(Александр Кердан. Земля российского владения: Романы о Русской Америке. — Екатеринбург: изд-во «АсПУр», 2013.)
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2014
У кого при взгляде на толстую книгу вырывается презрительное «многабукаф», тот может следовать далее без остановки. Тому же, кто соскучился по занимательной и одновременно серьёзной качественной прозе, этот без малого 800-страничный том стоит открыть, а потом и — постепенно, разумеется, — прочесть от корки до корки.
Речь о цикле романов Александра Кердана о Русской Америке, который под заглавием «Земля российского владения» увидел свет весной 2013 года в Екатеринбурге, а затем вышел в московском издательстве «Вече». Этими изданиями писатель завершил свой труд, начатый в конце 1980-х, когда он впервые прикоснулся в Пермском областном архиве к фонду Кирилла Хлебникова — одного из управляющих Российско-Американской компанией, которая была основным инструментом освоения и закрепления русских заморских колоний.
«Берег отдаленный», одним из главных персонажей которого стал Кирилл Хлебников, был написан первым, однако в трилогии стал вторым, поскольку охватывает первые сорок лет XIX века, когда русские уже осваивали Алеутские острова, Аляску и Северную Калифорнию полным ходом. А кто оказался главным героем «Креста командора», действие которого происходит в конце 20-х — начале 40-х годов XVIII века, казалось бы, ясно из самого заглавия и пролога. Разумеется, датчанин Витус Беринг, известный более всего двумя плаваниями по северной части Тихого океана и погребённый на одном из Командорских островов близ Камчатки. О нём напоминают имя этого острова, а также названия пролива, разделяющего Азию и Америку, и моря, которое их омывает.
Детективная фабула, однако, завязывается вокруг иного персонажа — молодого чиновника Тайной канцелярии для особых поручений Авраама Дементьева. Он получает задание отправиться к Тихому океану и выяснить, кто виновен в утечке за границу секретных географических карт, составляемых усилиями русских первопроходцев. Под подозрением оказываются прежде всего иноземцы, в том числе Беринг, возглавлявший Первую Камчатскую экспедицию, участники которой подтвердили существование того самого пролива и едва не дошли до его восточного, североамериканского берега.
Но именно иноземец — не кто иной, как фаворит Анны Иоанновны герцог Бирон, — побуждает императрицу подписать указ о Второй Камчатской экспедиции, которая до Америки добралась. Хотя движет им, разумеется, отнюдь не патриотизм, а элементарная помещичья меркантильность: «…вотчину надо огородить и развивать, хотя бы для собственного блага…».
Между тем немалое число природных русских от Санкт-Петербурга до Охотска — увы — активно или просто бездействием мешают экспедиции. Хотя одновременно способны на вполне патриотические не только размышления, но и поступки.
Весьма правдивая неодномерность деяний и страстей вкупе с целым рядом реальных исторических фигур и событий, на мой взгляд, — одна из тех особенностей, благодаря которым романы Кердана выходят за рамки чисто авантюрного жанра, обычно прибегающего к менее разнообразной, а то и вовсе двуцветной гамме. Именно живые люди совершают экспедицию, которая, как показывает автор, была не однократным путешествием к избранной цели, а системным государственным проектом, в который была вовлечена едва ли не вся Россия. Будучи уральцем, романист, конечно же, не упускает возможности подчеркнуть и роль родного Каменного Пояса, упоминая наряду с Пермью «молодой град Екатеринбург» и Каменский завод, обеспечивший Беринга пушками, — но в меру, без лишнего выпячивания.
На многих страницах, где отсутствуют Беринг и Дементьев, вперёд выходят другие, практически равные им по значению персонажи, и даже героев эпизода автор выписывает вполне тщательно, объёмно. Так что если продолжать аналогию с живописью, то складывающийся коллективный портрет движущейся на восток России напоминает многофигурные картины русских художников — от передвижников до, скажем, Глазунова: каждое из лиц, в которые долго вглядывается зритель, добавляет единому полотну свою уникальную эмоцию.
Опять же вспомнив о том, в каком порядке романы появлялись на свет, можно утверждать, что эту многофигурность, прихотливое развитие и переплетение сюжетных линий и широту пространственного охвата первый роман перенял у второго. В «Береге…» вместе с Кириллом Хлебниковым тоже действует ещё один если не главный, то сквозной персонаж — Абросим Плотников. Подобно Дементьеву, он оставил после себя в исторических документах лишь несколько строк. И это позволяет автору дать волю своей фантазии, сводя обоих со многими реальными и придуманными персонажами, — для чего, собственно, и необходимы такие фигуры любому историческому роману.
Дементьев в «Кресте…» проходит весь путь до океана во главе санного поезда. Плотников в «Береге…», будучи беглым холопом, — с работными людьми. Первый в Охотске встречает бывших соучеников-гардемаринов, один из которых к тому времени уже доплыл до Америки. Второй, уцелев на Аляске при нападении индейцев, оказывается пленником безжалостного пирата Генри Барбера, а на Камчатке — едва не участником шайки разбойников и вновь служителем Российско-Американской компании.
Трагическая история любви Дементьева придаёт ряду страниц «Креста…» пронзительные тона, необходимые для настоящего романа. Плотников становится недолгим спутником индеанкиАйакаханн.
Впрочем, непременная романтическая линия в первой части «Берега…» связана всё-таки с Хлебниковым, который по воле автора влюбляется в жену камчатского правителя генерала Кошелева. Одним из героев, разумеется, оказывается и Николай Резанов — тот самый, известный большинству по рок-опере ««Юнон» и «Авось»». Однако автор предлагает читателю собственную романтическую историю, связанную с Северной Калифорнией и тоже основанную на реальных событиях.
Героями этой истории становятся Мария Меркадо, двоюродная сестра героини мюзикла, и лейтенант русского флота Дмитрий Завалишин, на записки которого опирался романист. Тут всё, что читательской душе угодно: спасение Марии от разбойников-бушхедеров и её похищение с целью выкупа, ревность её жениха Гомеса и заказ на убийство соперника, данный Гомесом индейцу-бунтовщику Помпонио, и почти чудесное освобождение из подземелья, куда героев загоняет ураган, и отказ Завалишина от разделённой любви во имя ощущаемого им высшего предназначения…
Те же записки пригождаются автору и для другой цели — развенчания декабристов, по делу которых Завалишин отправился на каторгу, хотя на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 года не выходил. Созвучные традиционному представлению о восставших примеры весьма благородных или просто прекраснодушных порывов Кердан приводит тоже. И всё-таки, размышляя о провале мятежа, герой приходит к выводу: «…личные цели на первом плане, совершеннейший хаос в понятиях, непонятное легкомыслие людей, взявшихся за важное дело… люди фраз, а не дела…»
После миллениума, когда «Берег…» впервые появился на свет, такое развенчание, опровергавшее прежние этические и политические оценки, для многих было ещё в новинку. Сегодня переосмысление деяний декабристов в значительной степени сливается с нынешней антилиберальной волной. Но когда откатится и она, многомерное восприятие дворянских революционеров XIX века, возможно, снова будет востребовано — и картина, представленная Керданом, станет частью этого восприятия.
Если об открытии и освоении Аляски рассказывают и записки современников, и работы историков, то её продажа стала предметом более пристального изучения лишь в последнее время. Возможно, именно поэтому в «Звёздной метке», посвященной событиям 1866—1867 годов, автор несколько отступает от прежней многофигурности.
Правда, главных героев тут почти трое. «Почти» потому, что один из них, молодой русский дипломат Николай Мамонтов, появляется на страницах «Метки» лишь заочно, своими записными книжками, которые получает, следуя за ним вокруг света, его друг детства князь Георгий Панчулидзев. Оба, начитавшись Фенимора Купера, играли в своё время в индейцев. Для обоих Аляска — полностью русская земля, о которой они узнали многое из записок Кирилла Хлебникова. А торговать родиной может лишь тот, кому она совершенно чужда.
Для Мамонтова, однако, следовать этому чувству и данной императору присяге непросто, поскольку его обременяет другая клятва — масонской ложе, в которую он вступил незадолго до выпуска из университета. Именно по протекции «вольных каменщиков» он был назначен помощником российского посланника в Вашингтоне барона Стекля — вновь иноземца и тоже масона, от которого и получил секретное известие о предстоящей передаче русских колоний Северо-Американским Соединённым Штатам.
Конспирологической темы Кердан касается уже в первых двух романах. Однако во времена Бирона ещё даже не родился первый из тех Ротшильдов, которым нынешняя молва приписывает решающий голос в мировой закулисе. А к середине XIX века они уже в силе и готовы профинансировать покупку Аляски. Ведь у США, которые ещё не оправились от последствий гражданской войны, денег на самом деле нет.
Без простых для понимания версий ответить на многие вопросы о продаже Русской Америки, которыми вместе с автором и его героями задаётся читатель, и впрямь трудновато. Однако писатель устами своих героев приводит и другие объяснения, в том числе самое распространённое, хотя и тоже несложное, — что Россия просто не удержала бы Аляску. Ещё один персонаж, капитан-лейтенант Сергей Аксёнов, размышляя над этой версией, прямо говорит Панчулидзеву: «А не преувеличиваете ли вы, мой друг, значение тайной организации во всём этом деле?..» Да и сопутствующая князю Полина Радзинская отнюдь не без резона замечает: «Россию продают не какие-то мифические масоны, а её собственные правители…»
Но для развития детективного сюжета теория мирового заговора предоставляет прямо-таки неисчерпаемые возможности. А кругосветный вояж, который совершают герои, ещё со времён Жюля Верна в этом смысле просто клондайк. Тут тебе и множество колоритных персонажей — тот же Дмитрий Завалишин, пребывающий в авторитете у бывших каторжников, которые нападают на Георгия и Полину в одном из московских трактиров, Льюис Кэрролл, дарящий Полине свою «Алису в Стране Чудес», легендарный американский сыщик Алан Пинкертон… И множество дорожных впечатлений о мире образца 1867 года.
Помимо Санкт-Петербурга и Москвы читатель видит Нижний Новгород и Казань, Екатеринбург и Иркутск, Ванкувер и Сан-Франциско, который из оплывшего испанского земляного форта превратился в город с многотысячным населением, Вашингтон и Нью-Йорк, пересекает континенты, застревает во фронтирном городке на Диком Западе, отбивается от индейцев… И, конечно же, становится свидетелем передачи Аляски американцам, которые тут же принимаются изгонять жителей из их собственных домов…
Уже один из персонажей «Креста…» убеждённо заявляет, что «нет в Европе друзей у Отечества нашего». Американцы у автора не в особой чести, начиная с «Берега…». Но если там фигурирует лишь пара жестоких авантюристов, то в «Звездной метке» наряду с отдельными личностями и компаниями зримо и в не слишком привлекательном виде изображены и США, представляющие собой своеобразную демократическую империю.
Однако империя отечественная, монархическая, где становятся возможными сделки, подобные аляскинской, тоже, если вдуматься, безоговорочного восторга не вызывает. Легковесной выглядит вера Панчулидзева в «простых и наивных русских мужиков», которых-де провоцируют на неповиновение нигилисты. Бездумно его верноподданническое «ура» в честь спасения Александра Второго от пули террориста Каракозова. Беспомощны благонамеренные стихи Тютчева и Некрасова по тому же случаю. И всё же…
Если Панчулидзев — потомок грузинских князей, то в Полине сошлись русское дворянство и польская шляхта. По словам автора, именно дети от смешанных браков, вынужденные постоянно преодолевать свою культурную раздвоенность и демонстрировать, что преодолели её, вырастают сверхпатриотами или, наоборот, не слишком укореняются в какой-либо национальной почве.
На чувство родины, делая выбор на перепутье, и полагаются герои «Звёздной метки». Для феминистки Полины «родина — это там, где тебе хорошо». Доходящая подчас до крайности в разночинной нелюбви к России и приверженная демократии, она принимает подданство США — благо аляскинская оказия избавляет от всякой необходимости, условно говоря, дожидаться «грин-карты». А Георгию даже снег, встреченный на одном из американских перевалов, напоминает о России…
Спор о пределах вымысла в исторической литературе бесконечен, и некоторые вольности с исторической фактурой въедливый читатель, возможно, поставит Кердану в упрёк. Однако совсем уж непозволительных отклонений, насколько могу судить, в «Земле российского владения» нет.
Из художественных особенностей, помимо прочего, обращает на себя внимание искусное сведение сюжетных и пейзажных колец, которые разнообразно опоясывают как всю трилогию, так и каждый из романов. Вот самое начало «Креста…»: «…вода и суша казались ему чем-то единым: песчаные холмы напоминали вздыбленную горько-солёную пучину, а зелёные волны — холмистую твердь…» А вот финал: «От горизонта к берегу катились свинцовые, с белой оторочкой валы, разбиваясь о такие же тёмно-серые скалы. И даже глазу привыкшего к путешествиям человека трудно было разобрать, где кончается море, где начинается суша…»
Январским рассветом, который, как красногрудый снегирь, невесть откуда залетевший в столицу, бьётся в окна дома на Мойке, начинается «Берег…». Мартовским, где навстречу солнцу, прокладывающему в поднебесье собственную тропу, идут по снежной наледи один из героев и два индейца-проводника, завершается его вторая книга. Туманом, густым и тяжёлым, как топлёное молоко, в начале и лёгким в конце облачена «Звёздная метка».
Вряд ли автор припоминал Толкиена, когда писал, — но вот подумалось же. А неоднократное использование в «Береге…» практически фольклорного приёма — отец Абросима, разбойничающий в шайке атамана Креста, узнаёт сына по нательному кресту собственной выделки, потом по тому же кресту Хлебников узнаёт о гибели друга, и это не единственные узнавания, — напоминает о русской сказке.
Встреча трёх бывших гардемаринов в Охотске мимолётно навевает кадры известного телесериала. Записные книжки Мамонтова, каждая «с золотым обрезом, в зелёном сафьяновом переплёте, с золотой же застёжкой», неожиданно ассоциируются с бонусами, получаемыми за прохождение этапов какой-нибудь компьютерной игры. Без более ранних классиков приключенческой литературы — сверх уже упомянутых — и соответствующих образцов кинематографа тоже явно не обошлось.
Случайные это параллели, или автор их программировал — непринципиально. Важно, что они возникают, — значит, при всей своей традиционности форма романов отнюдь не архаична. Вполне сегодняшний отпечаток, как мы могли убедиться, носит и обсуждение вечных вопросов о наилучшем устройстве государства и жизни, ощущении родины и её интересов, приверженности долгу и справедливости, пределах возможностей и свободы отдельного человека…
Не претендуя на открытие новых историософских глубин, автор «Земли российского владения» решал, на мой взгляд, несколько иную задачу: соединить увлекательность авантюрного сюжета с верностью историзму. И здесь ему явно повезло не только с собственной целеустремлённостью, но и с помощниками и консультантами, без которых в такой работе не обойтись.
Отвечая словом художника на современные идейные споры и находя опору в былых деяниях соотечественников, русский уральский писатель Александр Кердан создал цикл историко-приключенческих романов общенационального звучания, достойных встать на одну полку с произведениями лучших авторов этого жанра, традиции которых он продолжает и обновляет. И хотя Алеутские острова, Аляска и Северная Калифорния вряд ли когда-нибудь снова станут российскими, шаг на пути к возвращению Русской Америки — хотя бы в понимании того, что эта земля нам отнюдь не чужая, — сделан.
Андрей РАСТОРГУЕВ