Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2013
Я тут, когда был в Екатеринбурге, предложил
делать писателям «тёмную». Хорошее, как говорит Галковский,
повтори, поэтому повторяю.
Что нашу критику более всего тормозит?
Элементарно, что писатели много пишут, а читать всё это долго, и второе, у
писателей суть имена, которые дают помехи. Следовательно, чтобы то же
количество критиков более беспристрастно и более лучше
критиковало и раздраконивало более большие контингенты писателей, что следует
сделать?.. Элементарно, следует критиковать не целые книжки, а произвольные
отрывки, причём без имени автора. То есть если на странице подпечатано имя
автора, надо этот кусочек тоже оборвать.
И тут, как говорится, на ловца и зверь бежал,
или на алексей-ивановском «воруй хумляльт».
Звонит мне из Курска Роман Рубанов: «Братан, тут у нас конкурс прозы проводится, «Проявление»
называется, критиков не хватает. Покритикуешь?» — «Какой
проблем, — говорю.— Конеш, покритикую».
Тексты конкурсантов оказались: 1) коротенькими,
и 2) безымянными. Так было правильно по габаритам конкурса. Ну — что сказать?..
Дети в Курске пишут принципиально не хуже лауреатов «Большой книги» (которые
ещё в пересказе Артёма Рондарёва сильно выигрывают).
Разумеется, они ещё не везде точно расставляют ударения и прочие мелкие
отдельные недостатки. «Но», как говорит Михаил Веллер,
«но». Финалисты «Большой книги» ничего другого уже не напишут. А что они
напишут, понятно ещё раньше, чем они это написали. Дети же ещё могут
натренироваться, поднатореть и так далее.
В сочинениях копошатся котеги,
«куклоиды» и трактористы, половина сочинений явно
пересказаны с экрана. Раньше тоже считалось стрёмно рисовать картины по фотографиям, а теперь —
ничего. Так что, товарищи писатели, скоро будете романы по следам сериалов
оформлять. Хотя что ж это я?.. Они ведь и так: только
о том, что в телевизоре понасмотрятся, о том и пишут. Из веяний: «Мастер и
Маргарита», Бёрджесс и Кафка. Я сам Кафку не читал,
мне филологи пересказывали, так вот детям тоже, видимо, пересказал кто-то.
Охлобыстин, по-видимому, представляется детям в качестве персонажа Булгакова,
или, наоборот, Булгаков представляется чуваком,
который когда-то Охлобыстину перепрошивку делал.
Дети смешивают разговорную и письменную речь,
ещё не научившись разделять их. Они пишут как бы сочинения на тему (ну, как в
школе). С другой стороны, сочинения лауреатов БК — это те же школьные
сочинения, просто распухшие до 500–1000 страниц. (У нас все начинали с
сочинений.) Есть и находки. Например, Игорь Александрович Пантин
из Омска употребляет глагол «начать» как модальный с непредельными глаголами,
напр., «начало торчать другим боком…», «начал бояться». Очень хорошо. Побольше бы в нашей словесности глагола «начать». (В середине чтения я начал сидеть на измене — не нарочно ли дети
ставят ошибки?.. Прям как я в молодости.)
Понятно стремление писать понавороченней, дети только
овладевают письменным языком. Следует указать детям, что «всё делается для
людей» и писать следует понятно. Возможно, намекнуть детям, на какие темы не
следует писать. Про вампиров, например… Хотя пусть
пишут про вампиров. Вот детские воспоминания точно им лучше не имитировать —
рынок исполнен.
Наградил я Наталью Аркадьевну Иванову (имена
узнал, когда все вышли из сумрака) за рассказ «В огороде» с формулировкой «За
евразийское языкознание». Рассказ начинается так: «Моя бабушка знала пять
языков: три тюркских, один финно-угорский, а пятый — русский. Но она была
неграмотная и плохо писала». Дальше тоже интересно. И хочется посоветовать Наталье Аркадьевне больше брать пример с бабушки.
Что хочется сказать детям?.. Дети, вашим главным
сочинением в жизни будет список дел на завтра (ежедневно же обновляемый). Это
вообще сейчас самая насущная, нужная и душеспасительная
литература, которая только и возможна сейчас. А романы-повести — «так,
мелочёвка».
Вот известная розановедка
Анна Голубкова пропечатала женскопрозный
роман «Постмодерн лове». Жуткая, чудовищная книга.
Главный герой — читает историю литературной критики в Рязани. (Про меня тоже должен какую-нибудь лекцию читать.) Хотел написать сперва: «Узнаваемо, тоскливо-блевотно,
экзистенциально». Поспорить с Ириной Васильковой по терминологии. Намекнуть,
что «подлинность» — превосходная степень от «подлости» (этимологически верно).
Но потом узнал, что прототип главгероя переехал из
Рязани в Нярязань, женился и у него родился сын. Ну и слава Богу. Я вот всегда считал, что в «Анне Карениной» бхагавадгическая грусть не оттого, что девушка положила
голову под поезд, а оттого, что дети равно и Лёвина, и Облонского будут нищими,
безразлично от того, как Лёвин и Облонский себя ведут. Поэтому я не стал ничего
писать о книжке Анны Голубковой, а решил почитать
Розанова (которым она занимается в рабочее время). И вот Розанов пишет о.
«Вам что?
— Книгу надо пропустить. Вот и жду старшего
цензора.
— Зачем?
— Чтобы он подписал. Билет там, что ли, выдал.
Вообще, что духовная цензура не препятствует.
— Ну?
— Боюсь, цензурна ли.
Дорого стоило печатание. Вдруг запретят.
— Так зачем же запрещать?
— А если не цензурна.
— Пустяки. Отчего не цензурна.
Давайте сюда. Отец архимандрит, при котором я состою помощником, высокой
созерцательной жизни человек, и его отвлекать
по-пустому не подобает. Он занят богомысленными
размышлениями… Вот мы её и пропустим.
— Не читавши??!
— А для чего же читать. Ведь вы хорошо пишете?
— Как бы вам в ответ не попасть. Ведь закон…
правила.
— А какие же мне «правила», когда я монах. Мы
живём по благодати, а не по правилам. Закон — для внешних.
Только вы мне за это вот что: напишите рецензию на сочинение моего товарища по
семинарии, священника (такого-то, имя забыл), — «Об Арсении Мациевиче».
Основательный труд, деньги затратил, а он — семейный. Писал же по
первоисточникам».
Рецензию на «Об Арсении Мациевиче» Розанов так
и не написал, зато написал о том, как он не написал рецензию. Две ракеты — две
цели. Зато Борис Кутенков написал (в «Новой
реальности») критику критики, для маскировки назвав её «критикой о критике».
Слава Богу, у меня в запасе есть ещё такой жанр, как «критика критики критики».
Борис так замысловато ставит вопросы, чтобы на
них нельзя было точно ответить. Вероятно, их тому научили в Литинституте.
Вопросы типа «ощущаете ли вы…?», «представляется ли вам…?». Я думаю, Борис мог
бы в следующий раз разработать вопросник американского типа с вариантами
ответов, напр.: скольких ваших читателей вы знаете лично?.. чем они
занимаются?.. как вы думаете, сколько они зарабатывают?.. итд.,
как у Терминатора. Статьи вообще (все!) пишутся для двух читателей: для людей
(человеческим языком) и для кафедрального начальства (нечеловеческим языком).
Поэтому Борис напрасно спрашивает, «меняете ли вы стиль под давлением
обстоятельств?..». Борис, надо прежде спросить ответчиков, представляют ли они
себе свой собственный стиль. Тут парадокас. У кого
нет стиля, никакие изменения, правки не смогут отнять того, чего нет. А у кого
есть стиль и кто владеет стилем, тот всегда сможет сказать то, что хочет
сказать, иначе. Следовательно, кого могут испугать редактора?.. Только тех, 1)
кто, не обладая стилем, воображает, что имеет таковой, 2) тех, кто владеем неким
стилем, а сам им не овладел.
Вот и Борис, видимо, сам вопросы не мог
формулировать, три раза привёл цитаты из «старших» для помедитировать.
Цитата из Анны Кузнецовой самая обширная. Она «в критику пришла с полаганием», что все сразу ей начнут возражать (их там в ихних университетах реально
перекормили «диалогичностью»). Анна далее рассказывает, как она в отдельно
взятом ребёнке словесность внедряла. Она своей приёмной дочери платила за
чтение. Ну и ребёнок стал реально конкретно читать. (Анне
Кузнецовой уважуха. «Пришла
с полаганием» — легла с приходом.)
Очень трогательный вопрос о числе читателей.
Борис, а как я могу их сосчитать?.. Я смогу их сосчитать, когда к «Журнальному
залу» будет прикручен счётчик, плюс кнопка «лаик» с Яндех-мопеу по совокупности. Но, чтоб часть денег от
писателя шла откатом к читателям, которые напишут, скажем, дельный
раздракон на писателево
сочинение. Надо вводить откаты в ремесло. Писатель по копеечке денежек
настреляет, а по четвертькопеечки откатит читателю. И
я даже могу сказать, почему этого никогда не будет. Потому что результаты не
порадуют не только критиков. Недавно я получил первый и последний отклик,
системы «письма читателей». Он пришёл из исправительной
колонии-10 города Екатеринбурга. Привожу целиком.
«Передаю привет Камчатке, посёлку Вулканному. Как ты там Гаспаров-Ширяев?..
Чего я вдруг вспомнил Василия Ширяева? Во-первых: давно хочу назвать его
выскочкой. Вася, ты — выскочка! Во-вторых, про балык ещё в силе? В-третьих: я
не согласен с: (цитирую) «Литераторам давно пора
переучиваться в сценаристам. Поэтам — в шансонье». Что это? Это вообще
литературный критик так считает? Или ему за рюмкой за
другой собутыльник высказался. К чему тогда России культура вообще, как
таковая, если один хер уже всё про…али?
А как же вернём России было величие? (Щас я и сам прикол словил.) Если
быть серьёзней, то сколько в России существует
литература? Поэзия, по крайней мере (если я не ошибаюсь), три века, четвёртый
пошёл. Много это или мало? Не рановато ли хороним-то? А критики чем будут
заниматься? Или им неважно о чем, лишь бы попи...деть?! Литература — это не только язык. Литература — это
люди, эпоха… Каждый должен заниматься своим делом: Шансонье — петь,
Сценаристы — сценарить, Поэты — поэтить.
Литераторы — литературить. Критики — пи…деть. Если
Василий прочтёт мой текст и захочет назвать меня выскочкой, то поспешу огорчить
— я знаю, что я выскочка… Сочинение на тему «Как я прочел это…» считаю
удавшимся… Буду закругляться».
Я полностью согласен с
неизвестным корреспондентом (тёмным совопросником),
«каждый должен заниматься своим делом». Проблема в том, что вот эта схема, чтоб
каждый был при месте (при деле), — больше не работает. Если дел ещё на всех
хватит, то мест — вряд ли, и даже не столь отдалённых. Ну и что делать в таких
обстоятельствах?.. Подскакивать и «ещё немножечко шить».
Ну и интересный вопрос о скандале (соблазне) в
критике у Бориса как-то размазан. Видите ли, ирония и даже, так сказать,
обратная ирония, то есть способность к превратно-развратному пониманию чего угодно,
настолько развита, что никто уже никого не упоминает вообще, и следует выражаться настолько обтекаемо, что стоит ли вообще
открывать рот?.. Надо разработать параллельный критический прейскурант. Что-то
в этом роде.
Замалчивание — нерукопожатность.
Посылка в игнор —
приостановка рукопожатности.
Заметка — деньгами аккордно или в обмен на
заметку или две аннотации.
Упоминание в большой критической статье — в
обмен на 3–4 упоминания в ЖЖ и 7–8 в Мордокниге,
деньгами аккордно.
Ругательная статья с грязными матами,
непечатными намёками и посулами на все тридцать четыре
стороны — равноценно-порпорционально.
Обвинение в уголовном преступлении — деньгами
столько-то или 12 разгромных статей.
Обвинение в государственной измене — рукопожатность руками и ногами, деньгами столько-то или 100
непечатных литературных портретов.
Борис — человек тёмный, но
слава Богу, у него тоже есть бабушка:
«Бабушка (моя) увидела на столе присланный мне
авторский экземпляр «Урала».
Прочитала подборку, задала два вопроса: «А что
такое лехаим?» и «Что такое ЖЖ? Желание жить, да?».
По окончании — со вздохом: «Нет, из твоих стихов
песен не сделаешь…»
Слушайте бабушку, Борис.
Василий
V Тёмный