вера насмешливо. — Сочинять-то. У тебя не мужик, а золото. Он по жизни-то прет как трактор, не остановишь.

— Да трактор-то этот я всю жизнь на своем горбу толкаю!.. Вспомни — за кого я замуж выходила. Вдовец в запое — без конца и без краю. Я после свадьбы-то еще года два бутылки из сеней выносила. Отмыла, одела, человека из него сделала. Без меня-то он бы пальцем о палец не ударил.

Вера припомнила обстоятельства, о которых рассказывала Таня.

— Любил ее очень, Ленку-то свою, шалаву. Другой бы из дома выгнал… А она… как патлы рыжие распустит — в три волосины… по улице пройдет… нос кверху… — Вера с презрительной гримасой пошевелила плечами. — Даже с такой женой ни разу на сторону не поглядел. И как умерла, года три ходил — туча тучей. Потому что правильный.

— Потому что дурак, — отрезала Таня раздраженно. — Тем более возможности появились. Съездить бы куда-нибудь… Мир поглядеть… Кто нормальные, вон в Италию ездят, во Францию, на море… Колькина бухгалтерша — муж у нее сантехникой занимается — каждый год в новую страну ездит. Нет, ему и тут речка есть, комары с мухами, ему с соленым огурцом лучше отдыхается. На него смотрят как на идиота!

— Ну, ты… — протянула Вера, не понимая, как это человека с таким достатком кто-то считает за идиота. — Зажралась, матушка. Не помнишь, какие идиоты бывают. А ты глаза-то протри да посмотри по сторонам. Один, — она указала на соседский покосившийся забор, — в канаве валяется… другой — копейки считает. Да возьми нас! Гриша как рыба об лед бьется, и еле концы с концами сводим. Хорошо, что работа есть на автостанции. А все равно — без огорода бы не прожили. Витька вообще… что он делает, куда он ездит? Его Ирка даже не спрашивает — боится. Может, на большой дороге стоит. А у тебя мужик золото, копейку в дом несет. Вчера иду мимо магазина, все мужики по бутылке тащат, а твой-то! Орешки у бабы Насти покупает.

Таня спала с лица, осунулась и потерянно спросила:

— Орешки? У бабы Насти? Орешки?..

Вера не поняла причины Таниного испуга. На всякий случай она обернулась — может, нечистая сила возникла где-то за спиной.

— Орешки, — подтвердила она недоуменно. — В карман кулечек газетный положил и пошел. Тихонько, никого не трогает, воспитанный человек. Другие-то! Михаил-то, Нины Ивановны сын, покойник, как стал большие деньги получать, так жену с колуном по улице гонял… не тем будь помянут.

Таню до того огорчили орешки, что в глазах показались слезы, и Вера, знавшая свою племянницу как женщину стойкую и не склонную к сантиментам, не могла взять в толк, что она страшного сказала.

— Правильный твой хозяин, — подтвердила она.

Таня очнулась, подняла невидящие глаза к потолку и проговорила тяжело:

— Да и уезжать надо отсюда.

— Уезжать! — всплеснула руками Вера, решившая, что племянница сошла с ума. — Куда?

— Куда? Всю жизнь сидеть в этой дыре? Бизнес расширять… хотя бы в Москву.

— В Москву? — Вера не удержалась от издевательского тона. — Что ж там, горы золотые, что ли, без дела лежат?

— Представь! А как Лариске учиться? В местном заборостроительном?

Вера была искренне удивлена.

— Куда ей учиться? Что горбатиться? Замуж выйдет за приличного человека.

— А за кого? Тут женихи-то — кто с деньгами — наперечет. Или за нищего алкоголика выдавать? Чтобы вместе корку хлеба глодали? Нет уж. Люди настоящие, кто стоит чего-то, все в Москве, а здесь быдло проклятое надоело.

На улице звякнул велосипедный звонок, стукнула щеколда у калитки, и Таня настороженно вытянула шею. Сидя в седле, в калитку неуклюже проник долговязый подросток, цепляясь стальным конем за столбы.

— Теть Тань! — крикнул он в заросли мальв, закрывающих окно. — Дядя Коля телефон забыл.

Таня развела руками.

— Еще без телефона ходит… Гена, подожди! — крикнула она, опасаясь, что подросток попрется с велосипедом по чистому крыльцу на чистые полы.

Последовали поиски телефона, после чего Таня, выглянув во двор и запахнув халат на груди, устроила подробный допрос: где дядя Коля? С кем? Зачем ему телефон? Слушающая разговор со стороны Вера пришла к злорадному выводу, что ревнивая жена опасается за мужа и что надо разузнать, в чем дело. Наконец Гена легкомысленно опустил трубку в карман штанов и, приложившись к столбу, под придирчивый окрик: «Не потеряй, выпадет!» — выбрался на улицу и покатил зигзагами. Он преодолел овраг с пересохшей речушкой и скоро оказался в промышленной зоне у забора, где Николай спокойно ждал и, закрыв один глаз — щурясь от солнца, — выслушивал начальника цеха и своего заместителя Евгения Ильича.

— Я вот что думаю, Николай Сергеевич, — говорил тот увлеченно. — Надо для таких случаев у себя музей сделать. Не первый же раз — ездят люди… что мы им показываем? Тетю Машу-кладовщицу и опилки по колено?

Николай открыл второй глаз, посмотрел на заместителя задумчиво и произнес:

— Музей — это ты хватил.

— А что? — настаивал Евгений Ильич. — Интересно же!

— Интересно? А что интересного? Каких туристов? Если человек приехал денежку с нас содрать — ему музеи поперек, разозлишь только.

— Туристов. А что? Я с краеведом нашим поговорю — у него фотографии. Лесопилка тут была где-то, купцы Полежаевы держали. Школьникам рассказывали — мол, революционная ячейка там была. Раньше по-другому нельзя, всюду про рабочее движение надо было говорить.

— Нам только этого движения не хватало, — Николай флегматично сплюнул. — Накличешь беду. Мало начальства сверху, еще движение будет… Где музей? Разместишь ты его где? На складе?

— В тети-Машиной каморке как раз. Пускай сидит просвещается. Меньше материться станет, и самой веселее. Может, фартук постирает. Надо же, понимаете… душу надо вкладывать.

— Душу. Ну, раз надо, значит, надо…

— Конечно. Когда душу, и дело идет веселее, и люди видят.

Николай рассеянно покивал.

— Мы тоже экспонатами в твоем музее будем. Во всем районе промышленность загубят окончательно, и останемся мы одни… артель еще, которая банные колпаки из войлока шьет… — Он обратил внимание на Гену. — Привез?

— Вот, нате, — Гена вытащил телефон..

— А помнишь, — сказал Николай, чуть понизив голос. — Я тебя просил?..

Евгений Ильич поспешно закивал и забормотал: «Ну, я пойду, до свидания, всего хорошего…»

— А… — Гена вспомнил и полез в другой карман. — А вы сами что ж, арбузы не едите?

— Да так как-то… — бросил Николай неопределенно, пожимая плечами. — Мы их целиком съедаем. Глотаем. С корками.

— А мы выплевываем.

Гена вынул из обширного кармана горсть арбузных семечек.

— Ты бы хоть в пакет завернул, — растерялся Николай. — Куда девать?

— Заверну, — пообещал Гена, смутившись. — А что, белки любят именно арбузные семечки?

— Любят, — подтвердил Николай важно.

— Она вам говорила, что любит?

— Может, и говорила.

— Вы и язык ее понимаете?

Николай сорвал и закусил травинку. Гена сморщил нос.

— Только их язык все равно никто не понимает. Еще наука не научилась.

Николай молчал, щурясь. Гена постоял и стал решительно разворачивать велосипед.

— Куда? — спохватился Николай. — Семечки-то?..

— В пакет положу! — крикнул Гена на ходу. — Или в газету! Я догоню! Сейчас!..

Николай проводил его глазами, потом повернулся и отправился к оврагу, спустился и добрался до запруды, где берег у самой воды порос камышами, а дальше начинался сосновый лес. Из камышей выглядывали удочки.

— Чего, Коль, пришел? — спросил с многозначительным видом мужик в высоких резиновых сапогах. — На свиданку пришел?

Николай рассеянно посмотрел ему в глаза и внятно проговорил:

— Дурак…

Рыбак довольно усмехнулся и продолжал повторять под нос, когда Николай уже прошел мимо:

— На свиданку… на свиданку Колька пришел…

Войдя в лес, Николай запрокинул голову, разглядывая сосновые верхушки. Где-то заколотил дятел и замолк. Упала ветка. Николай лег на траву, развернул газетный кулек с орешками. Достал складной инструмент и поколол орехи. Стряхнул с газеты скорлупу и разложил ореховые ядрышки.

— Иди, — сказал он в пустое пространство. — Облегчил тебе работу.

Зазвякал приближающийся велосипедный звонок, и с берега на горку, с трудом вращая педали, вырулил Гена.

— Вот, — сказал он гордо, показывая полиэтиленовый пакет. — Рассыпать?

— Подожди, — остановил его Николай. — Съест сначала орешки… а потом семечек дам. Жадная… подавится.

Гена положил велосипед и присел на корточки рядом с Николаем.

— А где? — спросил он. — Не пришла? Эй!..

— Тихо, — сказал Николай. — Придет…

Он сорвал другую травинку.

— А знаете, белок едят, — доложил Гена.

Николай как лежал, так подскочил на траве:

— Кто?!

Гена попятился.

— Американцы. У них национальное блюдо. Я книгу читал.

— Да эти… — Николай немного успокоился и тряхнул головой, отгоняя примерещившееся видение. — Что с них возьмешь. На то они и американцы.

— А я могу червей есть, — сказал Гена. — Дождевых.

Не получив ответа, он бодро продолжал:

— Только их надо предварительно хлебом накормить. Они толстые становятся.

Николай сморщился, словно проглотил лимон.

— Зачем?.. Ты голодный, что ли?..

— Чтобы навыки выживания иметь. На случай чрезвычайной ситуации. Вдруг война будет?

— Типун тебе на язык… — протянул Николай неприязненно. — Война…

— Все равно полезно.

— Ты помолчи, — попросил Николай.

На ветке легко мелькнула невесомая как перышко рыжая белка, исчезла, потом возникла на сосновом стволе и крупными прыжками полетела в Николаеву сторону. Он протянул к ней руку, но белка бросилась прямиком к орехам, схватила один, зажала в лапках и принялась ожесточенно мелко-мелко грызть, не сводя с Николая лихорадочно блестящих глаз. Ушки с крупными кисточками столбиками стояли у нее над головой.

— Ленка… — проговорил Николай горько, глядя на белку. — Эх, Ленка… Не жадничай. Успеешь… Это я все тебе принес.

— А откуда вы знаете, — громким шепотом спросил Гена, не шевелясь, — что это она?

— Странный ты, — ответил Николай, любуясь белкой. — Как я жену свою не узнаю? Ты близких как узнаешь? Так и я. Это она… Ленка… — Он протянул белке палец, та отчего-то обиделась, ударила лапой по пальцу, выронила орех и метнулась в сторону. — Вот, — сказал Николай и улыбнулся. — Я же говорю. Точно она… вредная. Съешь еще, Ленка. Бери орех. Бери-бери.

Белка свирепо блеснула глазами, сменила гнев на милость, цапнула еще орех, куснула и выронила.

— Главное, никого не подпускает, — Николай усмехнулся. — За деревом еще две смотрят, но не подходят. Когда уйдет, они на остатки прибегут. Не волнуйся, Ленка… сородичам твоим тоже хватит…

Гена напряженно подумал.

— Вы ее любите, наверное, — проговорил он уверенно.

— Странный ты, — повторил Николай. — Как же я ее могу любить. Она зверь. Любят людей. А она… Понимаешь, одно дело — любовь. Другое — жизнь. Не могу объяснить.

— Ладно, — сказал Гена. — Я поеду… — И, обращаясь к белке, он вежливо проговорил: — До свидания.

Белка вздрогнула и дернула головкой. Гена взобрался на велосипед и, переваливая через сосновые корни, поехал по тропинке. За спиной он услышал, что Николай снял трубку мобильника и сказал:

— Я занят пока. Да, сейчас… кто придет? Александр? И с девчонками? Хорошо… куплю чего-нибудь по дороге.

 

 

Свадьба

Анину свадьбу праздновали в деревенском доме ее бабушки Клавдии Григорьевны — городские квартирки родителей новобрачных не вмещали торжества. Запущенный домик облагораживали изо всех сил, но работы все равно было много. Анин папа Владимир Николаевич и сосед дядя Юра увидели, что делам нет конца, взяли закопченный котел, развели костер в огороде, установили треногу и создавали нечто мясное и булькающее. Вооружившись огромными ножами, они изредка вставали с лавки, кидали в коричневый вар куски, затем садились и продолжали созерцание. Жижа, кипевшая в котле, источала ароматы, приводя в неистовство местных собак. Из-за того, что мужчины устранились от уборки, женщинам оставалось рассчитывать на себя. Аня с подружкой Светой стирали пыль с окон и скребли полы. Потом варили овощи, резали салаты, открывали консервные банки, и в середине дня Ане показалось, что спина у нее каменная. Она прервалась, прилегла на бабушкину кровать и подумала, что скоро приедет жених Гоша — его ждали с недостающей посудой — и поможет сколачивать столы и лавки. Погода была плохая, как нарочно, небо заволокло тучами, и среди дня в доме стоял сумрак. Аня легла, чтобы видеть на вешалке, зацепленной за сервант, платье — роскошное белое невестино платье, выглаженное, приготовленное, ждущее, когда Аня его наденет, накинет на голову фату и окажется красивее всех девчонок. За забором, на улице, скрипнули тормоза — приехала Анина мама Мария Андреевна, высунулась с пассажирского кресла «Газели» и крикнула соседскому парню: «Сережа, открывай ворота!» Открыли ворота, «Газель» заехала, зазвенели бутылки в ящиках — разгружали спиртное. Мария Андреевна, высадившись, оказалась в центре дел.

— Мама, что же! — с уверенностью распорядителя корила она бабушку мягким, рассыпчатым голоском. — Невеста заморенная! Положено — девичник, развлекаться…

— Не хватало деньги тратить, — возражала Клавдия Григорьевна — почетный железнодорожник на пенсии, с идеальной осанкой и глазами с блеском начищенной рельсы. — Не прощаются, завтра встретятся. Жених на замок не запрет… суеверие.

— Не суеверие, а традиция. Полы-то положено мыть, когда на регистрацию уедут, — чтобы невеста обратно не вернулась.

— Сюда и не вернется, — возразила бабушка здраво, потому что невеста покинула ее дом, войдя в детсадовский возраст. — Что ж я, гостей на грязный пол?

В дверь постучали, и Аня встрепенулась: Гоша, Гоша! — но услышала пьяное бормотание бабушкиного соседа.

— Что? — спрашивала бабушка. — Совесть есть, Валера? А завтра снова придешь?

— Не приду, Григорьевна… как штык!

— Говоришь, подожжешь? За что ж ты внучке, гостям ее такого пожелал? Бутылку возьмешь — глаза нальешь… Я тебя обидела чем?..

В разговор с истерическим отчаянием вступила Мария Андреевна.

— Валера! — взмолилась она. — Ты мужик? Слово держать умеешь?

— Я? Как штык, Марусь… мое слово…

— Смотри! Я по-хорошему. Но учти: придешь, слово не сдержишь — по-плохому будет. Я Анютину свадьбу милицией портить не хочу, но придется тогда… понял?

Аня поняла, что соседу отдали просимую бутылку — и дверь закрыли.

— Не надо было… — протянула Клавдия Григорьевна, не одобряющая потачек тунеядцам и шантажистам.

Мария Андреевна — кладовщица на торговой базе, — больше привыкшая в жизни к компромиссам, оправдывалась:

— Одну получит, а больше не дам. Не знаешь, как он испохабит? А что про Гошу говорили, ждете?

Бабушка постаралась замять вопрос:

— За тарелками поехал, за стаканами.

Мария Андреевна плаксиво возмутилась.

— Ей-богу, не пущу. Жениху с невестой перед свадьбой видеться не положено.

— Суеверие, Маша.

— Какое суеверие, порядок!..

Света подошла, стала у косяка и завистливо залюбовалась на платье. Потом задумалась и проговорила:

— Вот и Гоша женится… Я, когда маленькая была, мечтала за него выйти.

Аня, предвкушая роль царицы бала, лениво пошевелилась.

— Во как? — обронила она снисходительно тоном победительницы долгого забега.

— Он красивый был… О нем все девчонки мечтали.

— А потом? — спросила Аня. — Передумала?

Света пожала плечами.

— Нет… он из армии какой-то старый пришел. То есть не старый, а взрослый. Не такой совсем.

Аня презрительно хмыкнула.

— Мне в самый раз.

Свету позвали — разворачивать бумажные скатерти. Зашла соседка, бесформенная тетя Женя, встала у порога, устало скособочилась, глядя на платье.

— Ох, красивое… — проговорила она тихонько. — Платье-то замечательное…

— Да… — вяло согласилась Аня с безоговорочно правдивым высказыванием. Жалко было тратить слова на несомненные истины.

— Дорогое, небось, очень?

— Еще какое — ужас!

— Сколько же стоило — если не секрет?

— Пятнадцать тысяч.

Тетя Женя ахнула и закрыла рот рукой.

— Пятнадцать тысяч! Господи! С ума сошли совсем.

Аня важно повторила:

— Да… пятнадцать тысяч.

Она не рассказала, что собирать деньги на платье стала год назад, когда разговоров не было ни про Гошу, ни про свадьбу. Что уже тогда откладывала монетки и мятые бумажки, экономя на обедах, делала вид, что горелые булочки с сосиской — за тридцать два рубля — предпочитает обеду в столовой колледжа, где сомнительная котлета с картофельным пюре стоила пятьдесят пять рублей, а доброкачественная котлета — все семьдесят. Еще не рассказала, что за несколько голодных месяцев накопила немного, но, нервно вздрагивая на занятиях от буфетных запахов, заполнявших коридоры, была уверена, что у нее будут свадьба, лучший в мире жених и лучшее в мире платье.

Клавдия Григорьевна, ворча, зажгла в большой комнате свет, и электрический луч выхватил треугольник на дощатом полу.

— Темно… Говорила, надо было в июне, тогда солнышко.

— В июне? — поразилась Мария Андреевна, будто ниспровергались столпы здравого смысла. — Ты что, мама? Пост же!

— Сбрендили, — махнула рукой суровая Клавдия Григорьевна. — Не знали мы никаких ваших постов.

— Еще хорошая примета, — добавила Мария Андреевна с надеждой, — когда дождь идет в день свадьбы.

— Дождь? Дождя-то как раз нету.

— Ничего… может, завтра. Вон тучи какие. Будет…

— …Керосин где? — спросил пришедший с улицы, в облаке кулинарного пара, Владимир Николаевич.

— Не спалите огород с керосином… один уже обещал… грозился.

Через пять минут по дому раскатывались возмущенные мужские голоса:

— Совсем охамел! Зачем дали? Ему никто ничего не должен! Юр, бери ружье… разберемся.

Что-то угрожающе загремело, затопало, тяжело грохнулись упавшие предметы.

— Ой, не надо! — заголосили в два голоса бабушка и мама. — Ой, свадьбу не портите!

— Ничего, на свадьбе без драки не положено.

— То между своими… по-родственному. А то разборки с ружьями. Пусть он бутылкой той подавится!

— Ладно, Володь, завтра сунется — я ему покажу… поленом припечатаю.

Мужчины ушли обратно в огород. Сделалось тихо, только мерно, в несколько рук, стучали ножи о разделочные доски и пахло маринадом.

— Хорошо, лосося купила на распродаже, — говорила Мария Андреевна, довольная собой. — Соленый за милую душу пойдет… И овощи дешевле. Говоришь — в июне… сколько бы помидорчики паршивенькие стоили?..

— Теть Маш, — спросила Света с затаенным ядом. — Простыню вывешивать будете?

Клавдия Григорьевна взорвалась:

— Вы что — озверели? Что за унижение, ей-богу! Ты, молодая девчонка… тьфу!

— Почему унижение… — вставила Мария Андреевна умильно. — Народный обычай… возрождается.

— Потому что голов у вас нет! Не обычай это — дикость! Никого волновать не должно, что у них в спальне происходит. Не заикайтесь мне…

Тетя Женя все присутствовала в дверях. Оглянулась и тихонько укоризненно проговорила:

— Что же ты, Аня, так с Костей моим поступила. Как он тебя любил-то…

Аня удивилась, представив сына тети Жени, нескладного, толстого парня.

— Теть Жень, мы с ним не гуляли. Я не обещала…

— А он ждал тебя… любил. Души в тебе не чаял… с детства. Письма писал из армии… а ты так… — Она вздохнула и вытерла руки о фартук. — А Костя-то как узнал, что ты замуж выходишь, — неделю ходил чернее тучи, я измаялась, думала грешным делом, как бы над собой чего не учинил, — вот до чего дошло. Как-то пошел на пруд, я за ним. Не дай бог, думаю. Вижу — сел на берегу и камешки в воду кидает. Кидает и смотрит на воду. Потом ножик достал… вижу — дернину ковыряет и тоже в воду кидает — камешки, значит, кончились…

— Сердцу не прикажешь, — сказала Аня, которой в голову не приходило, что Костя всерьез имеет на нее виды.

— Так-то оно… нехорошо.

— Женя, помогай! — весело окликнула Мария Андреевна. — Оставьте невесту, пускай передохнет… — Она назидательно выговаривала будущей хозяйке Свете: — Майонез-то выжимай из пакета получше, досуха! Ишь, капиталисты стали — с ложку осталось, а она в ведро… ложка денег стоит, даром не получишь.

Аня осталась одна, свернулась калачиком, закрыла глаза и задремала. Было приятно и тепло в груди, переполняла спокойная уверенность, что ее любят, и любит не только Гоша, а еще мама, папа, бабушка, даже нелепый Костя, и эти фигуры хороводом окружали ее, защищая от враждебного мира. Мелькали видения: она будет самой красивой невестой во дворце бракосочетаний… и в парке… и перед Вечным огнем… Она представляла, как их процессия с кольцами на капоте и развевающимися лентами поедет по городу, как теплый ветер ляжет на их лица и будет весело… Гошин неуклюжий свидетель откупорит шампанское, рискуя забрызгать платье, но Аня будет начеку и увернется… и девчонки станут визжать и хохотать, прыгая у калитки и требуя выкуп… и свекровь оставит их с Гошей в квартире… чудовищный трехспальный диван уже застелен батистовым бельем, и мама приготовила кружевную рубашку…

Сквозь полусон проникло в ее мысли и исказило картину постороннее возмущение. Стук в калитку… неверные шаги… кто? Ее озарила догадка: Гоша! Нагружен как верблюд фаянсовыми черепками. Она подскочила, бросилась к окну, но вместо Гоши маячил пьяный сосед.

— А вот, Григорьевна, как хочешь, — говорил он. — Что вы… бутылку жалко… жлобы…

«Опять он, — подумала Аня, предчувствуя скандал. — Бабушка папу позовет… и дядю Юру».

Но бабушка, к ее удивлению, ответила неприятным голосом:

— Валера, совести в тебе нет. Смотри — одну! И все!

— Что ты, Григорьевна… я как штык… мое слово — кремень…

«Странно, — подумала Аня с неприязнью. — Что ж ему, в полчаса по бутылке выдавать? Этак всю перетаскает…»

Заскрипели ворота, и бабушка крикнула кому-то:

— Сережа, разгружай!

— А Марья Андреевна где? — спросил Сережа, звеня ящиком.

— С внуком, потом придет! Ночью температурка поднималась…

«О ком они говорят? — подумала Аня с недоумением. — У мамы нет внука… Или это другая Мария Андреевна?»

Она приподнялась, в комнате возникла квелая тетя Женя, и Аня, приглядевшись, отметила, что она выглядит старой, — видно, за сына сердце болит.

— Видишь, Анечка, — проговорила тетя Женя с укоризной. — Видишь, как Костя тебя любит. Человек-то проявляется, когда плохо… Не боится он тебя брать, ничего ему, что ты с ребенком… Ты цени это, Аня, люби его. Когда ты так обожглась в жизни… Он парень хороший…

— Кто кого берет? — не поняла Аня. — С каким ребенком?

Тетя Женя надменно скривила губы.

— С твоим, с чьим еще. Плохого не скажу, ребеночек славный… ну, как он Гошкины гены унаследует? А Костя ничего, хорошо к тебе относится…

— Что за бред, — нахмурилась Аня, и взгляд ее упал в угол, на сервант, где таилось платье, но вместо пышного белого наряда со шлейфом и облаком газа с плечиков сиротливо свисала будничная бежевая тряпочка.

— А… платье? — ахнула Аня.

— Какое еще платье, — проговорила тетя Женя неодобрительно. — Не каждый раз по пятнадцать тысяч платья покупать. Один раз покрасовалась — второй можно скромно.

— Почему… второй раз? — выдавила Аня. — А где фата?

Тетя Женя свела губы в точку.

— Ну уж, фата. Людей смешить.

Аня оглянулась — дом выглядел неубранным, грязным… и окно, которое она вымыла сегодня, было в пыли и потеках, заметней, чем раньше.

«Что происходит?» — подумала Аня со страхом.

Звякнуло у калитки, и бабушка засуетилась: «Жених, жених приехал! Что, привез? Тарелки?»

«Наконец-то! — обрадовалась Аня. — Гоша!»

Она метнулась к двери. Скрюченная, как в тяжелой болезни, бабушка пропускала входящего… Аня отшатнулась: пригнув голову, явился тети-Женин Костя, красный, в нелепом костюме, пахнущий парикмахерской.

— Вот, — проговорил он смущенно, держа на пальцах-сосисках нелепую сетчатую авоську. — Стаканы… я один разбил, кажется.

— Ну, ничего, — вздохнула бабушка и горько добавила: — К счастью.

Но голос ее прозвучал так, что было ясно: не верит она в счастье.

— Бабушка, что с тобой? — изумилась Аня, но бабушка отстранилась:

— Жениха встречай, жениха.

Костя выпрямил плечи, посмотрел прямо на Аню и покраснел еще больше.

— Нет! — вскрикнула Аня, сердце оборвалось, и она в ужасе проснулась.

Было по-прежнему темно, в груди бешено колотилось, но в углу висело белое дымчатое платье — на которое она, голодая, собирала деньги. Аня села и стряхнула кошмарный сон. Немного отлегло, и стало весело.

— Жених, жених приехал! — суетились у двери. — Проходи, Гоша, не стой в дверях… ставь сумки-то!..