Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2013
Денис «Кутх» Алексеев: …движение назовём «Камчатская чорно-бураявална».
Василий Ширяев: А почему чорно-бурая?
Д.А. Видел, как Толбачик извергался? Идёт такая серо-бурая лава, медленно идёт. И на этом фоне такие малиновые бобмы падают, тоже медленно, потому что они житкие. А у лавы сидят туристы и сосики жарят. Вот у нас и кино такое.
В.Ш. Тогда лучше серо-буро-малиновое.
Д.А. Вообще сочетание черного и красного называется «червоный» или «мордор», но… не все поймут прикол.
В.Ш. Витёк рассказывал. Разбирали машину и, чтоб собрать обратно, записывали разборку на видеокамеру. В итоге, записали, но машину всё равно не собрали. Почему? Потому что народ — не насмотренный. Не умеет кино смотреть. Больше любит байки слушать. Вообще «разборка» — это же популярный устный жанр.
Д.А. Ну, может, они просто неправильно засняли это дело. Надо ведь было две камеры, крупный план, наезд — все дела. Тогда бы разборка-сборка удалась.
В.Ш. Я передам. А сколько стоит тележка для наезда?
Д.А. …(вырезано цензурой) Надо просто разделить кино для смотрения пристального и кино — для слушания.
В.Ш. Мне когда в Красноярске в 91-м разрезали глаз, там в палате был один телевизор, и чувак, которому тоже разрезали глаз, сказал гениальную вещь. «Хорошая вещь телевизор. Когда его видно, это телевизор, когда его не видно, это радио».
Д.А. Да большинство фильмов — фильмы для слуха. А картинка к ним только чтоб сосредоточиться. Я треш-сериалы поэтому смотрю на скорости 1.5-2, чтобы не терять драгоценного времечка.
В.Ш. Все так делают.
Д.А. Или с другой стороны. Чуваки делают кино, но у них нет денег на хороший звук. Актёрам получаются вилы: или молчать, или кричать. Подгоняется сценарий: тишина — истерика — тишина — истерика.
В.Ш. Ну есть и противоположные примеры. Парнишка из «Иванушек», который любил разговаривать с камерой и потом выпал из окна.
Д.А. Ты бы ещё «Ласковый май» вспомнил. (Пауза.) Это его всевидящее око в себя втянуло.
В.Ш. Усмотрело. Говорят, что у нас принято снимать длинными планами, чтобы потом проще (при Сов. власти) отчитываться за плёнку?
Д.А. Ну да, в плёнке же серебро. Магия серебра.
В.Ш. Да ладно. Правда?.. Сколько серебра?
Д.А. (вырезано цензурой)
В.Ш. А как ты предлагаешь бороться с длинными планами?
Д.А. Например, разрезать кадр, как Ларс фон Триер. Чтобы кадр дёргался. Потом можно это монтировать со статичными кадрами. Или статичный кадр, но в котором одна какая-то деталь только дёргается. Как в мультфильме.
В.Ш. Так это и будет мультфильм уже, а не кино.
Д.А. Ну да, это будет мультфильм. А какая разница?
В.Ш. В 36 году на Чукотке был такой чувакТенвиль, который сам себе придумал письменность, для себя. Прикинь — чувак приходил после охоты и на каких-то коробках начинал вести дневник в схем-рисунках. Такая полуписьменность-полуанимация.
Д.А. Недоверчиво.
В.Ш. Я к чему. Эти тягучие съёмки похожи на когда человек старается граматно говорить, проговаривая падежи, союзы, все эти габариты. Миша Бойко сказал бы, что это эпилептоидная вязкость.
Д.А. Есть такие кунштюки типа «Русский ковчег», там всё снято одним планом. А сейчас что её, плёнку, экономить, когда снимаешь на цифру. Больше плачешь — меньше ссышь. А эпилептоидная — это что?
В.Ш. Ну это как у Достоевского в «Идиоте». Но вобще мир как кино — это у шизофреников.
Д.А. У тебя какое любимое кино?
В.Ш. «Шультес». Это про меня кино. Он там, помнишь, Васю какого-то искал.
Д.А. Ну и?
В.Ш. Так это был я.
Д.А. А я подумал, что ты уже кошельки из карманов воруешь.
В.Ш. Нет, кошельки ещё не ворую. Тут главное «шультес» — значит Schuldheiss, «сказывающий вину».
Д.А. Вину — это портвейн?
В.Ш. Не, вину — это типо грех. Schuldheiss — это кто отвечает на вопрос «Кто виноват?»
Д.А. Ну и «кто виноват?»
В.Ш. (вырезано цензурой) Вот товарищ МохсенМахмальбаф говорит в интервью: «Когда ты живешь в своей собственной стране, ты знаешь местность, людей вокруг, но когда ты попадаешь в другой город, тебе уже нужно проводить кастинг. А кастинг — это ужасно неприятная вещь. Я снимал в своих фильмах членов своей семьи, своих соседей. Многие мои актеры — и не актеры вовсе, простые люди, я знал их до этого, всю свою жизнь. А как я могу, к примеру, приехать в Москву и найти того, кто мне нужен?»
Д.А. Имя у него прикольное. А говорит правильно.
В.Ш. Для тебя предпочтительно, чтоб чел. играл в кадре, или не играл, или сразу был сумасшедшим?
Д.А. А что дешевле?
В.Ш. С сумасшедшими тяжело, а людей, которые не играют, не существует. Вот он дальше пишет, т.е. говорит: «Прежде всего, человек есть человек. Проблемы везде те же, к примеру: бедность, отношения между мужчиной и женщиной. Все то же самое. Только язык другой. Соответственно, когда ты глубже погружаешься в материал, проблема всегда упирается исключительно в язык.»
Д.А. Ну, типо да.
В.Ш. Я к чему… Пересматривал «Шапито-Шоу». Кстати, «шапито» — это «капитал» по-французски. Там важны глухие. Язык глухих — альтернатива и человеческому (звуковому) языку и языку кино и театра, потому что их жесты — это такая маленькая пантомима. Вобще язык глухих — это альтернатива «широким жестам», которые так любят «простые (мифологические) люди».
Д.А. Простые мифологические люди или мифологические простые люди?..
В.Ш. В данном случае — обои. Я, короч, после «Шапито-шоу» в Москве заказал самоучитель языка глухонемых.
Д.А. Литература и театр погубили наше кино, однозначно. Не наоборот.
В.Ш. Его ещё кинокритики погубили. Разносчики логоцентризма, бл. Арабов реально пошутил: «Режиссёры херово снимают, потому что кинокритиков боятся». Есть такой культовый тульский кинокритик Игорь Манцов, он амерское кино очень хвалит.
Д.А. Амерское кино мы смотрим в переводе на язык Чехова, на котором никто не говорит.
В.Ш. Мы его ещё смотрим в переводе на язык Гоблина.
Д.А. Да. Кстати, гораздо лучше, чем язык Чехова.
В.Ш. Ну да, в язык Чехова можно вообразить что угодно. Я письма Чехова недавно перечитывал. Он сам никаким чеховским языком не писал.
Д.А. Ну, скажем, языком тургеневских девушек из рассказов Чехова. Я 30-томником Чехова дачу отапливаю.
В.Ш. Старик Чехов, я думаю, это однозначно одобрил бы.
Д.А. Вот при Бунине было кино чёрно-белое, поэтому Бунин точно указывал в рассказах цвет неба («бесцветно-голубое»). А сейчас эпоха устной книги, человекокниги. Книгу с бумаги ведь читать скучновато. Надо её учить наизусть и ездить с лекциями. (Пауза.)
В.Ш. Вот тут ДушанМакавеев пишет: «В Америке, например, кино выше жизни. В кино все выше и лучше жизни по формату, по простору, по качеству материала, по драматургии, по мечте… Я не верю, что есть другая жизнь, я не верю в небесное, ни в какое общество неба. Как вам можно верить, что ваша жизнь может быть интересней вне вас? Ничего другого нет. (…) Вы — целый мир. Вы носите несколько миллионов животных, маленьких бактерий. Вы таскаете с собой три килограмма дрека. Как это называется?»
Д.А. А что такое «дрек»?
В.Ш. (вырезано цензурой) Он из бывшей Юги, русский в школе учил, поэтому так говорит. «И еще мозг — ужасная вещь в голове.»
Д.А. Да, «мозг — это ужасная вещь в голове.»
В.Ш. Как смотреть кино?
Д.А. Кино — это не смотреть, кино — смотреться, как в зеркало.
В.Ш. Кстати, слова «ненависть» и «ненаглядный» устроены принципиально одинаково, но обозначают противоположные эмоции. «Ненависть» — нежелание видеть кого/что. «Ненаглядность» — невозможность чем-то насмотреться. «Глаза разбегаются», когда всего много и, с одной стороны, «не насытится око зрением», а с другой — зрение не может исчерпать предмет, то есть запомнить, полностью упаковать его в память.
Д.А. Это как в кадре у Германа или в супермаркете. Когда всего много. Может «видеть» и «глядеть» изначально значат разное?..
В.Ш. Я в супермаркеты ходить боюсь, что глаза разбегутся. Т.е. «видеть» — это «чорный глаз», а «глядеть» — э-э, благоприятный?.. Это типо «погляжу я на вас — и жалко мне вас…»
Д.А. Надо просто в кинотеатрах ввести программки, где бы кино было размечено типо «на 21-й минуте обратите внимание на 3-й план в левом верхнем углу картины, на 25 минуте дайте глазам разбежаться, на 30 — отвлекитесь на поп-корн, наблюдая за происходящим краем глаза итд.».
В.Ш. Ну или типо «на 25 минуте начинайте сочувствовать герою». (Пауза.) Кино погубил широкий формат.
Д.А. Я так понимаю, они орентировались на то, что у человека глаза расположены горизонтально.
В.Ш. Я когда в смене засыпаю, телек смотрю боком, то есть глаза вертикально. Широкий экран — довлеет к земле, всё оподляет. А нам надо делать «высокоэкранное» кино.
Д.А. Для него придётся строить специальные кинотеатры. Девятиэтажные.
В.Ш. Надо, короч, обратиться к опыту мистерии, когда действие одновременно шло в аду («ад» значит «невидимый», но это в данном случае неважно), на земле и на небе.
Д.А. «Ад» у нас будет инфракрасный и многомерный.
В.Ш. Вот! Кинотеатр «Вий» или «Поднимите мне веки».
Д.А. Не, ну нормально. Пришел в кинотеатр, тебе выдали прибор ночного видения, все дела.
В.Ш. Можно ли танцевать под кино? Рок-н-ролл без танца мёртв — что было плохо от «Лед Зеплин».
Д.А. Можно ли танцевать во сне?
В.Ш. Какое кино ты хотел бы снимать?
Д.А. Надо снимать документальное кино о хороших людях.
В.Ш. А ты как думаешь, по мотивом нашей беседы можно сделать кино?..
Д.А. Ну мы же хорошие люди?
Василий ШИРЯЕВ,
Камчатка,
посёлок Вулканный